Текст книги "Пасынки фортуны"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Ну, а доказательства есть?

– Имеются. Я его почерк знаю. Не раз на него сегодня наткнулся. Удивился живучести, изворотливости пахана. Трижды побывал на прииске, минуя все проверки, без единственного документа! Так надо суметь! – закрыл не без спешки форточку в окне Кравцов. И продолжил – Грузчиком приезжал. С продуктовой машиной. Прямо на территорию прииска. В табачный ларек. Потом дважды в продовольственный магазин. Ящики, мешки носил исправно.

– А золото? – открыл рот Игнатьев.

– Рядом с магазином, вплотную, особый цех по подготовке к отправке золота в Магадан. Там каждый человек на виду. Но люди остаются людьми. И при всей их внешней строгости, имеют свои слабости. На них и рассчитывал Капеллан. Ведь когда в магазин привозят товар, сгружают на глазах мешки, ящики, всякие пакеты шуршащие, да еще в ярких упаковках, женщины с ума сходят. И закрой ты их хоть на семь замков, они все равно через щели просочатся. То же самое случилось и здесь. Женщины не выдержали, вышли из цеха. Капеллан был не единственным грузчиком. Пришел в цех, пригласил остальных женщин в магазин. Сказал, что привез им импортное барахло. Оно так и было. Бабы толпой в магазин кинулись. Он их еще и поторопил. Задержался на минуту. Этого ему хватило. Пяти килограммов золота как не бывало. Но пропажи хватились не сразу, лишь на следующий день. И никто не подумал, не заподозрил весельчаков-грузчиков, щедро угостивших конфетами. А когда пересчитали, взвесили золото, обвинили участок сдачи. Мол, обсчитались. Заработались. Но те свои журналы проверили. Никакой ошибки не нашли. И кто-то сообщил чекистам о случившемся. Тут все и завертелось. О грузчиках вспомнили лишь сегодня. Да и то вскользь, мимоходом. Они и сегодня вне всяких подозрений.

– А почему ты думаешь, что это был Капеллан?

– Нашел машину. Поговорил с водителем. Спросил о грузчиках, напомнил тот день. Он не копался долго в памяти. Подарок показал. Я его у него выменял. На зажигалку, – рассмеялся Игорь Павлович и достал из кармана пиджака финку с наборной рукояткой, на которой зелеными пластмассовыми кубиками было набрано одно слово – Капеллан. – Я эту финку слишком хорошо помню. Ни с какой не спутаю. Два часа меня под нею держал Капеллан.

– Но как же беглец, вор, мог сделать такой подарок? Ведь с финками, как с головой, фартовые не расстаются!

– Тут случай особый. По воровскому обычаю Капеллан обязан был дать водителю его долю – положняк, но тот ничего не знал. А потому Капеллан отдал то, что шоферу понравилось. Выполнил обычай.

– А как они познакомились?

– Капеллан его выследил. Именно тот водитель всегда приезжал на прииск и его не проверяли. Он никогда не заходил в цехи. А грузчики – всегда разные. Людей не хватает, брал тех, кто соглашался заработать. Почти всегда это были свои же, поселковые. И этих он взял прямо с трассы. Принял за сеймчанцев.

– А как они выехали с прииска непроверенными? Ведь машина была пустой?

– Нет, к сожалению! Тарных ящиков полный кузов увезли от магазина.

– А кто был с Капелланом? – спросил Игнатьев.

– Слишком многого хотите, мой друг, от одного дня! – допил кофе Кравцов и долго разглядывал под настольной лампой финач Капеллана.

– А как вышел на тех девчат, на магазин и водителя? – поинтересовался Игнатьев.

– Понаблюдал с территории. Вот и весь секрет, – ответил Игорь Павлович.

– Откуда знаете, что на прииске он три раза побывал?

– Водитель сказал, да и продавец. К тому же не забывайте, Капеллану тоже осмотреться пришлось. Узнать все.

– Игорь Павлович, вы сказали, что не раз натолкнулись на следы Капеллана. Значит, финка не единственное доказательство?

