Текст книги "Клевые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Угробили Верку! В метро. На своей станции. Видно, возвращаться хотела домой. И сумка, и деньги при ней. Не налетчики расписали. Участковый сказал, что следователь враз на клиента вышел. У того – алиби. Он распрощался с бабой утром. Рассчитался и проводил до выхода из гостиницы. Это уже подтвердили вахтер, администратор, дежурная по этажу и уборщица. Он вскоре после этого уехал на заказанном такси в аэропорт. А к Верке подступили сикухи, прямо на выходе из гостиницы. По двенадцать-тринадцать лет сучонкам. Это их участок. Они там клиентов клеят. Верка конкуренткой стала, заработок отняла. Вот и налетели сворой. Вахтер слышал, как материли бабу. Грозили ей. Шли следом. Но не трогали. Вахтер не вмешивался, потому что все было за пределами гостиницы, а он за ту территорию не в ответе…

– На его глазах убили?

– Нет, когда в метро вошли. Там недалеко – сотня шагов. В пролете прижали. Сворой. Изуродовали до ужаса. Всю изорвали, изрезали на ленты. Если бы не документы в сумке… Убрали конкурентку.

– Их нашли? – выдохнула Серафима.

– Кого?

– Тех, кто убил?

– Что ты, мать? Вахтер сказал, что ни одну не запомнил. Да и попробуй он одну назвать, завтра самого на куски порвут. Кому охота в дело влипать, когда самого не касается. Сказал, что темно было. Не разглядел. Оно и впрямь в седьмом часу все случилось. Что разглядишь? Милиция у гостиницы облаву с засадой устроила. А сучонки – не дуры. С заднего, служебного входа вошли в гостиницу и рассосались по этажам и номерам. Их есть кому прикрыть. Да и кто станет усердствовать? Следователю что, больше всех нужно? Он уже три месяца получку в глаза не видит. А сикухи ментам налог дают. Наличкой! Вот и сообрази! Кто выгодней! Покойная, с какой уже не снимешь навар, или те потаскушки? Может, лягавые сами им на Верку накол дали, чтоб не отнимала заработок? – предположила Антонина.

– И что ж теперь? – ахнула старуха.

– А ничего! Я отказалась похоронить! И в дом забирать тоже. Пусть сами как хотят делают. Мне что, другой мороки нет?

– У нее родня была или нет? – спросил Егор глухо.

– Я не отдел кадров. Учетных листов не заполняю и биографию не спрашиваю! – огрызнулась сестра зло.

– Но ты знала, куда отправляла бабу? О малолетках слышала?

– Ты что? Съехал? Да теперь куда ни сунься, всюду конкуренция у моих баб! В любом месте с каждой такое может случиться!

– Да успокойся, дочка! – подала голос от плиты Серафима.

– Попробуй тут спокойно жить! За ритуальные услуги с меня только в морге двести долларов сдернули! Еще за крематорий, за место на кладбище, в милицию за опознание платить надо будет. Все теперь на хозрасчете! Даже потрошитель в морге свою долю взял. А у нее всего-то и наскреблось чуть больше сотни долларов! Даже сдохнуть без долга не смогла! – вырвалось у Тоньки сквозь зубы.

Егор вздрогнул. Глянул на сестру удивленно. Та, увидев, бросила уходя:

– Если еще одну прикончат так, самим нечего жрать будет! Не первый раз такое случается в Москве. Недаром милиция не хочет вмешиваться в эти разборки. А мне какой понт шухер поднимать? Завтра любая из кодлы сикух саму возле дома может прикончить, если решусь достать виновных. Иль в квартирантках возникнут! Тоже не исключено! У них на лбу печатей нет. А и знал бы, что сделаешь? Они по-своему правы. Им тоже жрать надо! А за отнятый навар расправились, как могли. У любого голодного вырви из рук кусок, что будет? Кто свое отдаст добром?

Серафима, сгорбившись, стояла у окна. Отвернувшись от всех,

никого не слушала. Она тихо плакала, вспоминая прошлое, недавнее и дорогое, когда в доме не было квартирантов, грубых разговоров, постоянного страха, когда она выходила из дома спокойно, высоко подняв голову. Никого не стыдясь. Тогда семью уважали. С нею приветливо здоровались все. Теперь даже дворники отворачиваются, делают вид, будто не узнают, не видят старуху. Соседи перестали навещать, не приходят как раньше поздравить с праздниками. Да и то верно, ктопридет? Старик Свиридов? Говорят, заболел человек. Теперь уж и во двор не выходит. Его сыновья? Они своими делами заняты. В Болгарию ездят за новыми фильмами. Дома старуха управляется. Ей всегда недосуг.

