Текст книги "Рукопись Бэрсара. Сборник (СИ)"
Автор книги: Елизавета Манова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 49 страниц)
Рават предложил позаниматься, я грубо буркнул, что болит голова.
– С дождя, – сказал Дибар. – Бывает.
Они сидели на нарах и глядели, как я мечусь, и за это я ненавидел их.
– Тоже затылок ломит, – сказал вдруг Охотник. – Пройдусь, пожалуй. Не хотите со мной, Учитель?
Я не хотел, но пошел. Колючей сыростью встречал нас лес, дождь перестал, но воздухе висела мокрая мгла, и сразу же меня прохватило ознобом.
– Озябли? – спросил Охотник?
– Сыро.
Он взял меня под руку и повел к одной из пустых землянок. Там было еще холодней. Ссутулившись, я смотрел, как он бьет по огниву кресалом, пытаясь поджечь отсыревший трут. Тот стал тлеть. Охотник раздул огонек, нашарил на полке светильник, и красные блики легли на его лицо. Впервые он показался мне очень усталым. Мы молча стояли, разглядывая друг друга, вопросы душили меня, но эту игру начал он, и первый ход был его.
И он сказал, наконец:
– Я все ждал, когда вы начнете задавать вопросы.
– Вы бы все равно не ответили.
– Теперь отвечу.
– Хорошо. Кто вы, Охотник?
– Мое имя – Баруф Имк.
Я нашарил позади нары и сел. Так вот оно что.
– Я думал… у Имка никого!
– Быстро соображаете. Я его племянник. – Посмотрел на меня и улыбнулся. – Значит, я вас не удивил?
– Не очень. Вас выдают привычки – от умывания до поведения за столом.
– А вы наблюдательны!
– Я – экспериментатор, Имк. Рассказывайте!
Он опять улыбнулся – снисходительно и устало.
– Все очень просто, профессор. Вы завещали свое имущество дяде…
– Жалкие крохи!
– Для вас. Ему хватило не только на безбедную жизнь, но и на то, чтобы выучить меня. Так что я ваш должник.
– Оставьте! Что мне, Глару было наследство оставлять? Как вы сюда попали?
– Это долгая история, профессор.
– Я не спешу.
Я знал, что веду себя глупо. Не так бы мне с ним говорить – с единственным своим человеком в неведомом мире, где все так бессмысленно и глупо, и только он… Но ярость душила меня, я его почти ненавидел за эти пропащие недели, за все проглоченные унижения, за то, что, все обо мне зная, он только сейчас приоткрылся мне. И пусть у него есть на то причины – я даже догадываюсь, какие – плевать! Я все равно не прощу!
– Начало заурядное. Кончил Политехнический, несколько лет работал инженером на алюминиевом заводе в Сэдгаре. А потом… Обычная история: оборудование изношенное, эксплуатируется безобразно. Была авария, погибло пять человек. Рабочие потребовали принять меры, администрация, конечно, отказалась. Я тоже участвовал в забастовке. А дальше, как всегда: дирекция вызвала войска, с рабочими разделались, а я навсегда потерял работу. Собственно, это все решило. Мне оставалось только найти людей, которые борются с режимом Глара…
– Я не нашел.
– Конечно. Вы были слишком на виду. Ни одна группа не решилась с вами связаться. Для нас конспирация – это жизнь.
– И помогало?
– До поры. Пока к нам не втерся провокатор. Часть организации спасти все – таки удалось, но пришлось помотаться. Как – то обстоятельства привели нас в Квайр, и я рискнул повидаться с дядей. Знал, что он очень болен, и боялся, что другого раза не будет.
– А он знал, чем вы занимаетесь?
– Конечно. Я его достаточно уважал. – Помолчал и сказал задумчиво: – Удивил он меня тогда. Молчун – а тут его вдруг прорвало. Тогда он и рассказал мне правду о вашем исчезновении. Я ведь знал только официальную версию: взрыв в лаборатории. А потом достал из тайника старую папку. Знаете, что там было?
– Откуда?
– Могли бы и догадаться. Чертежи и основные расчеты вашей машины.
