Текст книги "Расплата за жизнь"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Нетесова Эльмира
Расплата за жизнь

Глава 1. ПОПУТЧИКИ

– Все вы, гады, одного змея дети! Только сопливиться умеете! Не мужики, козлы сплошь! Не на что ему билет купить! Чего ж влез в купированный вагон? От бедности? Вот и выметайся на первой же станции! Чтоб духу твоего не было! – проснулся Александр от голоса проводницы вагона, ругавшей кого–то на нижней полке. – Проснулся? Давай билет! – обратилась к Сашке хмуро.

– А я–то подумала, что и вы зайцем устроились, как этот старый хрыч! Все на жаль бьет. Да где ее сыскать нынче, у кого? – забрала билет у Сашки и вновь взялась за старика.

– Да есть у меня билет. Вот сын сейчас вернется. В буфет пошел. У него все документы и билеты…

– Не темни, старик!

– Да вот он! Наконец–то вернулся! Дай ей билет, сынок! Не то совсем испозорила! Выкинуть с поезда собралась! – обратился старик к хмурому человеку, загруженному кульками и пакетами. Тот молча отдал билеты, смерив проводницу недобрым взглядом. Та, проверив их, успокоилась.

– Чайку принеси, – потребовал старик осмелев. Проводница не заставила ждать. И, решив загладить недавнее, задержалась в купе.

– Я вот сколько тут работаю, всякого навидалась. Гонит людей горе с домов. Все бродягами стали. Я вот тоже пожалела одного. А он паскудником оказался. Прикинулся несчастным. По бабьей слабости пригрела. Ведь и вовсе калекой был. Безногим. На войне, в Афгане их ему оторвало. А может, вырвали. Кто знает… Я и приняла. Подумала, что невелико горе, что без ног. Ить все другое – на месте! Да и таскаться не сможет, по бабам бегать. Не с руки безногому. А значит, все уцелевшее – мое.

Сашка невольно рассмеялся над простодушной откровенностью бабы и спросил:

– А где ж вы его нашли?

– В поезде и встретила. Он к матери ехал. Жена выперла. Оно и понятно. Матери – любой сын дорог. Жене – только целого и здорового подавай. Ну а у меня первый мужик кобель был редкий! Пять лет не жила – мучилась. Всех соседок и подруг облапошил. Как только хватало козла? Ну и обрадовалась, что Егорка не такой будет. Станет хозяином. При доме. Ну и что, если без ног? Руки и все другое при нем…

– То верно! Безногому куда деться? Не то тело, душу на войне отморозило. Уж не до баб! До конца жизни не отогреться. Всякой теплине и заботе рад! – поддержал старик.

– Во! И я так думала! Поверила Егорке! Он мне все шесть дней пути на свою судьбу жаловался. Ровно несчастней его на всем свете нет. А бабье сердце как воск. На чужую беду завсегда отзывчивое…

– И как же он теперь, твой мужик? Небось отошел? Стал хозяином?

– Кой черт! С полгода промучилась с ним, таская по больницам. И наконец поставили ему протезы. Он к ним с год привыкал. А когда притерлись, только его и видела! Сказал, что безногим никому не нужен был, а ходячему – любая рада!

– И где же он теперь? – опешил дед.

– Забыл доложиться! Смылся без обратного адреса! А я всю жаль свою посеяла в тот день. Не стало в душе тепла к людям. Ровно тоже войну прошла, – вздохнула проводница, словно оправдываясь перед стариком за недавнюю грубость.

– Э–хе–хе, – выдохнул старик, когда проводница ушла из купе. И обратился к Сашке, указав взглядом на военную форму: – А ты–то, сынок, откуда едешь?

– Из Сумгаита, – ответил коротко, нехотя.

– И чего вас носит по земле? Ну на что оно вам – головой рисковать? Ведь одна жизнь! Мать с отцом извелись, наверное, покуда дождались? Сам из России?

– Конечно!

– А что забыл в Сумгаите?

– Служил там. Как и все!

