Текст книги "Пасынки фортуны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Кузьма вздохнул, увидев, что за столами остались трое мужиков. Они допивали чай и сбивались «на козла».

Еще минут двадцать и, забрав Катерину из столовой, уведет ее домой. За ночь он отдохнет рядом с нею. А скоро, всего через полгода, они уедут отсюда навсегда.

Кузьма под диктовку Катерины написал об этом письма братьям и сестрам бабы. Теперь они ответов ожидали. Как-то откликнется родня? Обрадуется или отмолчится?

– Нет, они у меня добрые. Все до единого. Конечно, всплакнут, сыскалась я. Небось, думали, что померла. Поди, не знали, как поминать: за здравие иль за упокой? Нынче все съедутся. Ведь мы в тятину избу воротимся. Как она там? Видно, состарилась? Ну да отладим. В ней нам до конца вековать, – мечтала баба, считая дни. Скоро уж месяц минет, как послали письма Ответов на них до сих пор не пришло.

Кузьма уже и ждать устал. Но Катерина не переживала:

– Далеко от Смоленска до Колымы. Даже поезда к нам не добрались. Пока туда дойдут письма, месяц надо. Братья эти письма всем соседям и знакомым покажут, хвастаться станут радостью своей, что жива их сестра, не загинула на Колыме, а даже замуж вышла за хорошего человека, непьющего, работящего и доброго. Значит, не пропащая их Катерина, коль и там, в ссылке, по-людски живет. Других не хуже…

Огрызок улыбался немудрящему бабьему счастью. Как ему не понять ее? Ведь вон какая она!

Вдруг раздался шум. Он глянул и обомлел:

– А ну, давай, давай! Выкладай на стол все, чего в сумку напихала, воровка проклятая! – кричали вокруг Катерины мужики.

– Прошу вас быть понятыми! – громче всех орал Самойлов, вытаскивая из сумки Катерины головки чеснока, лука, кусок мяса.

У поварихи рот открыт – от страха или удивления – не понять.

– Милицию сюда! Живей зовите! Пусть сами увидят, своими глазами. На месте преступленья поймали! За руку! Это сколько витаминов, стерва, украла у рабочего класса?! – громче всех орал Самойлов.

– Мы их выведем на чистую воду! – орали понятые. Девки из кухни смотрели на мужиков, прячась за перегородку. Какая-то решилась, позвала милицию, повинуясь окрику Самойлова.

Кузьму, едва он подскочил, откинули к стене, как пособника. Двери в столовую открыли настежь. На шум толпа сбежалась.

– Не брала я этого! – выла повариха, заламывая руки.

– Из твоей сумки вытащили! Мы все это видели! И на суде подтвердим, как один. Помнишь, ты рабочий контроль вызывала? Сама – сука! – пытался кто-то из мужиков достать лицо Катерины, та защищалась.

– Геть ворюгу из столовой! Взашей банду жуликов! – срывали одежду с Катерины нахальные мужичьи руки.

– Ишь, сколько жиру набралась на наших шеях! – дергали, щипали ее тело – дрожащее, потное.

– Отвали! – орал Кузьма, вырываясь из рук, заломивших его собственные руки чуть ли не к затылку.

– Бей гадов, чтоб другим в науку было!

– Гони их по улице, братва, как псов бешеных!

– Не дозволим воровать у себя всяким проходимцам! – орала толпа. Кузьму под шумок безнаказанно терзали поселковые алкаши. Пользуясь тем, что руки мужика успели связать и сваленный на пол он не может отбиться от кучи пьяниц, били кодлой, вымещая на нем все свои обиды и претензии. Когда еще такой случай представится?

Оперативники, войдя в столовую, не спешили остановить расправу, разогнать толпу.

Они расспрашивали понятых, составляли протокол. И даже не оглядывались на свирепствующую толпу, глумившуюся над Катериной.

– В куски ее, блядищу, порвать надо, ишь, тендер нагуляла! Тут и моя получка имеется, – гнусил прыщавый алкаш, вцепившись в бабью задницу.

– А буфера какие! С мою голову! – примерялся к поварихе здоровенный рыжий детина, силясь разодрать сцепленные ноги бабы.

– Господи, помоги! – взвыла Катерина на всю столовую, почувствовав, как быстро тают ее силы, а свора лишь входит в азарт.

– Мы сами управимся! – открыл гнилозубый вонючий рот прыщавый ханыга и расстегнул штаны.