– Нет, конечно. Он спрашивал у женщин цеха, где работает бригада Чубчика. Назвал его своим корешем. Те сказали, что попасть к Сашке нелегко. Работает он не на поверхности. И к нему ни родственников, ни корешей не пустят. Тогда он узнавал у дворника прииска, в какую смену работает Александр. Но старик попался дотошный. Из тех, кто сам спрашивать любит, а отвечать – не спешит. Он и давай сыпать: «А зачем тебе бригадир? Кем ему приходишься? Почему не дома узнаешь, а сюда пришел? Кем здесь на прииске работаешь?» Капеллан понял, что старик вот– вот о документах

спросит. И поспешил уйти. Но дворнику запомнился Это и понятно. Личность неординарная. Есть в ней что-то звериное, жестокое. Как печать, – вспомнилось Кравцову.

– И все же, я думаю, удалось ему уехать на материк. При золоте он сумел миновать кордоны. Ведь уже столько дней прошло и ниоткуда сообщений о Капеллане не поступает, – сказал Евгений Иванович.

– Теперь о нем с материка услышим. Там его возьмут. На золоте попадется.

– Э-э, нет! С таким запасом он не скоро выплывет. Заляжет на дно. Здесь его обкладывать – это как ветер в поле ловить. На прииске ему больше делать нечего. Сливки снял. А свести счеты он всегда успеет. И необязательно своими руками. Пришлет обязанника иль какого-нибудь кента из новой «малины». Тем более он не любитель черной работы. Да и Чубчик ему в лапы просто так не дастся. Стережется Капеллана. К тому ж и пахану нынче жить хочется. А Чубчик в случае опасности не только постоять за себя сумеет, а и уложить. Ведь тоже не всегда бригадирствовал на прииске. В зоне много лет в паханах ходил. Конечно, полной уверенности нет. Может, и проскользнули сбежавшие на материк. Они умеют просачиваться по трое, четверо, под видом рыбаков, геологов, охотников. Капеллан постарается уйти. Но сомневаюсь, что ему это удалось, – задумчиво говорил Игорь Павлович.

Тем временем Кузьма и Катерина, справившись с последней выпечкой, сдали хлеб магазину и убирали пекарню, готовя ее для работы другой смене. Завтра отдых. Можно будет выспаться. Не вскакивать с постели ни свет ни заря и, прогнав остатки сна стаканом холодного чая, выталкивать самих себя за шиворот на работу.

Выходной… Кузьма уже распланировал этот день целиком. Выспаться. Потом печь истопить, согреть избу. Поесть. И сходить в баню. Хорошенько пропариться. По пути из бани зайти в магазин. Набрать харчей. И весь вечер гонять чаи с вареньем, изгонять простуду.

Прохватило Огрызка сквозняком в пекарне. Теперь кашель мучал. Долгий, больной. Конечно, предлагала Катерина бутылку водки купить, но Кузьма отказался взять ее даже на компрессы.

Кузьма подмел пол пекарни. Баба мыла формы. Складывала в стопку

вытряхнутые мешки из-под муки. Огрызок сел за стол подсчитать количество выпеченного хлеба. Все совпало, до единой буханки. Катерина сворачивала халаты и колпаки – домой, на стирку. Кузьма уже переодевался. Нагнулся надеть сапоги и услышал тихое, как шелест ветра:

– Эй, кент, потрехать надо, линяй за угол шустро.

Кузьма родным ушам не поверил. Подумал, что мерещится. Тем более, и на пороге ни души. Никого, кроме Катерины.

– Приморился, как падла, вот и чудится всякая мура, – решил Огрызок. И натянув на плечи телогрейку, ждал, пока баба оденется.

– Ты, кореш, чего резину тянешь? Катись за угол, – послышался голос снова.

Эти слова услышала Катерина. Закатав на ходу рукава, выскочила из пекарни, прикрикнув:

– Что там за блядь приперлась моего мужика за угол звать? А ну! Покажись, стерва! – выскочила наружу пыхтящей горой и увидела двоих мужиков, прижавшихся к стене пекарни – Опять ссать на стенку вздумали, кобели треклятые! Иль другого места не нашли, сучьи дети? Чтоб вам яйцы оторвало! Пошли вон отсюда, козлы вонючие! Все стены сгноили! Иль не видите – пекарня тут, а не отхожка! Подбирайте портки живее и вон отсюда!

– Она взялась за метлу.

– Захлопнись, дура!

– Позови Кузьму, – потребовали настойчиво, мрачно.

– Зачем он вам сдался? Чего от него хотите, алкаши проклятые? Он не пьет. И не водится со всяким говном! Нечего ему с вами делать!

– Не вопи, шалава! Позови Огрызка!

– Я тебе позову! – схватилась Катерина за лопату, подпиравшую дверь пекарни.

