Текст книги "Рукопись Бэрсара. Сборник (СИ)"
Автор книги: Елизавета Манова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 49 страниц)
Я не хочу, по – детски подумал он, я не хочу ни судьбы, ни долга. Я не могу, подумал он, это совсем не такая жизнь, я ничего в ней не знаю…
И он почувствовал вдруг, как он одинок, как он испуган и как бессилен. Если бы это было сном… если бы я мог просто проснуться…
Мама, подумал он, мама, отгони этот сон, как отгоняла те сны когда – то. И он вдруг вспомнил, что она говорила:
«Безымянный, усни, не тревожь мою детку.»
– Безымянный, – сказал он, – не засыпай! Кажется, я боюсь…
Рансала не изменилась, но стала другой. Красивый, удобный, богато украшенный склеп…
– Я завтра уеду, – сказал он Даггару, и Даггар усмехнулся.
– Дай хоть старику отдохнуть, раз сам двужильный. Не торопись, – сказал он, – побудь еще пару дней, чтобы знать, что черный огонь тебя миновал. Или ты не добрался до моря?
– Я дошел до огня, – сухо ответил Другой. Как – то сразу он вышел вперед и заслонил его. – Не твоя вина, что я вернулся живым. Ты сделал так, что я не мог не пойти.
– Да, – сказал Даггар, – я это сделал. А почему бы и нет? Если ты просто человек, то что значит твоя смерть, раз скоро умрут все? А если ты в самом деле то, что почудилось Майде…
– А мне почудилось, что ты – мой родич, брат моего отца и не должен желать мне смерти!
– Я не желаю тебе смерти, – сказал Даггар, – и был уверен что ты вернешься. Ты носишь обличье Ранасов, но ты не Ранас. Ты и не Васт – Васты весьма достойный, но варварский род. Ты же ведешь себя так, словно тебе известно даже то, что не ведомо мне. А я, мой друг, один из немногих в этом несчастном мире, кто знает довольно много, потому что Ранасы собирали не только золото, но и Знание.
– Ну и что ты знаешь? – с усмешкой спросил Другой. – Как осаждать воду на камнях? А, может, ты знаешь, откуда тучи и почему при таком испарении почти нет дождей? Или что такое этот самый огонь?
– Нет, – ответил Даггар, – не знаю. И очень может быть, не пойму, если ты попробуешь мне объяснить. Зато теперь я знаю, что Майда права, и ты не совсем человек.
– Ну и что? Это избавляет тебя от родства со мной?
– Нет, – ответил Даггар. – Это объясняет то, что ночью опять стало темно.
– Я не терплю ловушек, – сказал Другой, – и не люблю, когда со мной хитрят. Ты сделал глупость, когда пошел окольным путем. Счастье твое, что я – достаточно человек, и уже разделил с тобой хлеб.
– Может и так, – ответил Даггар спокойно. – Может быть я в тебе ошибся. А, может, ты попросту стал другим. Ладно, – сказал он, – будем считать, что я понял. Я хочу кое – что узнать…
– Что?
– Сколько нам осталось, Торкас?
– Меньше года для Рансалы и лет пять для всего мира.
– Теперь?
– Да. Барьер должен был дойти до вас дней через сто, теперь доберется дней через триста.
– Спасибо, – сказал Даггар. – Обреченному каждый день подарок. А если сделать сейчас то, что рассчитывал сделать Энрас?
– Дамба? Ерунда! Если эта дрянь выползет из воды, она мигом разогреет себя до плазмы. Тогда ваш счет пойдет не на годы, а на часы!
– Не понимаю, – сказал Даггар, – но это не важно, если с Белой Смертью можно бороться… и победить?
– Нет, – сказал Другой, – победить я не смогу. Поверь на слово, потому что объяснять бесполезно. Может быть, если меня не заставят скоро уйти – оттяну ваш срок на год или два. На большее не надейся.
– Я привык обходиться без надежды, – сказал Даггар с усмешкой. – Но я умею быть благодарным. Я сам, и все чем я владею…
– Ты не владеешь ничем, что могло бы мне пригодиться.
– А, может, этим владеет кто – то другой? Намекни и он недолго будет этим владеть!
Что – то томило его и все гнало куда – то. Опять он бродил по дворцу: огромные залы, лестницы, маленькие каморки, фрески, богатая утварь, вещи, которые он не мог бы назвать, пыль, забвение, запах грядущей смерти…
– Безымянный, – попросил он, – ты не уйдешь? Ты будешь со мной?