Тарасовна? С тою Серафима никогда не зналась. Грубая женщина. Вот разве Антонина правду сказала, что та баба, напуганная милицией, решила в деревню уехать, там теперь прокормиться легче. В дом пустила фирмачей. На целый год! Сама с сыновьями даже не навещает Москву.

Остаются Васильевы. Те, что напротив, через дорогу живут. Но и с ними давно не виделась. Никого у них во дворе нет. А раньше общались. Семьями… Но теперь и у них корни срезаны. Умер хозяин, бывший конструктор самолетов. Уважали человека. Когда хоронили, всю могилу цветами засыпали вместе с памятником. А прошло всего три года – зыбыли семью. Словно в день похорон всех на кладбище оставили бывшие сослуживцы и друзья.

У Васильева две дочери и жена остались. Год держались кое-как на крохотную пенсию. Потом старуха исчезла куда-то. Дочери говорили, в монастырь уехала навсегда. Не выдержала забытья человеческого. Дочери институты оставили. Нечем было платить за учебу. В челноки подались. С год назад их ограбили. Старшая от горя в петлю полезла. Едва откачали. Младшая, говорят, в комиссионку устроилась. Надолго ли? – качает головой Серафима. А что меня ждет? Пока живем. Квартирантки дают возможность кормиться. Но вот эти беды! Тонька срываться стала. Егор не на ногах, еле живой. А дочь что может? И так уж измучилась, сколько намыкалась без работы. Бабы, хоть и хлопотно, дают доход, – думала Серафима.

Егор, накинув куртку, снова побрел узнать о пенсии. Может, хоть в этот раз повезет?

Антонина домывала полы в прихожей, когда в дверь позвонили. Баба не успела обтереть руки, как в темный коридор вошли двое. Скрутили руки, сунули в рот что-то твердое, не продохнуть.

– Кайфаришь, бандерша? А ну колись! Выкладывай башли! Не то размажем суку!

Только попыталась вырваться из рук мужика. Тот наступил ботинком на ноги.

– Не дергайся, падла! Где башли? Вякай добром! Не то пощекочу! – приставил нож к горлу.

Баба указала на комнату Нинки, решив, когда ее оставят, выскочить во двор и позвать на помощь хоть кого-нибудь из соседей или прохожих. Но просчиталась. Один пошел в комнату к бабе, второй держал Тоньку, придавив ее к стене.

Баба сообразила мигом и поддела коленом в пах непрошенного гостя. Тот со всего размаху упал на пол. Тонька, вырвав кляп, схватила попавшийся на глаза молоток, кинулась в Нинкину комнату. Увидела рэкетира, прихватившего Нинку за горло. И бросилась, ос– лепнув от ярости, на мужика, ударила молотком по голове. Тот ткнулся головой в бабу, вместе с Нинкой свалился на пол. Тонька вызвала милицию.

Серафима застыла в ужасе, увидев, как из дома вместе с рэкетирами забрали Тоньку. Всех троих увезли в отделение. Участковый сказал уходя:

– Эй, Павловна! Не за свое дело взялись! Теперь, если тот хмырь не очухается, достанут вас крутые мальчики! Всех до единого! И мы не сможем уберечь вас. А и выживут, добра не ждите! Они этот денек припомнят!

Тоньку отпустили вскоре. Двести долларов взяли с бабы, предупредив, чтобы теперь дверь в доме держала закрытой.

Егор, вернувшись с почты, узнал о случившемся от Серафимы.

– Оба гада живы остались! Того, что к Нинке вломился, лишь оглушила на время. Он в милиции в себя пришел. И все грозился урыть Тоньку, – жаловалась мать, плача в фартук.

– Эти крутые не сами по себе появились! Кто-то накол дал. Не иначе как сикухи. Прознали. Теперь изводят сутенерами, – предположила сестра.

– А может, сама милиция их подослала тряхнуть начисто? – все еще на могла успокоиться Нинка.