– У меня пятеро сыновей было. В живых – один остался… Тоже служили. Как все. Только вернуться не довелось четверым. Кого от кого защищали, никто не понял. Вот только бабка моя не выдержала. Померла с горя, когда похоронку получила на четвертого. Разве для войны она их рожала? Думала, внуков будет полный дом. ан, одни погосты… С них не уходила. Так и кончилась у могилы… Вот последний сын и забрал меня. Подальше от горя и памяти. Он – штатский. По войнам не мотается. Про меня позаботился. Чтоб не околел я с голоду на свою пенсию. Оно ведь как нынче, дети воюют где–то, а старики в доме с голоду пухнут. Выходит, всем горе от такой судьбы. Никто никому не нужен… И ты, пока не поздно, одумайся, сынок! На что тебе лихая доля?

Сашка отвернулся к окну. Продолжать разговор не хотелось. Ведь он уезжал с Кавказа навсегда. К семье, в Россию, на новое место службы. Он устал от походной жизни. Ему хотелось к своим скорее. А тут старик за душу дергает, заживо отпевает.

– У моего старшего невеста была. Хотели после армии пожениться. Да только не повезло. Осталась невеста в старых девах…

– А вы почему на Кавказе жили? Иль из местных? – решил перевести разговор на другую тему.

– Я после войны туда махнул. Друг–однополчанин уломал. Оно и вертаться было некуда. Село и родню мою немец сгубил. Я и прижился в Грузии. Слышал про Батуми? Он на самом берегу моря приспособился. До Туретчины – рукой подать. Вот я и прикипел. Судьбу сыскал. Поначалу у друга жил. С полгода. А там – сосватали меня за Ламару.

– Как это – сосватали вас? – не понял Сашка, подумал, что ослышался.

– В соседях они жили. Пригляделись. По душе им пришелся. Вот и заглянул как–то вечером ее отец. Сказывает, мол, нравишься нам. Может, женишься на нашей Ламаре. Хозяином станешь. Я и согласился…

– А как же любовь? Даже не встречались с нею?

– Нет, сынок! Другое время было. Не до Любовей. Да и какая мне разница была? Она или другая? Бабы друг от друга мало чем отличаются. А эта – смирная была. Не то что наши – деревенские девки. Горластые да озорные. Им каталкой мужика отгладить, что за стог свернуть. Ламара уваженье ко мне имела всю жизнь.

– Значит, было за что!

– Да кто ж знает. Ведь я тоже не подарок. Всякое в жизни было. Война и на мне сказалась. Особо контузии…

– А почему меня браните, что служил на Кавказе? Меня туда направили. Вы же добровольно всю жизнь там прожили. А если бы в Батуми случилось то, что в Сумгаите? Кто бы вступился, оградил?

– Зачем меня защищать с солдатами, они не спасут. Все от Бога! Коли суждено, в своем доме углы врагами станут. А у меня друзья имелись. Ни с кем не враждовал. Никому от меня беды не было. А вот горе и нас не обошло. Поди смекни – за что? – глянул старик на Александра слезящимися глазами и умолк, увидев сына, вернувшегося в купе из тамбура, где тот курил во время разговора.

Александр знал, до Москвы поезд будет идти трое суток. А уж потом…

Александр повернулся спиной к попутчикам, решил вздремнуть, чтобы хоть как–то забыться, скоротать время. Но не удавалось. Некстати вспомнился рассказ проводницы о знакомстве со вторым мужем. Сашка тоже познакомился со своей женой в поезде…

Ох и давно это было… А может, совсем недавно… Вот так же равномерно постукивали колеса состава. Где тогда остановился поезд? Было раннее утро. И Сашка, решив умыться, взялся за ручку двери, не успел нажать, как она отворилась, и он лицом к лицу оказался перед белокурой девушкой.

– Здравствуйте! – взялась она за тяжеленный чемодан и загромоздила им весь проход в купе.

Сашка буркнул через плечо недовольное и заторопился из купе. Когда вернулся, девушка уже поставила чемодан под нижнюю полку и переговаривалась с подругой. Постепенно и он разговорился. Да и как же иначе, если друг Сашки, ехавший с ним на сдачу экзаменов в училище, уже нашел с девчатами общую тему – о занятиях, преподавателях, семестрах, зачетах…

Друг был общительным. И живо растормошил Сашку Когда познакомился с девушками, узнал, что обе они недавние студентки, закончили мединститут и теперь едут на работу по распределению.

