Текст книги "Рукопись Бэрсара. Сборник (СИ)"
Автор книги: Елизавета Манова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 49 страниц)
Торкасу шел семнадцатый год; он был суровый и молчаливый, рослый и сильный не по годам. И пока Тайд освежевал зверя, он стоял на самом краю утеса над долиной, всплывающей из тишины.
Он будет правителем этого края, потому что у Вастаса нет сыновей. Он это знал; это было совсем не важно. И сила его, и храбрость, и личный воинский знак – кто может похвастать этим в такие годы? – тоже не много значили для него. Он просто такой, какой он есть, и это дается ему без труда. Но есть и другое, которое не дается. Томительное тревожное ощущение второго, не настоящего бытия. Как будто он жил и прожил, и забыл, и снова живет все то же десятый раз.
Как будто он – не он, не только он. Опять оно поднялось изнутри: мир ярче, резче запахи, тревожней звуки. И что – то – черное, знакомое, чужое – смерть? Тень за спиной. Упорный взгляд, назойливое вкрадчивое приближение…
И он отпрыгнул. В единственный оставшийся миг он отпрыгнул назад, схватил за шиворот Тайда, отшвырнул его за скалу и прыгнул вслед. И лавина камней обрушилась на утес, на то место, где он стоял и где Тайд свежевал тарада. Камни бились об их скалу, отлетали, гремели вниз, и он чувствовал на губах эту тягостную улыбку безнадежного торжества.
– Сын бога! – тихо промолвил Тайд. – Воистину длань судьбы над нами! Мальчик мой, за что тебе это?
Глаза в глаза – и серая бледность легла на его лице. Тайд ходил за Торкасом с малых лет, он учил его ездить верхом и драться; крепкий мужик на пятом десятке, но для Торкаса он был стариком.
– Не бойся, – сказал Торкас. – Я не спрошу.
Их дормы остались внизу, у начала тропы, и, вскакивая в седло, он снова взглянул на Тайда. Глаза – в глаза и не единого слова. И это значит: из тех, что посмеют ответить, я должен спрашивать только мать. И это значит: мне незачем торопится, до вечера я не смогу увидеть ее.
Ему было незачем торопится: еще загадка ко многим загадкам. Она отлично легла к другим, и сразу все стало почти понятно.
Я не знаю, как зовут мою мать.
Вастас, владетель Такемы, зовет мою мать тооми, женою старшего брата, – но у Вастаса нет братьев.
А все в доме, даже жены Вастаса, называют мать госпожой – и в лицо, и за глаза. В детстве я думал: «госпожа» – это ее имя.
Я не знаю, кто мой отец. Вастас зовет меня сыном, но это не так… Я знаю чуть не с рождения, что Вастас – не мой отец, хотя любит меня, как сына.
Суровое вдовство матери и то, что она не стареет. Она красивее всех женщин Такемы, но кто из мужчин пытался прислать ей дары?
И странные сны, где меня всегда побеждают. Всегда я дерусь с одним и тем же врагом, и он всегда успевает меня прикончить. И тусклая память о непрожитой жизни. Какие – то сказочные города, чудовища, огромные реки…
Кто этот бог, что бросил меня и мать? И что во мне так встревожило Тайда?
В доме Вастаса свято блюли старинный обычай. С десяти лет Торкас жил среди воинов на мужской половине, и раоли – внутренний дом – был закрыт для него. Он мог попросить служанку позвать к нему мать, но это было бы оскорбительно для нее. Только к смертному одру он мог бы ее позвать.
Она могла бы вызвать его к себе, но это было бы оскорбительно для него. Он был воин высокого ранга, а не слуга – только к смертному одру она могла бы его позвать.
И оставалось лишь просить у Вастаса позволения пройти вместе с матерью во внутренний сад.
…Дворик, где пахли цветы и журчала вода, и деревья еще не осыпали вялые листья. Серый сумрак висел среди серых стен, и мать была все такой же девочкой в черном.
Кем он был, этот бог, который оставил ее?
– Мама, – сказал он тихо, и голос его задрожал, потому что эта девочка – все равно его мать. Она его родила и кормила грудью, и, пока могла, отгоняла страшные сны. – Мама, – спросил он, – как твое имя?
Снизу вверх она глядела в его глаза, и в огромных ее глазах было черное горе.
– Еще не время, Торкас, – сказала она.
– Мама, – сказал он, – я уже многое понял.