– Я все уничтожил!
– Конечно. А он заблаговременно снял копии.
– Зачем?
– А вы не догадываетесь? Ну, правильно, какой – то техник…
– Идите к черту! – сказал я злобно. – Это уже наше дело – мое и его. А оправдываться перед вами…
– В чем? – спросил он невинно.
– Имк – это мое второе «я», мы двадцать лет проработали вместе. Понимаете? Двадцать лет!
– Да, – сказал он задумчиво, – двадцать лет. И это были главные годы его жизни. Все, что вы сделали, принадлежало и ему, и в каждом вашем открытии была и его доля.
– Это знали все!
– Нет, конечно, но это неважно. Просто мне было обидно, что эта преданность и любовь… Короче, на этот раз вы не сказали дяде, что это за работа, и он понял, как вы поступите с записями. Вот он и решил спасти открытие… для человечества.
– И отдал вам?
– Вы бы предпочли Глара?
– Да нет, пожалуй. И вы смогли разобраться?
– Не я, – ответил он очень спокойно. – Один из наших. Бывший физик. Кстати, он так и не поверил, что это осуществимо.
– А вы?
– А я – дилетант, у меня не было альтернативы. Поймите, профессор, с нами почти покончили. Движение разгромлено, уцелевшие группы бессильны. В стране террор. Хватают по тени подозрения – целыми семьями. Ни суда, ни следствия – люди просто исчезают. Все запрещено, университеты под контролем. Начато производство новой сверхбомбы, – это не считая того, что уже есть в арсеналах. На Ольрике уже война, и она подползает к Олгону…
– Значит, еще хуже, чем было?
– А вы чего ожидали? Идут разговоры, что Глар при смерти, уже называют имя преемника: Сават Лабр, министр полиции.
Я поежился.
– Ваша машина дала нам последнюю возможность.
– А именно?
– Перенести борьбу в прошлое, – сказал он спокойно. – К сожалению, мы не знали радиус действия вашей машины. – Усовершенствовать ее? – он усмехнулся. – Среди нас не было ученых вашего класса. Нас хватило только на копию, да и та развалилась после перехода.
– А Имк?
– Дядя умер через два месяца после… прощания. Ему было 68 лет.
Умер. Имк умер? Да, я знаю, что все мы смертны. Да, я знаю, что он прожил целую жизнь и состарился… все равно. Все равно он умер вчера… нет, сейчас.
Я благодарен Охотнику за то, что он отвернулся. Не надо смотреть на меня. Сейчас я справлюсь с собой. Сейчас…
– Среди нас был историк, – сказал Охотник, – он немного подготовил меня. И машину мы строили в Дове – на территории нынешнего Бассота. После перехода я оказался в лесах. Только через неделю выбился к людям. Сами понимаете, после этого мой вид никого не удивлял. Местного наречия, конечно, не знал, но в Бассоте гостям вопросов не задают. Накормили и показали, куда идти. Когда добрался до Каса – это столица Бассота – уже мог кое – как объяснятся и имел представление об образе жизни. Знаете, профессор, это было самое слабое место в нашем плане, но Гаэф – наш историк – не ошибся. Бассота – презанятная страна. В Касе верят чужеземцам на слово и не придираются к неточностям, но за это надо платить. Этакий налог на вранье, который обогащает местного правителя. Я там прожил год, прежде чем отправился в Квайр…
– Это все очень мило, может, вы мне все – таки скажете, какой сейчас год?
Нет, я его не разозлил. Пожал плечами и ответил спокойно:
– Извините. Я думал, вы уже разобрались. 164 год до начала нового летоисчисления или 520 год по квайрскому счету. Вы махнули назад на 370 лет. – Помолчал и продолжил невозмутимо: – Вы сами понимаете, все зависело от того, куда я попаду. Гаэф выделил пять перспективных переходов, когда можно было повернуть историю Квайра. Я попал почти точно – в третий. Время окончательного формирования Кеватской империи, которой предстоит стать Олгоном.
– И что же вы намерены делать?
– Предотвратить ее образование.
– Всего – то? Извините, Имк, по – моему у вас мания величия!
