Текст книги "Клевые"

Автор книги: Эльмира Нетесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Нетесова Эльмира
Клевые

ГЛАВА I ВОЗВРАЩЕНИЕ

Егор лежал в небольшой, чистой комнате, уютной и отдаленной от суеты дома, и оглядевшись, вокруг, все не мог поверить, что происходящее – не призрачный сон, навеянный тоскою долгих ожиданий.

– Я дома? Неужели дожил? – хотел привстать, но нестерпимая боль свалила жестоко. И человек, скрипнув зубами, упал на подушку со стоном.

Его оставили одного, чтобы смог отдохнуть после долгой дороги, выспаться, набраться сил. Об этом он мечтал весь долгий путь. А попав домой, не мог сомкнуть глаз, хотя все существо, все тело ныло от усталости.

Он вспомнил недавнюю встречу на перроне железнодорожного вокзала. Усмехнулся вымученно. Не ожидал такого сюрприза от домашних.

Едва Егор вышел из вагона, приметил на перроне накрашенную сдобную деваху. Она яркой бабочкой выделялась из толпы приехавших и встречающих.

– Эх, жаль, что не меня она ждет, – подумал с сожалением, быстро приметив пышные формы, вызывающе выставленные наружу.

– Приехал, красавчик! Замухрышка облезлая! Я уж здесь промерзла вся, ожидая тебя! – бросилась деваха на шею Егору и, прижавшись к нему всем телом, чмокала в небритые щеки звонко, словно давно знакомого, родного человека.

– Ты кто, откуда? Спутала меня с кем-то! – сконфузился, растерялся человек, отстраняя от себя деваху.

– Дурачок! Тебя жду! С приездом!

– Платить тебе нечем! Усекла? Отвали. Других пошарь, понаваристей. Я пустой. Да и не до тебя! – торопился отделаться от бабенки. Но та вцепилась накрепко.

– Куда же ты, милый? Не спеши. Нам по пути. Тебе без меня не дышать! Я за тобой приехала! Нас ждут…

– Тебя, может, и ждут. А вот меня, похоже, забыли, – оглядел пустеющий перрон, не увидев ни мать, ни сестру, каким заранее сообщил о приезде.

– Чего вылупился? Меня за тобой послали. Чтоб встретила. Думали, порадуешься, как мужик. А ты, как кастрат, ломаешься. Иль поморозило на северах все родимое, что от меня, как от черта, отбрыкиваешься? – схватила за локоть цепко, внезапно изменив приветливый, игривый тон на ледяной. – Пошли! Чего топчешься, будто с радости в портки наложил? – дернула по-хозяйски и потянула к стоянке такси.

Познакомились они уже в машине. Нинка до колик в животе рассмешила водителя и Егора, комментируя свою дорогу на вокзал. Оба мужика смеялись до слез. Когда подъехали к дому, таксист даже плату за проезд не взял. Отказался, сказав, что такую пассажирку он готов возить даром всю жизнь. И подморгнув Егору, добавил на ухо по-мужски:

– Ну и повезло тебе, браток! С такой бабой не соскучишься, в сугробе не замерзнешь! Озорная стерва!

Нинка, подойдя к двери дома, открыла ее настежь:

– Входи, засранец! – предложила полушутя. Егор хотел ответить грубостью. Но в это время увидел мать, спешившую к нему со всех ног и забыл о Нинке.

– Сынок! Егорка мой, – дрожали усталые, усохшие плечи. Седые пряди волос выбились из-под платка.

Серафима смеялась и плакала.

– Входи, сыночек! Что же это мы на пороге стоим? – спохватилась женщина и закрыла двери, ввела в дом, позвав дрожащим голосом: – Тонька! Егорушка воротился! Скорей, встречай его!

Сестра, пропахшая всеми запахами кухни, появилась не сразу. Окинула брата взглядом. Егор заметил, как дрогнули губы, опустились руки. Приметила все сразу. Оттого слезинки брызнули из глаз. Но ничего не сказала. Чмокнула поспешно. Поторопила в дом.

Восемь лет разлуки… Покинул дом мальчишкой. Восемь лег, как восемь жизней прожил на северах. Когда-то был дружен с сестрой. Да и она в то время была совсем юной, цветущей, наивной девчушкой. А вот теперь смотрит молча, испытывающе. Ни о чем не рассказывает, не спрашивает, видно, не спешит. Егор приметил, как изменилась сестра. По молчаливым, изучающим взглядам понял, ничего не осталось от прежней девчонки.

