Текст книги "Выскочка из отморозков"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 6 Первые испытания

Прошло две недели. Борька сидел дома, листая старые учебники, и, казалось, успокоился, ничего не предпринимал. И вдруг вечером сказал Наталье:

– Мам! Съезжу я в деревню к бабке, а то все ее забыли, никто не навещает. Отвезу денег, хлеба. Да по мелочи кое–чего. Хоть порадую…

И через три дня, собрав полный рюкзак, взяв деньги, поехал на автобусе, отказавшись от предложения Герасима съездить к бабке на машине. Борису не хотелось быть привязанным к отчиму. А тот все без слов понял и не стал навязываться.

Борька давно не был в деревне, а потому ехал туда с особым чувством, не обращая внимания на пассажиров. Средь них было много пожилых и молодых, он никого из них не знал, и его не узнавали. Он сидел один. И вдруг к нему подошла девушка.

– Здесь свободно? – указала на пустое сиденье, не дождавшись ответа, села: – Борис! Ты не узнал меня? А я Нина! Ну, помнишь, как играли на чердаках – ты, я и Ксюха? Она уже замужем. Скоро родит. Совсем взрослая стала. Да и у меня парень имеется. В эту зиму думаем пожениться. А ты как?

– В гости еду, к бабуле!

– В гости чужие приезжают. Свои только возвращаются. И надолго ты к ней?

– До осени. Там будет видно.

– Ты еще не устроился нигде? – удивилась Нина.

– Присматриваюсь. С неполным средним особо не разгонишься. Да и болезнь нашли! – поделился с девушкой как со старой знакомой.

– Это плохо, – сочувствовала Нина и предложила: – К Даниле тебе надо. Он то ли колдун, а может, знахарь, много наших вылечил. И меня…

– А у тебя что было?

– Шпоры! Ступни ног болели так, что ходить не могла. Так Данила грел воду, чтоб еле терпели мои ноги, засыпал три горсти соли, размешивал и заставлял парить в той воде пятнадцать минут. Десять дней я так попарила, и шпоры прошли. А мою бабку от язвы вылечил. Дал ей живицу. Она зиму ее сосала, грызла, жевала. Так и не заметила, как желудок вылечился. Отцу – сердце мятой. Мамке – зубы девясилом. Наверное, и к твоей болезни ключ подыщет.

– Если возьмется меня лечить.

– Он редко кому отказывает. – Оглядела Борьку и сказала, как когда–то в детстве: – А ты теперь совсем красивый стал! Может, мне за тебя замуж выйти?

– Нинка! Ты все такая же простушка! Но со мной не поспешишь. Мне еще рано семьей обрастать!

– Поживешь в деревне – женишься! Свет у нас рано выключают, а ночи длинные! Их чем–то надо занять. Вот так и Ксюшка! Работала дояркой, хоть и тяжело, уставала, а время все равно оставалось. Вот и решилась замуж…

– А ты работаешь?

– Ага! На телятнике! Бабы телятся, я ращу. Ой, не бабы, конечно, коровы! Это мы по–свойски так говорим! – покраснела Нинка.

Борис нетерпеливо поглядывал вперед: «Когда же эта деревня будет? Как надоела Нинкина трескотня. Вот не приведись с такой всю жизнь под одной крышей прожить». А девчонка спросила ненароком:

– Может, увидимся нынче вечером?

– Да что ты? Я у бабки так долго не был. Уйду надолго, обидится, нашим нажалуется.

– Когда выберешься, приходи! Помнишь, где я живу? Стукни в окно, враз выйду! – пообещала Нина.

«Во, блин, не успел приехать, уже «стрелка» забита. А чего теряю? Уж если и бояться, так только ей», – улыбался сам себе. Но едва переступил порог бабкиного дома, забыл о Нинке. Степановна крепко сдавила в объятиях Борьку и, обцеловав запыленное лицо, спросила:

– Сам приехал иль Герасим уломал?

– Конечно, я напросился! Никто не гнал!

– Ну, слава Богу! А то думала, обиду на меня все еще держишь. Скажи, как там мои мальчики? Ты ж ушлый! Все про всех знаешь…

Борька отдал Степановне деньги, опорожнил рюкзак.

– А это вот тебе от меня! Видишь, все помню! – отдал пакет с подушечками. И сел рядом с бабкой. – Живут все спокойно, нормально. Тебе тревожиться не о чем. Все приветы передают.