– Что-то надо делать! Уж коль эти появились, от них не отвяжешься. Нужно найти «стену» до тех пор, пока я на ноги не встану!

– предложил Егор.

– Какую стену? Ты о чем? – не поняла мать.

Но Антонина собразила сразу.

– Успокойся. Я уже это устроила. Договорилась. Теперь милиция будет нас держать. За баксы, конечно. Но только самих. За баб они не в ответе, так и сказали, мол, никто не станет мотаться по городу с каждой сукой. И тебе советовали не выходить со двора! – повернулась к Егору. – Всякое может случиться. Теперь среди белого дня убивают прямо на улицах. И никто не вступится, не защитит. А отмахнуться не всегда успеешь, да ты и не сможешь, – поморщилась, отвернувшись.

Егор сжался в комок от этих слов. Стало обидно. Его впрямую упрекнула сестра. Значит, он становится обузой, раздражителем. И его скоро назовут нахлебником, дармоедом.

– Нет! Надо что-то придумать! Нельзя впадать в зависимость к бабе, даже если она родная сестра! – решает Егор. И, взяв за плечи Серафиму, позвал к себе в комнату.

– Заодно и Тонька остынет! Это верно, сынок! Она, когда деньги отдавать приходится, потом подолгу болеет. Натура такая! А сегодня ей и впрямь не повезло. Пошли от греха подальше. Пусть они сами тут кувыркаются, как хотят. Алешку с собой возьмем. Пусть с нами побудет малыш. Ему не след спозаранок пакостное видеть. А мы сами побудем. Как когда-то, – взяла Серафима Алешку за руку и поплелась сутуло следом за Егором, устало волоча ноги.

Антонина уже говорила по телефону. Нашлись клиенты. Настроение поднялось.

ГЛАВА 5 ГРУСТНАЯ КОБЫЛА

Оксану так называли хахали. Эта кличка закрепилась за нею и в доме Серафимы. Поначалу баба обижалась. Но когда ее поставили перед трюмо, откомментировав внешность объективно, Оксана умолкла.

Оно и впрямь. Лицо, вытянутое в огурец, длинные крупные зубы, толстые, бесформенные губы, ноги, выросшие прямо из пупка, и руки, какими могла обнять себя, сцепив пальцы на спине.

Даже после ванной от нее за версту несло потом, терпким, тошнотворным. Да и ходила баба не как другие, а вприскочку, будто всегда была под седлом.

Недаром, увидев ее впервые, Егор обронил удивленно:

– Ну и лошадь!

Оксана, входя в дом, едва не выбивала головой дверную коробку. Рост у нее был, как у хорошей кобылы – почти два метра.

Редкие прямые волосы спадали на лоб линялой челкой, похожей на старую мочалку. И только глаза у бабы были запоминающимися

– карими, грустными, влажными.

Ей еще в детстве говорили, что она похожа на обезьяну, сбежавшую из зоопарка. Клиенты старались не оставлять ее до утра, чтобы, увидев в дневном свете ночную подружку, не возненавидеть до конца жизни весь бабий род. И не вернуться к жене окончательным импотентом.

У Оксанки был свой постоянный хахаль, который, несмотря на все недостатки, забирал кокотку, случалось, на неделю. А натешившись вдоволь, возвращал восвояси.

Это был патологоанатом, работавший в морге на окраине Москвы. Он и жил в небольшом доме рядом с моргом, неподалеку от кладбища.

Старый холостяк, он никогда не имел семьи, обходился случайными знакомствами, какие предпочитал не затягивать, чтобы не привыкнуть.

Оксанка стала исключением. И врач, не опасаясь привязанности к этой бабе, приводил ее в дом. Он был вдвое старше Оксаны.

Вот и сегодня позвонил Антонине. Сославшись на пустующий морг, пошутил, что нынче люди предпочитают уходить из жизни, минуя его. Попросил прислать к нему Грустную Лошадь, стобы хоть как-то скоротать время.

– Оксана! Твой чувак объявился! Зовет! – вышла на кухню Тонька.

Бабы сидели за столом, пили кофе. Оксанка лениво потягивала из чашки черный кофе и, услышав о клиенте, не вскочила обрадованно. Она вообще не любила торопиться. Несмотря на кобылью внешность, баба была очень медлительной и ленивой. Оттого заду бабы позавидовала бы любая лошадь.