– Не замечал, – ответил он равнодушно.
– Я бы орбиту планеты изменил. Ненамного труднее – зато наверняка!
– Не спешите с выводами, Бэрсар. Вы слишком мало знаете.
– Тогда поделитесь информацией.
– Какой? – он глядел мне прямо в глаза, и глаза его были как темные камни – непроницаемая гладкая твердь. Это была ловушка, и я чуть в нее не влетел. Пара запальчивых фраз и я узнаю так много, что о выборе уже не придется мечтать.
– Об эпохе, конечно. Пока меня это интересует.
Он улыбнулся. Чуть – чуть.
– Год я назвал: 520 лет со дня принятия Квайром истинной веры или 1009 в кеватском летоисчислении. Лет через тридцать – Кеват, захватив Квайр и Лагар, станет зародышем Олгона.
– А пока?
– А пока Кеват самое большое из местных государств. Примерно от нынешнего Саура до Лгайа – это лучшие земли в Среднем Олгоне. Квайр и Лагар – мелкие царства, Квайр – побольше и побогаче, зато Лагар лежит у моря и имеет два отличных порта – Лагар и Сул.
И боль, как подлый удар в спину: последний мой отпуск мы с Миз провели в Суле.
Собрались на модный курорт в Лаор, но Миз взбунтовалась: ей надоели курорты, ей надоели люди, ей хочется тишины, – и мы оказались в Суле, в загадочном городке, как будто забытом в прошлом.
У Миз там была тетка. Сухонькая старушонка, похожая на мышь, но в хитром ее лице таилось семейное сходство, и я вдруг ясно увидел ту же мышиную хитрость на ясном личике Миз.
Мгновенное ощущение, оно ушло и забылось, но я вспомнил о нем через год. После первого ареста, когда я звонил Миз. Она даже не ответила: услыхала мой голос и бросила трубку, и я увидел, словно стоял рядом – озабоченную мышиную хитрость на еще любимом лице.
Взгляд Охотника – и я ответил сквозь зубы:
– Я бывал в Суле.
– Пока Сул – просто рыбацкая деревушка. Его расцвет впереди – когда кеватцы через 26 лет дотла сожгут Лагар.
– А вам не скучно, Имк? Все знать наперед…
– Не скучно, а тошно. Для вас это только слова: Квайр, Лагар, Кас. А я жил в этих городах, там у меня остались друзья и просто люди, которых я знаю. Если у меня ничего не выйдет, эти города сожгут. Этих людей убьют, а их дети станут рабами. Через сорок лет начнется Великий Голод, который наполовину опустошит страну. А еще через сто лет во всей стране не останется и тысячи грамотных. Должен вам сказать, что сейчас в Квайре грамотны почти все горожане. Есть даже зародыш университета.
– Почти рай?
– Отнюдь. Все прелести средневековья плюс суровый климат и скудные почвы. Но Квайр никогда не знал рабства. Здесь процветают ремесла и соблюдаются законы. Не так уж мало, если сравнить с тем, что нас ждет. Мне не нужно такое будущее, Бэрсар!
– А если вы сделаете еще хуже?
– Все может быть, – спокойно ответил он, – но я думаю, что хуже не будет. Хуже просто не может быть. Если не родится Олгон…
– У вас есть и такая модель: Ольрик. Вы там не бывали, а я бывал. И в Балге, и в Саккаре, и в Коггеу. Ничем не лучше, можете мне поверить. Та же военная история и тот же полицейский террор. А вдобавок коррупция, преступность и пограничные конфликты.
– Но вы забываете: это тоже идет из Олгона. Гонку вооружений навязываем мы. И это наши тайные службы меняют правительства и убирают неугодных. Кстати, не только в Ольрике, но и в Тиороне.
– Не собираюсь спорить о том, что плохо знаю. «Если бы» – это не по моей части. Я признаю только «если – то».
– Хорошо. Я считаю, что если не возникнет Олгон – это противоестественное образование, раковая опухоль, сожравшая целый континент, то у человечества будет больше шансов выжить.