– Выходит, не забыли, – улыбалась тихо.

– Да что ты, бабуль! Тебя все любим! – Рассказал, как Герасим отругал за нее Наталью.

– Вот это лишнее! Насильно сердцу не навяжешь. А и мне не боле других надобно. Не стоит так. Мы в деревне свое имеем. Нет денег на хлеб – домашних караваев испеку. Покуда не разучилась. Да и не сытость в моей жизни главное, а тепло душевное. Без него тяжко. Сам знаешь, видел, как темно у нас ночами, а в старости они бесконечные. От встречи к встрече живу и все думаю о мальчатах своих. Как–то они там без меня маются? И болит душа по каждому…

В этот вечер они проговорили допоздна и решили на следующий день сходить по грибы в лес, заодно навестить Данилу.

– Случалось, он отказывался иным подмочь. Кто ведает, с чего упрямился? Ну за тебя я его попрошу. Коль возьмется, у себя оставит на время, тогда сама навещать тебя стану, если Данила дозволит, – сопнула носом.

– А почему запретить может?

– Ну, это у него случается, – отмахнулась Степановна. Утром она разбудила Борьку еще до восхода солнца, повела в лес. До него почти три километра. Да до зимовья в два раза больше идти. Степанова не спешила. И все рассказывала о леснике, его жене, как они стали лечить деревенский люд. А теперь к Даниле не только с окрестных деревень и города, даже из Москвы люди наведывается.

– Он, часом, не гадает? А то в наших газетах, какую ни возьми, сплошные объявления «Гадаю, привораживаю, снимаю сглаз и порчу, помогаю в бизнесе, решаю семейные проблемы…» Наша соседка ноша. До сих пор не отплюется! Ей колдунья велела с могилы кош достать в полночь и на пороге соперницы ее раскрошить. Да загнула не слабо, скажи? Соседка и сказала, мол, хрен с ним мужиком, другого заклею, но на кладбище не попрусь. Я даже его боюсь. Ночью и вовсе! Да и как стану могилу раскапывать, потом кость выламывать у покойного! Да если б такое умела, разве упустила бы мужика из рук? Ни в жисть! Там бы на погосте и урыла…

– Не–е, он не гадает. Но судьбу кажного наперед видит. То точно!

– Значит, аферист! Я таким не верю! – И вдруг остановился как вкопанный, придержал за локоть Степановну, не давая двинуться с места, послушался, затаив дыхание, и до слуха обоих донеслось пение:

Одному из урков в темном переулке дали приказание: убить!

– Никак лишачок перебрал с ночи. До сих пор не очухался! – дрогнула рука Степановны.

– Сейчас на него глянем!

В это время послышался треск кустов, отчаянный хруст веток и сучков под тяжелыми шагами, из зарослей, чертыхаясь и матерясь, вывалился мужик, обросший, с красными глазами и лицом, сизым носом и кудлатой башкой, загаженной птицами. В волосах его застряла паутина, листья, мох. В руке он сжимал суковатую палку. Увидев Борьку и Степановну, оскалился широко и, расставив ноги, прокричал:

– Эй, кикиморы и лешаки! Сбегайтесь сюды, трясти будем деревенщину на самогон и сало!

Подошел к Степановне и, протянув корявую грязную ладонь, потребовал:

– Гони положняк, старая плесень!

– Отвали! – загородил Борька бабку.

– А ты куда лезешь, зелень? С тобой мне ботать за–падло!

– Не наезжай на бабку! Не то вломлю промеж глаз! Доперло? Шурши отсюда, деловой!

– Не деловой я! Слышь, малыш! Я законник! Вот кто! Приморили нас здесь, в берлогах. А хамовка кончилась! Выпивона не стало! Как дышать? Промышлять возник. Тут и вы! Выходит, трясти надо! Колись! Мечи из торбы все, что есть! Иначе сам возьму! – Поднял над головой палку, которую не выпускал из руки, постоянно крутил ее, тряс ею.

– Ничего у нас не обломится. Пустые мы. К Даниле идем! – усмехнулся парень.

– Это к леснику? На кой он вам сдался тот падла, ходячая параша, лысый козел? Разве он фраер? Да я его размажу в два счета. Он, облезлый пидер, самогонку нам зажал! Не делится, паскуда! Я за такое его вот на этот дрын посажу, как на вертел. Пусть его волки и медведи хавают! За то, что он меня, Вову, не уважает, старый хер!