Девчата переживали, как сложится их жизнь на новом месте. В своей студенческой среде все было понятно и просто. А вот теперь…

– Люся, – вспомнилась Сашке рука, поданная для знакомства. Она показалась ему слишком хрупкой, слабой. Но, вспомнив чемодан, какой она принесла в купе, понял, что впечатление обманывает,

Казалось бы, ничего необычного не было сказано. Да и ехали вместе меньше суток, а запала в душу девчонка. Из купе не хотелось уходить даже на секунду. Вот так бы и слушал ее голос, смотрел бы на нее. Когда девчата собрались выходить на своей станции, у Сашки сердце заныло. Словно не едва знакомая, а своя, родная, собралась уйти от него. Стало обидно, больно. Он впервые растерялся. Но выручил друг, спросив адреса у обоих. И записав, отдал адрес Люси Сашке. Вскоре он написал ей письмо. Она ответила. Потом решил съездить к ней в Нальчик. Понял, что не сможет без нее… Встретились.

Люся за прошедший месяц почти не изменилась. Все те же смешливые глаза, в каких улыбалось синее небо, то же белокурое облако волос. Сашка, несмотря на всю самоуверенность, никак не мог заговорить с нею о самом главном, ради чего приехал.

Девушка давно все поняла по его глазам…

Сашка до нее никого не любил. Он поставил перед собой цель– закончить высшее военное училище. А уж потом… Может, потому не понимал своих друзей, поспешивших жениться уже на первом курсе.

Он думал, что свою семью заведет, лишь когда закончит училище, прочно встанет на ноги. Но… Жизнь распорядилась по–своему.

Сашка не мог без Люси прожить и дня. Но… Девушка оказалась упрямой и серьезной.

– Сначала закончи учебу. Заодно себя проверь. Настолько ли серьезно то, что ты решил! – потребовала, а не спросила.

– Мне учиться всего год остался. Последний. Но ты дождешься меня? Не вскружит ли голову какой–нибудь клистоправ?

– Я буду писать тебе обо всем, честно! – пообещала коротко, и Сашка поверил. Понял, не торопится, не спешит девушка. А может, не любит? – гнал от себя сомненье, но не подавал виду.

Люся всегда отвечала на его письма. Порою скупо, сдержанно. И тогда Сашка не находил себе места, а вдруг кто–то другой понравился…

Он готов был тут же сорваться в Нальчик. Но не всегда была возможность.

Даже когда закончил училище, Люся не поспешила с согласием.

– Обживись. Устройся на новом месте. Может, себя стоит проверить в других условиях. Зачем торопиться? Да и мне еще два года нужно отрабатывать в Нальчике. И я уже не буду считаться молодым специалистом. Могут дать самостоятельный участок.

Сашка злился на нее и на себя. Кого она хочет проверить – его или себя? Кому не верит?

Он решил настоять на своем. И убедил.

– Эй, мужики? Кому постельное белье нужно? Налетай! – вошла в купе проводница, прервав безжалостно воспоминания.

– Соседа на верхней – не буди. Спит он. Сколько раз звали его поесть с нами. Не отозвался. Видать, устал человек! – вступился за Сашку старик.

– Вздремнул. Это верно. Но белье возьму, – полез в карман за деньгами.

– А что, служивый, к семье едешь? – поинтересовалась проводница.

– К жене, к детям! – подтвердил Александр.

– Счастливый! Целым домой вертаешься. Все при тебе, на месте. Жене не придется мучиться. Да и сам себе не в обузу! Верно, уж насовсем домой? Отслужился? Иль опять воевать пойдешь?

– Я – военный! Приказ выполняю.

– Глупые они, те приказы! Мужики должны в семье хозяевами жить, а не мотаться по войнам. Кто за вас сынов растить станет? Да и в домах ваши руки нужны. Кончай по земле мотаться. Детей пощади!

– Эх, бабы! Все причитаете да совестите. А кто защитит вас, когда беда на порог станет? Что тогда скажете? Что задницу у печки грели и просмотрели покой семьи? Такое тоже было. Не все сеют и пашут. Кому–то надо поберечь тишину ваших домов. Чтоб невзначай не взорвало ее горем…

– Ой, служивый! Горе не от войны, от нас, кто ее затевает. Коль нет ее за домом, мы в своей избе, промеж себя воюем. Кто с кем! Не с кем в доме погрызться, лаемся с соседом. Порой на другой день уже и причину не помним. А вот нервы друг другу подпортили.