Кузьма отбивался ногами и головой. От ударов, сыпавшихся на него, темнело в глазах.

«Где Катерина? Что с нею?» – не мог увидеть женщину. И, услышав ее вопль, прогнулся, вывернулся, стальною пружиной вскочил. Веревки лопнули. Оставив на руках кровавый след. Кузьма был страшен. Лицо перекосило, глаза горели безумным огнем. Забыв обо всём, он ринулся на обидчиков. Удар… Изо рта алкаша кроваво вывернулась челюсть. Он упал у стены с диким криком.

Удар… Нет глаза у рыжего детины.

Удар… Прыщавый алкаш захлебывается кровью, схватился за печень. Удар… Посыпались бисером зубы на грязный пол, и алкаш свалился под ноги понятых.

Удар… Беспомощно повисла голова пьянчуги, требовавшего смерти Катерины. Удар… И занесенная рука, хрустнув в локте, повисла плетью. Ханыга вмиг протрезвел:

– Мать твою! А как теперь налить себе смогу? – спросил неведомо кого. Орава мужиков пытается осадить, схватить Огрызка, но чем больше их, тем сильнее и чаще сыпятся точно поставленные удары, тем гуще и громче стон. Вон и Самойлов отлетел под стол, глаза закатил. Не то что кричать, дышать не может. Больно. За пах обеими руками держится. Весь посинел… Понятым не до бумаг. Испугались. Кузьма уже в полушаге. Вон как всех крошит. И им не миновать. Защититься? Но как? Огрызок каждого достает. Даже бульдозериста, самого громадного мужика поселка, одним ударом свернул в штопор.

Оперативники к Кузьме бросились. С наручниками. Оба отлетели. Зубами в стену.

Поздно спохватились, упустили свой момент. Теперь самим бы отдышаться. А в Кузьму словно бес вселился. Удары сыплет направо и налево. Никого не обходя вниманием, каждого награждая.

Поредела, поутихла приисковая кодла. Уж не до драки, скорей бы ноги унести из столовой, покуда живы. Да как проскользнуть, как сбежать? Ведь вон Кузьма! Пена изо рта его бежит. Повисла клочьями на подбородке. Сбесился! Кой теперь с него спрос? Хоть убьет иль покалечит, едино ему все… Его уже никто не остановит, не угомонит, никого живым отсюда не выпустит, хоть на колени перед ним упади.

Катерина, зажавшись в угол, с ужасом смотрит на Кузьму. Не то что остановить его, дышать громко боится. Плачет баба, дрожа не телом, сердцем своим. И вдруг вспомнила, выскочила из столовой… Чубчик бежал по улице, не оглядываясь по сторонам. Вихрем влетел в столовую.

– Кончай, кент! – встал перед Кузьмой. Тот онемело, невидяще уставился на Сашку. Лицо исказила жуткая гримаса боли и горя.

– Огрызок! Стопорись, падла! Вяжи махаться! – заорал Чубчик, и Кузьма услышал.

Он уронил окровавленные руки. Огляделся по сторонам, словно ища кого-то.

– Дома Катерина. Тебя ждет, – Сашка взял тихо за плечо и повел к выходу из столовой.

Кузьма молча озирался по сторонам. В глазах вспыхивали отблески недавнего безумия. Едва перешагнув через порог дома и увидев Катерину, упал на пол: скрутил новый жестокий приступ. Сашка едва удерживал Огрызка. Он бился об пол всем телом. И в это время в избу без стука вошли оперативники.

– Зачем возникли? – рассвирепел Чубчик, едва удерживая Кузьму.

– Он вор! Он учинил драку!

– Ищите провокатора! И сюда – ни шагу! Я сам, я разберусь, как с ним управлюсь! – пообещал Чубчик.

Оперативники топтались в нерешительности. Им велено было доставить Кузьму в отделение. Но как? Они видели и понимали: что не милиция, а врач нужен человеку. Но этого им никто не приказал.

Лишь через час Огрызку полегчало. Он лежал на диване. Маленький, серый, слабый человек.

Он увидел Катерину, сидевшую рядом с ним.

– Ты здесь, моя кентуха! – улыбнулся ей устало. И спросил тихо: – Мне все приснилось или нет? Как я дома оказался?

– Саша был с нами.

– А где он?

– На почту пошел. Отправит телеграмму и вернется к нам.

– Какую телеграмму? Кому? – не понял Кузьма.