Но Кузьма опередил ее. Вышел на голоса. Увидел бывших кентов из зоны и, оглянувшись на бабу, сказал:

– Иди домой. Я скоро буду.

– В пекарне тебя дождусь! Вместе домой пойдем. Ты с этими не задерживайся, – Катерина оглядела непрошеных гостей злым взглядом. Кузьма дождался, пока баба ушла. Подошел к кентам вплотную:

– Чего из-под меня надо? – спросил хмуро, не здороваясь.

– Пахан прислал. Капеллан. Дай ему свои ксивы на время. Слинять надо. Обратно их тебе через пару недель нарисуют. Верняк! Не за халяву. Навар получишь. Выручай, кент. На материк прорваться надо. Без ксив – невпротык! Лягавые заметут. Шмонают, падлюки, всех подряд.

– Ксивы дать не могу.

– Почему? – подступил желтолицый пучеглазый головастик.

– Они в ментовке. По делу. Рыжуху на прииске кто-то стыздил. Нас вымели. Все на мушке сидим. Под распиской о невыезде. Дело крутит Кравцов. А мы все под колпаком. Сам хочу на материк слинять. Да лягавые за горлянку приморили. Каждого стремачат.

– Давно следчий возник?

– Вчера.

– Один?

– Не знаю.

– Пронюхай. И где приморился? Ночью мы к тебе нарисуемся, – пообещали кенты. И, оглядевшись по сторонам, не следит ли кто за ними, скрылись в кустарнике.

Катерина и виду не подала, что слышала весь разговор. Она вовремя отпрянула от стенки, успела присесть к столу. Ждала, когда сам Кузьма обо всем расскажет. Но он молчал. Настроение его испортилось. И вместо того, чтобы пойти домой, свернул к Чубчику, а Катерину отправил одну.

– Слушай, пахан, хоть пару дней не высовывайся из хазы. Капеллан, падла, пасется рядом. Уж не знаю, на что ему Кравцов сдался, но без ксив он смыться не может. От меня отвалит, к тебе прикипится.

– Не ссы, Огрызок! У меня с ним свои счеты! Старые! Куда тому Кравцову с его кодлой. Мне от Капеллана ни к чему линять. Должок с него сорву! За треп! – усмехнулся Чубчик криво и предупредил – Ты отваливай

теперь домой. А я через час возникну. Гостей подожду. Вытрясу из них, где тог Капеллан приморился. Уж я с его шкуры кредиток настригу! Всем кентам до гроба хватит! – смеялся он каким-то чужим глухим смехом. Кузьма пытался отговорить Чубчика. Предлагал сказать о Капеллане Кравцову. Но Сашка ни о чем и слушать не хотел.

– Я завязал с кентами и «малинами». Но стукачом и сукою не стал! На это меня родная баба не подбила! Я откололся сам! Отшился от фарта! Но кентов засвечивать не стану! Они – сами по себе! У меня к ним ничего нет! А кто должен мне – сам сорву! Вместе с тыквой! Хиляй, Огрызок, я скоро буду!

Кузьма, вернувшись домой, все искал, чем ему заняться. Но ничего не получалось. Все сыпалось из рук.

Свалив все на усталость, Огрызок лег на диван, хотел уснуть хоть ненадолго. Но сон не шел.

Катерина тщетно пыталась растормошить Кузьму. Она просила его поужинать

вместе. Но Огрызок отказался. Его трясло, как в лихорадке, и мужик не

понимал, что с ним происходит.

Встал он, лишь когда в окно постучал Чубчик.

ГЛАВА 8

Сашка вошел в избу, огляделся по углам:

– Никого?

– Не возникли покуда…

– Что ж, мы не гордые! Можем подождать, – сел к столу на кухне. И глянув на Катерину, занятую стряпней, впервые похвалил бабу: – Во многом не везло тебе, Кузьма! Но вот бабой фортуна не обошла! Она тебе за все разом! Ровно не долю, не положняк, а весь общак снял с судьбы! За все ходки и дальняки! Добрая у тебя баба! Она и мать, и сестра, и жена твоя! За всех кентов в подарок от судьбы. Держись ее, Огрызок! Как за жизнь… Кузьма своим умом не верил и удивленно смотрел на Сашку:

– Чего хлебальник открыл? Верняк трехаю! Не будь Катерины, хило пришлось бы тебе. Да хоть и я… Гоношился, выламывался, а куда без Валюхи? Когда с прииска вышвырнули, я чуть не рехнулся. А баба успокоила. Заставила все дела дома переделать. И все радовалась, благодарила судьбу за передышку, подаренную мне. Ни разу не попрекнула, что без заработка сижу, за прошлое не укорила, какое и нынче отрыгается. Наградил Бог наших баб терпеньем. А мы за это должны его благодарить.