– Зато повод есть мировую обмыть! – рассмеялся старик с нижней полки. И расплатившись с проводницей, сказал смеясь: – Чем меньше войн, тем больше детей на земле родится, тем меньше баб в одиночестве маются. И это не только в России. Оно, где ни возьми, от войны одно горе. В ней нет правых, коли по ее вине кровь льется. Глуп тот правитель, кто войну от порога, от границ, от людей отвести не может. Такому не надо народом править.

– А как же в Отечественную, когда самому воевать пришлось?

– То иное дело! Немец на нас попер. Защищаться пришлось. Я про другое. Ну скажи, служивый: кому нужен был тот Афганистан? Тебе, или ей, или мне? Да и не только Афган. Нынче, куда ни глянь, будто с похмела все перебесились. С войны жить приловчились. С мародерства. Не все, конечно. Иной из этого лиха душу не успевает унести. Другой – портянки покойного, его сапоги на себя пялит. Автомат убитого ворогу продает. За жратву, за бутылку загоняет. Нет, в наше время такого не было. С врагом говорили только через прицел. Иных переговоров не вели. Честь свою не марали.

Опустил голову старик, вздохнув тяжко.

– Послушай, батя! Тогда время было иное. И к солдату относились с уваженьем. Погиб кормилец в войну, за него семье пенсию платили, кучу льгот имели. Не на словах – на деле. Мне о том бабка рассказывала. За каждую медаль фронтовики получали. А уж Георгиевские кавалеры – в господа попадали прямиком. Теперь иное. Вернулись с Афгана домой. И что? Назвали нас дураками, убийцами, баламутами. Свои же – родня, соседи, знакомые. А потом правительство заявило, что эта война никому не была нужна. И от нас, как от чумы отмахнулось. От живых и погибших. Скажи, о какой чести тут трепаться, когда я – фронтовик – без работы и пенсии живу. Никому не нужен стал. Я что, сам просился в Афганистан? Кто нас спрашивал? Всех под метлу гребли! Даже салаг! Необстрелянных! К духам на бойню! Так что заткнись ты про честь! На нас забили, усек! А потому выживали, кто как мог! – свесил голову с верхней полки попутчик, молчавший до этого. И глянув на Сашку, добавил:

– И ты, браток, пыли домой! Покуда душа цела. Линяй к бабе, к детям! Там найди спокойное место и забудь армейку.

– Тебя как зовут? – спросил его Сашка.

– До Афгана – Лехой звали. Теперь…

– Послушай, Леха! Ты что, на войну за льготами и пенсией ходил? За наградами? У меня в родне полно военных. Награды, звания имели. Спроси, как они им достались? Иные из моих знакомых прямо из Берлина в Магадан попали. Из генералов – в зэки! Но никто не сказал, что воевал зря, или не в тех стрелял. Свою державу защитили! Свои дома и семьи! А правительство меняется… Уцелевший на войне всегда выживет на гражданке!

– Сравнял хрен с пальцем! За ту войну никого не оплевали, как нас. Она не нами начата была!

– Не оплевали? А сколько тех, кто попал в плен, потом дома был расстрелян, либо на дальняках умерли? Таких кто посчитал? Не мы войну развязали! Афганцы и теперь наши границы щиплют. И, поверь, неспроста все началось. Не от чьей–то прихоти! Была причина.

– Да мне на нее плевать! Я своим детям буду говорить о том, что сам пережил. Чтоб не совали головы в пекло. Не лезли б на рожон. И от военки, как черт от ладана, подальше держались!

– Чего орете, мужики? Во зашлись! Да если б, по правде сказать, всякому дело нашлось бы дома… Ну, скажи, служивый, разве твоя жена счастлива от того, что ты не живешь с семьей? А дети? Им ты всякий день нужен. А где гарантия, что смерть тебя обойдет на войне? И как им жить тогда? Как они живут? Какие у них сны и ночи? – перебила проводница спорящих, обратившись к Сашке.

– Мои уже привыкли ждать, – отмахнулся вяло.

