Текст книги "Пасынки фортуны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

«С крыши съехали! Кой козел попрет в поселок, почуяв лягавый дух? Кенты его за версту чуют…»

И верно, никто не нарушал покой поселка, не взорвал ночную тишину испуганный, душераздирающий крик. Кузьма теперь полюбил сидеть вечером после работы на крыльце дома, помечтать о предстоящем отъезде. Он уже не за горами…

Огрызок улыбался наступающим белым ночам. Он знал: уехав, не увидит больше утра и в два, и в три часа ночи, когда видно не только всякий камушек, спичку под ногами, а даже газету читать можно. Было бы желание…

Катерина теперь вся в заботах об отъезде. Себе платья, кофты, юбки шьет. Кузьме целый чемодан рубах и трусов нашила. Портки всякие накупила. Чтоб не знал он с этим нужды в деревне, не бедствовал. Огрызок даже шутил над бабой:

– На что столько барахла запасаешь? Ладно, ты баба! А мне к чему столько тряпок? Жопа одна, а трусов – полчемодана! Мне их и за три жизни не переносить!

– Запас карман не точит, – отвечала баба и принималась шить новое исподнее.

Кузьма давно простил ей глупое. И, примирившись, прочел письма родни. Ему приятно было, что его своим признали. Родным. И не ожидая от него никакого проку, предложили помощь и поддержку во всем. Не задали лишних обидных вопросов, не унизили.

Катерина даже плакала, когда Огрызок прочел ей свое письмо. Она гордилась Кузьмой и не скрывала этого. И не ждала семья для себя новых потрясений, но внезапно на прииск приехала ревизия из Москвы.

Уже на третий день обнаружила она недостачу золота. И пошли проверки снизу доверху.

Забрали журналы и у Огрызка. Но интересовались не столько записями, сколько биографией Кузьмы. Всю перелистали вместе с уголовным делом. От корки до корки. Огрызок быстро смекнул, откуда ветер дует, и держался настороже, чтобы не ляпнуть ненароком лишнее. Не дать повода «схомутать» себя. А ревизия шелестела документами, спрашивая директора прииска не без умысла, с намеками.

– Зачем воров на работу взяли? Чтобы за их счет себе согреться под шумок? Иль обучаетесь у них умению? Или чтоб было на кого свалить? А как иначе, если недостача налицо? Должны быть и виновные! Хищением такое квалифицируется! Не иначе! А золото – это государственная казна! С ней шутить никому не позволено! – сдвигая брови, хмурились ревизоры в военных мундирах.

В один день за воротами прииска оказались все, кто был судим и даже не по воровской статье.

Кузьма, не раздумывая долго, пошел в подручные к Катерине. Но и с него, и со всех судимых ранее была взята подписка о невыезде.

Тяжело переживала случившееся семья Сашки. Однажды вечером, придя на пекарню, Чубчик попросил Огрызка зайти к нему после работы. Тот не заставил себя ждать.

Сашка сидел хмурый. Перед ним стояла пепельница, переполненная окурками,

он молча кивнул на табуретку напротив.

Валентина налила чай, осталась с мужиками на кухне.

– Хреновы наши дела, Кузьма! Придется самим защищаться в этот раз. Не сумели тебя с Катериной скрутить, решили на всех разом отыграться чекисты. Пора дать по рукам, – сказал задумчиво.

– С Катериной они явно промахнулись. Особо на этом процессе все наружу полезло. Не только мы, весь поселок понял, кто затевает козни, – встряла Валентина.

– Да разве это суд? Я петлю влез. Либо загнали такие не жмурятся от стыда. Его у них – не нашмонаешь. Он мог весь Сеймчан перевешать, не пёрнув. Иль я его не знал? И оттого, что сорвалось у него с ними, что раскололи по самую жопу на суде, Ванька не переживал. Он и дальше бы не отцепился. Хоть и засветился, как падла! – вырвалось у Огрызка, и он продолжил: – Просто никто этим не занялся. Не то бы тряхнули за все разом. И за него, и за нас…

– А ты что, не знаешь о записке, какую у него в носке нашли? – удивился Чубчик.

– Не слышал, – удивился Кузьма.

