Текст книги "Пасынки фортуны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Дядя тихо пробрался на нары у самых дверей, потеснив налетчика. Тот дрожал от страха: что ни говори, трудный день сегодня выпал.

_—Может, передумали? – размышлял Дядя.

И вдруг упало сорванное кем-то одеяло, загораживающее вход. Брызнула стеклом разбитая камнем тусклая лампочка. Стало темно. И вмиг в барак тенями проскользнули кенты. Захлопнув за собою дверь, метнулись к нарам:

_—Эй, мужики! Дави «малину»! – закричал Дядя и первым кинулся на кентов. Кого-то кулаком по голове огрел. Тот под ноги угодил. Второго за шиворот приподнял, с размаху лицом об стену ударил. А со всех нар неслись крики, ругань. Трещали шконки. Кто-то уже пустил в ход доски. Они ломались на головах и спинах. Люди стонали на полу и в проходах. Другие сослепу лезли под нары, надеялись хоть как-то уйти от этого побоища. Но где найдешь спокойный угол, когда весь барак кипит.

_—Всем остаться на местах! – прогремело отрезвляюще. И не успели воры глазом сморгнуть, как в бараке снова загорелся свет. Но яркий до рези. Аварийный. В дверях стояла вооруженная охрана.

_—Что здесь произошло? – появился Воронцов. И, увидев в бараке кентов, сразу все понял. Хотя не всех узнал. Избитые до черноты, иные из них не могли

встать. Лежали, охая на полу, под нарами. Досталось, правда, и бригаде Дяди. Ему кто-то руку ножом задел. Тот еще не почувствовал. В злости боль не ощущается.

_—Конвой! Посторонних в штрафной изолятор! Всех до единого! Бригадира барака – ко мне! – распорядился Воронцов.

_—А наш бугор при чем? – визгнул сявка.

_—Что ж, он не должен нас защитить?

_—Дядя не виноват! – осмелела бригада.

_—Не дадим бугра, – вцепился в Аслана медвежатник.

_—Вы, гражданин начальник, всех нас выслушайте. А уж потом решите про Дядю.

_—Пришить нас хотели кенты. Вот и сцепились самую малость, – подтягивал штаны старый домушник.

_—Значит, они сами к вам заявились? – уточнил Воронцов, сделав вид, что не знает причины драки.

_—Нешто мы звали? Сами знаете, из-за чего свалка, – продирал подбитый глаз шестерка.

_—Охрана! Оставить двоих у барака! В случае повтора тревогу дайте! А вы, бригадир, с утра ко мне, – повернулся Воронцов к Дяде. Тот кивнул молча. Вскоре кентов увели. И в бараке стало тихо.

Утром Аслан проснулся рано. Поднял всех, поторопил на завтрак и, приведя на работу, сам пошел к начальнику лагеря. Воронцов уже ждал Дядю.

_—Проходи, бригадир, садись. Как рука?

_—Пустяки. Царапина, – махнул рукой Дядя.

_—Как думаешь, могут повториться нападения?

_—В барак уже вряд ли сунутся. А вот в зоне поодиночке наверняка попытаются…

_—Хорошо бы твоей бригаде временно вне зоны поработать. Пока мы здесь полный порядок наведем. Самый жесткий. Мы заставим фартовых подчиняться подлинному закону…

_—Это уже ваше дело. Я вот о чем хотел сказать: с лесом на больнице плоховато. Много гнилого, разносортного. Бревна из перестойного леса на стены пускать нельзя. Нужен хороший материал. Тогда и работа пойдет. А то на перебор много времени уходит.

_—Что ты предлагаешь?

_—Я сказал. А вы решайте, как быть.

_—Хорошо, Аслан. Я подумаю, посоветуюсь. Вечером скажу. Договорились? Дядя пожал плечами:

_—Мне все равно. Я предупредил, чтоб потом не упрекали. А как решите, это уж ваше дело. Мне о том забот нет.

А вечером Воронцов пришел в барак. Оглядел всех. И попросил сесть поближе.

_—Я вот с чем к вам. Больницу нам надо постараться закончить к весне. В старой совсем невозможно ни лечить, ни лечиться. Но леса, как сегодня выяснилось, у вас всего на педелю работы осталось. Это только четверть необходимого. Но и заготавливать его для нас никто не будет. Самим придется…

_—Что? А болеть я не собираюсь. Мне больница до фени. Чтоб я еще лес валил.