– Раздевайся. Умойся. Проходи к столу, – предложила коротко, даже не поинтересовавшись, как добрался.

Егор нимало удивился, увидев в доме свору раскрашенных девок.

Одни сидели за столом, другие сновали по дому, суетились на кухне.

– Знакомься! Мои подруги! – предложила сестра, указав на девок и, уходя на кухню, обронила через плечо:

– Осваивайся…

Егор вполголоса разговаривал с матерью, время от времени поглядывая на подруг сестры, державшихся здесь смело, уверенно, как в собственном доме. Ни одна не спешила уходить и даже не заговаривала о том, что удивляло Егора.

Они изредка оглядывались на него. Шушукались, тихо пересмеиваясь, говорили о своем. Накрыв на стол, коротко отметили возвращение человека домой, за встречу и знакомство. И вскоре, выйдя из-за стола, растворились в других комнатах, не проявив к Егору ни малейшего интереса.

Лишь Нинка и Тоня заботились о Егоре, пододвигали еду, просили, уговаривали подкрепиться с дороги.

Старая Серафима слушала сына, замерев, не сводила глаз с его лица.

– Мам, пусть Егор отдохнет. Отпусти его выспаться. Дома он. Теперь уж наговоритесь вдоволь, времени у вас много, никто не помешает. А теперь – устал он, – напомнила сестра и, указав Егору на подготовленную для него спальню в дальнем тихом углу дома, сказала, что сама разбудит его вечером к столу.

– Ты хоть бы поговорила со мной, – предложил тихо.

– После ужина. Хорошо? – улыбнулась грустно, обнадежив и заодно извинившись за настороженную холодность.

– Странные у тебя подруги завелись. Не слишком ли их много? Что-то не припоминаю за тобой прежней тягу к дружбе с такими кралями. Их хоть сейчас на панель! Что общего с ними? Почему целой кучей толпятся здесь? Проходу от них нет нигде! Зачем их натащила?

– Хватит, Егор! О них ни слова! Вечером поговорим. Не про твою честь они здесь! Понял? И поменьше выступай! Так оно всем спокойнее будет, – одернула, осекла человека.

Егор обиделся, но промолчал. Будь он в другом состоянии, не позволил бы сестре такого тона. Но теперь сделал вид, что согласился с нею, закрыл дверь спальни наглухо, остался наедине с самим собой.

Егор долго лежал с открытыми глазами. Сон не скоро одолел его. Проснулся от скрипа двери и увидел в проеме мальчишку лет пяти-шести. Вихрастый, с озорными глазами, он разглядывал Егора, и жгучее любопытство взяло верх.

– Ты к нам насовсем или тоже в гости приехал? – спросил картавя.

– Я насовсем! А ты кто будешь? Входи, давай знакомиться! – предложил Егор, подозвав к себе конопатого мальчишку.

– Тебя как зовут? – спросил его тихо.

– Алешка!

– Чей же ты будешь?

– Мамкин!

– А кто твоя мамка?

– Тетка, как и все. А ты кто? – перебил пацан.

– Как зовут твою мамку?

– Тоня! – ответил мальчишка уверенно.

И Егор понял, что перед ним племянник. Но почему никто за все годы ни словом о нем не обмолвился? Выходит, сестра была замужем? Но и о муже не писала. Почему молчала? Может, он сын какой-нибудь подруги? Решил расспросить мальчишку подробнее.

– Ты где живешь?

– Во чудик! В своем доме! Тут!

– А где твой папка?

Пацан вздохнул тяжко, пожал плечами:

– Не знаю. Нет его у нас. Вот хочу завести себе отца, если мамка разрешит. Собаку она уже уговорилась. Купила мне щенка. Знаешь, какой сильный! Боксер! Порода такая! А вот где отца взять, пока не знаю! Может, ты им станешь? – глянул пытливо.

– Я тебе и так родной. По крови. Твой дядька. А потому отцом быть не смогу.

– А разве папка не родной по крови? – изумился мальчишка.

– Тут другое родство! А что мамка про отца говорит? – спросил Егор.

– Ругает его.

– Как звать папаню?

– Сволочь. Так его бабка зовет. А мамка – кобелем.

– Я про имя спрашиваю.

– Наверное, гад. Так его чаще всего вспоминают.

– А ты его знаешь

– Нет! Ни разу не видел, – сопнул Алешка. И только хотел спросить о чем-то, в комнату заглянула Тоня.