– Тут у вас по крайней мере два прокола. Первый: слово «противоестественный» подразумевает, что есть некий естественный ход развития. Чем вы можете это обосновать? Какие у вас есть критерии, чтобы определить, что естественно, а что нет?
– Опыт, – ответил он спокойно. – Только опыт.
– Но тогда вылезет второй вопрос: можно ли изменить историю? Мы с вами существуем, мы родились в Олгоне, который тоже существует, значит, все это произошло…
– Погодите, – сказал Охотник, – не завлекайте меня в дебри. Историю можно изменить. Хотите докажу?
– Попробуйте.
– Что вы скажите о Равате?
– Почти ничего.
– А знаете, кем бы он стал, не вмешивайся в его судьбу?
– Кем?
– Имя святого Баада вам ничего не говорит?
Это был хороший удар, у меня мороз прошел по коже. Таких имен немного даже в нерадостной истории Олгона. Фанатик, изувер, основатель Общества Ока Господня, которое, до начала прошлого века огнем и кровью защищало веру. Рават?
– Я сам его отыскал, Бэрсар! Разбудил в нем тягу к знанию. Направил его честолюбие – а он дьявольски честолюбив! – на благородную цель. Святого Баада уже не будет!
– Будет кто – то другой, – сказал я устало. – Но в чем вы меня не убедили. Не «Око Господне», так иной какой – нибудь «Меч Господень». Мне не нравятся ваши построения, Имк, раз они не поддаются проверке. Я не могу обходиться верой, особенно, если речь о людях. Впрочем, мое мнение, кажется, вас не очень интересует? Я все – таки попался и пора выбирать. Или – или, я правильно понял?
Веселое недоумение мелькнуло в его глазах – мгновенный проблеск – тогда я его не понял.
– К сожалению. Вы ведь не из тех, кто остается посредине. Разве не так?
Я мрачно пожал плечами: так, конечно. И мрачно спросил:
– У меня будет время подумать?
– Сколько угодно.
– Тогда пошли из этого холодильника.
Дожди, дожди. Лес напитался водой, как губка, в землянке промозглый холод. Только и остается валяться на нарах, напрасно листая Дэнса. Дэнс подтверждает Имка, и я ловлю себя на том, что ему не верю. Даже если он прав, мне этого мало. Правда и правота… Приходится быть честным, если выбираешь между жизнью и смертью. Если бы не проклятый выбор, я бы уже согласился с Имком.
На третий день я проснулся и увидел, что он стоит рядом.
– Не хотите прогуляться, Учитель?
– Уже?
Он промолчал.
После завтрака мы надели тяжелые сумки и отправились в путь.
Сыростью и ледяной капелью встретил нас лес. Ветки наперебой избавлялись от груза, – струйка за струйкой – сначала я ежился, а потом стало все равно.
Имк шел легко и как будто не очень быстро, но я еле за ним поспевал. Стоило попросить, чтобы он сбавил темп, но я знал, что не попрошу. Глупая гордость? Может быть. А может быть, просто расчет: чем бы это ни кончилось, я должен быть с ним на равных. Только так – и больше никак.
Он сам сбавил шаг. Посмотрел на меня, улыбнулся:
– Устали?
Я упрямо мотнул головой.
– А вы неплохо держитесь, Тилам.
Теперь уже я посмотрел на него и ответил с запинкой:
– Спасибо… Баруф.
Сквозь воду и грязь по безобразно мокрому лесу, и не видно конца…
– Баруф, а война… Квайр и Лагар, так?
– Да. Образец кеватской политики. Нас стравили, как боевых псов.
– Вот так просто?
– Совсем непросто. Квайр – своеобразная страна. Один местный философ сравнил его с домом, построенный на дюне. Неглупое сравнение. Территория где – то от Тобара до Гарота вдоль и от Уазт до Сэдгара поперек. Этих городов пока нет, но размеры, думаю, ясны.
– Небогато.