Катерина лепила пельмени, прислушивалась к разговору, не вмешиваясь в него.

– Знаешь, мне сегодня смешной сон снился. Обычно я их не помню, а этот в память врезался. Вроде как пришел я к леснику Силантию, дров на зиму заготовить

вздумал. А старик и говорит: «Привяжи коней. Им до ночи ждать придется. А деревья вали ровные, какие на доски гожие». Удивился я и отвечаю, что доски мне ни к чему, за дровами приехал. А дед и скажи: «Без надобности теперь тебе дрова, Сашок! Без проку! Вали, какие сказал. На деревянный костюм себе. Руби березы, чтоб гроб твой светлым да звонким был. Чтоб была в нем белизна молодости и слеза грусти. Чтоб седина ствола с зеленью кудрей дружилась. Чтоб меньше сучков было – ровные деревья вали…» Удивился я и спрашиваю, мол, неужели, скопычусь скоро? А Силантий в отпет: «А ты, поглянь сюда! Видишь, твой проводник сидит. Уже наготове. Поджидает. Поведет тебя сегодня. Об руку…» И указывает на мальчонку лет семи-восьми. Эдакий весь белый. И одежда на нем как снег. Глянул я на него, уж больно не похож он на детвору нашенскую. Озорства, улыбки нет в лице. И спрашиваю Силантия, кто ж этот пацан? Не доводилось никогда раньше видеть его. Неужель он – моя смерть? Силантий головой кивнул согласно. И рассмеялся так грустно: «У каждого, Сашок, своя смерть! Ее не человек себе выбирает, а Бог назначает. Тебе, как прощенному, чистого отрока в поводыри прислал. Ты, небось, думал, что и к тебе смерть-старуха приплетется? Нет, Саня! Старухи к тем, у кого грехов много, кто не каялся. Не омыл слезами и муками свое прошлое…» – «Силантий! А почему мне так рано умереть надо? Иль не нужным стал я на свете? Или шутишь надо мной по-злому?» Старик головой кивает: «Торопись, Сашок! Немного времени у тебя в запасе. Сказываю, не дожить тебе до рассвета завтрашнего дня. Не увидеть солнца над головой. Готовы кони, поводырь на месте, спеши и ты…» Оглянулся я. И обалдел. Вместо старой клячи, на которой приехал к Силантию, тройка лошадей стоит запряженная. Кони, один к одному, черней ночи. Все в цветах бумажных. Разозлился я, срывать их начал. Топтать ногами. Все выкинул. И начал деревья рубить. Себе приказываю – на дрова, а валю такие, что сердце кровью обливается. Ровнехонькие, белые, как дед советовал. Они под топором человечьими голосами смеялись. И хотел я их пожалеть, да остановиться не мог, пока топор сам из рук не выскочил. Тут же пацан подошел. Белый. Глянул на деревья, какие я срубил, и говорит: «Теперь все готово! Жди, когда я приду за тобой…» Проснулся я в холодном поту. Никогда такого за мной не водилось. Огляделся – все в порядке, в своем доме. На работе сегодня все одно к другому клеилось. И с чего такая чертовщина привиделась, понять не могу…

„Катерина, слушая Сашкин сон, рот передником заткнула. Крестилась истово, молитву шептала. Чубчик, заметив это, рассмеялся:

– Погоди, Катерина, на тот свет меня спроваживать. Еще не утро. И я не успел гроб себе приготовить. Не верится. Не постучал ко мне в окно пацан-проводник…

В эту минуту стук в окно раздался. Тихий, робкий. И голос:

– Огрызок, открой!

Кузьма глянул на Чубчика. Тот жестом приказал ему оставаться на месте. Сам в коридор вышел. Снял засов. Впустил кого-то. И спросил глухо:

– Где пахан?

– Недалеко. Рядом, ждет.

– Давай сюда его, падлу! – приказал Чубчик. Вскоре за окном громыхнули шаги второго человека.

Мелькнула лохматая тень. И голос Капеллана послышался у самой двери:

– Чего надо, подтирка лягавая, стукач вонючий? Иль дышать устал?