– Вот ты где? А ну живо в свою комнату! Кто разрешил сюда войти? – подскочила к Алешке.

– Тонь, ты что срываешься? Оставь его. Чего ж о нем не черкнула ни разу? – упрекнул сестру.

– Было б чем гордиться или чему радоваться! Чуть не сдохла от горя! Зачем тебе боли добавлять? И без того хватало. Молчала! Кто ж позором хвалится?

– Чей он? Кто отец его?

– Иди в свою комнату! – поторопила Тонька сына. И когда за ним закрылась дверь, напомнила: – После ужина поговорим. Хорошо? О том в двух словах не скажешь…

– Я его знаю? – спросил Егор хрипло.

– Теперь уж все прошло. Не стоит ворошить.

– Ты была замужем?

Тонька смутилась. Потом голову вскинула:

– Какая разница, если одна осталась? Я и сама его забыла давно. И тебе не стоит о нем спрашивать.

После ужина сестра, как и обещала, вскоре пришла к Егору. Села у окна, попросив не включать яркий свет. Зажгла тусклый ночник.

– Ну что? Поговорим? – предложила пересохшим горлом. И заговорила тихо, неуверенно, сгорбившись в кресле: – В тот день, когда нас с матерью вызвали на суд, мы не поверили, что беда стоит на пороге. Думали, ошибка случилась. И лишь в зале суда, когда увидели тебя за решеткой, поняли, что это не сон. Хотя верили, что тебя отпустят. Ведь мы ничего не знали и не верили ни одному слову свидетелей, судьи, обвинителя. Мы знали тебя другим. Даж& после процесса, когда огласили приговор, в услышанное не верилось. Мы писали жалобы. Но они оставались без ответа. Я тогда едва закончила школу. Раньше мечтала стать врачом. Но куда там! Устроилась на кондитерскую фабрику. Оклад мизерный. А тут мать слепнуть стала. Ночами ревела. Днем сдерживалась, как могла.

– Хватит меня лажать! Я во всем говно! Скажи, чей пацан? От кого родила? – повысил голос Егор, повернувшись лицом к сестре.

Та хотела обрубить, ответить грубостью, но вовремя приметила злые огни в глазах Егора и сникла.

– Полюбила, – ответила выдохнув.

– В перерыве между жалобами? Что заткнулась? Чей мальчонка?

– Он практику проходил на кондитерской. Студент. Сначала просто встречались. А потом забеременела. Врачи отказались делать первый аборт. А он уже уехал. За все годы ни одного письма. Я и адреса его не знала. И не искала его… Сам знаешь, силой не привяжешь.

– Дальше как жила?

– А что ты рычишь? Иль помогал нам выжить? Иль деньги посылал? А выжили сами, как смогли!

– Смогла, как погляжу, хреново! Что за бабье крутится в доме? Что им здесь надо? Почему не выкинешь их?

– Прошвырнешься! Понял? Не забывайся. И не тронь девок! Попробуй хоть одну шугани, пожалеешь! Я тебе не прощу!

– Ты меня не пугай! Я уж всего отбоялся! В доме этом – мы на равных. Будешь возникать, рога сверну! Целый дом потаскух! И еще слова не скажи! – возмутился Егор.

– Эти потаскухи ничуть не хуже тебя и меня!

– Ах ты, стерва! Меня с блядвом сравнила?! – хотел встать Егор с постели, но нестерпимая боль прорезала все тело, свалила с ног. Человек упал, застонав.

– Егорка, милый, зачем себя и меня терзаешь? Да угомонись ты! Выжить надо, сам увидишь, как изменилось все за эти годы! Ничего не понять, что творится. Мы без этих баб не выживем! На них устояли. Сам поймешь. И прошу, не лезь в мою жизнь. Она давно уж опостылела!

– Постой-постой, выходит, ты в бандерши заделалась? – округлились глаза Егора.

– Не бандерша! Я твоих приятелей – воров не впускаю в дом. Мои девочки ездят на вызовы к порядочным людям.

– И ты тоже этим промышляешь?

– Нет! Я вызовы не обслуживаю! У меня свои обязанности! Я

– честный предприниматель!

– Бандерша в законе! Ну и дела! Вот не думал, что вернусь с ходки и разом попаду в притон! Как это тебя угораздило скатиться вот так? Поначалу родила неизвестно от кого, потом бардак завела в доме! Да еще меня хочешь убедить, что утворила это для нашего блага! Ну и прохвостка, ну и падла!