– Вот именно. Больше половины страны покрыто лесами. Переписей, сами понимаете, не делали, но на глаз в Квайре примерно полмиллиона. Зря улыбаетесь… Тилам. Площадь Бассота вчетверо больше, а там и трехсот тысяч не наберется. Хлебом Квайр себя не обеспечивает, сырьем тоже. Квайрские сукна славятся от Балга до Гогтона. Квайрская парча и биссалский шелк идут на вес золота. Но квайрские ремесленники работают на привозном сырье, как это стало нашим несчастьем. В Кевате кончилась полувековая смута, на престол возвели малолетнего императора, а регентом стал его дядя – Тибайен. Начал он лихо: с государственной монополии на торговлю с Квайром. Шерсть и зерно – вы понимаете, что это значит? Кеват ухватил нас за глотку и еще тогда задушил бы, если бы у Квайра не было союзных и торговых договоров с Лагаром и Тарданом.
Немного не по Дэнсу, но…
– Пять лет понадобилось Тибайену, чтобы рассорить нас Тарданом. А потом ему пришлось подождать еще пару лет – до Голода. Понимаете, Тилам, Квайр ведь живет без запасов. У нас и в хорошие годы крестьяне до жатвы перебивались на траве. А тут два неурожайных года подряд. Я этого не застал, но, говорят, целые деревни вымирали. Особенно на западе, где леса сведены. Там и начались голодные бунты. А потом и захлестнуло и Средний Квайр.
Выход, конечно был. Лагар помог бы купить зерно за морем. Но у нас ведь монархия! Покойным Господином Квайра – как и нынешним, впрочем – вертели, как хотели. Тибайен не упустил случая. Скупил всех, кто продавался, а остальных – их было немного! – попросту уничтожил. Результат: Квайр разорвал союзный договор с Лагаром и заключил новый – вассальный – с Кеватом.
– Веселая история!
– Еще бы! Теперь на наших товарах наживается Кеват. Покупает по смехотворным ценам и продает втридорога. За 13 лет производство сократилось вдвое. Ремесленники бросают мастерские и бегут из страны. Страна гибнет, Тилам!
– И местные тоже так считают?
Баруф весело усмехнулся.
– Смотри кто. Локих и его двор живут на содержании у Кевата. Тибайен не жалеет денег – ведь стоит намекнуть на возврат долга – и они шелковые!
– А война?
– В Лагаре тоже невесело. Распались старые торговые связи, а тут еще лет десять, как идет необъявленная война с Тарданом. Мы в свое время пытались что – то связать… без толку, как видите. Может, это и лучше…
– Почему?
Баруф не ответил. Он словно вдруг позабыл обо мне, сдвинул створки, защелкнул дверцу – и в лице ничего не прочтешь.
Длился и длился мокрый день. Мокрые насквозь брели мы по мокрому лесу, а когда стемнело, заползли под нависшие ветки мокрого старого лара. Это был не лучший ночлег в моей жизни – даже в карцере бывало уютней.
Перед утром стало еще холодней. Нехотя пожевали раскисшее, когда – то сушеное мясо, и едва засерело, продолжили путь. Тот же промокший лес качался вокруг, и тяжелое злое бессилие одолевало меня. Еле тащился, с отвращением чувствуя, как я грязен, безнадежно мечтал о горячей ванне и сварливо завидовал Баруфу. Цивилизованный человек, десять лет в этом гнусном мире – и так невыносимо спокоен!
А потом деревья вдруг расступились, и мы уткнулись в ограду.
– Прибыли, – сказал Баруф. – Договоримся сразу: вы мой соотечественник из Балга. Скажем, друг детства. Имя… ладно, оно достаточно необычно. Меня здесь зовут Огилар Калат. Запомнили?
Я кивнул.
– Кстати. О Балге эти люди знают все – таки больше вас. Так что поосторожней.
Дом был низкий, бревенчатый, почерневший от непогоды. Дверь открыла хозяйка – невысокая, плотная женщина с круглым, уютным лицом. Глянула и всплеснула руками:
– Владыка Небесный, Огил! Сам пожаловал! А я – то думаю: кого в такую погоду занесло!
– Здравствуй, Зиран, – сказал Баруф. – Чужих нет?
И смех у нее был круглый, уютный.
– А ни чужих, ни своих. Одна я.