– Пока ты жив, мне некуда деться. Может и зря, но не я виноват.
– Ты – мой отец? – спросил и ждал в смущении и тревоге, и ему стало легче, когда Безымянный ответил:
– Нет. Я разминулся с Энрасом, – сказал ему Другой. – Я думаю, Энрас умер от пыток, и я пришел в опустевшее тело. Не думай об этом, – велел Другой. – Похоже, что мы с тобой поладим.
– Знаешь, – сказал он, – мне снятся чудные сны. Иногда огонь, а иногда человек без лица… Всегда мы деремся, и он всегда меня побеждает, но я всегда дерусь до конца. Или это был ты, а не я?
– Может быть, – ответил Другой. – А что?
– Я узнал. Вот сейчас, когда ты сражался с Белой Смертью… Это было совсем как в этих снах.
– Ну и что?
– Даггар удивлялся, что они еще живы… лишних семь лет. Потому, что ты был во мне?
– Может быть, – равнодушно ответил Другой, и Торкас подумал: ему все равно. Но ему не может быть все равно – разве он за этим вернулся?
– Выбрось глупости из головы! – приказал Другой. – Я в эти игры не играю, и тебе не дам. Это смерть – и скорая смерть…
– Я не боюсь смерти!
– Дурачок! Это для меня смерть только немного боли, и немного тьмы перед новой болью, для тебя смерть – это смерть. Ты мне нравишься, Торкас, – сказал Другой. – Слишком долго я был один, и мне приятно, что рядом со мной есть еще кто – то. Я не прочь немного продлить эту жизнь.
«Мама! – подумал Торкас. – Мама, дай мне слова, чтобы его убедить! Я совсем этого не хочу, но я унаследовал долг…»
Мальчика тянет в драку, лениво подумал он. Непросто будет его удержать. Смешно: я хочу удержаться от драки! Но в этот раз я не хочу умирать. «Почему я даю себя убивать? – хмуро подумал он. – Что будет, если теперь я не дам им себя убить?»
7. Засада
Вот и все. Простились с Даггаром и Майдой. Простились со слугами – невидимками, которые вдруг обрели естество: один глубокий старик, двое – в тех же годах, что Даггар. Простились с Рансалою; грохнули за спиной ворота, и снова пылит заброшенная дорога, и серое небо вдали сливается с серой землей.
Расшумелись, подумал о спутниках Торкас, рады, что выбрались из Рансалы. А Тайд молчит и поглядывает с тревогой, и Другой затих, словно вовсе исчез, но он никуда не ушел, он где – то во мне, и от этого как – то увереннее и спокойнее. Все равно, как сильный отряд у тебя за спиной.
Через несколько я увижу маму, подумал он, и она сразу встала перед глазами. Девочка в черном со строгим и прекрасным лицом, и в глазах у нее тайна. А у Энраса не было Тайны, подумал он, почему же она его так любит? Я увижу маму, подумал он, и расскажу о Даггаре и Майде. А отец… что я должен сказать отцу? Я люблю отца и почитаю его, но мне не хочется говорить ему все…
Тишина стояла кругом – только топот дормов и звяканье сбруи. Давно уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой. Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало змеи.
Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.
– Что там? – спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.
Люди в серых плащах, но не горцы – другая повадка и иначе сидят в седлах. Их втрое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже…
Миг – и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас – справа, остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое против большого – но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.
Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич – это лязг мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и стоны и редкие крики боли. Кто – то упал позади, но я не могу обернуться. Мы еще держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас, надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает еще отряд.
Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на Тайда. Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушел. Обманный выпад – и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал – и круг мечей разомкнулся.
Он не успел почувствовать страх – Другой откинул его, как щенка; меч вдруг стал легким, словно тростинка, слишком легкий, подумал он, и больше он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже глаза, не его это было теперь тело.
Так в сушь обходится с зарослями пожар.
Миг – и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними, непостижимо.
– Хей! – он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.
– Хей! – два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги. Они бегут, но Другой быстрей, он встает на пути и рубит, крошит, сметает.
– Не надо! – взмолился Торкас. – Хватит! – но он засмеялся безрадостно:
– Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, – и никто не ушел, он один стоит среди трупов, залитый кровью.
Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.
– Все погибли, когда ты покинул круг!