Степановна сморщилась, услышав последнее, и, пройдя мимо мужика, позвала Борьку:

– Пошли, внучок! Оно, вишь, дурье повсюду имеется, даже в лесу! И откуда оно сюда попало, ума не приложу.

– Во бешеная транда! Не доперло до нее, откуда взялся? С зоны, конечно, тетка! Лес заготавливаем для вас. А вот кормить никто не хочет. Зона не подвозит баланду, потому что мы на вольных пидерасим, вольные не дают нам жрать, потому что зэки! Теперь дошло?

– Вова, возьми вот что есть у нас, что с собой на дорогу взяли. Большего, хоть убей, не сыщешь, – передала мужику сверток с едой.

Тот мигом развернул его:

– Хлеб! Мамка! Спасибо тебе! Уже неделю в глаза жратвы не видели. Озверели. Ты не злись на меня. Я тоже не в лесу родился. А вот вишь, фраера довели! – Потекли слюни по уголкам рта. Мужик ел хлеб с маслом, рыча и постанывая. Дрожали лицо и пальцы. Он ел торопливо, боясь, чтоб этот хлеб не оказался сном. Человек облизал бумагу, свои пальцы. Окинул взглядом пустые руки бабки и Борьки. До земли поклонился Степановне и, поблагодарив, укатился туда, откуда появился.

– Зачем ты все ему отдала? – упрекнул Борис.

– Мы с тобой поедим, а вот ему повезет ли? Кто знает, когда в другой раз поест?

– Но ведь он здесь не один…

– Э–э, детка, нынче, как и всегда за свой кусок, человек человека удавить готов. А все от того, что боится завтра остаться голодным.

– Бабуль, ты много говорила о себе, но никогда не вспоминала тех, кто кормил тебя.

– Каждый день молюсь ему! – подняла глаза к небу.

Данилу они увидели, не войдя в зимовье. Борис

позавидовал ловкости, с какой этот пожилой мужик рубил дрова. Он оглянулся на них, выпрямился, узнал бабку:

– Степановна! Ты ли ко мне пожаловала? Ну, проходи, голубушка! Садись рядышком. А этот кто будет? Твой внук? Борис? Вот и славно. Иди сюда! Покуда мы со Степановной поговорим, дай мне передышку, поруби дрова! – то ли приказал, а может, попросил Данила.

Парень взял топор. Сколько лет не держал его в руках. А ведь тогда, приехав к бабке, всему научился. Размахнулся, и разлетелось полено пополам. Еще взмах!

Словно и не уезжал из деревни! Растет куча дров, поет топор, щелкая поленья, те, охнув, разлетаются по сторонам.

Раз! – и нет полена, только чурки лежат на земле.

Раз! – содрал куртку с плеч. И не заметил, как до пояса промокла от пота рубашка. А старики все говорят, словно забыли о Борисе. Тому уже с десяток поленьев дорубить осталось, да пить уж очень захотелось.

Вот тут Данила о Борисе вспомнил. Глянул и руками развел:

– А ты шустрый малец! Гля, как быстро управился. Не бездельник! Руки мужицкие. Такому грех не подмочь. А ну давай сюда, к нам поближе. Дай разгляжу, все ль верно, что врачи про тебя набрехали. С виду не похоже, – заглянул в глаза, посмотрел ногти. И, указав на муравьиную кучу, велел: – Помочись на лопух. А потом сорви его и положи возле муравейника. Там поглядим. Эти врачи не ошибаются…

Едва Борька положил лопух, дед торопливо подошел и внимательно наблюдал, как муравьи заползают на лопух. На нем уже ни одного зеленого пятна не осталось. Все скрыли козявки. И дед озадаченно качал головой.

– Это как же сумела жизнь так обидеть тебя? – пожалел парнишку и добавил: – Есть в ем та хворь! Крепко сидит и давно. Она обычно у пожилых, серед зэков бывает. Не щадит военных, всех, кому жизнь нервы измотала. А с ними и силы, – задумался лесник.

– Ну, вылечить его можно? – спросила бабка.

– Припоздали малость. Года на четыре раньше надо было, когда в пацанах был, нынче мужиком становится. Болезнь сразу не поддастся. Да и неизвестно, справлюсь ли с ней?

– Врачи вообще не берутся лечить его, – опустила бабка голову, добавив: – Сказывают, что это неизлечимо…

– Хочь ты их дурь не повторяй. Дай подумать мне. Давно уж с сахаром не приходили. Все больше раковых, чахотошных, венерических и наркоманов приводят теперь ко мне.