А потом вымытые, в сухой одежде мы сидели в сухом тепле избушки, и Зиран мелькала вокруг. Все она успевала: делала мимоходом домашнюю работу, подкладывала и подсовывала нам еду и при том болтала без умолку.
– Тебя – то, Огил, ровно и лес не берет! Вон Баф давеча забегал, так его уже в дугу свело, а ты не стареешь! Что – то я дружка твоего ране не видела?
– А он тут недавно. Из моих краев. Вместе росли.
– Ну, вот и тебе радость! Свой на чужбине – сладко, чай, свидеться? Звать – то вас как, добрый человек? Иль по – нашему не разумеете?
– Понимаю. Тилам меня зовут.
Улыбнулась спокойно ласково и опять к Баруфу:
– Мы – то с Суил давеча тебя поминали. Как зарядили дожди, она и говорит: «Каково, мать, нынче в лесу дяде Огилу?»
– А где она?
– А в город поехала. Табалу срок за аренду платить, мы кой – чего и подсобрали. Нынче в городе – то, сказывают, съестное в цене. Я и то думала, она воротилась.
– А ребята?
– На росчисти. Время – то какое? Возраст им не подошел, а все пусть от глазу подальше.
– Сколько ж это Карту?
– Да на святого Афата девятнадцатый пошел!
А я глядел на Баруфа во все глаза. Мягким и домашним было его лицо, и в глазах простой человеческий интерес.
– А что хозяйство?
– Какое хозяйство! Все налоги съели! Одну коровенку оставили и ту в лесу держу – пусть лучше зверь заест…
Она вдруг вся вскинулась, слушая.
– Никак, Суил? Ну, слава те, господи!
Метнулась к двери, заговорила с кем – то в сенях, и вдруг веселый мокрый клубок влетел и с воплем повис у Баруфа на шее.
– Дядь Огил! Ой, дядь Огил!
– Суил! Ладно, ладно! Слезай с меня, дай на тебя гляну!
Клубок отцепился и оказался девушкой с блестящими светлыми глазами и румяным лицом.
– А что ты мне принес?
– А что я мог принести?
– Колечко!
– Помилуй бог, разве в лесу кольца растут?
– А ты глянь в кармане!
– А ну, Зиран, дай – ка мой тапас, может, и правда с ветки упало?
– И не надоест вам всякий раз? Да и тебе, Суил, не те года гостинцы клянчить!
Девушка засмеялась и принялась отстегивать мокрый плащ.
– Ох и льет! Меня в деревне оставляли, а я чуяла! «Мать, – говорю, – забоится».
– Расторговалась?
– Ой, еле – еле! Сперва – то все совестилась, а потом слышу, почем продают, ну, думаю, а я чем хуже? А народу на рынке по пальцам перечесть! Спасибо, биэла одна подошла, покрутила носом, да и взяла все по моей цене. Уж пошли ей бог здорового любовника!
– Суил! – прикрикнула мать. – Человека б постыдилась!
Только тут она меня разглядела и улыбнулась простодушно:
– Ой, уж простите, что не приветила! С темноты да на свет…
– Ничего, я не в обиде…
Быстрые ее глаза мигом рассмотрели и вопросительно обратились к Баруфу.
– Тилам – мой друг. Вместе росли. В Квайре он недавно.
– Садись, егоза, – ворчливо сказала Зиран. – С утра, чай, не ела?
Легко, как осенний лист, Суил опустилась на лавку и принялась за еду, не умолкая ни на миг.
– А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на старую Гинар сказали, он и пошел, в ноги сунулся.
– А она?
– А она за палку! «Сроду, – говорит, – своим не вредила! Не уйдешь, – говорит, – на самого порчу наведу!»
– Что правда, то правда. На Малских выселках она раз всех кур сглазила, полгода не неслись, а нам от нее одно добро.
– А у старой Иморы сына убили, который день голосит. Сноха – то ее тяжелая, говорят, на святого Ларета рожать.
– Ой, горе – то!
– А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас звать хотели, да Гинар не велела. «Худой, – говорит, – знак, чтоб вдова провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.
– Тьфу ты, господи! Нашел вину! Живой бы воротился, а мне…
– Многих забрали? – спросил Баруф.
– Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.
– А ты замуж не надумала?
Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:
– Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время – то, вишь, какое? Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.
Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:
– Дядь Огил, а ты у нас поживешь?
– Я – то поживу, а тебе надо опять в город.
– Когда?
– Завтра.
– Одной, что ли?
– С Тиламом.
Я повернулся к Баруфу, встретил насмешливый взгляд и молча отвел глаза. Суил заметила, как мы переглянулись – этот чертенок все замечает! – и деловито зевнула.
– Ой, и притомилась я что – то. Вещий сон тебе, дядь Огил. И вам, добрый человек.
Зиран проводила ее взглядом и мигом убрала все со стола.
– Небось, и вы умаялись, путь – то неблизкий. Я тебе, Огил, наверху постелю. Льет – то льет, а неровен час, кто завалится.
Ушла – и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он ждет, что я заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил – надеюсь, спокойно:
– А если я не пойду?
– Суил отправится одна. А на дорогах опасно.
– Вам, конечно, больше некого послать?
– Представьте себе, – сказал он уже без улыбки. – Взяли одного из связных… Он многих знает… Если сломали…
– А Суил?
– О ней он не знал.
Мы ночевали на чердаке в блаженном тепле меховых одеял, и утром Баруф едва растолкал меня. Молча разбудил, молча оделись и молча спустились вниз.
Суил уже ждала за столом. Я подумал, что на нее приятно смотреть.
У каждой эпохи свой эталон красоты. Я считал красивыми бледных, угловатых женщин Олгона, и Суил не казалась мне ни хорошенькой, ни миловидной. Не подходило это к ее крепкому телу и румяному, дышащему здоровьем лицу. Милая, славная я…
– Садитесь, садитесь, – заторопила Зиран. – Путь неблизкий, дорога – хуже некуда.
Баруф кивнул и сказал осторожно:
– Ты бы побрился, Тилам.
– Пожалуй, – согласился я, усмехнувшись. Ох, не скоро мы перейдем на «ты»! И еще я подумал, что мне не хочется покидать этот дом. Жалкий домишко, убогий, но как в нем тепло…
Но все хорошее скоро кончается, и мы уже месим грязь на тропинке, срезающей петли лесной дороги. Суил с Баруфом идут впереди, он что – то тихо ей говорит, она помалкивает и кивает. А я за ними: сутулюсь, ежусь, кутаюсь в отсыревший плащ, и на душе черт знает что. И раздражение, и страх, и щекотливое любопытство.
– Тилам! – Баруф остановился, поджидая, – осторожней, ладно? Не горячись. Если сможешь, вообще ни с кем не заговаривай.
Суил верно поняла мой взгляд и быстренько за меня вступилась:
– Ой, дядь Огил, зря! Говор – то у них не вовсе чистый, малость на кеватский смахивает, да в городе оно не худо. Только вы, дядь Тилам, больше на «ры» напирайте. Мы – то «ры» скоро говорим, а у кеватцев оно шариком катается.
– Если «дядя», тогда «ты».
– Ладно, будь по – вашему. Только тогда уж дядя Тилар, оно привычней.
Огромный овраг лег на пути, и Баруф остановился. Стоял и глядел, как, цепляясь за ветки, мы спускаемся вниз, а когда он исчез за кустами, я чуть не вернулся к нему. Мгновенный холодный страх: вот теперь я один, по – настоящему один в этом мире. И мгновенное облегчение: наконец – то я один, по – настоящему один… сам по себе.
Перебрались через овраг, пошли по дороге, а потом лес расступился и зажелтели поля.
– Не ко времени дождь, – сказала Суил. – Полягут хлеба, наголодаемся.
– А ты давно Огила знаешь?
– Да годков шесть, то ли семь, еще как отец был жив. Кабы не он, нам с матерью да ребятами только по миру идти.
Вздохнула и замолчала, и мы перетаскивали на ногах грязевые пласты, пока нас не обогнал чуть ползущий обоз. Три тяжело нагруженных повозки прошлепали мимо, а четвертая остановилась.
– Не в город? – спросил небритый возница.