– Знаешь, голубчик, самая несчастная баба – это жена военного! Она в любую минуту может вдовой остаться. А дети сиротами. И что ей твои звания и награды? Куда она их всунет? Ведь баба живет и радуется, покуда любима! Когда этого нет, жизнь – в обузу! Хуже наказания не придумаешь.

– Коли суждено, умирают люди в домашней постели. Даже под боком у жены. Прокисают мужики. Потому, чтоб дольше жили, нужна закалка, экстремал. Это экзамен на живучесть. Тогда мужик сам себя уважать может, что снова выдержал. Не впустую штаны носит. А растечься, расклеиться, ругать всех и вся, это удел слабых. Себя, свою гниль при желании всегда оправдать можно. Но будет день завтрашний, будут иные оценки всему. Не мы их дадим – внуки. Они не ошибутся. И поверь, меня ни дураком, ни подлецом не назовут!

– Эх, Сашок! За внуков не ручайся! У них своя жизнь и судьба будут! Может, они и слышать не захотят про военку. Будут на земле хозяевать тихо и мирно. Ведь неспроста средь люду молва: мол, генералы в свет печников да пахарей пускают. А вот от доярок да кузнецов адмиралы получаются. Может, и будут твои сыновья–людьми грамотными, но военными не станут, чтоб их дети не ревели во сне от страха за отцов! Чтоб не повторить свое детство! – сказал старик закашлявшись, и пошел в тамбур покурить вместе с сыном.

Проводница вышла следом за ними. И только Леха, спрыгнувший со своей полки, смотрел в окно сухими глазами, но отчего–то безудержно дрожали его плечи…

– Ты прости, коль обидел ненароком. Не хотел. Сказал свое. Но ведь судьбы у всех разные.

– Да, ничего. Просто твой Сумгаит все ж не Афган. И тебе меня не понять. Там вы быстро справились. В считанные дни. Ни крови, ни трупов не видели, никто никого не мучил на ваших глазах. Ты уезжаешь спокойно. Никто не целился в твою спину. А вот мы…

Александр вдавился в полку. Отвернулся от Лехи. Ничего ему не ответил. Знал, у каждого своя память болит. И его не отпускало недавнее.

… В Сумгаите Александр с Люсей прожили не один год. Здесь родилась дочь, какую назвали светло и просто – Аленка. Здесь родился и сын. Все шло спокойно. Жена работала в больнице. Принимала малышей у рожениц, лечила женщин. Работа, заботы о семье, детях съедали все ее время. Но Люся втянулась и не жаловалась на усталость.

Александр возвращался домой поздно. Да оно и понятно. В городе было много химкомбинатов, куда в поисках работы приезжали люди из деревень – за заработками. Иным не повезло: не хватало грамотешки, не было специальностей, а семьи нужно кормить. На учебу не хватало ни времени, ни терпения. Вот тогда и начались недовольства среди приехавших из сел.

– Нам только черную работу дают, с самыми плохими заработками. На них не то семью, самому не прокормиться. Все хорошие места армяне заняли. У них и должности, и заработок. А кто они здесь? Мы – хозяева Сумгаита. Мы – коренные! Нам должно быть все лучшее! Вон армян из Сумгаита и Азербайджана! – послышались разговоры, потом и открытые угрозы, а дальше…

Все вспыхнуло внезапно. И недовольство, копившееся в общежитиях и цехах, выплеснулось на улицы города.

Толпы людей с гулом мчались по улицам громить армян, их семьи. Кто–то по–подлому пометил двери их квартир меловыми крестами.

– Отец! Не тронь! Я люблю его! – вспомнил Александр упавшую перед стариком на колени девушку. Она загораживала от расправы толпы армянского парня. – Убей меня! Его не трогай! – послышался голос дочери старика.

Армянский парень всю жизнь жил по соседству. И только перед смертью узнал, что был любим. Толпа не пощадила ни его, ни девушку, ни старика–отца…

Александр вместе с сослуживцами как могли успокаивали, останавливали ярость толпы.

– Ты уйди с дороги! Не мешай нам навести у себя порядок! Тебя не трогаем. И твоих ребят не задеваем! Чего в наши дела суетесь? Сами разберемся! – кричала в лицо толпа, готовясь смять чекистов.