– Лечишь всех?

– Многим отказал. Двоих ребят от конопляной выходил. Больше не взялся. Эти чудом выжили. Я заговор со свечкой и святой водой над ними читаю, а их в черный обруч крутит, в крике заходятся. Ко мне зэки сбежались с делянки, думали, режу кого–то живьем. Пока с их глумное вытащил, сам чуть жив остался! – признался старик и, проведя шершавой рукой по голове Борьки, сказал: – Этому край как помочь надо! Ты, Степановна, через пару недель навести нас. Там и узнаешь, как дела идут. Ранее не заявляйся. И с собой никого не тащи. Пусть он в тиши, покое побудет. Ему это ой как надо.

После ухода Степановны дед Данила посадил Борьку напротив, расспросил, где, когда и с кем жил. Долго качал головой и укорял кого–то шепотом.

В этот же день, перед закатом солнца, Данила усадил Бориса у икон, долго читал молитвы, кропил святой водой, обносил парнишку свечой. Тот старался сидеть ровно, но его неумолимо тянуло в сон. Он сам себя щипал, старался сосредоточиться, но Ничего не получалось. Голова клонилась на плечо, руки и ноги разъезжались, не желая слушаться хозяина. Казалось, еще немного, и Борька упадет. Но Данила, словно во сне, бережно поднял, уложил на койку, совсем рядом. Укрыл его чем–то легким, теплым, а сам вышел из дома. Парнишка смотрел в потолок. На его сумрачном фоне ему виделись строгие лики святых, а в центре сверкающее изображение Господа. Ему так хотелось запомнить это видение, но сон закрыл глаза, унес далеко от этого дома, в город, туда, где взрослела на пригородной улице недавняя стайка пацанов.

Как быстро покидало их детство, оставляя взамен пушка над губой жестковатую щетину, холодные огни в глазах даже при мимолетной ссоре. Изменились голоса и походка, даже характеры недавних мальчишек. Их покидала самая лучшая пора их жизни, а они, взрослея, радовались, что уже никогда никто не назовет их малышами, а значит, не погладят по голове, обойдут с опаской. Ведь от больших и взрослых чего хочешь жди.

Сколько проспал Борис, он и сам не знал. Уснув в блаженстве, проснулся от того, что его поймал отец. Схватил за голову и ударил об угол дома всем телом. У Борьки от боли полезли глаза на лоб. Он орал, а отец все требовал у матери деньги. Тогда пацану впервые захотелось, и он неумело попросил о том Бога…

– Что видел во сне? – тут же подошел старик Данила, Борис рассказал, ничего не утаив.

– Глупый малыш! С того дня заболел! А тому сколько лет минуло? Много! Нынче мне надоть подсчитать выработку зэков, какие на моем участке работают. Передать все цифры по телефону, чтоб начисляли людям зарплату, покуда они не ушли в разбой!

– А можно я тоже пойду? – попросился несмело Борька.

– Ты выработку в кубатуре замерить сможешь?

– Чего проще, конечно! – отозвался охотно.

– Тогда пошли! – повеселел дед.

Старик шел по лесу легко, бесшумно, словно скользил между деревьев и кустов. Иногда останавливался, всматривался, вслушивался в голоса леса, улыбался, хмурился и говорил:

– Вот, Борис, кто есть друг человеков, так только лес. Он и накормит, и напоит, согреет и защитит. Не выдаст, коль признает. Едино, что душу в него вложить надо.

– А вы один тут живете? – спросил Борька.

– Не–е, жена имеется. Хоть ты не приметил ее покуда. Дарья теперь занята припасами. На зиму готовит грибы, варенье варит. Скоро начнем с огородом управляться. Картошку и капусту убирать станем. Глядишь, ты подможешь.

Борька едва успевал за лесником. Тот размашисто перешагивал коряги. Борька пытался перескочить, но не получалось. Он обходил, перелезал через них, запыхался и начал уставать.

– Ишь как город тебя подпортил! Ноги, дыхалка и сердце вовсе сдали. Запарился. А ить вовсе молодой, жить еще не начал, но внутрях гниль завелась. Надо вычистить…

Парню было неловко, что он не может нагнать деда и безнадежно от него отстает.

Данил шел не оглядываясь. Но, пройдя с сотню шагов, ждал Борьку и говорил:

– Вот те заключенные, что на участке работают, тоже изболелые сюда заявились. Нынче уже легше.