_—В тайгу? К медведям? Спасибочки. С меня конвоя по горло хватает.

_—Ищите дураков не в нашем бараке! Кенты не пришили, так сами в петлю головой сунуться должны? Вам надо – вот и топайте. Валите лес.

_—Тихо! Что пасти открыли? Чего вопите? Да ведь это для нас лучше. За кентов, какие в шизо сидят, нам другие воры мстить будут. Попытаются отплатить за тех. Понятно? Все предугадать не сможем. Где-то и прошляпим. А покуда в лесу будем, все уляжется. Успокоится само по себе. К тому же никакому медведю вы не нужны. Они эдакое дерьмо, как ты, майданщик, в жизни не ели. Это как пить дать. Может, и я не лучше, чем ты. Только помяни мое слово, сейчас нам лесоповал на руку. Надо это время переждать.

_—Хитер, бугор, а жрать мы что будем?

_—Продукты вам отпустят. И повар с вами поедет, – ответил Воронцов.

_—А жить где?

_—Три землянки есть. Все поместитесь.

_—Вон оно как быстро! Даже согласия нашего не спросили, – недовольствовал медвежатник…

А через три дня бригада приехала в тайгу в сопровождении конвоя. И, оглядев охотничьи землянки, наскоро пообедав, взялась за работу. Осень в сахалинской тайге особая. Как добрая улыбчивая старуха. В цветастом ее фартуке чего только нет! Тут тебе и розовый лимонник, и дикий виноград – кислый, зеленый, как злоба. И малина – душистая, сладкая. Кусты кишмиша с ягодами крупными, приторно сладкими. Голубика, черника, рябина, грибы – все это так и просилось в рот. И мужчины, поработав час-другой, не перекуривали, а, улучив минуту, хватали в рот пригоршнями бруснику, алевшую на пнях, набирали стланниковых шишек полные карманы. И щелкали орехи, такие вкусные, каких никто еще не пробовал. А ягоды, словно дразня людей, стелились под ногами. Тут тебе и клоповка, и клюква, костяника и шикша к себе манят. Вначале все это без меры ели. А к вечеру разболелись животы. Куда там работать, спокойной минуты никому не стало! Тошнота к самому горлу подкатила. И если бы не повар, трудно пришлось бы бригаде. Но он вылечил. Отпоил всех отваром черемухи. И теперь уже спокойнее смотрели на таежные ягоды мужчины. Работали с утра до позднего вечера.

Тайга… Белотелые березы в обнимку с хмурыми елями стоят. Как старость и молодость. Одни – смеются, звеня сережками, другие – мохнатыми лапами с шалым ветром воюют, укрывают от него беззащитную белизну. Горит тихим осенним пламенем рябина. Как баба, которая собралась на гулянье и лучший наряд свой надела: выставилась напоказ. Мол, смотрите, кто со мною сравниться может? И все молчат, затаив дыхание, рябиной любуются. А она, как нарочно, багряные кудри алыми гроздьями украсила. Крупными, блестящими. Ну, куда другим до нее? На что мужики в бригаде Дяди тертые да бывалые, а завидели рябину и будто онемели. От красы? Иль оттого, что умеет она каждому свое напомнить? Вон и Аслан погрустнел тогда. Жену вспомнил. Тоже, как и эта, одна живет. Хороша! А вдова соломенная… И краса ее – туман. Загляни в сердце – одна горечь да слезы. Вот и ягоды рябиновые – кисло-горькие, будто горе бабье… Лишь к утру оно просыхает на подушках.

Медвежатнику в рябине свое видится. Украшения жемчужные и бриллиантовые он такими же гроздьями воровал. Давным-давно. Радовался тогда. Ох и дорого они стоили! Теперь жизнью за них не рассчитаешься. Тоже старость к земле гнет. Но другая у него седина. Иною и кончина будет.

Звенят топоры в тайге. Им вторит умирающий стон спиленных деревьев. Тайга удивленно смотрела на людей. Ведь ничего плохого она им не сделала. За что же губят они ее? Зачем от зари до вечера настырными муравьями тянут они из нее бревно за бревном? Складывают в штабели. И снова идут в глухомань.

Вечером, когда над тайгой загорались первые звезды, возвращалась к землянкам бригада Аслана. Поначалу все молча ели и шли спать. Потом, втянувшись, стали у костра оставаться. Где ночь и тишина развязывали языки. И мужчины рассказывали всяк о себе. О прошлом. О заботах и тревогах. О семьях и детях. За что и как попали сюда. Конвойные? А чего их бояться? Они срок не прибавят. Они тут лишь для порядка. Ведь и вздумай кто сбежать отсюда, знают все – найдут тут же. Ведь остров! В тайгу убегать и силой не заставили б.