– Ну как же. Он ее не случайно так хитро спрятал, что только в морге и наткнулись. А написал хорек вот что: «Вы изувечили всю мою жизнь. Обещали многое, не сделали ничего. Теперь грозитесь со мной расправиться за позор перед людьми. Но опозорен – я! Не подсылайте никого ко мне! Я знаю, если вы решили, все равно избавитесь от меня. Вы не оставите в покое. А потому ухожу сам, без вашей помощи. Вы не только судьбу искалечили – жизнь отняли у меня, имя! Жаль, что ничего уже не могу исправить, вернуть обратно. Но когда-нибудь за все ответите! И за меня! Будьте прокляты, изверги!»

– Выходит, сам ожмурился? – удивился Кузьма.

и теперь не поверю, что Самойлов добровольно в его или уже жмуром повесили. Сам Ванька – козел,

– Они потребовали эту записку! Но милиция не отдала. Вот и подняли хвост чекисты. Торопятся всех лажануть, чтоб не прислушивались к показаниям, – говорил Сашка.

– Кравцова найти надо. Он разберется. Со всеми, – продолжила женщина.

– Звонила Катюха. В командировке он был. Говорили, через неделю вернется. Но после того не узнавали…

– Поторопись, Кузьма. Сегодня он как воздух нужен. Всем! Допер? Чуть опоздаем, не докажем ничего. Ведь у этих руки цепкие! – предупредил Чубчик.

А утром, едва открылась почта, Кузьма вместе с Катериной заказали разговор с Магаданом.

Кравцов оказался на месте. Катерина напомнила о себе и передала трубку Кузьме. Тот пытался говорить спокойно, убеждал, доказывая необходимость срочного вмешательства.

– Я и так буду в Сеймчане в начале недели. Не опоздаю. А вы все, что рассказали мне, изложите в заявлении, – посоветовал Кравцов. На этом связь с Магаданом внезапно оборвалась.

Весь вечер Чубчик и Огрызок сочиняли заявление в прокуратуру Магадана. Оно получилось пространным, почти на всю тетрадь. Валентина, перечитав его, половину текста вычеркнула. Оставшееся посоветовала переписать. Сашка трудился всю ночь. Он усиливал доказательства, приводил новые доводы. Писал о Кузьме, Катерине, о себе. Он просил помощи и вмешательства прокуратуры впервые в своей жизни. Он понимал: не сегодня, так завтра всех их могут арестовать. И тогда доказать невиновность будет труднее.

Кузьма тоже знал, что возвращение в зону и ему, и Чубчику не сулит ничего хорошего.

Свои же фартовые в первые дни соберут сходку и учинят разборку с обоими. За семьи. За баб – ментовку и политическую! За то, что засыпались не в деле, а по дури, не прибрав к рукам рыжуху. За то, что облажали званье и закон воров. За то, что пахали, как иваны.

Чубчик утром отправил заявление в Магадан, не дожидаясь приезда Кравцова. Заявление послал с обратным телеграфным уведомлением. И решил ждать. Он предпринял все. И теперь сидел дома, не высовываясь никуда, не показываясь даже во дворе.

Но прибежавшая на обед Валентина разрыдалась у порога:

– За вами скоро приедут. Увезут в Магадан. Следствие будет проводиться не в Сеймчане! – всхлипывая, сказала она.

– Что же, кто кого, – ответил Сашка спокойно и пошел предупредить кентов, чтоб собрались в дорогу.

– А может, слиняем, пахан?

– Не дергайтесь! Наши клешни не замазаны. Дышите спокойно. Пусть падлы палки гнут. Сами и облажаются. Посмотрим, кто парашу будет греть, – процедил сквозь зубы Чубчик.

А вечером всех уволенных с прииска забрала милиция. Собрав их в следственный изолятор, оперативник предупредил, что утром за ними придет машина и всех увезут в Магадан для расследования дела о хищении золота с прииска.

В эту ночь в изоляторе никто не спал. Растерявшиеся люди уже давно не верили в справедливость, закон. Они устали от следственных ошибок и оскалов судьбы. Они лежали на нарах, тихо переговаривались, ждали утра и команды:

– Бегом! В машину! Загружайтесь!