– В город, добрый человек, в город!
– Ну так лезьте, пока сборщик не приметил.
– Господь вас спаси! – сказала Суил и вспорхнула на скамеечку рядом. Я кое – как устроился позади.
– Отколь едете?
– С Тобарских пустошей. Сено войску везем. Все выгребли, еще сам и вези. Тьфу! – возница сплюнул в сердцах и вытянул без нужды хворостиною лошадь. Та только кожей дернула, но не ускорила шаг.
– А вы откуда?
– С Малка, – быстро сказала Суил.
– Далеконько. Это же какая беда вас гонит?
– Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали, а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.
– Да, девка, хлебнешь лиха!
– Что делать, мил человек, беда беду ищет!
К городу подъехали в сумерках, и Суил уверенно повела меня по раскисшей улицы вдоль добротных заборов. Тяжелая калитка, мощенная камнем дорожка, какие – то смутные постройки, длинный бревенчатый дом.
И опять нам открыла женщина.
– Суил, голубушка! – закричала она. – Вот радость – то! Ой, как промокла!
– Я не одна, Ваора, – осторожно сказала Суил. – С дядей.
Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая улыбка протекла по бледным губам.
– Не больно – то дядя на тебя походит!
– Беда, коли б на мать – отца не походила, а что с дядей не схожи, то не грех.
Ваора почему – то зашлась смехом, так, хохоча, и потащила девушку в дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:
– Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому моем.
Вдвоем со служанкой они быстро накрыли ужин, потом она отослала служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла ладошкой щеку, сидела и молча смотрела.
– Чего это ты затуманилась, Ваора?
– А с чего веселиться?
– Что – то у тебя на дворе не так?
– А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала, – она засмеялась негромко, злобно. – Поднялся с войной ровно на доброй опаре – еще пятерых подмастерьев взял. А я его и прижала. Три раза уходил… ничего, воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять… со всем обзаведеньем…
Дикая злоба была на лице Ваоры; сузились и засверкали глаза, выглянули из – под верхней губы мелкие зубки, и сразу она удивительно похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:
– Думал, оболтает меня, при расчете надует… не на таковскую напал! Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор… с крючками. Еще до мяса его обдеру!
– Зачем, Ваора?
– А зачем он тогда смеялся?
– Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?
– А до тех – то мне не достать!
Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.
А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди скрипов и шелестов старого дома и думал, как же нам мало надо. Поел, обогрелся, выспался – и все по – другому. Глядишь на вчерашний день из сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли так глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я – но вчерашний, недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть – самый естественный выбор и жизнь человека – совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не в этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это тоже немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно, очко в его пользу – я сам хочу пойти и увидеть своими глазами…
А дом просыпался. Прошлепали по коридору босые ноги, послышались голоса. Один – недовольный принадлежал Ваоре. Я улыбнулся. Хозяюшка с грешными глазами и грешной улыбкой. Неплохо, если б она пришла меня разбудить…
…И опять мы плыли по загустевшей за ночь грязи. Пусто было на улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.
– Ваора твоя родственница? – спросил я.
– Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать их было – все дружки дяди Огила, – а для самого столб стоял с железным ошейником.
– Прости, Суил.
– Да чего там! Тебе – то откуда знать!
– А Огил тоже тут жил?
– Нет, – ответила она чуть оживившись. – В городе. У него там дом был. Краси – ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый, а с отцом запросто. А теперь там кеватец живет.
Сказала – и опять омрачилась.
Переулок вытек в улицу – широкую, разъезженную колесами. С одной стороны она вытягивалась в дорогу, с другой – упиралась в надвратную башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и наглые, боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или в грязных пышных одеждах; каждый из них был сам по себе, и все они составляли толпу, и она толкалась, галдела, вопила, раздавалась перед повозками и жидко смыкалась за ними.
Очень странное ощущение. Все это словно меня не касалось; я был только зритель – смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм. Но утренняя сырость, брызги из – под колес, ошметки грязи, запахи, толчки, превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность того, что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как во сне, меня вело, несло, влекло, куда – то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со мной.