Да и кто решился бы в одиночку в нее сунуться? Вон налетчик на днях отошел совсем неподалеку по своим делам, а на ту минуту старой ольхе помирать вздумалось. Упала. Чуть насмерть не придавила мужика. Еле живой приволокся. С тех пор деревьев бояться стал. Кто знает, что тайге на ум взбредет?

Случалось и похуже. Майданщик как-то приметил диких пчел. Увидел, куда они слетаются. Ну и решил полакомиться. Уже взобрался на дерево. А пчелы тут как тут. Облепили мужика, жалят, где можно и нельзя. Спустили с дерева. Оно ему еще и штаны порвало. А пчелы – что кенты, никак от них не отвяжешься, не ублажишь. Жалят, что есть мочи, будто озверели. Пять дней потом валялся мужик в землянке с высоченной температурой. Ни глаз, ни носа – сплошной волдырь. Не своим голосом проклинал пчел и тайгу, судьбу свою покусанную.

Но больше всех не повезло медвежатнику. Того, в сумерках размечтавшегося, рысь приметила. Но просчиталась. И хотя с ног сбила, вцепиться в шею не смогла. Ох и зашипела она на медвежатника! Зелеными бесовскими глазами стреляла в мужика. Тот с перепугу ничего не понял. Всякое видывать доводилось, а вот с рысью впервой встретился. И, не зная ее звания, заорал ошалело:

– Я те, лярва! Иль не знаешь, кто я есть, лахудра проклятая? Чего на

фартового кидаешься, пакость?! Ужо погоди! – топал на рысь старик скрюченными ногами.

Не всех любила тайга в этой бригаде. Но Дядю однажды крепко уберегла. Уже с месяц работал он здесь с мужиками. Вроде привыкли друг к другу. Но однажды заметил Дядя, что двое законников чифирить вздумали. Засек он их. Вначале обоим поддал хорошенько. Они и запомнили, затаили зло. Мужиков против Дяди стали подзуживать.

И сговорили. Аслан не сразу понял, с чего это бригада недовольствовать стала. То работу раньше бросают, то едой недовольны. Кубатуру перемеряют. Вроде не доверяют ему, Аслану. А как-то… В тот день пришлось заготавливать лес далеко от землянок. У подножия сопки, где рос густой бамбук. Дядя решил, что трудновато будет через него с бревнами идти. С пустыми руками и то ноги скользят. Бамбук по лицу хлещет. Бьет по рукам. И только сунулся в него Дядя, чтобы присмотреть, где лучше тропинку прорубить, те двое законников тут как тут. С топорами. По бамбуку далеко не убежишь. А и отмахнуться трудно. Растет на болоте. Вот и Аслан по колено увяз. А законники своей минуты ждут. Деваться некуда. Болотина засасывала. Выбираться нужно. Именно туда, к ним, на сухое. Но первый шаг станет и последним. Топоры вниз обухами повернуты. Ясно, оглушить решили. А там… Что угодно на тайгу свалить можно. Мужики уже не выдадут. Заодно. Сговорились. Это в секунду понял Аслан. И, сделав ложный рывок, тут же назад отпрянул. Вор, вложивший в широкий замах весь свой тщедушный вес, промахнулся. Потеряв равновесие, упал в трясину. Дядя в момент выпрыгнул ко второму законнику. Тот взмахнул топором коротко. Но удар сапогом в пах опередил… Выронив топор, законник свалился. Аслан столкнул его к первому вору, тот все еще барахтался в болоте. Коричневая пелена ярости слепила Дядю. Уже не сам, а будто какой зверь, проснувшийся