– Кравцову. Ему! Я позвала его, чтоб помог правду сыскать скорее. Чтоб доложить до нее, если она есть.

– Ты веришь в нее? Милая моя дуреха! Все лажа! Все брехня! Правда лишь Колыма! Она одна! Ее не придумали. Она есть! Она – живет! Все остальное для нее дышит… И ты не верь! Никому, – сказал он, засыпая. Проснулся Огрызок глубокой ночью от звуков чужих голосов. Прислушался. Кто-то в прихожей уговаривал Катерину:

– Зачем вам осложнения? К чему все это? Мы сами разберемся… Обещаю забыть недоразумение. Вы гоже не во всем правы. Умейте остановиться на разумном. Не отправляйте телеграмму. Заберите ее с почты. Даю слово, никто вашу семью и пальцем не тронет, – просил кто-то незнакомым голосом.

– Я с мужем посоветуюсь…

– Зачем ему напоминать? Пусть он скорее забудет случившееся. Это поможет Кузьме скорее на ноги встать. К чему лишние неприятности? Давайте все забудем. Тем более, что вам уезжать отсюда насовсем. Если захотите. А нет – останетесь. Вас никто не гонит. Отзовите, заберите телеграмму. И заживем мы с вами в мире и согласии…

Кузьма не выдержал и заставил себя встать. Он почувствовал жуткую слабость во всем теле. Но приказал себе одеться и появиться перед пришедшим человекам.

– Что вам нужно? – вышел он из комнаты к моложавому круглолицему мужику, топтавшемуся у порога.

Тот поздоровался. И, опасливо косясь на Огрызка, ответил:

– Убеждаю вашу жену пойти на компромисс, на соглашение, обоюдное. Хочу уладить недоразумение.

– А вы кто будете? – вспомнил Огрызок уроки вежливости, с большим трудом дававшиеся ему с детства в «малине».

– Я – сотрудник органов безопасности.

– Ну что ж, подобные разговоры не ведутся у порога. Присядьте. Попробуем побеседовать, – предложил Кузьма.

Катерина, слушая его, от удивления рот открыла. Будто не ее замухрышка, а большой начальник стоял перед нею, у кого за плечами не один институт остался.

– Как я понимаю, хотите избежать огласки случившегося? И не допустить разбирательства областной, а потом и союзной прокуратур? Ведь тогда все тайное станет явным? Не так ли? – глянул на гостя в упор.

Тот ожидал всякого. Матерщину, скандал, но только не такой холодный логичный анализ. И был сбит с толку. Он был наслышан о Кузьме как о типичном уголовнике, не способном связать правильно между собой и двух слов без мата. Здесь же даже ему неловко стало. Ситуация оказалась совсем иной. Он хотел представить себя в роли благодетеля, миротворца, заботчика. Это могло пройти с Катериной. Кузьма оказался вовсе не простаком и намекнул на Москву, видимо, не случайно.

– Поскольку вы нас навестили, давайте говорить начистоту, – предложил Кузьма и спросил: – Кто по вашей указке подложил в сумку Катерины продукты?

– Теперь это не имеет значения, кто именно спровоцировал воровство. Мы никому не поручаем таких трюков. Это самодеятельность общественности, за которую мы ответственности не несем, – ответил гость.

– Вы уходите от ответа. Я не поверю, что личность не установлена. А ведь я предложил разговор начистоту. К сожалению, он у нас не получается, – развел руками Огрызок.

– Считаю излишним называть имя. Для чего оно? Свести счеты? Но я не за тем здесь. Я предлагаю мир. К чему новые стычки? – спросил гость.

– Дело в том, что меня и Катерину обвинили в воровстве. Оклеветали. Тот шутник обязан извиниться перед нами точно так же, при всем поселке, как сумел опозорить нас. Помимо всего, что вы предлагаете, существует понятие чести собственного имени. Верните его нам! – потребовал Огрызок и продолжил: – Иначе я сам о том позабочусь. Нам с женой с этим именем надо жить не один год. И, будьте уверены, я сумею его защитить.

– Перед кем и от кого вы хотите защититься? Перед поселком? Вы собираетесь уезжать. А оставшиеся полгода – сама жизнь докажет, что вы правы.

– Ну уж, хрен вам в зубы! – не сдержался Огрызок: – Если виновный не будет наказан вами, это сделают другие. Но вместе с провокаторами и вы ответите! Как организаторы! Понятно? – хлопнул по столу кулаком.