– Люди! Вы себя убиваете! Одумайтесь! Столько лет жили в соседстве! Сколько свадеб сыграно! Что вы скажете своим детям! На кого подняли руку? С кем вчера делили кусок хлеба, кого называли другом и братом? Где же ваше слово, кавказцы? Или ваши слова – пыль?

– Уйди с пути! Не учи! Ты сам приезжий! У себя указывай! А здесь мы хозяева! – кричали зло.

– Ребята! В цепь! Не пропускать бандитов! – встал Сашка перед толпой и предупредил: – Я просил вас! Теперь требую! Все по домам! Никто не пройдет в армянские дома! Кто попытается – пожалеет о том! Назад! – сделал шаг навстречу толпе.

Кое–кто не выдержал. Отсеялись и, не оглядываясь, ушли по домам. Остались особо обозленные, кому терять было нечего.

Толпа остановилась ненадолго. Сработали не доводы и убежденья, а страх…

Озлобленные люди поворачивали нехотя. Но расходиться по домам не спешили. Свернув с одной улицы, сомкнулись на другой и, подогревая себя невыплеснутым, вновь ринулись на армянские кварталы.

Несколько дней длилась эта вражда. Однажды ночью, возвращаясь домой, увидел тени, шмыгнувшие с дороги к забору. Заподозрил неладное.

– Стоять! – крикнул в темноту. И бросился к людям, вжавшимся в забор.

Свет фонарика вырвал из ночи девчонку–подростка, усиленно прятавшую за спину двоих мальчуганов.

– Дяденька, погасите фонарь. А то завтра меня убьют, – узнала Фариза Александра. И, указав на мальчишек, добавила тихо: – Это Геворг и Ашотик. Я их в нашем подвале спрячу, чтоб не убили, как их отцов. А то скоро учиться и играть не с кем станет.

– И много у тебя в подвале прячется?

– С этими – пятнадцать. Скоро в подвале места мало будет. Тогда мы на чердак других поведем.

– А тебе не страшно, если увидят?

– Я убитых видела. С кем училась вместе. Тогда страшно было. Теперь – нет. Душа поморозилась.

– Дома знают о спрятанных?

– А кто же их кормит? Конечно, знают. Ну, мы пойдем. За себя не боюсь. А вот их – жалко! – указала на мальчуганов и поторопила их.

Дома Люся встретила встревоженно.

– В больницу утром чуть не прорвалась толпа. Требовали открыть палаты…

– Сегодня ночью прибудет подкрепление. Спи спокойно. Завтра все угомонятся, – утешал жену.

– Знаешь, пятеро новых армян на свет родились сегодня. У троих уже нет отцов. Хоть бы детей не тронули, – плакала Люся.

– Теперь уже недолго ждать. Разбуди через часок, – прилег на диван.

А утром в город вошли войска. За считанные часы в Сумгаите наступила тишина. Даже голоса горожан сошли на шепот. Все ждали, что будет дальше.

Пять дней – ни минуты сна и покоя. Пятеро суток постоянного риска. Сколько нужно было иметь выдержки, чтобы нигде не сорваться, не накалить и без того страшную ситуацию в городе. И вот он, отдых. На улицах патруль. В городе введен комендантский час. Зачинщики названы. Они не уйдут от наказания. А значит, можно расслабиться и отдохнуть…

Едва прилег, затрезвонил телефон:

– Это ты! Послушай, что сказать хочу. Мы знаем, где живешь. Знаем и твою белокурую жену–гинеколога. Твоих детей! Обоих. Ты всех их потеряешь в один день. И навсегда! Если назовешь имена наши, если скажешь, что мы в чем–то виноваты. Понял? Всех вам не поймать. Мы не станем ждать, пока нас переловят. Многие уже далеко от Сумгаита. За кордоном, по всей земле. Ты служил, но не родился здесь, а потому не зли нас. Если хоть одного из нас тронут, твоя семья исчезнет в тот же миг.

Сашка тогда не сдержался и обложил говорившего по всем падежам.

– Тебе отказала выдержка. Значит, устал. Уезжай отсюда. Ты слишком много знаешь. А это вредно. Кто много знает, тот мало живет. Подумай над этим и не усердствуй. Не испытывай наше терпенье.