– Полегше, Егор! – вскочила Тонька. И, направившись к двери, остановилась в полушаге от брата. – Алешку не тронь своим поганым языком. Я родила, сама и ращу…

– Иль ты запамятовала про подушку, ведь я успел сказать тебе о ней?

– А что в ней было? Те деньги инфляция за полгода съела! Одно воспоминание, что успела курсы закончить.

– С кондитерской чего ушла? Иль там кадрить не с кем стало?

– Моей зарплаты Алешке на молоко едва хватало. У меня помимо сына мать имелась. Ее кормить надо было. Да и самой есть хотелось.

– Как же ты додумалась? – кипел Егор.

– Мам! Тебя зовут к телефону! Иди! Я пока тут побуду, можно? – просунул голову в дверь Алешка. И едва женщина вышла из комнаты поспешил к Егору. – Скажи, а почему мамка отца зовет горем, жизнь – наказаньем, а меня – бедолагой? Тебя она как звать станет?

– Не иначе, как дураком! – невесело усмехнулся Егор и спросил:

– А ты своей жизнью доволен?

– Пока терплю. У меня друзья есть в садике. Их тоже отцы бросили. Живут один с мамкой, другой – с бабкой. Что делать? Взрослые бесятся, а мы плачем. Разве мы просили народить нас? Нет! Зачем же требуют теперь, чтоб мы благодарили их за свое рожденье? Может, и я не хотел бы теперь жить…

– Это почему? – удивился Егор.

– Потому что маленьким быть скучно и плохо. А пока большим станешь, много лет ждать надо.

– Ну и что? Разве мы не так росли?

– И не все! Тебя не дразнили на улице большие пацаны, а меня дразнят. Потому что не могу отлупить их… На улицу выйду поиграть, а в меня камнями швыряют. И обзывают по всякому, – всхлипнул мальчишка.

– Погоди! Вот поправлюсь, всех твоих врагов оттрамбую! – пообещал Егор и Алешка, придвинувшись поближе, сказал доверительно:

– А знаешь, мамка с бабкой часто про тебя говорили. Все жалели, плакали и ждали. Мне тоже надо далеко уехать, чтобы они и меня полюбили…

– Как же ты слышал обо мне и не узнал, что это я приехал? – полюбопытствовал Егор.

– Мне не сказали, что ты уже приехал. А чужого своим называть не хочу, – совсем по-взрослому ответил Алешка.

В комнату, скрипнув дверью, вошла Тоня.

– Сумерничаете, мужчины? А у меня к вам обоим разговор имеется.

– Хороший? – насторожился пацан.

– Валяй! – отозвался Егор.

– Прямо не знаю с чего начать, – сжалась женщина. И, махнув рукой, заговорила беспокойно: – У Лидки нашей горе случилось. С месяц назад умерла мать. В Одессе она жила. Ну, съездила, похоронила. С нею сын жил. Пока при бабке – все без мороки шло. Высылала деньги. Жила спокойно, работала…

– Работала, вкалывала! – криво усмехнулся Егор. Но, глянув на Алешку, осекся и спросил: – А тебя что точит? Ее мать месяц назад умерла, ты только теперь о ней вспомнила?

– Я о сыне ее. Антошке совсем кисло. Он в интернате живет. Ни с кем у него не клеится. В шестой класс пошел. Ему одному никак нельзя. Глаз да глаз нужен…

– Давай его к себе возьмем! В мои друзья! – загорелись глаза Алешки.

– А что у него не клеится? Такой шкет уже гонор заимел? – изумился Егор.

– Не гонор! Но со школы его грозят выкинуть. Учительница в который раз звонит, просит, чтобы забрали Антона.

– С чего бы это?