…Ночь казалась бесконечной. За долгие часы каждый задержанный не раз в памяти прокрутил всю свою жизнь. Вздыхал и Огрызок. Он повернулся лицом к стене, чтоб никого не слышать и не видеть. А перед глазами все стояла Катерина. Странно, запомнился последний миг. Руки бабьи по локти в тесте. Округлившиеся от удивления глаза, раскрывшийся в немом крике рот. Она ничего не успела сообразить, не спросила ни о чем. Но когда Кузьма

оглянулся, успела вымыть руки, снять фартук и уже переобувалась. Она не плакала, как обычно. Значит, что-то надумала. «Не станет сидеть сложа руки. Но лишь бы не понесло ее к чекистам», – беспокоился Кузьма. Сашка смотрел в потолок. Вздыхал тяжело. Не успел пожить на воле, а уже снова в клетку попал. Да самое обидное, что в этот раз совсем ни за что. И кому он помешал? Кому дорогу перешел? Чекистам? Так ведь за Огрызка и то не всегда вступался. Конечно, всему виной та записка Самойлова. И ее не Чубчик в прокуратуру передал. А менты! Даже они устали от беспредела…

Молча курили фартовые. Им и вовсе невдомек, за что их сгребли сегодня, кому они не пофартили? Теперь, не видя за собой вины, корят молча Чубчика, что оставил их на прииске, не посоветовал линять на материк – в «малину». Удержал от кентов и фарта. «А вот теперь все влипли ни за что», – горевали мужики.

Никто из них и не заметил, как тихо звенькнув, открылся глазок. Потом щелкнул ключ и человек не в милицейской, а в прокурорской форме, сказал непривычно тихим голосом:

– Здравствуйте. Идите по домам. Задержаться прошу Кузьму и Александра.

Он провел их в кабинет, где Игорь Павлович Кравцов вместе с тремя другими работниками прокуратуры допрашивали ревизора, закончившего проверку прииска.

– Так в чем вы подозреваете бракера, если он принял по весу от участка добычи и сдал тем же весом приемке? Все эти данные – в журналах! Провели сверку сдачи, бракера, приемки – все совпало! За что же оклеветали человека? – не заметил Кравцов Огрызка и Чубчика.

– А Сашку за что? Он, даже если бы и захотел, не смог бы пронести! – подал голос Кузьма.

– Подождите здесь, пусть освободится! – Кузьму и Сашку увели в соседний пустой кабинет. Но через тонкую стенку донеслось негодующее:

– Вы – ревизор и не превышайте своих полномочий!

– Я только рекомендовал! А уж исполнять никого не заставлял!

– Ваше дело – объективная проверка! Все остальное – забота следствия! Существует закон! И он один для всех написан! А нарушать его никому не дозволено! – кипел Кравцов и, отправляя ревизора из кабинета, добавил: – Потрудитесь в ближайшие два дня предъявить нам акт ревизии…

Когда ревизор ушел и Кравцову сказали, что Кузьма и Сашка ждут приема, Игорь Павлович попросил их подождать и продолжил разговор со своими коллегами, не подозревая о плохой звукоизоляции.

– И все же я считаю, что директор прииска правильно наказан! Нельзя же в конце концов подпускать к добыче и переработке золота воров! Это все равно, что козла поставить стеречь капусту! – послышался голос.

– Я тоже так считаю! Ну как ворюга сможет спокойно мимо золота пройти и не украсть его? Да это абсурд! Конечно, не исключено, что дирекция, прикрываясь такими кадрами: мол, лучших взять негде, – львиную долю золота, под шумок, прибрала к своим рукам. Но и в этом случае судимых за воровство держать на прииске – это все равно, что тушить окурок о пороховую бочку!