– Что вам это даст?

– А то, что всякая шпана языки прикусит, не будет шептаться за плечами, не посмеет изголяться над моей бабой! Прижмут им хвосты! И вас, всех до единого, как зачинщиков, даже с Колымы под сраку метлой выкинут. Быть может, в зону! Тогда поймете, чего имя стоит! – терял самообладание Кузьма.

– Я предлагаю более нужное вам! – нахмурился гость. И, глянув на Катерину, продолжил: – Для отъезда вам понадобятся деньги. Чтобы увеличить заработок, мы можем обратиться к руководству прииска и вам с женой разрешат старательские работы.

– Ну на хер эти пряники! Законопатить нас живьем решили? Тут за сраный чеснок не отчихаемся. А за рыжуху и продохнуть не дадут. Каждый день и нас, и хату трясти станут. От сук в сортир не сходишь спокойно. Каждый бздех посчитают. Нет! Не согласен! А вот Катерине пусть подмену сделают. Нельзя ей вкалывать как ломовой. Пусть стукачка пашет. По неделе.

– Договорились! – обрадовался гость.

– И еще! Я знаю, кто устроил нам с бабой то воровство! Увижу его около дома или столовой хоть раз, башку оторву! И не только ему, а любому! Хватит! Завязал я с «малиной» навсегда! Кончайте пасти и Катюху.

– Согласен, – кивнул гость.

– И еще, кто доложил вам, что линять мы с женой решили отсюда?

– Письма вам пришли с материка, А мы корреспонденцию проверяем. Да и вы посылали… Так что не секрет, что в дорогу готовитесь.

– От вас, как от параши, сколько ни крутись, не отвяжешься, – сморщился Кузьма брезгливо.

– Нет, Кузьма. Я не прощу им! Не будет согласья меж нами! Пусть все остается, как есть. Не заберу телеграмму! Пусть их нынче изломают, как меня – в столовке! Не смогу забыть. Прости, дуру окаянную! Но и теперь сердце болит. Баба я! Нельзя всю жизнь меня мучить. Ты как знаешь. А я по-своему! Уходи отсюда вместе с этим! Коль так скоро и легко простил. Так и я тебе нужна. Да разве может промежду нами мир быть после всего? Где ты видел, чтоб собака с волком одну упряжку тянули, да еще в согласии? Иль память тебе отшибло? Так я жива, напомню все. И никому не прощу, – заплакала Катерина навзрыд.

– Прости. Ты права, – опустил голову Огрызок. И сказал гостю коротко:

– Считай трепом нашу договоренность. Ничего у нас с тобой не состоялось. Права баба! Жизнь начинаем с имени. Его и будем беречь. Уж какое ни на есть, свое. Поганить не дадим. Прощай, – указал гостю на дверь: – Забудь, кентуха! Хотелось покоя. Устал я, – он пошел закрыть калитку.

– Жаль. Честное слово, жаль мне вас, – сказал гость, выйдя на улицу. И, свернув в закоулок, исчез из вида.

Кузьма решил сходить на почту за письмами и заодно узнать, отправлена ли телеграмма Катерины Кравцову.

Ксения встретила Кузьму как старого знакомого.

– Телеграмму отправим. И уведомление получите обязательно. Нам было велено подождать немного. Мы и задержали. А теперь пойдет, – она пригласила в кабинет. Но Огрызок, оглядевшись по сторонам, заметил кривую усмешку на лице сотрудников почты. И не решился войти. Словно кто– то придержал на пороге.

– Мне сказали, что нам письма пришли. Дайте их мне, – попросил Ксению. Та отрицательно головой замотала:

– Катерине адресованы. Пусть она и придет за ними. Кузьма удивился. Хотел выругать бабу. Но вовремя сдержался.

– Чего ж не заглянешь на огонек? Или Катерина весь свет в окне закрыла? – спросила Ксения, смеясь.

– А что? Дрова кончились?

– Кончаются…

– Загляну как-нибудь, – пообещал неопределенно и тут же вышел в дверь. Вечером, когда Катерина пришла за письмами, бабы с почты встретили ее недвусмысленными ухмылками:

– На материк он с ней поедет! Гляди, губищи раскатала! Да этот кобель покуда всех одиночек не обкатает, шагу отсюда не сделает. В Смоленск он настроился! Во, дура, поверила!