– Оксанка! Этот твой кладбищенский чувак хоть ничего как мужик? – спросила Нинка.

– Ему не баба нужна! Он общеньем со мной дорожит! – оскалила Оксана зубы.

И Нинка, мигом отвернувшись, заметила недоверчиво:

– Так уж за одно общенье стал бы он платить! Да и о чем с тобой говорить?

– Находим общие темы, не скучаем. Было б плохо со мной, другую позвал бы.

– С ума сошла! Кто же добровольно попрется к нему на кладбище? О какой любви там говорить? Кровь в жилах стынет! – передернула плечами Нинка.

– А они любовью на кладбище занимаются! Прямо в морге! Средь дохляков! Чтоб потом этому трупному жуку работалось легче, после ухода нашей Лошади! – заметила Юлька.

Оксана даже взглядом ее не удостоила.

– А ты в морге была? – спросила Наташка.

– Конечно! Все через него пройдем. Бояться нечего! Только отсталые, недоразвитые бабенки визжат, падают в обморок при виде покойника, не думая, что и самим той участи не миновать…

– Ты своего хмыря с покойниками не путала? – рассмеялась Нинка.

– Дура! – встала баба из-за стола и пошла одеваться в свою комнату.

– Ни пуха, ни пера тебе! – пожелала Роза вслед Оксанке, громко хлопнувшей дверью.

Баба хорошо знала предстоящий маршрут. И, добравшись до нужной остановки, шла к моргу задумавшись.

Последнее время у нее было немного клиентов. И Оксанка поневоле начала задумываться над своим будущим.

Конечно, она не строила радужных планов. Баба была жесткой реалисткой и не верила в чудеса. Не думала о семье, детях. Заранее не надеясь, что какой-то ненормальный свяжет свою судьбу с ее. А потому хотела немногого. Поднабрав деньжат, уехать из Москвы в город, где ее никто не знает. Купить там комнатенку, устроиться работать в тихом месте, заплатив небольшой положняк. И, втянувшись заново в обычную лямку, порвать с днем нынешним навсегда, пока сам деньсегодняшний не смял и не выкинул из жизни, как лишний человечий мусор.

– Что голову повесила, будто живьем закапываться пришла? – встретил ее Петр Иванович. Баба от неожиданности отскочила в сторону.

– Тпр-ру! – услышала хохочущее совсем рядом.

– Напугал, Петька! – упрекнула мужика незлобиво и, подойдя вплотную, прижалась к его плечу. – Соскучился? – глянула в глаза.

– Вспоминал…

– Чего ж не позвал раньше?

– Зарплату задержали. Пришлось урезать себя во всем, – сказал правду и повел в дом свою зазнобу, как называл этот человек Оксанку с первого дня знакомства.

В доме патологоанатома было по-холостяцки холодно и неуютно.

Железная койка, три старых, потертых стула, зашарпанный, громоздкий стол под красным сукном, словно взятый напрокат из музея революции, да тумбочка времен коллективизации.

Все как раньше, ничто не изменилось. Хотя работал Петр Иванович при этом морге почти двадцать лет. Все обещали ему выделить квартиру в Москве. Но… Вместо него выдавали жилье семейным врачам, у кого были дети, старые родители. И его очередь безнадежно отодвигали. Но не скандалил он. Пожимал плечами. И снова уходил в свой дом. Впрочем, он не очень печалился тому, что живет на окраине рядом с моргом в доме без удобств. Он даже привык к своему дому, какой, словно душа, состоял из единственной комнаты и был весь нараспашку.

Когда впервые привел сюда Оксану, она даже удивилась, что так убого и скудно живет врач. Потом привыкла. А может, стерпелась. Хотя не раз подозревала своего престарелого хахаля в чрезмерной скупости. Но узнав, сколько он получает в месяц, прониклась теплом к мужику, какой, отказывая себе во многом, берег деньги, чтобы оплатить свиданье с нею.

Он не делал ей подарков. Не позволяли возможности. Не поил марочными винами, не кормил деликатесами, делился с нею всем, что имел сам, хотя явно смущался скудости своего стола. И, случалось, шутил…

– Я, конечно, мог бы пожарить к твоему приходу печенку. Еще вчера она была теплой, совсем свежей. Но утром того покойника похоронили, попросив зашить все внутренности… А то бы!.. Молодой был парень. Пырнули его ножом в подъезде дома. Жил и не стало человека! А печенка была здорова!