– Нет, малыш. Двое еще стояли, когда я погнал это стадо. Глянь – ка за ту скалу.
Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но – слава Небу! – живые. Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал рядом с ним на колени, осмотрел кое – как перевязанный бок, покачал головой и сказал угрюмо:
– Крепко тебя достали!
– Господин! – сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его запеклись, но в суровых его глазах не было страха. – Ты уже бог, господин? – спросил он. – До конца?
– Нет, – ответил Другой. – Только на время. Потерпите, – сказал он. – Я скоро вернусь.
И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится жизнь.
И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.
– Кто вас послал? – спросил Другой. – Глупец! – сказал он, – я – бог! Я достану тебя и там! – кровавый меч указал на кровавое небо, и бледные губы шепнули: – Ваннор.
– А! – сказал Безымянный. – Знакомец! – и страшный меч оборвал последнюю боль.
– Тайд! – сказал Другой. – Ты можешь ехать верхом?
– Не знаю, господин.
– Сможешь! – сказал он и встал рядом с ним на колени. – Сможешь! – сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной силы – тяжелое, властное, такое же, как тогда. Тайд шевельнулся, лицо его порозовело.
– Да, господин, – сказал он. – Похоже, смогу.
– Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! – сказал он, – сейчас вы будете мне обузой. Но если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся… Мне нужен Даггар, – сказал он Тайду. – Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть подлечат тебя, и сразу же выезжают.
– А если он не захочет?
Но тот лишь усмехнулся в ответ.
– Лучше бы нам вернуться в Такему.
– Чтобы навлечь на нее войну?
Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали недалеко. Сбились в кучу – чужие и наши – и понуро ждут, кто за ними придет.
Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У чужих было мало воды – они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали пятерых, остальные дормы пошли за нами.
– Доведи их в Рансалу, – сказал он Лонгару. – Сам видел: Даггару не на чем ехать.
Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь…
Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.
– Ночные, – подумал Торкас, но он засмеялся:
– Пускай они боятся меня!
– Враги…
– У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.
– Я не хочу в Ланнеран!
– Твоя мать – Аэна? – спросил Безымянный.
– Да!
– Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?
Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь не его. Он только страстно подумал: да!
8. Безымянный Бог
Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся сквозь мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не боятся.
И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя, я знаю, но это я, я – Энрас, я – Торкас, я – невидимый бог, я – часть Первородной Тьмы – гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом смерти. И меч – часть меня – неотвратимей судьбы и яростней мести; мои глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное, что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на плаще и на шерсти дорма, и хохот – не мой! – оглушительный яростный хохот, пугающий землю и сотрясающий тьму.
Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы, и смерть бессильно кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода – я есть, я жив, без боя не уйду!
Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный сумрак – предвестник рассвета.
– Эй, парень! Проснись! – сказал мне Другой. – Займись скотинкой, а я ненадолго уйду.
И он ушел, а я остался в степи в печальный предутренний час, безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего скакуна, обтер с него пену и пот и занялся остальным. Я думал, что Безымянный совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой Азар ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть богом! И еще подумал, что быть у бога конюхом и слугой не стыдно даже правителю Ланнерана.
Я подумал о глупостях, чтобы не думать о том, кого мы должны найти. О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою мать и чуть не прикончил Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?
– Не выйдет, – ответил он. Он вернулся. – Поспи, – сказал он, – мы выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.
Три дня этой скачки – и дормы уже устали. Все чаще он перекладывает седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь, и я все так же отрезан от тела.
Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с ним и разорвать оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как я, бессилен перед судьбой и делает то, что ему не хочется делать.
Мы мало с ним говорим в огне этой скачки но я не скучаю: его мысли выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять, впитать, удержать – он – часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.
Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры – прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь смерть, сквозь войны, пожары, потопы и казни; он ищет что – то в этих далеких мирах, пересыпает лица, словно песок в ладонях, встряхивает и рассыпает груды событий; вера, предательство, ложь, благородство; из ничего возникают империи и рушатся в никуда; зло – но оно созидает и приносит благие плоды, и добро – но оно все разрушает. Это больше, чем я узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть я скоро умру, но я хочу это знать, я не буду богом – но часть бога будет во мне!
Мир понемногу стал оживать. Здесь уже есть трава – сухая трава пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться, вырвав сочный корень иора. А вот и поля, невзрачные стебли гроса, но колосья полные, здесь будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.
Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?
– Потом! – ответил Другой нетерпеливо. – Смотри туда!
И я вижу – не глазами, а через него – кучку всадников и десяток повозок.
– Давай, малыш! Нам надо пристроиться к этим людям!
– Это коричневые плащи, – говорю я ему, – наемники Ланнерана. Они сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, – говорю я ему.
– Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором – отступником, и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.
– Дор – отступник? – спросил он. – Занятно. Потом ты мне об этом расскажешь. Ладно, Торкас, хитрость на войне – не позор. Серые плащи носят не только в Такеме. Тайд из Ниры – как тебе это имя?
– Это точное имя, но оно не мое!
– А какое твое имя, дитя трех отцов? Ранас? Вастас? Исчадие Тьмы? Тайд тебе дал не меньше, чем каждый из нас, вот и не опозорь его имя!
И я смолчал, подавив свой гнев, потому что слова его меня испугали.
Мы свернули с дороги и поехали напрямик, чтобы выехать к ним с востока. Он так рассчитал, что нам пришлось их еще поджидать, и он успел перебросить седло на другого дорма. Сорвал с плаща мой воинский знак, отцепил именные бляшки со сбруи, прыгнул в седло – и сразу исчез, и я остался один на дороге, поджидая тех, что подъедут ко мне.
Болорцы увидали меня и выдвинулись вперед, прикрывая людей и повозки. Они не прикоснулись к мечам, потому что я был один, но не сказали мне слов, что полагалось при встрече.
– Пусть не иссякнет ваша вода, – сказал им я, – я – Тайд из Ниры и не ищу ссоры.
Я сам удивился тому, как легко соврал, но, может быть, Безымянный прав – и это не ложь? Тайд по первому слову отдаст за меня жизнь, разве он не даст мне на время имя?
– И ты не ведай жажды, Тайд из Ниры, – сказал, наконец, их старший, высокий воин со знаком черной змеи. – Не страшно в пути одному?
– Нас было двое, – ответил я неохотно, – но путь далек, а ночи опасны.
Он взглядом проверил моих худых, заморенных дормов, ввалившиеся бока седельных мехов, мой, плащ, заляпанный черной кровью и поднял руку, съезжая с дороги. Повозки проехали мимо нас. Не дормы, а клячи, и возницы смотрят без любопытства; худые, усталые, тусклые лица, как будто их путь был длиннее моего. Когда мы остались одни на дороге, болорец сказал:
– Я Ронф, сын Тарда. Если тебе в Ланнеран, ты можешь ехать вместе с нами.
И мы поехали рядом.
Мы ехали рядом до полного зноя и стали передохнуть у живого ручья. Хватило воды и для людей и для дормов – с тех пор, как мы оставили горы, я не видел столько текущей воды.
Я не стал с ними есть, а сел в стороне. Когда едят, открывают лицо, но я оскорблю их, если останусь в повязке.
Раньше я никогда не видел болорцев, только знал, что они – враги. А у них были лица, как у горцев Такемы – высокие скулы, коричневые глаза, не знавшая света белая кожа.
Четверо молодых – чуть постарше для меня, а Ронф немолод, в тех же годах, что Тайд. Они глянули на меня, отвернулись, заговорили о чем – то, о чем говорят воины на привале, а Ронф все посматривал на меня, хмурился, отвечал им отрывисто и односложно. Вдруг он встал, подошел ко мне, протянул мне кусок лепешки.
– Прими мой хлеб, Тайд из Ниры.
Я медлил, но безымянный рявкнул: «Бери!», и я неохотно взял. Я принял хлеб – это значит, что мы с ним теперь не враги. Я не должен с ним драться, а он не может драться со мной. И теперь я обязан предложить ему сесть и разделить воду.
Он сел и сказал задумчиво:
– Ланнеран – плохое место для настоящих людей.
– Зачем же ты ему служишь?
– Потому, что в Болоре нет воды, – ответил он просто. – Если я не стану служить, голод войдет в мой дом. Вы можете нас презирать, – сказал он, – потому, что поля ваши зеленеют и скот ваш тучен. А наша земля не родит, и у нас почти не осталось скота.
– Так чего вы не уйдете?
– Если суждено погибнуть, умрем и мы – но умрем на родной земле. Я узнал тебя, – сказал он, – хоть ты моложе, чем был, и у тебя лицо человека.