– Вы оба неправы. Наберитесь немного терпения. И выслушайте. Я работаю на Колыме двадцать восемь лет. Плюс десять лет заключения. Знаю по собственному опыту, что может произойти и что исключено. Так вот знайте: никогда, ни один из бывших воров не станет красть золото с прииска, рудника. Это проверено много раз. Суть в том, что все воры, хотят они того или нет, убеждены, уверены в постоянной слежке за собой со стороны окружающих. Они лучше нас с вами понимают, что при самой незначительной нехватке именно на них будет возложена вина за воровство. Этот комплекс называем мы болезнью памяти. Им страдают все, кто воровал ранее, а теперь работает на добыче золота. Вор, решившийся работать, навсегда порвал с прошлым. Как только он взял в руки рабочий инструмент, а не фомку, не лапу, он выбывает из закона и становится отколовшимся, подвергает себя риску быть убитым фартовыми за нарушение закона, по которому вор не должен вкалывать. Именно о них мы говорим! Отколовшиеся воры вверяют нам не просто свои судьбы, но и жизни. И никогда не крадут, тем более там, где работают. Кстати, сами воры, на воле, никогда не воруют там, где живут. Дань берут с родственников и спекулянтов, с торгашей, но других не трогают. Они знают, кто чем дышит. Так вот те, о ком мы с вами говорим, не унесли с прииска ни крупицы. В этом я убежден. Добавлю вам по секрету, мне искренне жаль этих мужиков еще и потому, что, работая на прииске в постоянном напряжении, они не только часто болеют, а и живут намного меньше других. Их убивают нервы…

– Ну да! Ходить рядом с золотом и не стащить его! Конечно, ни один не выдержит такого испытания!

– Это уже легче! Но неверно! Бывшие фартовые страдают от недоверия, они не только сами не крадут, но и следят за вольными, чтобы те не воровали. Вольные, не прошедшие испытание зонами и разборками, лишениями и голодом, не имеют сдерживающего фактора, как у тех, кто побывал в заключении. И никогда, ни за какие соблазны, за горы золота не захочет вернуться туда обратно. Каждый вор знает: нехватка, по чьей бы вине она ни произошла, в первую очередь сыграет на его судьбе. Именно потому бывшим ворам можно спокойно доверять работу на прииске в любой должности. Они не только сами не украдут, не дадут другим, но и определят качество золота, пробу узнают без лабораторий.

– У золота еще и качество есть?

– Оно подразделяется на промышленное, медицинское, монетное, ювелирное, смотря по зашлаковке, цвету и прочему.

– Я всегда считал, что самое лучшее – червонное золото…

– Не прав! Золото самой высшей пробы, так называемое три девятки, применяется у нас в оборонке – приборостроении. Но его метят изотопами. И это золото легко определить.

– Как я теперь понимаю, директор прииска – не простак!

– Кстати, он из репрессированных! Это его в числе первых реабилитировал мой предшественник! – рассмеялся Кравцов. И добавил: – Именно потому не допускаю и мысли о его причастности к нехватке или, как ревизоры называют, утечке золота. Сделаем повторную проверку! Я подозреваю, что директор, как бывший политический, тоже не без колпака у органов. И если б он где-то оступился, давно бы его упекли. Тут же не исключена и подтасовка нехватки, – предположил Кравцов.

– А зачем он чекистам нужен?

– В том-то и дело, что не нужен. Иначе к чему весь сыр-бор? Мешает он им. Как лишний свидетель. Милиция по недоразумению вначале ему о предсмертной записке Самойлова сказала. Думая, что прииск виноват. Ну, а директор, мужик тертый, вмиг смекнул. Подсказал, кому адресовано, и добавил, что таких Самойловых на прииске – десятки… Этот разговор с милицией слышал начальник отдела кадров. Через десяток минут о телефонном разговоре узнали и чекисты.

– Да, этот Кравцов и впрямь не зря средь нас, зэков, ходку тянул, – ерзнул на стуле Сашка.

– Ну так что? Понимаете теперь, почему я не спешил сюда ехать? Пусть все семена дадут свои всходы! А теперь пригласите обоих задержанных! – попросил Кравцов.

Когда Чубчик с Огрызком вошли в кабинет, Игорь Павлович, поздоровавшись, предложил им присесть, извинился за задержку с приездом.

Разговор сразу завязался легко и просто. Кравцов спросил у Кузьмы, как он оказался на прииске, как справляется с работой. Думают ли остаться в поселке иль уедут на материк?

– Может и приклеились бы. Бабки получаем неплохие. Хватает. На старость стоило б зашибить. Да фраера не дают дышать. Линять придется, как только у бабы ссылка кончится, – ответил Кузьма.

– А вы как решили? – спросил Сашку.