– Это вы о ком? – спросила Катерина.

– О тебе! О ком еще? Твой кобель сегодня тут объявился! Как кот на масленицу облизывался, глядючи на Ксению. В гости набивался, бесстыжий пес!

– Брешете вы все! – не поверила Катерина.

– Зачем нам это? Спроси Ксению, как твой паршивец возле нее мылился, свиданку назначал ей, в помощники подряжался! Шустряк! – хохотали бабы во все горло.

– Где письма? – спросила Катерина, давясь слезами.

– Возьми. Только о другом тебе писать придется родственникам своим!

– Мужа нашла! Смех да и только! У него таких жен до Москвы раком не переставить! – смеялись до слез.

– Уведомление на телеграмму есть? – дрогнули руки Катерины.

– Будет – принесут. Или тот кобель, когда Ксюшу придет провожать домой, заодно уведомленье прихватит для тебя!

Катерины только и хватило, чтобы спокойно выйти за дверь, не подав вида, что дышать нечем стало. По улице шла торопясь, чтоб никто не приметил слез на глазах. И все обдумывала: «Конечно, куда мне до Ксении? Она молодая, грамотная, начальник… Одинокая опять же. У нее все в порядке. Чекисты если и ходят за ней, то по другой причине, чем за мной. У нее и зарплата, и дом – не сравнить с моими. И отец с матерью, тоже говорят, в начальниках. То-то он хотел с чекистами уладиться, чтоб все тишком да гладко кончить. Понятно! Потом и к Ксенье подвалить. Отдохнуть после зоны, а там… Что я ему? Ишь, как он баки заливать умеет! Будто начальник. В Ксюшины мужики готовится, гад! Не иначе! Ладно ж! Поменяю я твою колоду! Смешаю карты потаскухе! Работягой, трезвенником прикидывался! Верней барбоса ходил. А в душе – хуже змея. Так мне дуре и надо!» – кляла себя баба на чем свет стоит. Она даже о письмах забыла, которые так долго ждали они с Кузьмой.

Домой баба вошла, собрав в себе все силы, чтобы не разреветься во весь голос.

– Получила письма? – улыбался Кузьма.

– Конечно. Но тебе, как я понимаю, они ни к чему, – выдохнула Катерина.

– Не допер! Почему? – изумился Огрызок искренне.

– Тебе Ксения нужна! Ты ей свиданки назначаешь? Хвостом крутишь, кобель?

– Какая Ксения? Ты что, бухнула?

– Почтарка старшая! Мне на почте сказали, как ты к ней мылился, сучий сын!

– Опомнись, дура! Она приглашала меня. Но не для того! Дров нарубить!

– Иди, руби, крутись у ней в ногах, подзаборник! Под каждую юбку влезть норовишь! Хорек вонючий! – орала баба.

Кузьма встал. Оглядел бабу сурово. Подошел к порогу. Оделся, обулся. И, не сказав ни слова, ушел из дома, не оглядываясь.

Катерина на диван упала. Выла в подушку до темноты. От обиды на всех и прежде всего на Кузьму. Она ждала, что он вернется хотя бы к ночи. Но напрасно. Огрызок не пришел.

Баба не спала до утра. Все выглядывала в окно, не появится ли у калитки знакомая тощая фигура. Но напрасно. Огрызок не пришел на завтрак. Катерина ждала его на обед. Выглядывала в зал. Но Кузьмы не было. Не пришел он и на ужин. Повариха и вовсе покой потеряла.

«Может, он уже дома ждет меня с работы? – мечтала баба, торопливо убирая со столов грязную посуду: – Вот бы заявился! Все б ему простила, лишь бы как прежде», – » мечталось ей.

Девки-подсобницы ни о чем не спрашивали, не видя Огрызка, перемигивались, усмехались злорадно.

Катерина приметила. И, едва закончив с уборкой, домой бегом бросилась. Но и там – пусто и холодно. Никто не ждал ее, не сказал знакомо:

– Садись хавать, кентуха моя!

Баба долго сидела одна в темноте, не включая свет. Как опостылело все, как пусто и одиноко стало ей в избе!

Сколько она просидела так, сама не знала. Чтобы хоть как-то отвлечься, взялась за уборку, но все валилось из рук.