– Почему же ты дал мне хлеб?
– Чтобы ты знал: мы тебе не враги. Когда ты ушел, Болора была богата, а теперь она умирает. И эта земля, по которой мы едем – лучше их не было, а какие они теперь? Ты вернулся спасти или покарать?
– И то, и другое, – сказал Безымянный. Опять он меня оттеснил, и мне стало легче: я не знаю, что говорить.
– Наказать Ланнеран? Я не люблю этот город, но я продал ему свой меч.
– Ланнеран? – он усмехнулся этой странной чужой улыбкой, от которой немеют губы. – А что мне до Ланнерана? Бедные дураки, они сами себя наказали. Тот, кто мне нужен, не человек, – сказал он угрюмо. Если я достану его – вот тогда надейтесь. Ты мне будешь помогать? – спросил он Ронфа.
– Да, господин, – ответил Ронф.
– Это правда? – спросил я, когда мы двинулись в путь.
– Может быть да, а может быть нет. Наверно да, Торкас.
9. Даггар
Майда просвистала начало старинного гимна: «Дети моря! Жаждут мечи…», и Даггар невесело усмехнулся. Никогда еще Ранасы не входили в Ланнеран так незаметно.
Только Даггар и его копьеносец Риор были с открытыми лицами, в прославленной черной броне, под знаком меча и ока – герба Рансалы. А Майда скрыла себя под плащом и повязкой – серая тень, одна из трех серых теней.
– Как ты? – спросил он у Тайда. – Еще потерпишь? – и Тайд угрюмо кивнул. Он столько терпел, что стало почти все равно. Проклятый упрямец, он даже не дал затянуться ране! Выгнал нас в путь, едва сумел забраться в седло.
– Ладно! – сказал Даггар. – Тогда терпи, – и подъемный мост загремел под ногами дормов.
А в воротах их ждала стража. Небольшой, но крепкий отряд в зеленых одеждах. Твердые лица, загорелые сильные руки, это же гвардия, подумал Даггар, ну и новости в Ланнеране! И зловещая черная тень за стеной из солдатских тел.
– Кто вы? – спросил командир и поглядел в упор. – Что вам надо в городе?
– С каких это пор Ранасы должны просить позволения войти в Ланнеран? – рявкнул Даггар, и дорм его прянул на месте.
– Если ты Ранас, назови свое имя и проезжай, – сухо сказал командир. Мрачный огонь вспыхнул в его глазах, и погас, потому что черный был уже рядом.
– Я Даггар, сын Грасса, – сказал он надменно, – седьмой из братьев по старшинству, и владею всем, чем владеет Рансала.
– Седьмой господин, – негромко спросил его черный, – а с каких это пор люди Рансалы закрывают лица?
Даггар поглядел на него и отвернулся. И сам спросил у начальника караула:
– А что здесь делает эта черная дрянь? Мало бед они вам принесли? – дернул поводья и поехал вперед, и воины молча их пропустили.
– Они не посмели разрушить наш дом, – негромко сказала Майда.
– Я еду искать господина, – промолвил Тайд.
– Мрак и огонь! – рявкнул Даггар, – ты едешь со мной! Ты спятил, старик, – сказал он почти добродушно. – За нами тянется половина Ланнерана. Не суетись, – сказал он, – это то, чего ОН хотел, – чтобы я ковырнул муравейник палкой.
И он кинул монетку какому – то оборванцу – одного из десятка, что глазели на них, – и велел вести их на Верхнюю улицу, к Дому Рансалов.
Дом Рансалов не был разрушен – оттуда просто все растащили, и он стоял, заброшенный и угрюмый, среди нежилых, когда – то роскошных домов. Верхняя улица умерла. Когда – то лучшая улица Ланнерана, где не было жилищ – были только дворцы. И каждый был единственный, не похожий на прочие, освященный столетиями, облагороженный славой…
– Чума здесь гуляла, что ли?
– Господин, – вымолвил Тайд с трудом, – уйдем отсюда… Я знаю место…
– Нет! – рявкнул Даггар. – Я буду жить в своем доме!
Тяжелым взглядом он провел по толпе – они уже тут как тут: обтрепанные одежды, пустые угрюмые лица – и тишина. Стоят и молчат, и в тусклых глазах тоскливое ожидание.
– Эй, свободные граждане Ланнерана! – сказал он с издевкой. – Кто из вас не прочь заработать?