– Тебя, падлу, стремачу! Беспредельщик гнилой, паскуда! – шагнул к нему Чубчик.

Кузьма выскочил из избы:

– Кончай разборку, кенты! Не время и не место! Не дергайтесь! Потом потрехаете!

– Сгинь, Огрызок, линяй, хмырь, гнида недорезанная! И ты – сука! – шагнул к Кузьме Головастик.

Огрызок резко поддел его кулаком в подбородок. Фартовый отлетел, ударившись спиной в забор, застонал. Изо рта кровь хлынула.

– Кентов трамбовать? На моих хвост подняли, козлы? – взвыл Капеллан, но Чубчик отшвырнул пахана кулаком в висок:

– Твои в зоне были! Я тебе, задрыга, душу вытрясу за суку! Ты меня пас, курва задолбанная? Я сам тебя надыбал бы! Гнида облезлая!

– Тебе сходом давно запрет вышел на жизнь! За все разом! За лягавую и стукачество, за откол, за пахоту! За то, что закон и званье свое облажал. Я сам вызвался ожмурить тебя, паскуду! Не то бы давно уж слинял отсюда!

– Вот тебе за суку! – поддел Чубчик Капеллана на кулак «в солнышко».

– Паханы! Кончай махаться! Не то место! Фраера возникнут! – пытался охладить законников Кузьма.

– Хрен вам в зубы! Попались, мудаки! – кинулся к дерущимся Головастик.

Катерина, выглянув в окно, набросила на плечи платок и, как была босиком, кинулась через сарай за угол избы. Бегом помчалась к Валентине.

– Держи парашу! Эй, кенты, живей стерву толстожопую стопори! К лягавым хиляет! Нас засветит, – заметил бабу вынырнувший из-за угла Жаба.

Трое воров бросились за Катериной, выхватив из-за голенищ и поясов ножи. Но пекариха закричала во все горло, резким, пронзительным голосом.

– Люди! Помогите! Наших убивают! Бандиты!

На ее крик зашлись истошным лаем собаки, с грохотом открывались двери, окна. Поселковый люд выскакивал во дворы, на улицу.

– Где бьют? Кого?

– Что случилось? Кто кричал? – оглядывались вокруг, не понимая, кто звал на помощь.

Но завидев мчавшуюся Катерину и догоняющих ее мужиков, бросились на помощь женщине, нагнали, сшибли с ног ее преследователей. И, повалив на землю, колотили нещадно. Хотя и не знали, что причинили они бабе. Та бежала, не оглядываясь…

Сеймчанцы не выпускали пойманных воров. Те пытались вывернуться, сбежать. Но их держали крепко. Толпа людей взяла в плотное кольцо и не спускала с них глаз.

За каждую попытку к бегству отвешивала щедрые тумаки и зуботычины. Их волокли в милицию.

Капеллан был уверен, что законники давно убили Катерину и теперь стремачат за углом драку. Чтобы в случае появления кого постороннего крикнуть – атас!

Чубчик не оглянулся на Катерину, он дрался с Капелланом на кулаках. Пускал в ход ноги, голову. Материл пахана по-черному. Говорил, что заставит его, гада, землю грызть у своих ног.

Капеллан, почернев с лица, сквозь зубы проклинал Чубчика. За то, что тот помешал сбежать с зоны. Высветил, заложил своей лягавой. За дополнительный срок, который получил он при поимке. Он пару раз зацепил Чубчика на кулак. Но сбить с ног не удалось. И едва покачнувшись, Сашка снова бросался на Капеллана, не давая ему отдохнуть, опомниться, прийти в себя.

Чубчик изматывал Капеллана. Сыпал один за другим удары на его голову, тело. Валил с ног, но не пользовался беспомощностью, ожидал, когда встанет на ноги, чтобы нанести следующий удар.

Капеллан кипел от ярости. Он никак не мог достать Чубчика всерьез. Тот был словно заговорен.

– Дрожи, падла! Меня не приморишь, кишка тонка! За мной «малина», вся зона! Ты приговорен сходкой! Продался? Хана тебе! – Капеллан нырнул от Сашкиного кулака вниз, поймал из рукава рубахи нож, внезапно выпрямился и… рассмеялся.

Чубчик не сразу понял. Увидел наборную рукоять, торчавшую из груди, залитую кровью рубаху. Выдернул из-за пояса нож, с которым не разлучался на рыбалке. Взмахнул им коротко, резко. Но так и не увидел ничего… Попал или промазал?