Оксанку вначале мутило от подобных разговоров. Но Петр Иванович был патологоанатомом. Иначе шутить не умел.

– Вчера одного потрошил. Перебрал, гад. Полный желудок армянского коньяка был. Я, чтоб добро не пропало, слил его в банку. Всех рабочих кладбища опохмелил поутру. Когда узнали, где взял, головы вмиг болеть перестали. В ногах резвость появилась. Наперегонки к ограде побежали, к воротам, словно за ними тот покойник бежал, у кого коньяк забрал. Зачем он ему на том свете? Знал бы, что придешь, сберег для тебя!

Оксанка выскакивала за дверь. Ее рвало даже при мысли, что можно пить коньяк из желудка мертвеца. А Петр Иванович затаскивал в дом и, дав воды для успокоения, обещал больше не шутить столь примитивно. Но сказывалась привычка. И забыв, говорил:

– Все хотелось мне узнать, что едят крупные банкиры? Отчего они такие тучные и розовые? А не далее как три дня назад, привезли мне одного из таких. Под ним стол скрипеть стал. Я-то думал, в этом мужике ветчины с колбасами, икрой и крабами на пяток ящиков наберется! Оказалась банальная гречневая каша! Ею в Польше и в Германии свиней на сало откармливают! А у нас – банкиров! Попробовал и я! Прямо из его пуза – ложкой. Ничего, знаешь! Натуральным сливочным маслом была заправлена! – смеялся Петр Иванович.

Оксанка задыхалась от тошноты, подкатившей к горлу.

– Что с тобой? Чего так побледнела, как моя Павлина, какую позавчера забрали родственники от меня прямо в крематорий! Она решилась на минет, но по пьянке презерватив не углядела. Подавилась, задохнулась бабочка, а любовник думал, что она от восторгов зашлась! А ведь была гордостью притона! Хочешь, покажу тебе тот презерватив? Я его как сувенир на память оставил, наглядным пособием стану в борделях технику безопасности преподавать!

– Не надо! – морщилась Оксана брезгливо и пыталась завести разговор на другую тему.

Петр Иванович угощал ее дешевым вином, отварной картош'– кой, килькой в томате.

– Ешь, зазноба горемычная! Этим нынче поминают умерших!

– говорил Оксане, подав стакан, половину очищенной луковицы.

Баба ела морщась, давясь.

– Знаешь, Оксана, я в студенчестве думал, когда начну работать, заживу по-царски. Ни в чем себе не стану отказывать. Каждый день буду питаться по три раза, оденусь прилично. Но все в мечтах так и осталось. С той студенческой поры почти ничего не изменилось. Разве только годы ломать начали. Здоровье, нервы дают осечку.

– Да какие у вас заботы? Живете в одиночку! Одна печаль: как прокормиться? Ну, так раньше той проблемы не возникало! Это уж теперь…

– Не скажи! У меня одиночество лишь видимое. Здесь, в этом дому один живу. Но в пригороде живет моя родня. Старшая сестра со старой матерью. Им всегда помогать приходится, – разоткровенничался Петр Иванович.

– А что, сами, без вас они не проживут? – удивилась баба.

– Жить можно по-разному. Вот у меня помимо сестры младший брат имеется. Работает в Минске. В школе милиции преподает. Имеет двоих детей, трехкомнатную квартиру. Регулярно зарплату получает. Его жена работает. К тому же в пригороде у них участок с дачей. Тоже какой-то доход дают. А вот матери он за все годы лишь один раз со своим знакомым передал три тысячи рублей. На них уже тогда лишь три буханки хлеба купить можно было. С тех пор пять лет прошло. Не то денег, ни одного письма не написал, не позвонил ей ни разу, хотя телефоны у всех имеются. Вот и посуди сама, чем живет человек? Знаю, он ни в чем не нуждается. Всегда сыт, в достатке и в уважаньи живет. Голодна лишь совесть, если она у него еще есть. Когда-то придет и ему конец… Бог не оставит без наказанья ни одного гада. За все спросит. И главное – за мать!

– Так вы потребуйте с него!