Золото блеснуло в его руке, и, наконец, хоть одно лицо ожило. Хоть в одних глазах загорелся гнев.
– Побереги свое золото, Ранас! Мы не прислуживаем врагам!
– Говори за себя, почтенный муж, – ответил Даггар спокойно и кивнул высокому старику с равнодушным лицом и хитрым взглядом. – Держи задаток, – сказал он, и старик на лету поймал монету. – Получишь еще полсотни, если к вечеру этот хлев превратится в дом. Покупай все, что надо – Рансала не обеднела.
– Верни ему деньги, Лагор! – велел старику первый – рослый мужчина с угрюмым и гордым взглядом. – Нечего угождать убийцам твоих сыновей!
– А это достойно: отбирать хлеб у чужой семьи? Раз у него нет сыновей, деньги ему пригодятся.
Ланнеранец глянул на старика и ничего не ответил, а старик поскорее юркнул в толпу, унося в кулаке добычу.
– Может быть, ты не откажешь мне в совете? – спросил Даггар. – Мы проделали долгий путь, и один из нас ранен. Есть ли поблизости спокойное место, чтобы мы могли заняться им?
– Мой дом рядом, – сказал ланнеранец. – Я – Тингел, сын Хороса, меня здесь все знают.
Дом, и правда, был рядом – в одном из Служилых переулков. У каждого из дворцов были свои переулки, где жили те, что кормятся от великих родов. Тингел принадлежал к дому Лодаса, и Даггар усмехнулся, потому что по – ланнерански он и Тингел – родня.
Небогатый, но крепкий дом – с крепкой оградой, с крепким запором на крепких воротах, со свежею краской на стенах.
Лонгар спрыгнул на землю и помог спешиться Тайду. Тот шатнулся, но устоял и побрел, куда повели – в чистую комнатку с незастеленным ложем. Майда и Лонгар помогли ему лечь и он сразу закрыл глаза. У него уже давно не было сил – только упрямство. И он сразу поплыл в темноту, в черную воду забвения.
– Кликнуть лекаря? – угрюмо спросил их Тингел.
– У меня свой лекарь, получше ваших. Выйдем, – сказал Даггар, – не будем мешать.
Они сидели вдвоем в покое, где со стен было снято оружие, а в восточной нише погашен огонь. В комнате, что хранит достоинство и в унижении.
– Тингел, – сказал Даггар, – прости, что я тебе навязал себя и своих людей. Я боялся за Тайда, но еще больше меня напугал Ланнеран.
– Что тебе до Ланнерана, Ранас?
– Пусть мы враги, но честная вражда чем – то подобна дружбе. Можно желать врагу смерти, модно убить его в честном бою, но видеть храбреца в унижении… нет, Тингел, радости в этом мало. Я шел мальчишкой на ту войну, шел с глупой припевкой: «Ланнеран – город трусов», но вы из меня вышибли дурь. Знаешь, что заставило меня вас уважать? То, что ланнеранец смеется даже в свой смертный час, и отвечает насмешкой, когда не может ответить ударом. А сегодня я не видел ни одной улыбки. Что с вами сделали, Тингел?
– Хороший вопрос, Ранас! – ответил Тингел, и глаза его вспыхнули, вдруг оживив лицо. – Только не на всякий вопросы и не всякому отвечают!
– Я – не всякий, – сказал Даггар. – Энрас был братом моей матери, я его главный наследник и должен был стать правителем всех его дел. Нет, Тингел, – сказал он, – я не стал. Я унаследовал только беды, а Судьба и Долг достались мне. Но меня позвали – и я пришел.
– Кто?
– Нет, – ответил Даггар, – пусть меня поглотит земля, если я доверюсь кому – нибудь в Ланнеране, пока не узнаю, какое проклятье лежит на вас!
И тень улыбки прошла по губам ланноранца. Какая – то неумелая, словно он отвык улыбаться, словно губы его сопротивлялись улыбке.
– Ты знаешь наше проклятье, Ранас. Мы убили того, кто должен был всех спасти. Не только нас, но и прочих жителей мира. И за это мы прокляты и обречены. Вы победили тогда, – сказал он угрюмо. – Ты сам знаешь: мы дрались не хуже, чем вы. Но судьба от нас отвернулась, и не было нам удачи, потому что мы замарали себя. Наши боги ушли от нас, оракулы безмолвствуют, и ночная смерть…
Он вдруг замолчал, и Даггар поглядел на него с любопытством:
– Что – то не то ты говоришь, Тингел! Наказывать целый народ за грехи правителей? Бить дитя за то, что его отец согрешил?