– Голодом их заморили. Один нам с бабулей встретился. Хлеба не видел неделю.

– Тебе его жалко? – остановился Данила, присел на бревно и заговорил жестко: – Я тоже не зверь. Но этих харчить не стану. Злыдни они, все, как один. Сами жалости не имели. Покуда на воле жили, никого не щадили, ни старого, ни малого. Оттого в зону попали. Много хотели, – промелькнула в глазах злоба.

– А вы их до тюрьмы знали?

– Двоих из этих. Остальные не легше. Дерьмо, не мужики. Вон оне, вишь, опять отдыхают, работают из–под кола! Сущие барбосы!

Выломал дрын и пошел к зэкам, наливаясь злобой:

– Сколько дурью маяться будете? На что вас пригнали? – Подошел к конвоиру: – Когда их в руки возьмешь, Иван? Заставь их вкалывать!

– Как смогу, если они голодные? Сидим на грибах и ягодах. Много ль потянешь с такой жратвы? Люди ноги еле таскают, а в зоне о нас будто совсем забыли. Листья и траву едим. У половины уже пузыри пошли из задницы.

– Ванятка, тебе хлеба принес. Эти нехай ждут, – полез в карман Данила.

– Один есть не буду.

– Пошто так?

– Видишь, Данила, за эту неделю много чего было. Везли сюда зэков. А пришлось с ними тесно бедовать. Так вот если б не они… Да что там? Одно дело воля, заключение, а вот в лесу совсем другое. Каждый высветился как на ладони.

– У нас, Ванюшка, места особые, глухие. И коль прислали – знать, отпетые душегубы и разбойники. Сколько ваши беглые наших деревенских поубивали за деньги и документы, которые забирали, чтобы сбежать из тюрьмы? От того никто из местных не пожалеет ваших.

– Ладно, Данила! Не станем спорить. Замерь штабель. Вон тот! Сколько могли мужики, столько сделали. И на том спасибо им!

– Вань! А где твой напарник? – вспомнил лесник.

– В зону отправил, чтоб напомнил администрации про нас. И не велел ему с пустыми руками возвращаться.

– Борис! Беги замерь штабель! Вон тот, самый крайний от лесу! – послал старик парня. Тот достал из кармана рулетку, пошел к штабелю, заметив, что за ним увязался худой долговязый мужик. Пройдя сотню метров, он окликнул парня:

– Слышь, фраер, притормози!

– Чего тебе? – остановился Борька.

– Куревом поделись!

– Самому в обрез, – ответил глухо. И услышал в спину злое:

– Ну, козел, припутаем тебя, гнида сушеная! Борька замерял выработку зэков, даже не оглядываясь,

стоит ли кто за спиной. Каждый хлыст обсчитал и замерил. Подойдя к Даниле, сказал:

– Семнадцать с половиной кубиков!

– Там тридцатник! Не меньше! – не поверил зэк, просивший курево.

– Дед Данила, я замерил правильно! – настаивал Борис.

– Дай рулетку! – Лесник встал и пошел к штабелю. Следом за ним устало поплелся Иван.

Борис остался один на один с зэками.

– Ты что, внук Данилы? – спросил парня заросший кудлатый мужик, которого встретили Борис и Степановна по пути к леснику.

– Мы в деревне почти все друг другу родней доводимся. А Данила из нашенских…

– Ты с бабкой сюда возник. Знать, на лечение к деду. Много ваших тут перебывало. А ты с чем к нему?

– Да всякие болячки привязались! – отмахнулся парень и следил, как лесник замеряет штабель.

– А вообще ты чей? Мы в деревне многих знаем. Птичник, свинарник там строили.

– Я не деревенский. В городе живу…

– Из везунчиков?

– Из кого? – не понял парень.

– Ну, из везучих, кто убежал из деревни в город, там и остался.

– Нет! Мы совсем городские!

– А бабка? От тебя в деревню сбежала?

– Не хочет в город. У нее хозяйство! Его не бросишь. Привыкла.

– Слышь, Борисом тебя зовут? Продай нам курево. Хоть несколько сигарет. – Так попросил, что Борька не смог отказать и не взял деньги.

Все, кроме долговязого, взяли по сигарете. Тот с места не сдвинулся, сидел не шевелясь.

Зэки курили глубокими затяжками, не спеша наслаждались дымом.