Но вот калитка стукнула. Катерина мигом к окну прилипла. Но нет, не Кузьма, почтальонша принесла уведомление на телеграмму. Получил ее Кравцов. Лично. Но… Зачем теперь Катерине его помощь и защита? Она потеряла большее. И тут ей никто не поможет. Баба взялась белить печь. Давно собиралась. Но руки будто чужие. «Верно, у Ксении гостюет? Разговоры всякие заводит. Клеится к ней. А может, дрова рубит. Во дворе. Чтоб все видели, что бросил он меня, новую себе завел. Молодую, начальницу. Та, небось, рада. Мужик работящий. Не пьет. А что с рожи корявый, это ничего, ночью все равно ни хрена не видно. Зато ее он на руках носить станет. Она ему – не в обузу, не то, что я, – совсем приуныла Катерина: – Теперь мне в поселке и вовсе проходу не станет. Всякое говно в морду смеяться будет. Уж лучше б я одна жила. Доскрипела б этот год да уехала. А то и домой поторопилась написать, – вспомнила Катерина о письмах и достала из кармана измятые конверты. «Дорогая наша Катюша! Очень рады весточке, которую получили от тебя нежданно-негаданно. Жива! Слава Богу! Да еще замужем. Одно непонятно. Почему на своей фамилии осталась? Или на Колыме не регистрируют замужества? Нет загсов? Или ты не захотела мужнюю фамилию принять? Кто он у тебя? Кем работает? Сколько ему лет? Откуда родом? Почему о нем ничего не написала? Небось, думала, что письмо не дойдет? Получили! Есть ли дети у вас? Сколько уже вместе живете? Когда думаете вернуться? Мы к вашему возвращенью приведем в порядок дом. Он еще ничего. Жить можно. А там – хозяин его до ума доведет. Катюха! Вся деревня тебя ждет. Вместе с Кузьмой! Он, случайно, не механизатор? Очень нужны в деревне трактористы. У них и заработки хорошие. И натурой на каждый трудодень дают. Не хуже начальства живут. Так что приезжайте! Ждем!» – прочла Катерина письмо сестры. В другом письме писал брат: «Поздравляем вас обоих! Уж и не знали, где искать, куда обращаться. А ты сама объявилась. И не одна! Не буду много спрашивать. О нас напишу. Вернулись мы в свою деревню. Не потому, что в городе места не нашлось или не прижились. Трудно было нам, к земле потянуло. На хозяйство свое. Надоело на базаре харчи покупать. Все, что зарабатывали, то и проедали. Поняли, толку нет и назад вернулись. Отстроились. У всех свои дома. И вам поможем новый дом поставить. С огородом и садом, сараем для скотины. Мы уже прочно на ногах стоим. Детей взрастили. Мой старший – Юрка, уже на втором курсе института учится. В Москве! Юристом будет. Уж очень серьезный вырос! Готовый прокурор. Средний – на врача. В Орле поступил учиться. А младшая не хочет из деревни. После семилетки поступила в техникум. На ветврача. Тоже дело нужное.

А у вас есть дети? Коли имеете, пришли фотографию. И свою с Кузьмой. Если есть у вас ателье. Может, и не водится их на Колыме? Ну и ладно. Главное, чтобы приехали. Мы вас ждать будем. Я вам уже сад посадил возле отцовского дома. Молодых яблонь полтора десятка да вишни столько же. Пусть вам после Колымы наш сад согреет душу цветом. Ждем, родные вы наши! Очень ждем!»

У Катерины на душе все перемешалось. Светлое и черное. Их ждут вдвоем, а он ушел…

Баба не могла найти себе места.

«Нет, надо в общежитие сходить. Вернуть домой заморыша, – решилась баба, но засомневалась: – А вдруг он у Ксении?»

Наскоро умывшись, чтобы слез не было видно, накинула на голову цветастый платок, сунула ноги в валенки и пошла к общежитию. Комната оказалась закрытой на ключ. А вахтер внизу ответил бабе, что Кузьма в общежитии не появлялся. Давно его здесь никто не видел. Катерина насмелилась сходить к Чубчику. Спросить об Огрызке. Уж если у Ксении – навсегда о нем забыть.

Баба робко постучала в окно. Когда на пороге появилась Валентина, спросила, заикаясь:

– Кузьма не у вас, часом?

– У нас, – ответила она холодно, смерив Катерину злым взглядом.

– Можно его позвать? – попросила та, опустив голову.

– Если согласится, – пошла в дом – не позвав, не оглянувшись на повариху. Та ждала у крыльца, краснея от стыда за свою бабью слабость. Огрызок не спешил выходить. Когда он появился в дверях, Катерина уже уходить решила.