в нем, швырнул его к законникам. Схватил обоих за головы и окунул в трясину…

Кто знает, может, и загубил бы Аслан тогда две души. Остановил рев медведя. Тот шел, раздвигая бамбук, прямо на людей. Дядя вмиг отпустил недавних врагов. Что делать? Руки сами в нагрудном кармане спички нащупали. Подожгли сухой лист бамбука. Огонь моментально охватил несколько стеблей. И тут же забушевал, пожирая сухой бамбук. Медведь, рявкнув, кинулся обратно. Пламя Дядя гасил уже вместе с законниками… Шли дни, недели, вот уже и второй месяц работы в тайге на исходе. Лес, заготовленный бригадой Дяди, едва успевали увозить в зону. Здесь мужики каждое бревно своими руками пилили. Выносили на плечах, содранных в кровь. Вязли в болоте, оступались на корягах, скользили и падали в бамбуке. Чертыхались. Вставали и снова несли. Порой в глазах темнело. Горело, ныло все тело. Но к вечеру, как бы то ни было, вырастал новый штабель. А покусанные комарьем, измазавшиеся в смоле и грязи мужчины шли к роднику. Отмывались ледяной звонкой водой. И, дрожа от усталости иль озноба, бежали к костру. К еде. К привычным разговорам. Иные, уже поверив в щедрость тайги, хватали после работы гроздь лимонника. Зажмурившись от оскомины, съедали ягоды. А через несколько минут усталости как не бывало. Это новое непривычное состояние бодрости все дольше задерживало их у костра.

Вот так однажды и возник разговор на запретную доселе тему о том, что каждый будет делать, когда на свободу выйдет. Медвежатник тут возьми и спроси у самого Дяди:

_—А ты, бугор, что на свободе задумаешь?

Аслан вначале растерялся. Не знал, что и ответить. До конца срока времени достаточно. Зачем загодя голову ломать? Еще будет время подумать. И, разведя руками, ответил:

_—Время покажет. Пока не думал.

_—Время… Уже полгода оттянул. Ну, а если зачеты нам пойдут за работу, как ты говорил, то и теперь подумать не грех, – медвежатник с наслаждением затянулся дымом махры, паек которой впервые заработал сам…

_—Верно, в «малину» пойдешь опять? – спросил вполголоса Дядю майданщик и оглянулся на дремавшего конвоира.

_—Кто у вас голова? – поинтересовался налетчик.

_—Падла редкая был. После него – я. Потом, когда кентов замели, вместе стали. Он меня и подвел, – вспомнил Аслан Шефа и рассказал о своем последнем деле.

_—Паскуда! – побелел один из законников.

_—Ты кентам вели его пришить, – посоветовал недавний чифирист.

_—Зачем кентам? Когда вернешься, сам его жмуром сделай. И сматывайся, – проворчал старый медвежатник.

Отмолчался Аслан. От костра отвернулся. И… словно воочию увидел Шефа. Но нет, не он. Это горбатая береза. Совсем одинокая, забытая всеми, пугалом тайги доживала свой век неподалеку от землянок.

…Все холоднее и короче становились дни. Все ниже и ярче зажигались звезды. Приближалась зима. По утрам уже появлялись заморозки. Они седой паутиной опутывали тайгу. Скоро и снег выпадет. В один из таких дней приехала в тайгу машина. Забрала бригаду и увезла в зону. За осень было заготовлено столько леса, что его должно было хватить на всю зиму.

Как и обещал Воронцов, порядки в зоне круто изменились. Воров в законе распределили по бригадам работяг. Разобщенные, они уже не могли безнаказанно кормиться за счет шестерок и сявок и были вынуждены работать. И все же штрафной изолятор не пустовал: часть воров наотрез отказалась подчиниться нововведениям Воронцова и искала случай отомстить

Дяде за откол. Однажды его остановили у столовой. Оттеснили за угол. И там… К горлу уже был поставлен нож. Направлявшую его руку Аслан едва удерживал. А тут медвежатник вовремя появился. Ребром ладони едва шейные позвонки кенту не переломал. Подоспевшие из бригады Дяди мужики так остальных отделали, что те своими ногами уйти уже не смогли. Еле уволокли их по баракам сявки, по пути уговаривая не трогать Дядю, не задевать их бугра. Знала бригада: не вступись они сегодня за Аслана – завтра им самим не сдобровать…

Со временем дела веселее пошли. Росли стены больницы. Вот уже и окна появились. Хирург Скворцов иногда и сам приходил. Смотрел. Уходил довольный. А мужчины настырно работали на пятидесятиградусном морозе. Каждого свое грело. И всех одно – зачеты. Ведь впереди светило каждому – выйти раньше. Может, удастся и по половинке…

Срывал ветер сугробы. Валил с ног. Лишь в такие дни, ругая непогодь, сидела бригада в бараке, злясь на потерянное время.