Нож пробил горло Капеллана насквозь. Из него фонтаном кровь хлестала. На пыль и траву. На первую росу.

– Чубчик! Сашка! – кинулся Кузьма к пахану. Но было поздно… Руки Сашки, измазанные кровью, еще совсем теплые, разжались. Впервые совсем беспомощно.

– Пахан! Мать твою в суку! Чего развалился? Хиляем! – подскочили кенты к Капеллану. Но, увидев пробитое насквозь горло, поняли: не слышит их фартовый. Ушел от них. Один. Не предупредив никого.

– Линяем, – спохватились фартовые.

– Стоять! – послышалось громкое со всех сторон.

– Ну, падла, Огрызок, прощайся с тыквой! Засветила, навела твоя шмара! Обоих замокрим! – пригрозил Жаба.

Кузьма стоял на коленях перед мертвым Чубчиком. Ему не верилось… Он смотрел в спокойное, слегка побледневшее лицо того, с кем совсем недавно говорил о жизни. И вдруг невольно вспомнил Сашкин сон… Кузьма глянул на небо. Белая ночь. Она смотрела в лица живых и мертвых одинаково холодно и бездушно. Что ей жизнь или смерть? Кого-то не стало, кто-то появился на свет…

Бежит Валентина к дому Кузьмы. Еще не видела мертвого мужа, никто не успел ей сказать ничего, само сердце бабье беду почуяло. Кричит на весь свет. Болит нестерпимо. Его не проведешь, не обманешь.

– Саша! – остановилась перед телом. Упала на колени. Обняла Чубчика. Взвыла на весь свет: – Что ж ты, Кузьма, не уберег его? – укорила Огрызка. И спросила жестко: – Кто его убил?

Огрызок молча указал на Капеллана. Женщина оглянулась, увидела мертвого пахана. И процедила сквозь зубы зло:

– Будь он проклят!..

Восьмерых беглецов из зоны, не мешкая ни минуты, затолкали в следственный изолятор оперативники милиции. Поставили усиленную охрану со всех сторон. Сашку и Капеллана увезли со двора онемевшего от горя Кузьмы. Он сидел на крыльце, смотрел на пятна крови и хотел теперь одного: чтобы все случившееся оказалось лишь страшным сном…

– Кузька! Родной! Жив! Слава Богу! – ворвалась во двор запыхавшаяся, растрепанная Катерина. За нею едва успевал Кравцов. Он уже услышал о смерти паханов и решил, не медля, выяснить у Кузьмы все обстоятельства случившегося.

– Только не теперь, – замотал головой Огрызок, и Игорь Павлович увидел слезы, брызнувшие из его глаз.

Кузьма пытался скрыть их, остановить, но они позорно текли по щекам, не желая слышать голос разума.

– Чего вы ко мне пришли? Хиляйте к Капеллану. Покуда санитары морга у него не сожгли барахло. Там в подкладе телогрейки зашита рыжуха. Шустрите.

Кравцов решил оставить Кузьму на время в покое и поспешил со двора. Огрызок смотрел ему вслед, качая седой головой, и говорил еле слышно, упрекая вслед:

– А ботали, не опаздывает следчий. Да только и он – фраер, как все, других не файнее.

Катерина, не обращая внимания на сопротивление, унесла Кузьму в дом. Уложив на диван, обтерла лицо холодной марлей. Укрыв мужика, принесла чай:

– Пей, заморыш мой, недокормленный горемычный мышонок, бедолага моя сивая! Это что ж голову твою в минуты морозом прохватило? Ведь сколько пережил, а этого горя сердце не выдержало. Поспи, успокойся, – удерживала мужа на диване силой.

– Пойди, калитку закрой! Прошу тебя! И ворота! Чтоб никто не возникал к нам. Не терзал душу всяким трепом! Так хочется тишины! Есть ли она в свете! Иль только мертвым в подарок за жизнь дадена? – злился Кузьма неведомо на кого.

Катерина закрыла ворота и калитку. Убрала во дворе. Счистила кровь с порога, земли, со стены дома. Когда вернулась в избу, Огрызок курил папиросу за папиросой.

– Что так долго не вела Кравцова? Иль дрых, задрыга, в гостинице, как хорек?