– Чего хочешь? – спросил коротко, холодно.

– Воротись домой, Кузьма, – попросила, всхлипнув.

– Нет. Не приду. Не жди, – ответил, как отрубил.

– За что так наказываешь, Кузьма? Ну, баба я! Слабая, как и все! Брехнула лишку, что ж теперь? Виновата! С покаянных плеч голову не секут…

– Э-э, нет, Катерина, я и теперь думаю, хорошо, что ты не на материке, тут раскололась, какая есть! С душком баба! Коль здесь выгнала, чего ж мне там ждать, если б я от тебя был зависим? Уж поизголялась бы вдоволь! Лафово – не дошло до отъезда. Не дождалась! А меня фортуна пожалела. Не дала лажануться!

– Мне на почте сказали, что ты подле Ксении крутился. Меня и взяла досада. Дала волю дурному языку, он мозги опередил. Прости меня! – просила баба.

– Я не параша, какая всякому подставится, любую задницу примет. Себя не потерял. А коль трепач твой без мозгов пашет, дыши с тем, кто все стерпит. Хиляй, бабонька! Я хоть и Огрызок, но мужик. Званье помню. И не дам себя поливать никому, – он хотел уже вернуться в дом.

– Кузьма! За дело наказал бы, не стало бы обидно. Я люблю тебя, лягушонок! Оттого все приключилось. Приревновала, дура. Но даже если не воротишься, до гроба тебя одного любить стану. И когда уеду… У меня в этой судьбине ты один солнышком останешься. Радостью моей единственной.

За все горести наградой. За всю жизнь, за Колыму. Не ругай меня. Не поминай

лихом, – Катерина повернула от порога и пошла к калитке усталой медведицей, вздыхая, не оглядываясь.

Весть о том, что Кузьма ушел от поварихи, быстро облетела весь поселок.

– Видать, не выдержал! Гнул спину на лошадь, как батрак. И не угодил толстожопой лярве!

– Ей бы за него зубами держаться! Ишь, как повезло! Не пил, не шлялся. Вламывал за троих. И на работе, и дома и не угодил! Да его у ней с руками отхватят! – судили Катерину бабы на всех перекрестках.

Никто из них не знал причину. Ее лишь предполагали. А уж поселковая фантазия была безудержной.

– Да у нее в Магадане хахаль имеется. На грузовике работает. Он ее, бесстыжий, к самому дому привез. Кузьма и накрыл их, застал на горячем. Вот и сбежал!

– Да ей целой зоны зэков мало будет! Куда Кузьме с такой сладить? – соглашались пересудницы.

Теперь поселковые бабы стали особо приветливо здороваться с Кузьмой. Каждой хотелось утешить мужика. Ведь холостой теперь, можно приручать по новой. Авось повезет! И звали напропалую в гости. Просили по хозяйству помочь. Кузьма, ссылаясь то на занятость, то на усталость, отказывался от назойливых предложений.

– И чего к тебе бабы липнут? Как мухи на говно. Проходу нет! У них, сучек, у всех разом течка началась? – недоумевал Чубчик. И, оглянувшись на очередную вздыхательницу Огрызка, бросал коротко: – Пшла вон!

Но и это не останавливало.

– У тебя, что, штаны расстегнуты? Чего они бесятся? Вроде ничего путнего и нет, а бабы по тебе сохнут, – смеялся Сашка.

– Не по мне… Катерине насолить хотят.

Но на следующий день и Кузьма не выдержал, хохотал до слез, когда худенькая прозрачная приемщица, работавшая рядом с Огрызком, через перегородку, вдруг запела дребезжащим, как оторванная фанера на ветру, голосом:

Хочу мужа, хочу мужа, Хочу мужа я!

Принца, герцога, барона Или короля…

А без мужа злая стужа будет жизнь моя,

хочу мужа, хочу мужа, хочу мужа я!

Кузьма давно замечал ее взгляды. Она теперь постоянно приглашала Огрызка отобедать с нею. И выкладывала на стол пирожки, котлеты, блины и оладьи. Но дальше обедов дело не шло.

Кузьма упорно не заглядывал в столовую, стараясь не вспоминать и не видеть Катерину. Не интересовался ни одной женщиной. И когда в семье Чубчика в шутку пытались обратить внимание Кузьмы на какую-нибудь из женщин, Огрызок враз залезал на печку и отмалчивался. Боялся, что ненароком оброненное слово может больно обидеть Валентину. А этого ему не хотелось.