– Понимаешь, он все же, хоть и маленький, но уже одессит! А тут Москва. Его вызвали к доске на уроке географии и спросили, где находится Париж? Мол, укажи на карте! Он и указал на Одессу! Географичка предложила ему подумать. Но Антон ответил, что Парижем в Одессе называют барахолку, и он, выходит, не ошибся. Тогда она спросила его, где же, по вашему мнению, находится Франция? Антон указал опять на Одессу. Тут весь класс со смеху на уши встал. Но Антон не растерялся и ответил, что Франция, наверно, влипла в вытрезвитель. Это, мол, бабу так зовут. Ее вся мужская часть Одессы знает. Учительница очки выронила от удивленья. А весь класс до конца урока на ушах стоял. На истории, когда Антошку спросили о Гитлере, он ответил, что тот недавно устроился в сутенеры к бандерше и теперь уже не торгует луком на базаре, как раньше. Учительница спросила, что он знает о Наполеоне? Антон и тут отмочил, мол, раньше его жена каталкой по башке лупила, и он

от нее сбежал к педерастам. Теперь ходит по городу в колготках с накрашенными губами. И задницу отрастил толще вашей, – указал на учительницу. Та в обморок упала. По зоологии спросили его. Ну, тут и вовсе! Он о ночных мотыльках такое подрассказал, учительница до сих пор стыдится в класс войти, заикаться стала. Антон наслышан, что ночными бабочками зовут путанок. О них он знает много. Учительница и сотой доли не слышала. Зареклась его к доске вызывать. А на русском отчебучил… Классную руководительницу на скорой помощи увезли прямо с урока.

– Чего ты хочешь, скажи? – перебил Егор, смеясь. И предложил: – Думаешь его сюда взять, в дом?

– Если ты не против! Может, сумеем его перевоспитать, переубедить…

– Это ты о себе? Да он такое увидит…

– Здесь он ничего плохого не узнает! – посуровела Тонька.

– Пацан не помеха! Места хватает. Но и тебе о нем помнить придется, – предупредил сестру. И, отослав Алешку к бабке, попросил Тоньку задержаться. – Ты, вот что, сестричка, знай, я в твои дела лезть не стану. Живи, как хочешь. Но бардак в доме не потерплю. Пусть малая у меня пенсия, но встану, сам заработаю на хлеб!

– Да ты остынь, Егорка! Какой бардак? Живут бабы! И ни один мужик тут не ночевал. Все по вызову ездят. Платят им. И нам перепадает с того. Если б не они, не знаю, как бы мы выжили.

– Как и все! На работу могла пойти!

– Ох, братец! Погоди, на ноги встанешь, сам все увидишь. Попробуй устройся. Теперь не то, что прежде. Если и повезет, убедись, что не задарма вкалывать будешь. Я вон три раза погорела на том. Один раз в кооперативе. Обои выпускали. И что думаешь? Подошла получка. Мне вместо денег дали пять ящиков обоев. Посоветовали продать самой. А кому они нужны, ими и так весь город завален. Но люди не о ремонте квартир, о куске хлеба думают. Неделю проторчала на базаре. И все впустую. Пошла в другой кооператив. Его все хвалили. Мол, носки, какие там выпускают, из рук рвут. Поверила. Взяли в красильный цех. А через три недели кооператив прогорел. Хозяин сбежал. А мне сунули два ящика носков и весь расчет на том кончился. Я на хлебозавод. Там своих сокращают. Я

– на кондитерскую. Того не легче – стоят без сырья. Я – на часовой. Они производство сворачивают. Никто часы не покупает, люди без зарплаты сидят. Я – на почту. Там – полный комплект. Я – на пивзавод! А там без меня желающих очередь. Пошла проситься в дворники. Там сказали, что берут лишь по просьбе военкомата участников войны. Чтоб те с голоду не умерли. И тогда пошла в метро. А там лишь месяц дали поработать. Уборщицей на станции была. Возвращалась домой с получкой. Трое налетели. Избили вдребезги. Деньги отняли. Я еле доползла домой. Три месяца отвалялась в постели. Еле выжила. Пыталась даже после этого устроиться на работу. Хоть куда-нибудь. Да все бесполезно, – полились слезы от воспоминаний. – Домой прихожу, мои голодные сидят. Алешке два года было. Не понимал. Просил хлеба. Мать молчала. И вот как-то, вымотавшись, сижу в сквере на скамье. Всякие мысли одолевают. Жить неохота. Думаю, сунусь башкой под электричку. И конец! Не могу больше возвращаться к своим с пустыми руками. Но и это не выход. Как Алешка жить станет? Матери его не поднять. Старая… Сижу, а в глазах аж рябит от голода. Считай, сколько дней не жравши. А тут вдруг запах колбасы почуяла. Оглянулась. Рядом девка сидит и за обе щеки колбасу уписывает. У меня дыханье перехватило. Она заметила. Отломила кусок. Я его за пазуху, чтоб своим отнести. Она еще подвинула. Я опять спрятала. Ну, понемногу разговорились. Девка эта приехала с фирмачом продавать трикотаж. Но торговля товаром шла плохо. Зато на саму спрос был большой. За день зарабатывала столько, сколько у фирмача за полгода. Одна была у нее проблема – жилье. Тут мы и договорились. Потом она привела свою подругу. Попросила за нее. Сказала, что платить станет хорошо. Та, долго не раздумывая, достала сотенную – в валюте. И добавила, что это за месяц. Я обалдела. Конечно, сразу согласилась. А она на следующий день переехала к нам.