К весне построили больницу. Потом и пекарню, новую столовую, баню. Время шло незаметно. И вот… Да. Не приснилось. На свободу выходил медвежатник. Работал все ж! Получил зачеты. Теперь на волю. А куда? К кому? Ведь ни женой, ни детьми не обзавелся загодя. А сейчас поздно. И сидит старик на нарах, сгорбившись. Ему бы радоваться, а он плачет, ухватив себя за седую бороду. Кругом свои, не осудят. Поймут или нет, это уже другое дело. Ему оттого не легче. Куда идти? Когда-то он посмеялся б над таким вопросом. Но тогда он был молод и силен. А теперь? Кому нужен? Эх, судьба проклятая, одаривала щедрыми деньгами на буйную радость. И ни копейки на покой не оставила. Ни полушки ума к старости. А та все ж пришла. Как когда-то придет и смерть. А, может, она уже совсем близко? Рядом? Уж не она ли его приютит?

И побрел старик на свободу, не видя земли под ногами. Что-то мужики говорили ему, провожая до ворот. Как-никак два года вместе, в одной зоне… Вот и ворота. Иди, старик! Теперь ты свободен, как птица! И вышел… Прошел, сутулясь, несколько шагов. Дрожащей рукой машет. На радость, как и на жизнь, не осталось сил.

_—Проща-а-ай-те! – проскрипел он знакомо.

_—Прощай, старик! Держись! До встречи! – кричал Аслан.

До встречи? Где? При жизни уже не доведется. И обхватил руками голову бывший медвежатник. Шел по дороге. Заплетаются ноги-сучки. Старым птенцом неуверенно по сторонам оглядывается. Что ищет? Прошлое? Его нет! Смерть? Она сама каждого находит.

Свистел в уши нахальный ветер. Все такой же, как и тогда, в дни его молодости. Только ветер не старится и не умирает. Вот и теперь задрал полы пальто, как с мальчишкой играет и поет в самые уши:

_—Иди, и-и-ди…

Дядя долго не решался писать домой, жене и детям. Все ждал, что они сами о нем вспомнят. Но нет. Ни одной весточки от них не пришло. Дядя ждал. Ждал под занудливыми дождями в продрогшем бараке. Ждал в лютые морозы нескончаемыми зимами. И когда в зону приходила почта, Аслан волновался. Может, и ему письмо есть? Но его не было. Зимою ветры, а с весны до осени жужжало в уши комарье:

_—Ж-ж-д-ди…

Ждать… Ну, а кого? Ведь для жены он не просто вор, а конченый человек, так говорила ей родня. Может, им и удалось убедить ее? Может, вышла замуж и живет счастливо, давно забыв Аслана? А дети? Тоже? Не может быть! Не верится Дяде. Но сомнения… От них ни в каком бараке не спрятаться… Решился, написал домой. Ответа не получил. И, как ни странно, немного легче стало. Повод для обиды появился. Ведь в письме он хотел порадовать, написал, что ноги у него здоровы.

И больше не болят… Ан, выходит, даже такая его радость давно стала для них чужою.

Но обиды ненадолго хватило. Пытался забыться в работе. Это удавалось лишь ненадолго. А потом тоска по семье одолевала с новой силой. Нет писем. Значит, не нужен. Забыт…

Но однажды, уже на четвертом году, письмо пришло. От сына. Старшего. Он писал: «Мы думали, ты что-то понял. Ждали, что вернешься домой человеком. А ты?! Проявил заботу о нас: прислал кентов. Да как ты посмел?! Так знай, мы выставили твоих друзей. Пусть ищут себе помощников в другом месте. Я не пойду воровать! И ни твои советы через кентов, ни их угрозы расправиться с нами, не заставят меня жить по-твоему. Мы ждали отца. Но не вора. Жаль, что ошиблись в тебе. Можешь не возвращаться к нам. И так достаточно пережито. Умерла мать. Ее ты потерял. Нет у тебя и нас…» Аслан много курил в ту ночь. Не спалось. Значит, наведались. Конечно, Шеф. Кто же еще? Он! Его методы. Грозил расправой сыновьям! С него не хватило Аслана. Хотел и ребят втянуть в «малину». Да как! По совету отца! Ну и негодяй! Но почему Алим не остановил? Хотя кто он для Шефа? Да и ему, Аслану, ничего не пишет этот племянник. Опять же, может, уже попался? Может, сидит? А, возможно, пришил его Шеф? Мальчишка-то был с характером. Но нет… Ведь случай с ним, с Дядей, должен был образумить. Хотя… Завяз он в «малине». Оттуда ему уже не вырваться.