Для себя Огрызок решил поработать на прииске до лета. А по теплу уехать с Колымы. На материк. Осесть в какой-нибудь деревеньке, что подальше от чужих глаз в лесу прячется. И жить там до старости. Забыв все и всех. «Хорошо, если б в такой вот деревухе не водились менты и фартовые. Чтоб дышать можно спокойно, не дергаясь. Хавать свое, что вырастишь. Как и все. И без баб, без попреков, без ругачек дожить до старости, излечить душу от Колымы… Может, есть такое чудо в свете? Может, повезет, надыбаю свое», – представлял Кузьма свою деревню совсем маленькую, дворов на тридцать. Над крышами – синий дымок идет. Стены изб белые-белые, как бабьи бока. Под окнами цветы. А вокруг домов сады. Весенние, цветущие. Небольшие. Но теплые, радостные, как юность, которую проглядел он в своей судьбе.

Он прикидывал, во что ему обойдется покупка дома, приобретение хозяйства, скотины. И сверял свои подсчеты с вкладом, который ему завели еще в зоне. Хвалил себя, что не показал его Катерине, не признался. Отдавал лишь половину зарплаты. Хотел перевести вклад на нее, когда приедут в Смоленск. Было бы на что жить… Хотел сюрприз сделать бабе. Сорвалось. Жалел ли Кузьма о ней? Он и сам не знал. Первые дни трудно было. Обламывал себя. Ругал, убеждал. И получалось. Хотя… Два раза едва не оказался в избе у поварихи. С работы возвращался. Вечером. Свернул по привычке. Почти к калитке пришел. Сам себя выругал. За шиворот оттащил. Не просто ушел. Сбежал.

Поверил ли он ей, когда пришла она к Чубчику, просила Кузьму вернуться? Может, и поверил бы. Да слишком часто в прошлом обманывали и смеялись над ним люди. Ни за что. Очень часто подводили. Даже кенты. Рисковали не своей, его жизнью. И он устал доверять. Но независимо от него Катерина продолжала жить в его сердце и памяти. В тот первый день, покинув повариху, он пришел к Сашке. Сел в углу на кухне обиженным сверчком.

На вопросы Чубчика отмалчивался. Хмуро смотрел в пол. А потом спросил, решившись:

– Лежанка на печке свободная? Я покантуюсь на ней?

– Давай, – закинула одеяло на лежанку Валентина. И, накормив Огрызка, ни о чем не спрашивала.

На второй день после работы, уже за ужином, Кузьма сам все рассказал. И добавил от себя коротко:

– Меня всегда отовсюду гнали. Такая судьба паршивая получилась. Я не дергаюсь. Значит, не нужен стал.

Кузьма даже ушам не поверил, когда на проходной прииска Самойлов сказал ему, нагнав у ворот:

– Кончай серчать. Возвращайся в общагу. За шахматами скоротаем вечер. Чего по чужим углам слоняться? Загляни, может стерпимся?

Кузьма и уши развесил. Хотел навестить. Да Чубчик вовремя спросил, куда это, мол, Огрызок, навострился? Когда узнал, зашелся матом. Отборным, фартовым. И, схватив Огрызка за шиворот, как был тот в телогрейке и шапке, на лежанку забросил мигом. Кузьма враз забыл о приглашении. А сосед через пару дней опять подвалил. Предложил вскладчину вечер скоротать. В друзья набиваться начал. Кузьма от него еле отбился. Сослался на усталость.

На другой день словно выследил, перехватил на дороге. И, прицепившись репейником, обещая рассказать новость, звал в общежитие.

– Для меня вся новость – получка и аванс. Другое не интересует, – вырвал Огрызок локоть.

– А зря! Новость эта твоей бывшей мамзели касается. Знаешь, что она теперь не работает в столовой? В пекарню ее перевели. Теперь она там вкалывает. Упирается за троих! Одна!

– Почему? – удивился Кузьма.

– В столовой подралась! Да не с кем-нибудь из посетителей! Девку– подсобницу измолотила. Вломила ей по голове каталкой и пробила черепок. Чуть насмерть не уложила. Еле спасли. Теперь та деваха в суд на Катьку подать хочет. За драку, за оскорбленье, за травму.

– Ас чего подрались?