Тонька вытерла глаза, подсела к Егору на постель. Положила руку на плечо. И, глянув в усталые глаза человека, добавила:

– Не суди их. Они тоже не с добра на такое решились. Всех беда в угол зажала, каждую за горло взяла. Сам узнаешь, если захочешь. Не спеши выгонять. Они нам выжить помогли в лихое время. Мать тогда совсем слегла от истощенья. Алешка смеяться разучился. А как-то ночью проснулась, смотрю, мать, сидя на койке, молится, у Бога смерти просит себе. Я ее уговариваю одуматься. А она плачет. И только тут призналась, что каждое утро, как только я уходила искать работу, она брала Алешку и побиралась в пельменной. Иногда сжалившись, им давали булку, хлеб или пару пельменей. Но потом ее оттуда выгнала милиция. Повариха донесла на старую. И пошла бабка по помойкам. Таких теперь по Москве много развелось. Дерутся из-за объедков, какие выкидывают те, кто держится на плаву.

– Тонька, пощади! – не выдержал Егор. Он обхватил руками голову, плечи человека дрожали.

– Чего теперь? Это прошло. Я о том говорю, чтоб знал – не с жиру бесилась, – выдохнула женщина. И продолжила: – А через неделю еще двоих привела. С тою же платой. Вот тут-то я впервые за два года забила холодильник продуктами до отказа. Каждый день стала своих кормить мясом. Чтоб на ноги скорее встали. Алеш-

ке конфет принесла. Он их забыл и не знал, что с ними делать.

– А маманя знает, что за девки тут живут? – спросил Егор глухо.

– Поняла. Да они и не скрытничали. Сами о себе рассказали все. Да такое, что даже у нее сердце дрогнуло. Ни одну не судила. Поняла. Жалеет каждую. И привыкла к ним. Да и бабы, скажу тебе, хорошие… Заботятся о нас. Раньше все отдельно питались. Теперь вместе. Они сами продукты покупают, готовят, а за жилье – сполна. Это само собой.

– Да, хлебнули вы. Я там в зоне загибался. Но это зона – дело понятное. Слухи с воли доходили скупо. Не думал, что вам вовсе хреново, что хуже чем мне. Думал у вас ажур…

– Не писала, чтоб не терзать тебя. А и узнал бы, чем помог бы. Вот и молчала о бедах. Мать просила пощадить твою душу. Я ее понимала.

– Прости меня! Не обессудь, что не помог, сам чудом выжил. Но я по своей дури влип. Вам за что такое досталось?

– Прошло, Егорушка! Теперь мы ожили! В прошлом году достала я все пять ящиков обоев, что вместо зарплаты получила и отремонтировала весь дом вместе с девками. Сами белили, клеили, красили. Здорово получилось! Купила новый телевизор. Импортный! Пылесос и стиралку, старый холодильник – все заменила. Купила новую мебель. Своих одела и обула. Мать подлечила. Слава Богу, не пропали, хотя горя нахлебались. Даже теперь во сне вздрагиваю, а не приснился ли мне день нынешний? В ужасе подскакиваю! Нет! Есть и деньги, и продукты, дома все здоровы. На том спасибо.

– Не пыталась найти Алешкиного отца?

– Зачем мне лишняя морока? Какой от него толк? Коли он нас не искал, значит, позабыл. А навязываться зачем? Еще один голодный рот себе на шею повесить? Кому он нужен?

– Еще один голодный? А кто ж до него? Я что ли? – привстал Егор.

– А ты при чем? О тебе речи не было, – не поняла Тонька. Но человек насторожился. – Тебе, Егорка, беспокоиться не о чем. Набирайся сил, ни о чем не думай. Живи с нами. Не ищи друзей. Они, как ты понял, до хорошего не доведут. А мы свои – кровные, всегда друг друга поддержим.

– Видишь ли, Тоня, все в жизни меняется. Нынче так, а завтра? Захочешь, к примеру, вторую семью заиметь, а мужик узнает, за счет кого жила и сквозанет, если себя уважает.