– Что потребовать? Деньги для матери? Покуда жив я, сам прокормлю ее! А писем, сыновьего тепла силой не потребуешь, не вырвешь у зажиревшего. Я это к тому говорю тебе: не всякая сытость – в радость! Мой братец салом изнутри зарос. Такие долго не живут. От них никому нет ни тепла, ни радости. Кроме собственного пуза, ничего не знают, и дальше брюха ничего не видят.

– Вам от того не легче. Надо заставить его помогать матери.

– А я знаешь как думаю? Оттого наша милиция бессердечная, что учат ее курсантов такие, как мой братец..

– Вы ж патологоанатом! Затащите в морг! Выпотрошьте прежнее, вшейте другое, новое! Вставьте сердце! Может, его нет у него! Возьмите у какого-нибудь покойника! Или не умеете? – рассмеялась Оксана, пытаясь отвлечь человека от невеселых мыслей.

– Чужое сердце – чужих не любит.

– Трудно вам! Работаете все время с мертвецами. Каждый чьим-то родственником был, чей-то радостью. Теперь, как и рань

ше, жалеют мертвых. Когда ничего не вернуть. Вот и приходится вам выслушивать сплошные жалобы да стенанья. От живых… Потому вы всегда такой угрюмый! – пожалела Оксана врача.

– Нет. Ты не совсем права. Не каждого покойника оплакивают в морге. Случалось совсем иное, – улыбнулся уголками рта. – Недавно, с месяц назад привезли ко мне мертвого. Красивым человеком был. Года на три старше меня. Ему бы жить да жить. Вскрыл его. Интересно стало, с чего он на тот свет поторопился? Оказалось, был в гостях. Там застолье случилось. Человек попросту задохнулся. Лишь на третий день его жена объявилась. Я ей свое соболезнование выразил. А она увидела мертвого мужа и лицом просветлела. Разулыбалась и говорит: "Наконец-то сдох кобелеще! Оставил меня в покое, потаскун! У своей шлюхи навек нажрался! Так тебе и надо, гад ползучий!" Я онемел от удивления! Она даже мертвого не способна простить и пожалеть! Как же ему живому доставалось с нею? Ох и неспроста он любовницей обзавелся. Как мужик мужика я его пожалел. Верно, одни на целом свете.

– А любовница приходила?

– Она и похоронила его. Жена ушла, сказав, что этого пса в дом не возьмет. И копейки на его похороны не даст. Вишь, как судьбы ошибаются? Какую надо было взять в жены – сожительницей оказалась.

– А вы, Петенька, почему жену не заимели? – полюбопытствовала баба.

– Работа помешала! Так и не сумел настроиться на лирический мотив! Когда вокруг покойники, о жизни не думается! – признался честно.

– На своей коллеге можно было! Среди патологоанатомов немало женщин! С такою же как сам мог судьбу связать!

– Ну и что это за жизнь? Сплошные похороны! А я грустным не всегда бываю! Люблю приключенья, природу, умных, не зацикленных людей, смешные случаи…

– А они бывали у вас?

– Конечно! Еще в самом начале моей работы, когда я к моргу не успел привыкнуть, привезла милицейская машина десятка полтора людей, замерзших на улицах. Холодной выдалась та зима, вьюжной и безжалостной. Не хватило на всех столов и сложили покойников на лавки по двое, по трое. Я не стал делать вскрытие ночью по потемкам. Решил утра дождаться. Сделал только записи в журнале, какое количество принял. Розыском, установлением личностей милиция должна заниматься. Утром ко мне пришел сотрудник горот– дела. Открываю я морг. Милиционер тот вперед меня вошел. И вдруг назад попятился. Прямо на меня. А мне из-за его спины ни черта не видно. Когда заглянул сбоку, смех взял. Двое мужиков, из

привезенных ночью, сидят за столом, где я трупы вскрываю, и бухают. Уже пол-литра водки прикончили. В морге холод. Они согреться решили.

– Как? Покойники ожили? – округлились глаза Оксанки.