– Чекистов арестованных допрашивал. Двоих. Я в это время и ворвалась. Он едва успел по дороге оперативникам крикнуть, чтоб в камеру вернули допрашиваемых. А те, что с ним приехали, поселковых к себе вызвали. Уж не знаю, о чем они там говорят.

– Сашку жаль. Все не могу поверить…

– Да погоди ты, может, не насмерть, может, ранил его бандюга? – успокаивала Катерина.

– Капеллан не промажет. Эта падла мокрил редко, но враз. Он дышать не оставлял, когда хотел ожмурить…

– А самого его кто убил?

– Сашка, – выдохнул Огрызок. И снова перед глазами вспыхнул, как наяву, последний миг схватки.

Кулак Чубчика, рванувшийся к скуле, скользнувшее от него лицо Капеллана, опустившего лишь на миг правую руку вниз. В следующее мгновение, его невозможно было предположить, оттеснив Чубчика всего на шаг, взмахнул рукой коротко. Никто, даже сам Чубчик, не приметил нож в руке Капеллана. Чубчик прервал его радость внезапно: пахан не ожидал ответного удара. Сашка заставил себя лишь на миг пережить, опередить смерть. Кузьме запомнились округлившиеся от удивления глаза Капеллана, застрявшее в горле ругательство и фонтан крови, обдавший обоих последним теплом угасшей вражды.

Сашка лишь мгновение держался за нож. Но рухнул вместе с Капелланом. Словно не удержался на ногах.

Огрызок погасил папиросу мимо пепельницы. Ведь и ему сегодня пригрозили схваченные милицией фартовые. И с ним постараются свести счеты сбежавшие или освободившиеся законники. Не только с ним, а и с Катериной. С нею, бабой, по закону «малин» учинят разборку…

– Ну уж хрен вам всем! – подскочил Огрызок и, одевшись, решительно направился к двери.

– Ты далеко настрополился? – ахнула Катерина.

– К Кравцову! – бросил через плечо Кузьма и торопливо шагнул за порог.

Игоря Павловича он нашел в милиции. Кравцов глазам не верил. Впервые, без вызова, сам Кузьма пришел в милицию. И попросил уделить ему несколько минут.

– Не стал бы я встревать в дела ваши. И все ж за Чубчика простить не могу. Век бы о том не трехал. Да приперло. Теперь слушай, следчий, – отвел Огрызок Кравцова в сторону. Заговорил тихо, так что никто из оперативников и следственной группы ничего разобрать не мог.

Игорь Павлович слушал напряженно, внимательно, стараясь не пропустить, не забыть ничего. Потом, взяв Кузьму за плечо, завел его в кабинет. Тот говорил:

– Теперь кенты должны кого-то паханом сделать. Без того не смогут. Скорее всего – Жабу. Он больше других подходит. Он знает всех. Ему больше других доверял Капеллан. Он в курсе всего. И о рыжухе. Ничем его не возьмете. Темнить станет. Психом нарисуется. Сам себе пасть иголкой прошьет в знак протеста против следствия. Яйцы к нарам себе прибьет. Чтоб на допросы не ходить. Силен в трамбовке. Но… Слабину имеет. Одна она у него. Мышей боится, козел, пуще смерти. Пару дней в такой одиночке – сам запросится на допрос. Расколется по самую сраку, лишь бы в другую камеру попасть, где мыши не водятся.

Кравцов кивнул понятливо. Кузьма продолжал, торопясь:

– Слабак средь этих кентов – один Головастик. На все, пропадлина, жадный. На кир, на баб, хамовку, положняк. Его свои пасут всегда, чтоб не лажанул. Хотя в «малине» держали, паскуду, за шестерку. Потому знает все и обо всех. Подслушивать любит каждого. Прикинется спящим и слышит, о чем пахан в другом конце барака с кентами шепчется. Локаторы у него особые. Сучьи какие-то. Его из-за них в «малину» взяли. Все знает про всех. Игорь Павлович запоминал сказанное, а когда Огрызок умолк, поделился:

– Знаете, Кузьма, золото, которое Капеллан украл с прииска, нашли. Вы оказались правы. У покойного пахана в телогрейке, в подкладе было вшито. Но не все. Пришлось привести Баруху. Собачонку приисковую. Она и живых, и мертвого обыскала. Всех вытрясла до капли

До последнего грамма. Даже из шапок заставила отпороть подклад. У мертвого к нижнему белью были мешочки с золотом пришиты, так и на те указала. Но где еще половина? То золото нам предстоит найти. И ваши подсказки, возможно, очень пригодятся мне. Они неоценимы, Кузьма.