– Ой! Егорка! Уморил! Да я, стоит захотеть, сегодня женой стану!

– На одну ночь?

– Что ты! Сколько предлагались! И какие хахали! С квартира

ми, машинами и дачами! Вдовцы и ни разу не женатые! Стоило на ноги встать, как мухи к меду липнут. Проходу нет. Только зачем они нужны? Где раньше были эти благодетели, когда я работу искала, сутками не жравши? Теперь, когда выпрямилась, приоделась, за собой слежу, враз приметили! Но к чему? Стирать чье-то вонючее белье? Кормить чужого борова? Угождать ему в постели? А через годы услышать упреки, как облагодетельствовал? Да на хрен они сдались? Проживу сама. Никому ничем не обязана!

– А если бабье прижмет, свое потребует? Что делать станешь?

– Не припрет! Мне о том думать некогда! Вон недавно сыскался один хмырь! Шелкопер из коммерсантов! Предложил мне содержанкой стать. Только манну небесную не сулил. А так все обещал предоставить. И в задаток золотую цепь вытащил. Объяснялся смешно, мол, я его возбуждаю. Мол, жена уже не притягивает. Состарилась. Нет в ней озорного огонька! Ишь, чего захотел плеша– тый кобель! Он один из Нинкиных клиентов, потому в рожу не дала, выперла вежливо, и все на том.

– Цепочку его оставила? – усмехнулся Егор, глянув на сестру.

– Что ты? Он ее забрал, как только про отказ услышал, мигом за цепочку ухватился. Мне смешно стало. И если б не Нинка… Она из него все выдоила вскоре! Так зачем мне замужество? Чтоб и от меня вот так же мужик убегал? Хватило одного мороза! А как послушаю своих баб, что они рассказывают о дружках, всякое желание пропадет даже видеть мужиков, дышать с ними одним воздухом!

– Ну, ладно тебе, разошлась на ночь глядя! Не забывайся, что и я к этому роду принадлежу! – _:напомнил Егор.

– Ты – другое дело! Ты – брат мне! А значит, самый лучший, самый умный и добрый! – чмокнула в щеку и добавила: – Вот только почему еще и самый несчастный?

– Есть еще невезучие! Те, кто в зоне навсегда остались. Они не выйдут. Даже мертвыми – в зэках канают. А я на воле! Живой! – скрипнул зубами, привстал в постели.

– Можно? – вошла в комнату Лидия и выпалила сразу: – Люди добрые, помогите! Можно мой Антошка тут жить станет? Вон как его избили в интернате! Зверье – не дети! Позвольте ему здесь жить! Платить буду, как и за себя! – заплакала баба.

– Ну что, Егор? Как скажешь? – увидели оба вошедшего мальчишку. Губы рассечены, вспухли. Под глазами черные синяки. А на лице улыбка.

– Мам! Я ничего плохого не сказал, клянусь Одессой! Я только одну слегка за задницу ущипнул и пригласил к себе на ночь. Она оказалась новой воспитательницей…

– Она отказалась? – спросил Егор, давя смех в кулаке.

– Сначала спросила, зачем приглашаю. Я и ответил, что о та

ком в Одессе знают малолетки. А в ее возрасте давно пора уж испытать и помнить. Она меня хотела схватить за ухо. А я ей сказал, что пусть потрудится пошарить ниже.

– Да, Антон! Выходит, не оценила! Ну а почему тебя лупила не она? Кто выгнал? Воспитательница? – спросил Егор.

– Она так завизжала, что я чуть не оглох. Велела пацанам выкинуть взашей. Но я не ушел, покуда не сказал все, что думал о воспитательнице.

– Что ты ей сказал?

– На нашем пляже к ней не только ни один хахаль, даже Цезарь не подошел бы! Ему девятый десяток, и он уже лет пять не клеится к кралям!

– Антон! Зачем тебе понадобилась старая воспитательница? – опомнилась Лидка.

– Остальные не пришлись по вкусу! Худые и заморенные! Подхалимки и зубрилки! От таких мужики в первую ночь в притоны линяют!

Егор удивленно разглядывал не по годам смышленого подростка.

– Оставайся! – согласился тут же. И, подозвав к себе, предупредил: – Смотри, в доме ни к кому не приставать! Договорились?

Антон согласно кивнул и исчез из комнаты.