В эту ночь до самого рассвета писал Аслан письмо домой. Сыновьям. Впервые обращаясь как к взрослым. Все объяснил. И, не виня за резкое письмо, просил одного – простить за прошлое. Сказал, что порвано с ним навсегда. Просил не верить посланцам Шефа и по возможности писать ему. На следующий день письмо пошло. И Аслан отсчитывал время, стал ждать… В бригаде Дяди теперь многое изменилось. Мужики по вечерам уже не вспоминали о «малинах», о прошлых делах, кентах и барышах. Ведь деньги на счетах появились. Свои деньги. Заработанные. С каждым месяцем сумма росла. Зачеты шли. И теперь уже всяк всерьез прикидывал, что будет делать, выйдя на волю. Сначала робко начались разговоры об отколе от «малин». Первым о том заговорил бывший налетчик:

_—А что, мужики, пожалуй, вернусь я к своим. В деревню. Первое время со стариками поживу. Огляжусь.

_—Хм, а кенты нагрянут и хвать тебя за задницу! И скажут – либо валяй обратно в «малину», либо получай финач, – усмехнулся домушник.

_—А они не знают, где мой дом. К тому ж я тоже не сучком сделанный. Мозги имею. Женюсь. А они силой не уведут.

_—Что баба! Если характера нет, она не удержит. Тут самому решиться надо. Чтоб и под финачом не согласиться. Заметят, что струсил, хана будет. А если и под ножом идти откажешься к ним, еще могут оставить в покое. Перед их угрозой устоял, значит и в милиции не заложишь. А им теперь главное – спокойно жить. Чтоб не засыпаться ни на чем да чтобы свои не предали. Силой уведут – доверять опасно. Бояться станут. Подозревать. А наотрез отказался – все, могут наплевать. Но если ты их не будешь закладывать, – философствовал вор в законе с верхних нар.

_—Значит, по-твоему, ему всю жизнь надо жить, поджав хвост, и никуда не высовываться? Ни хрена себе судьбина! Из дома не выйти. С одной стороны кенты, с другой лягавые. Под надзором и тех, и других? Ни жить, ни сдохнуть спокойно? Так? Да уж лучше сразу от всех отделаться! Одним махом, – рубанул Дядя.

_—А как? – уставились на него воры.

_—Вам советов не даю. Тут всяк по-своему. А коль самому придется, так скажу вам: если кто с кентов ко мне сунется, враз голову в зад вобью. Другие побоятся прийти с таким предложением иль угрозой.

_—А пришьешь, отвечать будешь, – подал голос майданщик.

_—Не буду. Скажу все, как на духу, что не хочу больше в каталажку попадать. И все тут! А он грозил. Вот я его и… А разве лучше было оставить целым и самому за прежнее?

_—Так ведь мусора не поверят. Засадят.

_—Не засадят. Я постараюсь не вытряхивать душу из кента.

_—А если двое иль трое придут? Тогда как? – спросил домушник.

_—Им же хуже. Буду отбиваться, как могу. Кого угроблю, пусть на себя пеняет. Кто живой, всем закажет. И жмура сам прятать будет, – захохотал Дядя.

_—А я вот думаю, уеду-ка я подальше, где кентов нет. Куплю домишко, буду где-нибудь вкалывать потихоньку. На жизнь хватит и ладно. Только чтоб больше сюда не попадать, – говорил домушник.

_—Да, мужики, что ни говори, а Север есть Север. Весело жил, зато теперь сторицей отгоревался. Каждый день этот климат свое делает. Ревматизм уже все кости пожрал. Легко ли? А кенты, падлы, ни одной посылки не выслали, будто сдох я давно. Вот и я решил – пойду после лагеря в лесники. В тайгу заберусь глухоманную. Как наш медвежатник. Пристроился и живет. Нынче все вы его письмо читали. Ничего. На жизнь не жалуется. Изба имеется. Харчи привозят. И кобылу ему выдали. Тоже, хоть и медленный, а все ж транспорт. Зарплата идет ему. Да и тайга кормиться помогает. Говорит же, что на два участка успевает. Вот я к нему под бок и пристроюсь, – невесело усмехнулся вор в законе.

_—А все ж не побрезговали стариком! Взяли. Не посмотрели на прошлое, – покачал головой налетчик. – Вот уж не думал я, что такое возможно.