На следующий день, ранним утром, отправил Александр свою семью из Сумгаита. Навсегда с Кавказа, в Россию. Он узнал, что несмотря на кордоны и патруль, минуя все заслоны, из Сумгаита и впрямь скрылась немалая часть зачинщиков резни. Как им это удалось, оставалось лишь предполагать.

– Саша! Береги себя! Мы очень любим тебя и ждем! – говорила Люся перед отъездом. Она знала: муж останется в Сумгаите до конца расследования, пока каждый виновный не получит свое по заслугам.

«Не беспокойтесь! Я живу нормально. Вместе со своими ребятами. Мы много спим и едим. Я изрядно растолстел. Так что приеду отдохнувшим. В городе уже все спокойно. Работают комбинаты. Твои коллеги–врачи передают приветы. Обо мне не тревожься. Честное слово, все прекрасно. Только вас не хватает. Высылаю в подтвержденье своих слов фотографию. Глянь, какие мы сытые. И не беспокойся. Я скоро приеду! Целуй за меня детей», – писал Сашка жене, так и не узнавшей причину своего спешного отъезда из Сумгаита, где Александр Потапов остался еще на три месяца.

Сашка сфотографировался со своими друзьями–сослуживцами у окна в той квартире, где раньше жил с семьей. Теперь все спали на полу неспроста. И простреленное стекло было предусмотрительно закрыто плечами. Даже по улице в одиночку ходить было небезопасно. Случалось всякое. О том Люся не узнает никогда.

Двенадцать чекистов удерживали натиск разъяренной толпы. Не все удалось. Слишком неравными были силы. Пятеро суток нечеловеческого напряжения. За это никто из чекистов не получил даже скупой благодарности. А и погибни, кроме семей, кто бы пожалел и вспомнил? Разве вот только те, кого загородили собой от неминуемой расправы? Да и то вряд ли… У страха короткая память на доброе…

Сашку предупредили сразу, что по окончании расследования всех фактов беспорядков в Сумгаите он будет направлен на дальнейшую работу в Россию.

– Самостоятельности потребовал Кавказ. Решили своими силами справляться. Что ж! В добрый путь! А и нам мороки меньше. Надоело кормить и помогать младшим братьям. А то ведь, как получалось, чуть прижало – выручай, Россия. Дай газ, энергию, продукты, стройматериалы, технику. Давали. Даже без благодарности. Будто обязаны. И в то же время всю жизнь называли русских оккупантами и захватчиками. Чуть что случилось на Кавказе – русские виноваты. Вон и Грузия нынче о свободе заговорила. А хватись, даже Военно–Грузинскую дорогу в порядке держать не могут. Нас просят помочь. Мол, нет сил – денег, техники, специалистов. Просят газ, энергию, продукты. А свобода с протянутой рукой дурно пахнет, – говорило начальство и продолжало: – Если б россияне жили сами для себя, давно бы были богатыми людьми. Ведь нельзя держать на своей шее всех тех, кто не умеет и не хочет работать.

Сашка, как никто другой, знал правоту этих слов. Живя в Сумгаите, видел, как строили русские люди химкомбинаты за счет средств России. Поднимали объекты на голом месте. Рядом с комбинатами росли дома, школы, магазины, больницы. На объектах почти не было местного населения. Не любили они тяжелую, грязную работу, предпочитая лишь руководящую. А на это не хватало ни знаний, ни опыта. Потому и работали на стройке русские и армяне, белорусы и украинцы.

Сашка радовался, что уедет в Россию. Здесь, в Сумгаите, он ничего не оставлял, кроме своих друзей. С ними он служил все годы. Ох и нелегкой была его работа! Не раз ловили на крутых горных перевалах поставщиков наркотиков. Среди них хватало местных жителей. Даже старики не гнушались этим промыслом. Ночами карабкались по козьим тропам, нагруженные тюками, мешками, рискуя сорваться в пропасть, попасть на клыки зверья – шакалов, барсов.

Случалось, за ночь отлавливали не только отчаянных одиночек, а целые группы, семьи. Не просто было их задержать. Отстреливались, отбивались ножами и кинжалами, убегали, прячась в узких расщелинах. Понадобилось хорошее знание местности, чтобы в темноте не сорваться в многочисленные пропасти.

И был у Потапова друг армянин. Арташес… Но все звали его Артемом. Он так привык, что на свое родное имя не отзывался. Русское больше пришлось по душе человеку. Он не был похож на кавказца. Голубоглазый, рыжий, он хорошо знал русский язык и говорил на нем без акцента.