– Да они и не думали помирать! Их не в морг, в вытрезвитель надо было доставить. А тут под общую гребенку попали. Чуть протрезвели– дошло, что их загодя списали, поторопились. И на милиционера матом… Мол, ты что? Глаза посеял? Живого от покойника отличить не можешь. Ну тот, когда в себя пришел, извиняться стал за ошибку. Они ему остатки из мерзавчика в стакан вылили, угостить вздумали, чтобы за их новую жизнь выпил. Предложили закуску. Я глянул, и смех разобрал. Алкаши, того не зная, все утро ели то, что я выкинул из желудка мертвой бабы. А поскольку решил проверить, не отравилась ли едой, не в ведро выбросил, а в лоток для анализов. Пьяницы все это слопали по незнанию, думая, что это мое съели. И милиционеру предлагают остатки, мол, давай с нами за компанию. Я ему успел шепнуть, чем алкаши закусывали. Тот собственной рвотой чуть не захлебнулся. А пьянчуги, узнав, в чем дело, даже не дрогнули, еще и спасибо сказали бабе, с меня стали магарыч требовать за то, что от анализов пищевых масс освободили ненароком. Никто из нас не пострадал. Никого не тошнило! Я в себя не враз пришел, а они и глазом не моргнули. Всех покойников обшарили за ночь. Все карманы вывернули. У двоих водку нашли, у других забрали деньги. К тому времени, когда мы с милиционером пришли, они уже тепленькими стали. Когда я выгонял из морга их, пьянчуги требовали, чтобы их отвезли домой из бухарни– ка. Так и не поняли или не поверили, что ночь провели не в вытрезвителе. А и покойников, рядом с какими пили, сочли за алкашей! – грустно усмехнулся врач. – А еще был случай, уже совсем недавно. Женщину привезли с места происшествия. Ее ломом по голове муж огрел. С любовником застал. Она дома без сознания всю ночь лежала. Скорая не взяла. У них нынче леченье платное. Здесь – некому услуги оплатить. Мужик исчез. Родню соседине знали. Да и женщина от мертвой мало чем отличалась. Положили ее на стол. Хотел после обеда глянуть, от чего скончалась? Когда вернулся, эта прохвостка рядом с мертвым лежит, обняла его и уговаривает повернуться к ней. Такие теперь женщины! Из них ломом прыть не выбить! Эдакая всех покойников на кладбище совратит, когда умрет.

– Вот потому, Петенька, признайтесь честно, не насмелились жениться?

– Жениться? Я бы, может, и решился. Да никто за меня не пойдет. К тому же возраст уже не тот. Ушло мое время!

Оксана смотрела на врача с сочувствием. Когда-то и его вскроет коллега на обитом железом, холодном столе. Какую причину смерти укажет? Это уже будет безразлично. Так и уйдет он из жизни необогретым, одиноким, печальным. Кто вспомнит, кто его спохватится из живых?

Баба кладет ногу на ногу. Знает, Петр Иванович никогда не затаскивал в постель сразу, сначала выговорится досыта. Видно, он тоже скучает без человеческого общенья и участия. А оно нужно каждой живой душе.

– Расскажи о себе, зазноба! Сколько мы с тобой знакомы, а я ничего о тебе не знаю, – попросил, слегка хмелея.

– Да мне и говорить не о чем. Все примитивно до банального!

– отмахнулась Оксана. Она не любила раскрывать свою душу никому. Старалась все прошлое забыть, вычеркнуть из памяти.

– А как ты стала весельем промышлять? С чего в разгул ударилась? От скуки? Иль от подружек не хотела отставать? Верно, на тряпки не хватило? А моду вашему брату всегда надо за хвост держать! – смеялся человек. И добавил тихо: – Хотя ты, как я погляжу, не такая птичка, какою хочешь представиться. Что-то сдерживает и мешает, есть внутренний стопор. А может, я напридумал?

– Все мы одинаковы. И я не лучше других! Мало чем отличаюсь…

– О-о! Женщины всегда претендуют на индивидуальность, исключительность. Это я как врач знаю! Впервые слышу, чтобы молодая особа не желала выделиться из прочих!

– Обо мне – не надо! Не стоит ворошить! Прошлое умерло, а будущего нет. День сегодняшний – короткий. О нем все известно. У вас на столе лежат те, у кого лишь тело умерло. Зато память о них живет! Добрая иль злая – неважно. Обо мне никто не вспомнит. В ночи все черным видится. Потому, не надо!

– А помнишь, как познакомились мы с тобой? На кладбище! Ты у могилы стояла! Соврала, наверное, что мать решила навестить?