– Нам уезжать некуда! И здесь оставаться невозможно стало. Совсем довели. Обидно, что сами знают – не воровали мы, и все ж ради куража измываются. За такое в зонах не щадят, дышать не дают. Черт знает, что творится. В любой тюряге закона больше, чем на воле. Там, кто лажанулся, сход живо разберется. Тут – будто придурки кругом…

Кравцов расспрашивал Чубчика о работе, о бригаде, взаимоотношениях с начальством. Поинтересовался, чем занимается в выходные, с кем общается.

– Саш, скажите, вы данные по добыче золота каждый день знаете? Или вам говорят в конце недели, месяца? – спросил Кравцов.

– Мы подаем наверх породу. А уж сколько с нее намоют, мы не можем знать. Не одни мы под землей. Больше двух десятков бригад. Добычу поровну теперь делим. На всех. Так оно лучше. Потому что сегодня у меня хорошие пласты, а завтра – ни хрена. А хавать каждый день надо. Вот и решили так

– все, как в «малине». Кубышка – казне, а бабки – на всех кентов.

– Бывали случаи, чтобы проходная задержала кого-то из вашей бригады с золотишком?

– Кому дышать наскучило? Он же и до проходной дохилять бы не успел.

– Это почему? Как бы ты узнал? – удивился Кравцов.

– Мы прежде проходной в душевые приходим, чтоб рожи отмыть. А у нашей банщицы собачонка имеется. Белая, лохматая. И маленькая, как рукавица. Барухой ее зовем. И знаете за что? Она, стерва, золото лучше приборов чует. От природы это у нее. Не иначе, как у пахана колымского в шапке родилась. Пытались лажануть, колчедан ей подсовывали. Да хрен там, даже не нюхала, лярва! А рыжуху – за версту! Так вот эта падла всех шмонает. И теперь. В гардеробной.

– Значит, ловила с поличным кого-то? – рассмеялся Кравцов.

– Ну да! Конечно! – согласился Сашка.

– И кого же?

– Меня…

У Кравцова очки упали с носа.

– Часы мне жена подарила. Из рыжухи! Так эта стерва выволокла их из портков, пока я мылся. И притащила, сука, на контроль вахте. Прямо за браслет. Я когда из душевой вывалился, глядь – пропажа! Кипеж поднял. А Баруха на меня бросается. Контролеров привела, лахудра! И не только меня опаскудила. А и других с кольцами. Хорошо, что магазин подтвердил покупку. С тех пор рыжуху на работу никто не надевает. Баруха отучила! Но суть не в ней. Хотя теперь на прииске целая свора барбосок, все дети Барухи, ею обучены. Как в «малине». Они ни на что не клюют. Их никто не уломает. Засветят любого. Проверяли. И как появились эти шалавы, нам на прииске дышать легче стало, знаем, есть кому шмонать и стремачить. Никого не пропустит необнюханным.

– А кто научил ее в золоте разбираться? Охрана прииска? – поинтересовался Кравцов.

– Да нет! Гардеробщица душевой. У нее мужик из наших. Бывший. Ну и работал на приемке. Самому шмонать каждого совестно и не позволялось. А боялся, чтобы не подвел кто-нибудь. Вот и вырастил себе Баруху в кенты. Сам давно уж умер, а она «пашет». Как пахан. Всех в зубах держит. От начальства до дворника. Ее за честность особо харчат, чтоб из чужих рук не хавала, не отравилась ненароком.

– А случалось, что ловила она кого-нибудь? – поинтересовался Кравцов.

– При мне, на моей памяти, нет. Но, как слышал, года за полтора до меня, припутала. С песочком…

– Ну, а если вы захотели бы пронести, сумели б?

– Не захотел бы в зону. Иль под вышку.

– А если бы речь шла не о вас. О вольном? Или управленце, кто минует душевую? Сумели б пронести?

– Я в их шкуру не влезал.

– Ну, а если бы напакостить кто-то вздумал вам, как он сумел бы унести золото с прииска? – уточнил вопрос Кравцов.

Сашка задумался, перебирал все варианты.

– Да чего там голову сушить? При транспортировке. Кто машины сопровождает? Чекисты!

– Да, но ящики опечатаны! Ты что? И каждый мешочек под пломбой! – отверг Сашка догадку Кузьмы.