– Мне уже терять в этой жизни нечего. Меня и в «малину», и из фарта Чубчик вывел. Хреновая, я вам скажу, эта штука, жизнь. Держаться за нее не стоит. И мне она давно опаскудела. Но вот Сашка… Он так не думал! А его убрали. Теперь у меня одна Катерина осталась. Случись что со мной, ни вступиться за нее, ни помочь ей некому. Так хоть вы, единственный, кто с нами Колыму пережил, не дайте ее в обиду, защитите бабу! Пусть хоть она живет…

– У Катерины через десять дней заканчивается ссылка. Я не открою особого секрета, если скажу, что готовятся документы на ее реабилитацию. Важно, чтобы они не слишком запоздали, застали бы вас в Сеймчане. Чтобы могли их взять с собой.

– Реабилитация? Да кому она нужна? Мы в деревню уедем. Где никто нас не помнит и не знает. Кому наплевать на наше прошлое. Где живет люд нынешним днем. Не заглядывая в исподнее соседа, без пересудов и зависти. Что ваша реабилитация бабе? Вернет пережитое, подарит хоть один день к жизни? Бумажка! Херня! Выдумка лидеров! – разозлился Кузьма.

– А вы Катерину спросите, нужна она ей или нет? Чего тут орать? Не я ее сюда отправил. За что меня упрекать, если сам был репрессирован? Но от того не срываюсь на всех и вся.

– Прости, Игорь Павлович! Но эта реабилитация уже колом в горле. Ну, вякни мне… ой, опять не то! Скажите, неужель за все эти годы не дошло, не сдох тот фраер, какой Катьку на Колыму упек?

– Таких катек тут, знаешь, сколько было? Немногие домой вернутся. Не все дожили. Где юристы, а где и ваш брат укорачивал жизни политическим. Мне тебе не стоит напоминать. А ведь каждый блатной считал долгом чести унизить, отнять последнюю пайку, а то и просто отправить на тот свет политического. Да и ты, если покопаешься в своей памяти, отыщешь немало подобного. Потому не воспринимаю твоих упреков. Ни тебе говорить, ни мне их выслушивать. Кстати, я на Колыме не столько от несправедливого приговора и неволи перенес, сколько от блатных. Хотя по отношению ко мне они были людьми, как считали все. Другим и вовсе несносно было. Ну, да стоит ли теперь ворошить прошлое? Будем жить днем завтрашним. Оно и легче, и лучше… Кузьма пошел домой, пристыженный за внезапную вспышку. А Кравцов вернулся к допросам, очным ставкам…

Вечером, когда следственная группа вернулась в гостиницу, Игнатьев спросил:

– Игорь Павлович, а почему вы подумали в тот день, что именно Капеллан сумел украсть золото из цеха, да еще таким примитивным способом? Почему самих женщин не заподозрили?

– Поводов много. Ну, первый, это тот, что самим работницам золото не вынести через проходную. Установлены приборы. Второе: когда в цехе много женщин, каждая на виду. И меж собой они никогда не найдут общего языка. Знаю, что в этом цехе идет у них негласная слежка друг за другом. Такое закономерно на этом предприятии. Да и чекисты подтвердили на допросах, что имеют на прииске своих осведомителей. И в этом цехе. Исключений нет. А потому украсть золото мог только посторонний. Конечно, обратил внимание на соседство магазина. Вот и вся разгадка.

– Главное теперь узнать, куда дели фартовые остальное золото? А, может, и нет его у них больше?

– Куда ж ему деться? Другое дело, что не при них оно. Не рискнули все взять. Но где-то они жили?

– Все проще. Гораздо проще, чем вы предполагаете. Вспомните показания Кузьмы. Перед моментом убийства Капеллан сказал Чубчику, что давно бы слинял с Колымы. Но не мог, покуда не выполнил решение воровского схода. Значит, после убийства законники сразу бы уехали.

– Не согласен. Ведь они пришли не к Чубчику, к Кузьме. За документами.

– Они бы их у него взяли.

– Как? Кузьма сказал им, что документы в милиции.

– Они успокоились бы и справкой об освобождении. Из зоны. Ее они собирались взять у него. За нею пришли, – ответил Кравцов уверенно.

– Но почему не сделали этого раньше?

– Как я полагаю, не было договоренности с транспортом. Заметьте, что три дня назад открылся здесь