– Так тебе и не дали отдохнуть с дороги? А я думала, спишь спокойно, – заглянула в двери мать, вошла, шаркая тапками, присела напротив сына. – Расскажи, что с тобою случилось? Кто окалечил в зоне? Как добрался домой? – заглянула в глаза сына.

– Шахта окалечила. Обвал случился. В штреке меня накрыло. Крыша оказалась слабой или опоры подгнили, поди теперь разберись! Отвалялся в больничке, покуда по костям собрали и сшили заново. Освидетельствовала меня медицинская комиссия, признала нетрудоспособным. Дали вторую группу инвалидности и списали досрочно. А так бы еще два года в зоне канал, – подытожил Егор.

– И долго тебя искали под обвалом? – округлились глаза сестры.

– На третий день достали. Последним из живых. Седьмым по счету. Два десятка насмерть завалило. Вытащили мертвыми. Нас – в больничку. На волю двоих отпустили. Меня и еще одного кента. Тот тоже на своих катушках торчать разучился. Остальных – по новой в забой погнали. А добрался, как обычно, – поездом, с сопровождающим. Я к концу пути уже на свои колеса вставать стал. Сам по нужде ходил. Второй завидовал, он всю дорогу ползал, держась за стенки вагона. Ни руки, ни ноги его не слушались. И без родни. Куда возвращаться, к кому? Я вон насколько моложе его, а и то была мысль, коль не смогу на ходули сам встать, брошусь под колеса поезда, – признался Егор, забывшись, и почувствовал, как вздрогнули мать и сестра. Увидел, как брызнули слезы из глаз у обоих.

– Отлежись, глядишь, наладится все…

– Где переломы были? – спросила сестра.

– Трещина в позвоночнике, ноги и руки, одно ребро, травма черепа. Везде врачи поковырялись. Ходить учился заново. Страшно было.

– Отдохни, а там на рентген свозим, обследуют наши врачи. Дома ты быстрее на поправку пойдешь! – успокоила Тоня. – Скажи, а почему тебя на Сахалин отправили? Ведь первая судимость. Не имели права! К тому ж отбывать срок должен был по месту судимости. Или в тюрьме что-то натворил? – спросила сестра.

– Мне по приговору дали строгий режим – за групповое. А в группе все, кроме меня, имели по две – три судимости. И добавки за побеги. Вот и замели меня вместе с ними заодно, чтоб не сбежали из зоны на волю. Да так законопатили, аж в Синегорск. Оттуда никто не мог слинять живьем. Место гиблое – сопки вокруг. Собачий колотун. И что ни день – пурга или дождь такой, как из ведра. Городишко тот в котловине. Как на дне большой ямы. Вечная мерзлота. Даже летом не оттаивает. Попробуй средь лета сесть на землю! Через час из всех дыр чох и насморк душить станут. От комарья дышать нечем. В самом городе – ни глотка воздуха. Вонища от шахты, от котельных, от реки, в какую весь город нужду справляет. Речонка эта меж сопок вьется. И зовут ее Тан-Зан. Она же автомобильной дорогой служит. По ней грузовики ковыляют, с булыжника на булыжник. Уголь развозят в пригородные поселки людям. За день – один рейс. Хоть до поселка шесть-семь километров. После двух рейсов – в ремонт. Весь город грязный, люди серые, небо прокопченое. Ни куста зелени, ни куска синего неба за все годы так и не увидел. А на шахте того не легче. Оборудование старое, еще от японцев осталось. Сколько лет прошло, а не заменили ни хрена. И кормили хуже чем собак – сушеной картошкой да кирзухой – перловкой. Иногда, по праздникам, давали соленую горбушу. Это рыба такая. Ту, какую мы ели, если кусок на котел положить, суп солить уже не стоит. А хлеб? В нем чего только не было! – крутнул головой Егор, вспомнив зону.

– Нам, сынок не легче твоего пришлось. Уж и не верилось, что доживем и свидимся с тобой, – горько вздохнула мать и дрожащей рукой укрыла плечо сына. – Не простынь, Егорушка, береги себя. Нас единственное спасло – большой дом, что от отца достался. Взяли квартиранток. За счет их кормимся. Иначе давно бы Богу души отдали. Разве думали, что до такого доживем? Хорошо, что ваш отец этого не видел. Он от горя с ума бы сошел! Кругом ложь, воровство, спекуляция, похабщина! Цены не по дням – по часам растут. Ни образование, ни воспитание, ни способности не ценятся.