– А я тебе докажу, что из мешочка можно! – стоял на своем Огрызок. И добавил: – Шприц в ход пустить и все тут.

– Каждый мешок прошивается! – осек его Чубчик и добавил: – Короче, до момента транспортировки – ручаюсь! Но и она принимает и сдает грамм в грамм.

Игорь Павлович еще долго говорил с Огрызком о Самойлове, Катерине, о работе. И, прощаясь с ними вечером, попросил не рассказывать о разговоре с ним никому.

Сказал Кравцов, что завтра оба могут выйти работать на прииск. Но Кузьма сразу отказался:

– Мне до отъезда раз плюнуть осталось. Не хочу нервы мотать. Добью свое в пекарне. Так спокойнее и мне, и Катерине.

Игорь Павлович лишь плечами пожал. Мол, ваше дело…

Весь день прокуратура проверяла документацию прииска по добыче и сдаче золота. А Кравцов обошел весь прииск. Побывал во всех бригадах. Разговаривал с людьми, присматривался к работе. Встретился с двумя мужиками, с которыми вместе отбывал срок в зоне. Не торопился увидеться с директором.

Сеймчан, узнав о приезде Кравцова, замер. Наслышаны были люди о следователе, которого все зэки называли колымским дьяволом. Слышали: если появился Игорь Павлович, чья-то голова летит с плеч. Весь Север знал, что не было у Кравцова нераскрытых преступлений. Знали, что выезжая в командировки по делам следствия, работает даже ночами. Ни сил, ни времени не жалеет. А знаний и опыта ему не занимать. Всем коллегам Кравцова известно, что на расследование самого сложного дела ему хватало не более десяти дней. Другие с подобными мучились месяцами.

Поздним вечером, когда Кравцов вернулся в гостиницу, кто-то из коллег спросил его:

– Вы когда-нибудь раньше бывали в этих местах?

– Доводилось. Правда, не в нынешнем качестве, зэком… Мало что с тех пор тут изменилось. Прииск и методы работы прежние. А ведь столько лет прошло, – задумался Кравцов, вспомнив что-то свое.

– Игорь Павлович, а Сеймчан вам памятен чем-нибудь? – тормошили его коллеги.

– Он не исключение. Памятен, конечно. Событиями, людьми, которые остались здесь навсегда. Сторожами нашей памяти, – вздохнул Кравцов и продолжил: – Неподалеку от Сеймчана есть номерная зона. В ней испокон веку содержались две категории заключенных – воры и политические. Я в этой зоне три зимы отбыл… И был средь воров один пахан. Со странной кличкой. В то время он четвертый срок отбывал. Редкий тип. Силен, как медведь, хитер настолько, что сама хитрость против него – дитя. Жесток – на удивление. Он долгое время держал в руках всю эту зону. И боялись его не только зэки, а и начальство. Он сам решал, когда ему на волю выйти. Но если кто-нибудь другой решался сбежать на волю, не спросив у пахана, считай, сам на себя руки наложил. Умел расправляться фартовый. Хотя сходы редко собирались. Он больше всех на свете ненавидел политических. А потому можете представить себе, как доставалось нашему брату в этой зоне. Что там климат, условия, питание и начальство? Все это мелочь в сравнении с властью пахана! Он был хозяином наших заработков, желудков и жизней! Да, да! – подтвердил Кравцов, увидев удивление на лицах своих коллег. – Он не терпел политических не потому, что они ему зло причинили, а оттого, что не укладывались в схему его понимания и занимались, как считал, бездельем, мороча голову себе и другим. А потому он не позволял политическим болеть. За невыполнение нормы отбирал пайку и оставлял без баланды, порой на всю неделю. Он отбирал посылки из дома, все теплое белье. И даже одеяла и матрацы у тех, кто пытался отстоять себя. Он выбивал зубы, это считалось самым легким наказанием…

– Ничего себе! – выдохнул кто-то.