– Борька, ты у Данила долго будешь?

– Не знаю. Как он велит.

– Ну а в деревню пойдешь?

– Если дед отправит. А что?

– Кое–чего нужно. Если в долг дашь, втрое больше вернем!

– А у меня своих денег не бывает. Да и кто их с собой в деревню даст? – усмехнулся невесело.

– Ты ж уже взрослый.

– В деревне деньги ни к чему!

– Ну, это ты загнул! Бабки всюду в кайф! – не согласился лохматый с Борькой.

– Беркут! С кем споришь? С ним трехать западло! – цыкнул слюной сквозь зубы длинный тощий мужик.

– Захлопнись, Шлейка! С Борькой мы скентуемся! Верно трехаю? – глянул на парня, тот плечами пожал неопределенно. – От деда заварку чая иль самогонку сможешь для нас спиздить? Внакладе не останешься, – тихо, шепотом попросил кудлатый Беркут. И добавил: – До тебя тут двое деревенских были. Мы с ними стрехались.

– Чего ж они не возникают к вам? – спросил Борька хмуро и встал навстречу Даниле.

– Верно обмерил, малец! Точно обсчитал! – похлопал Бориса по плечу и попросил его: – Покуда с Иваном посижу, проскочи, обмерь высоту спила, много ль брака оставили опосля себя вот эти помощники? – кивнул в сторону зэков.

Борис нехотя пошел на делянку, замерял высоту оставленных пеньков. Она почти везде была одинаковой.

Незаметно для себя ушел в глубь леса. И когда спохватился, понял, что перестарался, забрел слишком далеко и теперь не так–то просто будет выбраться отсюда. Он огляделся, вслушался. Но ни один человеческий голос сюда не доносился. Лишь слышались крики птиц, свист бурундуков, хлопанье крыльев.

«Ну и забрел. – Присел на трухлявый пень, тут же увидел змею, вылезавшую из–под корней, подскочил в ужасе, бросился наутек, но вскоре остановился. – Куда это я? Назад надо. А может, сюда – в сторону. Нет, тут пеньки не замерял. И здесь не ходил. Откуда ж пришел?» – оглядывался беспомощно.

Борьке никогда не доводилось блудить по лесу. Страшно стало еще и потому, что он был один. Парень присел на корточки под елкой, внезапно услышал шорох над головой, выскочил из–под дерева, обливаясь холодным потом, и увидел на елке белку, она с любопытством разглядывала парня, ничуть не боясь.

– Вот дурак, нашел кого испугаться? – рассмеялся парень и пошел к пеньку, который замерял последним. – Спокойно, только спокойно! – уговаривал сам себя, идя от пенька к пеньку. Кое–где, ему казалось, он видел свои следы. И шел торопливо, в лесу начинало темнеть. – В натуре, заблудился! Тьфу черт! – ругал парнишка самого себя и закричал во все горло: – Дед Данила! Люди! Эй! Отзовитесь!

Прислушался, затаив дыхание, но в ответ ни слова.

– Шлейка! Иван! – орал Борька.

Лес мрачнел. Деревья сливались с сумерками, качали кронами, будто осуждали и грозили парню за необдуманную смелость.

«Во влип! Не–ет, вот вернусь в зимовье к Даниле, больше никогда не пойду один в лес. Тут и насмерть забрести можно». Увидел впереди болото, и по плечам прошел озноб.

Он несколько раз слышал от Данилы, что на болоте проходит граница его участка с соседским.

«Хорошо, что не ночью сюда попал, уже мог не увидеть, а болото шутя засосет любого». Он отдернул ногу. Повернул спиной к болоту:

– Дед Данила!

– А–а! – показалось или послышалось в ответ. Он поспешил на голос, спотыкаясь на каждом шагу.

– Нет! Ни за что не буду работать в лесу, а жить и подавно! Тут только тот, кто в шкуре, дышать может, а людям делать нечего! Лучше в городе пойду мыть машины, – бурчит себе под нос и ругает отчима: – Меня так в лес выталкивал. Там хорошо и сытно! Чего ж сам не остался, в город сбежал? А меня сюда, под бок к зэкам и зверям, отправил? Ладно, дай в город вернусь, все тебе, гаду, припомню, заботчик сраный! Подойди ты теперь ко мне со своими советами! Так пошлю! Любой норе рад будешь, козел!

Сколько он шел, звал, кричал, пока наконец не услышал отдаленное:

– Борька–а!