_—Так он, мухомор, поди ты, назвался медвежатником, его и приняли за своего, таежного, всамделишного. Кто же с них поверил бы, что эдакая рухлядь могла такие дела творить? Ну и взяли! А он, поди-ка, как увидел медведя, так и полные штаны надул, – захохотал Дядя.

_—Не-е-е, этот не надул. Он и не такое видывал. Верно, по фене объяснился с ним, и лохмач от старого на край света сам сбежал, обложившись. Привык-то к настоящим старикам, а наш – блатной. Таких ни в одной тайге зверье не видывало. Он же и медведя не иначе, как кентом назвал! – загоготал майданщик.

_—Ну чего над старым рыгочешь? Он же пишет, что звери на участке полюбили его. Признали, – улыбался вор в законе.

_—Зверь зверя сдалеку чует. А тут не просто зверь, не шестерка какая, а вор из воров. Самая крупная фигура в любой «малине»…

_—Так звери – не кенты…

_—Они тоже в породе разбираются, – пыталась шутить бригада.

_—Хохочете! А придет время воли, поди, не хуже старого горькими зальетесь. Ведь вот у одного – родители имеются, у другого – дети иль баба. А свидеться с ними – придется ль всем? Одних примут и простят. Других на порог не пустят. Совестно. А иных и рады бы признать, да не дождутся, – стиснул Аслан виски.

_—Зато пожили мы всласть, – отозвался майданщик.

_—Разве ты жил, когда был с кентами? Вечно дрожал. И когда на дело шел! Боялся – накроют. И когда делил – свои за куш могли поронуть. И кутил – дрожал. А вдруг заподозрят? Спал и не спал – всегда подыхал. Пил и не хмелел. Ел и не наедался. Деньги? А кому они впрок пошли? Вся жизнь в поту и в страхе. Своих и лягавых боишься одинаково. Жизнь… Да она хуже смерти была, – сплюнул Дядя.

_—Что верно, то верно. Я иной раз псиной своре завидовал. Там лишь сила. Есть она – все боятся. Слабак не полезет… В «малине» не угодишь кому, мозгляк пришить может. Пьяного, – согласился вор в законе.

_—Как меня. Редкий гнус, а подловил, – вспомнил свое Дядя.

_—Ты не один такой, – отвернулся домушник. Внезапно дверь барака распахнулась. И конвоир ввел Дубину.

_—Принимай, Аслан, пополнение в свою бригаду. Начальник лагеря так распорядился. Говорит, что твой земляк.

Дядя молча кивнул головой. Без слов согласился. Конвоир ушел. И Дядя, указав Дубине свободное место на нарах, хотел уйти.

_—Стой! Куда торопишься? Иль поговорить не о чем? – придержал Дубина.

_—Успеется, – стряхнул его руку Аслан.

_—Слышали мы, что ты тут кентов заложил. Не наших. Но все ж…

_—А тебе что? – насторожился Дядя.

_—Мне, как и всем. Ты что ж, падлой стал? Воров в законе вкалывать сблатовал?

_—Иди-ка ты… – отмахнулся Аслан.

_—Нет! Стой, лярва! Это верно? Иль темнуху нам лепили?

_—Верно! – усмехнулся Дядя. Дубина потемнел с лица.

_—А ты как загремел? – спросил Дядя.

_—С тобою теперь пусть суки ботают!

_—Вон как?! А не Шеф ли тебя ко мне прислал? – Аслан сжал кулаки.

_—Он тебя сам пришьет, падла-а-а!

Сбитый с ног, Дубина полетел под нары. Дядя подскочил, рывком сорвал его с пола.

_—Стой, паскуда! Стой, не падай! Умеешь грозить, умей и отвечать на ногах! – удары сыпались один за другим. Резкие, оглушающие: – Кто падла?!

_—останавливался на секунду Аслан.

_—Ты-ы, – еле раздирал рот Дубина. И снова сыпались на него удары.

_—Твои-их выр-род-ков прибьют! – ревел он. Аслан, словно зверь, потеряв рассудок, кидал Дубину

по углам, швырял об нары; кулаками, ногами носил его по всему бараку, покуда мужики бригады еле вырвали из его рук полуживого новичка. Тот был без сознания. Дядю окатили ледяной водой, удерживали, но он все порывался к земляку, глаза налились такой яростью, что бригада решила промолчать, успокоить своего бугра. А уж там, когда отойдет, узнать, в чем дело. Такой встречи никто не мог предвидеть.

Аслан сидел угрюмо. Курил. Все тело его сводила нервная судорога. Но вот наступил спад.