– Обычно он наказывал нашего брата тем, что вгонял провинившегося в парашу. На всю ночь. Не позволял присесть. Даже на край. Зато каждый час этот человек должен был кукарекать. Если он забывал, его молотили. Начинал возмущаться – вытаскивали из параши и привязывали к столбу на несколько часов. Оно хоть зимой, хоть летом – страшная пытка. То мороз, то комары одолевали любого. И однажды я не выдержал, вступился за одного, – вспомнилось Кравцову. Он глотнул кофе и продолжил: – Подошел я к столбу белым днем и отвязал своего соседа от столба. Он зарплату отдавать не хотел фартовым. Детям домой высылал ее. Ну, а тут и с него потребовали

– жизнь или кошелек… Только я его отвязал, ко мне блатные подступили. Сразу пятеро. И на сапоги взяли. Я до того времени умел драться. Но никогда не мог себя заставить нанести удар в лицо. Тут же, когда впервые почувствовал, что меня банально убить хотят, забыл о рыцарских правилах и озверел по-настоящему. Тогда я на себе испытал состояние аффекта, – усмехнулся Игорь Павлович: – Уж не помню, как произошло, но вломил я им. И ворвался в барак к фартовым. К пахану бросился. Видно, решил разом со всеми разделаться.

– А остальные политические где были? Наблюдали молча?

– До того момента. А тут мне повезло пахана с ног сбить. Видно, он от удивленья не устоял. Так вот здесь и вломились политические. Наворочали шороху блатным. Да так, что целый месяц после той стычки мы спокойно жили. Никто нас не трогал. Но это затишье оборвалось.

Администрация покидала в шизо самых сильных мужиков из нашего барака, и воры не промедлили. С меня чуть шкуру не сняли. А когда освободили меня из зоны и восстановили в должности, в числе первых попало дело этого пахана. Он, сбежав из зоны, сумел добраться до Якутска и там ограбил ювелирный магазин. Не один он был. Не обошлось и без убийства. Сторожа убрали. И все ж поймали. Привезли в Магадан, доставили ко мне на допрос. А он и говорит: жаль, мол, что в зоне не успел размазать тебя! Теперь ты со мной калеными сочтешься. Не упустишь свою лафу! И знаете, я поддерживал обвинение. В суде. Попросил ему срок, а не вышку, как пахан ожидал. И в процессе доказал, что убийство сторожа совершено не им, а сообщниками, проходившими по делу. Сам пахан, а это я знал по зоне, никогда не душил никого. Он предпочитал не марать руки о жмуров. Эту грязную работу за него выполняли другие. А если и приходилось ему защищаться, отмахивался только ножом. Им он владел лучше, чем ложкой. Сторож был банально задушен.

– Не пойму, зачем таких живыми оставлять? Да еще садиста? В зоне он скольким людям жизни укоротил, а вы его оставили? Какой в том смысл? Сегодня он не убивал, но, вернувшись в зону, что натворит?

– Вы знаете, как англичане уничтожали крыс на судне? Они ловили десяток крыс, запускали в железную бочку. И не давали есть. Голодные крысы начинали есть друг друга. И в итоге через три недели в бочке оставалась одна крыса. Ее выпускали. И она выгоняла с судна всех оставшихся крыс. До единой. Оставалась сама хозяйкой всех трюмов, кухни. И ее на судне берегли, как члена экипажа. Ее никто не обижал. На нее даже довольствие выделялось, – рассмеялся Кравцов и пояснил: – Як чему об этом говорю? С преступностью надо бороться руками самих преступников. Как сделали это во Франции. Сюрте! Слыхали? Сыскная полиция, состоящая из бывших уголовников. Результат их работы потрясающий! За полгода они выловили всех преступников. Поймали воров. И очистили Париж от уголовщины!

– Да кто ж у нас возьмет уголовников в прокуратуру? – рассмеялись коллеги.

– А я кем был, когда отбывал в зоне? Меня не товарищем, гражданином Кравцовым звали! Но это по бумагам. А в глаза постоянно – враг народа! Это клеймо похлеще воровского! Если тем срок, нашему брату вышку давали! А знаете, сколько юристов на Колыме сроки отбывали? Сколько умерло – не счесть! Так вот того пахана, когда вернулся в зону, будто подменили, пальцем политических не трогал. И своим кентам запретил. Ну, а торгашей, спекулянтов, работяг не оставил и покое. Тряс, как липку…

– Короче, каким он был, таким остался?

– Да нет. Не совсем так. Что-то переломилось в нем. Поздновато, конечно. Но уже не издевается над мужиками в зоне.