Артем много раз спасал Потапова от верной смерти.

– Сашка, не высовывайся, не подставляй голову под пули. Знай, кавказцы и в ночи стреляют без промаха. Особо – в лоб. Ты пропусти их на несколько шагов. Помни, эффект внезапности всегда сеет панику. А миновав тебя, они уже успокоились. Вот тут и подлови. Побегут, как бараны, не глядя под ноги.

– Но врассыпную. Лови их потом по одному! Половина убежит, – не соглашался Потапов.

– Никуда не денутся. В каждой семье есть главный, как вожак в стае. За ним все остальные держатся. И от него ни на шаг.

Вот так ночью и сели они в засаде. На горной тропе, неподалеку от снежной вершины. Знали точно: сегодня тут должна появиться большая группа поставщиков. Их чекисты называли между собой «муллы».

Александр и Артем сидели, затаив дыхание. Ни слова не обронили. Зная, как слышен в горах даже шепот, как далеко разносится всякий звук. А тут еще и вершина рядом. Случайно чихни, накроет снежной лавиной. Из нее до конца жизни не выбраться. Тут же луна выкатилась, как назло. Зависла над горами, всякий уступ высветила.

– Не рискнут нынче пойти. Слишком опасно! – засомневался Потапов. И приметил, как Артем припал ухом к земле.

– Идут, – ответил так тихо, что Сашка скорее угадал, чем услышал.

Но в свете луны увидели девушку. Она появилась внезапно. Легко соскочила с уступа на тропу. И, чуть ли не пританцовывая, шла по спуску.

Потапов онемел от удивления. Кого угодно ждал здесь, но не эту. Уж не привиделась ли – протер глаза. Но нет… Девушка шла прямо на чекистов.

Артем, глянув на Сашку, понял, что тот сбит с толку.

– Пропускаем! – подал знак рукой и насторожился. Сашка вдавился в скалу, чтоб девушка его не заметила. Та прошла мимо, не подозревая засады.

– Ну что? Прокол? Пошли вниз? Сбрехал информатор! Чего ждать? Хорошая группа. Вот только одного не пойму, зачем она тут объявилась? Одна, среди ночи, да еще с пустыми руками. Даже без оружия. Неужели не боится ничего? – удивился Потапов и вышел на тропу. Но тут же его рванул на себя Артем. Пуля пропела у самого виска.

Потапов не сразу понял, что произошло. Увидел лишь тень, скользнувшую по склону, откуда шла девушка. Но до самого утра никто не появился. Пришлось вернуться вниз.

– Спугнул ты «муллов». Засекли они тебя. Приметили. А девка–то наживкой была. Ее специально вперед послали. Пройдет она, за нею остальные. Ведь «муллы» – народ восточный, коварный. Знают: в засады на них идут мужики. Кто же устоит, чтоб не задержать в горах деваху, не потискать, не воспользоваться беззащитностью. Ведь по себе они судили. Мы ее пропустили. Но ты чисто по–русски оплошал. Не забывай – здесь восток, сплошное коварство! Это в России бабу иль девку одну отпустят, знают, сумеет за себя постоять. Здесь коль появилась девка, жди за нею толпу мужиков.

– У нас за бабьи спины не прячутся, – ответил Потапов, досадливо морщась.

– Хочешь анекдот? Он старый, но в нашей работе нужен, – усмехнулся Артем и рассказал: – Вызвали мусульмане на свой совет Ахмеда. Афганцем тот был. И говорят ему, что лишат его права ходить в мечеть за то, что он опозорил званье мусульманина и ходит позади своей жены, а не впереди, как подобает, как предписано Кораном. Ахмед им ответил: «Когда Коран писали, не было мин. А теперь они есть!» – и скомандовал своей жене: «Вперед, Фатьма!» Понял? То–то! Они и детей поставят впереди себя! Знают: русские в детвору стрелять не станут. Зато сами поверх ребячьих головенок палить будут не задумываясь. Помни это на будущее!

Сашка в следующий раз сидел в ущелье не шелохнувшись. Артем, вглядываясь в непроглядную ночь, изредка поглаживал овчарку, лежавшую бесшумно.