– Мы – не дети, Ранас! – гордо ответил Тингел. – Мы – свободные граждане Ланнерана! Если правители наши сбились с пути, у нас есть право и сила их образумить. Мы не сделали этого, даже не попытались – и потому мы разделили их грех! Мне стыдно, – сказал он, – что ты видишь нас в таком унижении, и теперь я рад, что больше ты меня не увидишь.
– Почему?
Тингал глядел на него и улыбался. Та самая бесстрашная, насмешливая улыбка, что живет на лице ланнеранца и в смертный час.
– Потому, что я наверняка умру этой ночью. Наше проклятие убивает, Ранас, особенно тех, кто вздумает о нем говорить.
– Я могу помочь тебе?
– Нет, – сказал он спокойно, – помочь мне нельзя. И не вини себя, – сказал он, – я делаю то, что хочу. Наконец я чувствую себя человеком, а не тварью, воющей в смертном страхе. Слушай, как это было, – сказал он. – Сначала вы победили нас. Это было тягостно и постыдно, но пока ланнеранец жив – он жив. Мы еще были людьми, хоть и знали свою судьбу, хоть и знали свою судьбу. Потом исчезло море и пересохли реки, разрушилась торговля и поля почти перестали родить. Мы скудно жили – но все еще были людьми. А потом пришла ночная смерть. Просто смерть, – сказал он, – невидимая и неслышная. Она входит в любой дом и уносит, кого захочет, и нет от нее ни заклятия, ни защиты. Сначала она уносила Соправителей и старших жрецов Светлого храма. Потом всех, у кого была хоть какая – то власть. Потом тех, у кого была сила и ум, кто мог бы воспротивиться – даже судьбе. И тогда мы умерли, Ранас. Мы перестали быть людьми. Мы стали просто сухой травой, которая ждет пожара. Кто нами правит? – спросил он себя. – Я не знаю, Ранас. Нет никакой власти. Мы просто ждем своей смерти и делаем, что велят.
– Кто?
– Черная сволочь, – ответил Тингел. – Слуги проклятия и вершители зла. Ладно, – сказал он, – твоя очередь, Ранас. Кто позвал тебя в Ланнеран?
– Тот, кому досталась от Энраса Долг и Судьба. Тот, кто может спасти нас… если захочет.
А к вечеру Дом Рансалы стал похож на Рансалу. Запустенье на месте величия – и несколько комнат, где можно жить.
А ночью Майда вдруг стиснула руку Даггара. Он проснулся мгновенно и молча и почувствовал страх. Не ее и не свой – просто страх, что стоит в стороне и смотрит на глядит на тебя убивающим взглядом.
– Брат, – тихонько сказала она и вошла в него. Словно сошлись две половины души, сомкнулись две половины рассудка; они сошлись в одно двуединое существо, защищенное самой своей полнотою.
Они лежали, безмолвно держась за руки, а смерть, не спеша, подползала к ним. Незримая, бестелесная смерть; она сгущалась вокруг, она висела над ними, и только невидимый панцирь их любви был их единственной защитой.
– Пусть небо откроется Тингелу, – тихо сказал Даггар, и Майда ответила чуть заметным пожатием.
А смерть, свирепея, бродила вокруг, прорывалась то холодом, то короткой болью, но их двуединое существо, наполненное мраком, разрывает его перед лицом руками, раздвигает локтями, протискивается в разрыв, и в разрыве виден клочок голубого неба…
Забрезжил тусклый рассвет – и смерть ушла. Уползла куда – то в темную нору, и они заснули, прижавшись друг к другу. И сон им снился один и тот же – у них всегда были общие сны.
Разбудил их Риор, постучавшись в дверь, потому что явился Торкас. Он был облачен в коричневый плащ болорца, и, когда он сорвал повязку с лица, они сразу поняли: это Другой. У него были древние глаза, полные тьмы и тяжелой силы, и в движениях упругая хищная сила; он ходил по комнате и молчал – беспощадный, могучий, но почему – то не страшный – и они покорно водили за ним глазами, ожидая, пока он заговорит.
– Этот проклятый город воняет смертью, – заговорил он, наконец. – Ты не жалеешь, что сюда явился?