– Нет! Не соврала! Там у меня взаправду мать похоронена. Она умерла, когда я в институте училась. У нее был рак желудка. Она недолго мучилась. Зато я… Да что там! Хватит о том! Все ушло! – оборвала саму себя.

– Значит, ты – москвичка? А я думал из приезжих, лимитчиков! В каком институте училась? – поинтересовался врач.

– В педагогическом. На философском. Но Сократ из меня не состоялся! После смерти матери все прахом пошло. И судьба, и учеба, – отмахнулась баба.

– Одиночество заело?

– Наоборот! Люди помешали. Их было больше, чем полагалось.

– Понятно. Дружки, подружки! Старая история…

– Их у меня не было никогда!

– Тогда кто же помешал?

– Зачем это? Давайте оставим! – устало присела на скрипучую кровать.

– Воля твоя. Я не выпытываю. Просто скажи, на каком курсе была?

– На четвертом!

– Ого! Нужна серьезная причина, чтобы решиться бросить все! Видно, опалила судьба крылышки? И кто ж виновник?

– Отец! Он привел в дом чужую женщину, даже не предупредив, не спросив моего согласия! Сразу с вещами! И это на второй день после похорон. Я глазам не поверила! Не поняла, почему, зачем она появилась у нас в квартире. А она даже не смутилась. И говорит мне: "Давай знакомиться! Я – новая жена твоего отца! Мы с ним уже пять лет знакомы. Не упрямься! Ведь жить нам придется под одной крышей! А значит, на приглядыванье времени нет." Я спросила отца: что все это значит? Он подтвердил сказанное той бабой и посоветовал не поднимать бурю в стакане. "Я люблю ее давно! И если ты станешь препятствовать, грубить или пытаться выгнать, я расстанусь с тобой. Ты уже взрослая, должна все понимать!" – сказал он мне. Я не верила ни ушам, ни глазам! А новая жена уже надела материны тапки, принялась раскладывать свои вещи, даже не стыдясь меня. Словно не она, а я пришла в эту квартиру впервые. Первый шок прошел вскоре. Я выдернула тряпки чужой бабы со всех вешалок, швырнула их за двери. Хотела и ее выкинуть из окна кухни. Вниз! Она заорала. На шум отец выскочил. Все понял. Надавал мне пощечин и велел убираться вон! Что я и сделала! На стипендию не уложилась. Да и не до учебы стало! Все опротивело! А дальше что? Когда поголодала с неделю, куда деваться? Не идти же мне на поклон к тем тварям. Выход был один. И я решилась! Теперь все кончено! – вытирала слезы, катившиеся из глаз.

– Ты после этого'не виделась с отцом?

– Нет его у меня! В тот день стала считать мертвым.

– Могилы навещают. Твой отец покуда этим не обзавелся!

– Таких на кладбище хоронить нельзя. Чтобы не сердить покойных, за оградой, как бешеных псов, оставлять надо!

– Может, случайно сталкивалась с ним где-нибудь?

– В метро однажды встретились. Нос к носу! Он хотел поговорить или спросить о чем-то. Но я прошла мимо…

– Ты номер телефона помнишь?

– Зачем он мне нужен? Лишний мусор из памяти выбрасываю.

– Мне скажи! – потребовал жестко.

– Тебе зачем? – удивилась Оксанка.

– Нужно! Убедиться хочу, что правду сказала, не придумала по ходу, не насочиняла ничего!

– Ты мне не веришь? – перехватило дыхание, глаза округлились.

– Дай телефонный номер! – грохнуло над самым ухом злое.

Оксана съежилась в комок. Назвала номер телефона. И спросила:

– Что задумал, Петя, скажи?

– Потом узнаешь! – убрал со стола бутылку вина, порывшись в тумбочке, достал банку кофе. – Похозяйничай, зазноба! По глотку надо сделать, – пытался смягчить тон.

Оксана достала плитку, поставила кофейник.

– Петя, не звоните ему!

– Кстати, как его зовут!

– У сволочей нет имен! – взялось пятнами лицо бабы.

– Скажи! Мне нужно! – взял за плечи. Притянул к себе. – Ты знаешь, от меня только на погост уходили. Их к жизни не вернуть. Так было больно, что молодые умирают. Хоть тебя… Если получится…