На зов он летел сломя голову. Когда увидел костер, готов был плакать от радости. Ну и что, если вокруг него сидели зэки, они – люди, они кричали, звали его и очень обрадовались, когда парень пришел.

– Садись к огню и разуйся. Скорей ноги отдохнут, А знаешь, нам завтра жратву привезут. Видишь, второй конвоир возник. Курево привезут и хлеб, задышим, как паханы. А на сегодня колись ты! Сам Бог велел тебе поделиться с нами!

Вытащил из пачки сигарету дрожащими пальцами.

– Беркут, чего яйцы сушишь? Вали сюда вместе со стариковским выпердышем. Похаваем, и пусть пылит в зимовье! – позвал долговязый Шлейка.

Борька взял из рук Ивана миску с каким–то хлебовом. Уж чего только не напихали сюда люди, чтоб хоть немного согреть животы. Были здесь листья кислицы, заменявшие щавель, разные грибы, корни дикой саранки. Зэки ели, не присматриваясь к содержимому.

Охранник вытащил из миски корень лопуха, облизал его, выбросил через плечо, не оглянувшись. В ту же минуту кто–то захрустел за спиной, зачавкал. В лесу никакая еда не пропадала.

– Кто там хрюкает? – испугался Борька.

– Лесной бугор! А по–деревенски – ежик! Он ничем не брезгует. Хавает все подряд! На зиму жир копит. Жаль, что нам такое не дано. Спи всю зиму на боку и не дергайся!

– Нет! Я так не уломаюсь, кенты! Уж если всю зиму канать, то в Сочи иль Гаграх, только не здесь и не на шконке! – запротестовал Беркут.

– А по мне, один хрен, где кайфовать, лишь бы на воле!

– отозвался Шлейка и уставился в огонь тихо, задумчиво.

Только собрался Иван отвести Бориса в зимовье, как на голову упали первые тяжелые капли дождя.

– Придется тебе заночевать у нас. Иначе за пять километров пути не только до нитки, до самых мудей вымокнем. А мне еще и обратно идти. Считай, спать уже не придется. Утром сам увидишь тропку либо я отведу. Теперь вот лезь в будку. Там пусть не очень чисто, зато тепло и сухо,

– подтолкнул Иван Бориса и, позвав всех остальных, побежал от гаснущего костра, пригибаясь под хлесткими струями дождя.

Зэков было пятеро. Каждый, прежде чем войти в будку, выхватил из–под нее по нескольку поленьев. Быстро запихнули их в железную печурку. Кто–то развел огонь. Он постепенно охватил все поленья. Пламя разгорелось, окрепло, загудело. Буржуйка потрескивала, краснела, наливалась забытым теплом.

– Ну, как дома! Только вот мамки рядом нет! – вырвалось невольное у низкорослого рябого мужичонки.

– Да что ты, Гришка? Иль в доме у тебя «буржуйка»? – удивились зэки.

– Мы с мамкой самогонку гнали. Считай, всю жизнь из–за нее в сарае прожили. Все на новый дом копили. От зубов отрывали, а вот доведется ли в нем жить – неведомо! Может, так и загнусь в тайге, – скульнул мужик жалобно.

– Гриш! Слышь, разгильдяй, вонючка подлая! Ты в другой раз мусорам самогонку не сбывай. Толкани фартовым. Файные бабки поимел бы.

– А как в потемках отличить, кто бухнуть вздумал? Легавые или свои клиенты? Их всех только маманя в лицо знала.

– Почему ж тебя посадили?

– Я все на себя взял. Зачем мамке в зону? Она б в ней давно спеклась. Я, может, и одюжу, ворочусь. Хрен с им, что дом старый. Поживу в ем зато вольно!

– Так тебя за самогонку посадили? – изумился Борис.

– За нее! За то, что торговал ею, у государства водочную монополию подмочил, отнял, стало быть. Потому что моя была крепче и вдвое дешевле казенной водки. У меня сруками отрывали. И могли серед ночи клиенты прийти. Ну, кто–то позавидовал и сообщил легавым. Може, клиенты, кому мамка в долг давать перестала. Тоже всякие водились серед них…

Борьку в жар бросило. Вспомнил, и Степановна в лихую минуту продавала самогонку, чтоб купить хлеба. «А вдруг и ее ментам засветят?»

Аж виски вспотели и спросил, дрогнув голосом:

– Надолго посадили за самогон?

– Три года!