– Он и теперь срок отбывает?

– Да. Седьмая судимость. За побег добавили. Но и теперь в бегах, уже не один. С фартовыми ушел из зоны. Администрация сменилась. Заставила воров работать. Они отказались, в столовой перестали кормить законников по распоряжению начальства. Буза не прошла. Тряхнуть работяг не получилось. Охрана не дала, отбросила. А жить охота. Сбежали… Уже две недели, как на воле. Конечно, промышляют, фартуют, как они говорят. На материк им не прорваться, пограничники и милиция предупреждены. Идут облавы. Но… Сколько крови прольет этот Капеллан, пока его поймают? А ведь все началось в его судьбе с юридической ошибки. Не случись ее, одним вором было бы меньше… Мальчишкой его взяли. Подростком. Убегая из ограбленной квартиры от милиции, воры ненароком обронили, а может, выбросили кожаный кошелек. Пустым он был. Мальчишка поднял. Ему понравилась вещица. Стоял и разглядывал среди улицы. Даже не заметил милицию и подоспевшего хозяина. Тот вмиг за кошелек. Милиция мальчишке – в ухо. Так и не сумел доказать невиновность. Хотя воры отрицали знакомство с ним. Не поверили судьи. И несмотря что пацан, впаяли срок, как взрослому. С теми ворами его и в зону отправили. На исправление и воспитание. Фартовые оправдали надежды. И через десять лет подкинули такого вора на волю, что многие «малины» дрогнули. Уж он милицию не раз крошил. За все сразу. И за свое, пацановское. Да и кто бы из нас сумел выдержать и устоять в его возрасте и положении?

– А сколько раз он вам в руки попадал? Сколько раз вы его дело вели?

– Пока что однажды. Но, кажется, скоро с ним снова увижусь. Сердцем чую, – усмехнулся Кравцов.

– Не опасаетесь этой встречи, Игорь Павлович, честно?

– Нет. Капеллан неприятен мне. За прошлое. Слишком памятен мне этот тип. Но наше с ним положение – неравное. Он – в бегах. А когда будет взят под стражу, тут уж вовсе не до сведения счетов.

– А почему мы так много о нем говорим? Ведь приехали совсем по другому делу. Уж лучше об этом поразмыслим, хоть не впустую. Времени у нас маловато. А воспоминания отложим на будущее, – предложил самый пожилой из следственной группы Евгений Иванович Игнатьев.

– Я не случайно заговорил о Капеллане. И наше нынешнее дело, хотим мы того или нет, впрямую с ним связано. Не удивляйтесь! Нехватка золота – дело рук Капеллана. И ни при чем тут чекисты, бывшие воры, прочие приисковые работники!

Следственная группа онемела от удивления. Кравцов не раз поражал их своими внезапными выводами. Но нынче… Все юристы считали, что золото с прииска украдено самими добытчиками, либо произошла ошибка при подсчетах, либо чекисты, не рассчитывая на повторную проверку, подкинули липовую нехватку.

– А тут – Капеллан!

Евгений Иванович Игнатьев первым оправился от шока и спросил шутливо:

– Ваш Капеллан, надеюсь, ходит на двух ногах, как и все мы, грешные. И несмотря на званье пахана и несчастное детство, летать, оставаясь при этом незамеченным, не научился. Единственный довод в пользу его причастности к хищению, это его побег из зоны. Но и он не доказательство. Вор в бегах наоборот старается залечь на дно, на год иль два, пока его искать перестанут. Тут же – с корабля на бал! И не куда-нибудь, а враз на прииск! Это, мой друг, абсурд!

– Но Игорь Павлович, как я понял, лишь предполагает, а не утверждает!

– Зачем мы говорим, пусть сам Кравцов продолжит. Может, у него есть веские доказательства? Ведь не из пустого же сделаны эти выводы? Верно, Игорь Павлович?

– Конечно, не из предположений! Я слишком хорошо знаю человека, о котором говорю. А потому прошу вас всех без исключения с наступлением сумерек никуда не отлучаться за пределы поселка. Это слишком серьезно. Капеллан, зная, что дело пошло ко мне, будет стараться всячески помешать следствию. Это он умеет делать.