_—Знакомы, что ль? – робко спросил кто-то.

_—Кент… Из моей «малины». Грозил, что сынов моих прирежут. Там… Эти… Его… Видно, весточку он должен дать. Шефу.

_—Тому? Какой тебя?..

_—Ну да.

_—Ничего. Завтра мы его поспрошаем. А ты покуда успокойся, – говорили законники, ставшие работягами.

Прикрыв Дубину одеялом, мужики молча отошли от него. Что ни говори, испорчен вечер. И все ж, на всякий случай, обыскали новичка, не протащил ли он с собой фи нач. И нашли. Лезвие опасной бритвы. В подошве сапога. И, обозленные на новичка, перенесли на нары у самых дверей. В случае чего легко вышибить из барака. Да и каждое его движение на виду. Утром Дубина не пошел на завтрак. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок. Дядя не подошел к нему. А налетчику, какой позвал на работу, Дубина ответил сквозь зубы:

_—Я – вор, а не падла. Пусть ваш бугор и за меня вкалывает.

В обед и вечером повторилось то же самое. И Аслан сказал всей бригаде, чтоб никто не посмел дать Дубине хоть кусок хлеба.

_—Отнять попробует, бейте в лоб. Разрешаю это делать всякому. Даже шестерке. Кто сам не справится, зови на помощь. Но… Дубина лежал тихо, никого не трогая, не задевая. Лишь два раза встал, чтоб воды напиться. Но ни словом ни с кем не обмолвился. Наступил третий день…

С утра, как обычно, бригада стала собираться на работу. Никто не обращал внимания на Дубину. А он уже не лежал, сидел на нарах. Хмуро оглядывал всех. Убедившись, что его персона никого не интересует, заговорил сам:

_—Послушайте, вы! Валяйся я тут, хоть сдохни, никто мне даже корки хлеба не дал!

_—У нас всяк сам себя кормит, – ответил сявка.

_—Сегодня ты, если не принесешь свою пайку мне…

_—Во принесу! – сделал сявка красноречивый жест.

Бригада расхохоталась. Дубина соскочил с нар, кинулся к сявке, но Дядя опередил. Влепил кулаком в дых. Дубина отлетел в угол. Но тут же вскочил. Мужики со всех сторон к нему бросились. Смяли. И, отметелив, ушли на работу. Вечером, когда они вернулись в барак, Дубины не было. Не оказалось и его вещей.

_—Слава богу, ушел, – вздохнул кто-то.

_—А может, в больнице?

_—Если б так, бугра давно б к начальнику вызвали.

_—Значит, к кентам в другой барак ушел. Опять жди от них гостей. "Но вечером перед сном конвоир вернул Дубину в барак Дяди и сказал жестко, чтоб все слышали:

_—Здесь место в бараке не вы выбираете. Еще раз увижу такое – пойдете в изолятор. Понятно?

Дубина окинул его мрачным взглядом. Ничего не ответил. Лег на нары. А ночью, когда все уснули, стал подкрадываться к Аслану. Тот не спал. Дубина кинулся на него внезапно. Пальцами, как клещами, в горло впился. Аслан вмиг ударил его коленями в живот. Руки Дубины ослабли. Дядя сбросил его на пол. От грохота мужики проснулись. Оттянули Аслана, успевшего ударить Дубину затылком об нары. Аслан вырвался. Но на руках опять повисли законники. Успели. Дядя лишь ногой в челюсть достал Дубине, сидевшему у нар. Тот опрокинулся на пол.

_—Да хватит вам! Бугор, потребуй, чтоб в изолятор взяли его! Надоело!

_—Мы с ним сами пробовали говорить – одни матюги в ответ. На месячишко пусть его заберут!

_—Хоть спокойно поживем, – просила бригада.

_—Нет! Я сам из него дурь выбью! – не соглашался Аслан.

Но утром кто-то из бригады сходил к начальнику, и Дубину забрали в изолятор. А через неделю подошел последний день пребывания в лагере одного из законников. Тот весь день ходил сам не свой. Еще бы! Завтра он станет свободным человеком! Но… В последнем письме жена написала, что к ним уже наведывались кенты. Тоже ждут возвращения. И просила, чтоб не приезжал он домой. Пусть уедет подальше. Устроится на работу. А потом и она к нему приедет. Начнут жизнь заново. Вечером этот мужик к Дяде подсел. Разговорились:

_—Адрес твой они искать будут. Это точно. Найдут – заявятся. Не сыщут