– Много! Сколько ж самогону нашли?

– Молочный бидон! Почти сорок литров. Так и просили на свадьбу. Я и обрадовался хорошим клиентам. Отдал им бидон, протянул руки за деньгами, они мне шлеп наручники, застегнули и пинком со двора. Вот тебе и разжились, – застонал мужик, за сердце схватился. – Две зимы еще осталось. Дал бы Бог силы выдержать и не загнуться в зоне.

– Ты хоть что–то поимел, успел навар взять.

– Какой там? Ведь мы помалу гнали. То впервой бидон собрали. До того – копейки получали. Не успели размахнуться.

Борька сжался в комок. Он считал, что в тюрьму сажают отпетых бандитов и убийц. Тут же деревенский мужик. На его месте мог оказаться тот же Никита или Евгений, да и сам Герасим. Борька знал, что никто из них никогда не покупает водку, гонят свою, правда, никому не продают. Но ведь соседи могут придумать и нагородить всякое.

– Тебя за самогонку, а меня и вовсе ни за что в зону запихнули. Сосед, куркуль проклятый, разобрал по кирпичу старый дом. На его месте другой, из нового кирпича стал строить. А старый возле моего забора сложил. Я так и понял, что он ему не нужен. Взял и обложил тем старым кирпичом свой домишко. Да так красиво и ровно получилось, как по линейке вся кладка удалась. А у соседа стена одна обвалилась. Я–то тут при чем? Сам нанял хреновых мастеров. Но в своей беде меня обвинил. Написал заявление в милицию, что я у него стройматериалы украл. И вместо старого новым его кирпичом свой дом обложил. Полтора года меня таскали в милицию. Я со зла весь соседский кирпич с дома снял. Положил обратно к забору. Но суд закрутился.

И меня обвинили в подмене кирпича. А посадили за то, что обвалившаяся стена могла засыпать соседа насмерть…

– Так ведь не засыпала!

– А он дом достроил? Довел до ума?

– Брехня, такого не бывает. Иль врешь, либо не договариваешь. За это не судят! – не поверил Иван.

– Ну, сосед просил меня помочь с кладкой стен. Я отказался, времени было мало. Тогда потребовал, чтоб оплатил кирпич, и такую загнул цену, что мне новый привезти дешевле было б…

– Короче, заелись два говноеда! Не сумели стрехаться. Знать, оба – гнилые параши! – отвернулся Беркут.

– Это он сволочь! – не соглашался мужик.

– И сколько тебе влупил суд?

– Семь лет! Скоро половина. Вернусь, весь дом гаду разнесу по кирпичу! В пыль сотру!

– Да хватит тебе темнуху нести! Кому пыль трясешь на лопухи? Под несчастного косишь? Не пролезет! Знаем, за что на зону влип! Не свисти. При чем дом и сосед с кирпичом? Заглохни! Не хочешь колоться и не дергайся. Но не темни! Не дави на сопли, сам их глотай! Пацана ты натянул! Малолетку. Думал, что бомжонок, а он домашний. Правда, из родителей у него одна тетка престарелая. Отец с матерью – алкаши, они не в счет. Тем и воспользовался ты – гнус, вонючая параша! Пацана чуть не вогнал на погост. А теперь из себя обиженника рисуешь? Захлопни пасть! Не то сам тебе горлянку вырву! – взвился винтом седой, с синюшным лицом зэк.

– Никого я не натягивал, не знаю пацанов! Да и зачем? У меня баба имелась!

– Замолкни, падла! Баба ширмой была! А ты, сука, – пидер, жопошник! Вали отсюда! Нет тебе места у печки рядом с мужиками! – Раздвинул пальцы вилкой, и брехун мигом отполз от печки.

– А ты как узнал о том, колись, Седой! Или этот хмырь к тебе тоже приставал? – прищурился Беркут.

– Я не пацан. Если б этот паскуда попробовал ко мне подъехать, яйцы вместе с кишками выдрал бы ему голыми руками!

– А чего раньше молчал?..

– Сомневался. А нынче днем он сам проговорился. Сказал, кто судил его! И день! Я как раз услышал о том деле в следственном изоляторе. Тоже суда ждал. Все зэки этого лидера кляли. Процесс был открытым. Второго в тот день не проводили. Вот и высчитал, кто он, по дате!

– Столько лет помнил? – изумился Шлейка.

– Засечешь. Свой день рождения еще не посеял. Тот – впервые в тюрьме провел.