Черное горе стояло в ее глазах, но голос ее был тверд и спокоен:
– Догадываться – не значит знать. Нет, Торкас, – сказала она. – Не торопись. Побудь еще моим сыном. Мальчик мой, – нежно сказала она, – не покоряйся, будь сильнее судьбы! Разве Вастас не любит тебя? В самый черный час он спас меня. Он заботился о тебе и воспитал, как родного сына. Разве ты не обязан отдать наш долг? Служи ему, защищай, унаследуй Такему и сбереги от врагов!
– Мама, я должен знать! Я выберу сам, но я должен.
– Выбора не будет, – сказала она.
Стоят и смотрят друг другу в глаза рослый воин и хрупкая женщина в черном. И только глаза их похожи – как мрак походит на мрак, огонь – на огонь и вечность – на вечность.
– Мое имя Аэна, – сказала она. – Я дочь Лодаса, одного из Двенадцати.
– Двенадцать?
– Двенадцать соправителей Ланнерана, – ответила она без улыбки. – Твой отец был Энрас из рода Ранасов, третий по старшинству. Он был человеком, но его сделали богом. Больше я тебе ничего не скажу.
Она повернулась и ушла, и он остался один. И он подумал: почему она моя мать? Почему другой такой нет на свете?
4. Вастас
Лет десять, как он перестал ночевать в раоли. С тех пор, как начались страшные ночи. Слишком долго его вызывать из раоли, не то, что из комнат в Верхней башне.
А, может быть, вовсе не в этом дело. Жены его стареют, как и он сам, а Она, та, которую он так поспешно назвал сестрою, та, между которой и им только его честь и его слово…
Даже горечи нет в мимолетной мысли, как нет в нем сейчас волнения плоти. Он сидит, высокий, все еще сильный; лишь седина облепила виски и морщины легли возле губ.
Жалкий огонь светильника корчится на столе, никнет и мается в тягостной духоте. Не хочется думать о раскаленной постели. Не хочется думать о том, что бродит вокруг. С тех пор, как наш край запрудили ночные твари, Такема в осаде каждую ночь. Пока мы заставили их присмиреть. В последнюю вылазку Торкас не дурно их проучил…
И чуть раздвинулись угрюмые складки у губ, чуть смягчился пронзительный взор. Торкас – не дитя моих чресел, но дитя души моей, сын бога – и все – таки он мой. Он будет великим воином, и пусть иссякнет мой род, но не иссякнет слава Такемы…
Торкас… Все мысли о нем, и Вастас не вздрогнул, когда сам Торкас вдруг встал на пороге.
– Что случилось? – спросил он. – Тревога?
– Нет, отец.
И непонятное беспокойство: слишком мягко он это сказал. Торкас – суровый не по годам, он умеет таить свои чувства…
– Отец, – сказал Торкас и встал перед ним, и огромная черная тень потянулась под кровлю. – Я хочу тебя спросить.
– Что? – спросил он угрюмо. Неужели это свершилось? Неужели бог отнимет его?
– Я уже кое – что знаю, – сказал Торкас. Он дождался кивка и сел, и печальный огонь лампадки ярко вспыхнул в его глазах. – Я спросил у матери.
– Аэна – мудрая женщина, – грустно ответил Вастас. – Если она сказала – значит пора.
– Мой отец – ты, – сказал Торкас. – Ты меня вырастил и воспитал. Тот другой – только имя. Но все равно я хочу узнать…
Мгновенная ярость: я не позволю тебе ожить! И твердая горечь: я уроню себя, если солгу. Бесчестно соперничать с мертвецом, а превыше чести нет ничего.
– Это не только имя, – ответил он. – Это было последней нашей надеждой… или предпоследней, мне этого знать не дано.
– Он сделал мать несчастной!
Да! Подумал он яростно, и я его ненавижу! Но ответил честно, как подобает мужчине:
– Его просто убили, Торкас. Не думаю, чтобы он желал ей такой судьбы.
– Так кто он был: человек или бог?
– Человек, но его сделали богом. Погоди, Торкас, – сказал он устало, – давай я расскажу тебе все. Я видел Энраса дважды, – сказал он, – но не мог с ним говорить, потому что был в Ланнеране тайно.
– Почему? – спросил удивленный Таркас.
Он прикрыл глаза, сжал и разжал кулаки. Можно сказать: это мое дело. Можно солгать. Но не зачем открывать рот, чтобы сказать пол правды. И нельзя себя унижать, замарав ложью язык.
– Род Вастасов кончался на мне, – сказал он хрипло. – Я говорил с Ведающим и вопрошал Отвечающих, но имя свое я не назвал никому. Ланнеран полон жадных ушей и грязных ртов. Или я должен потешать ланнеранскую чернь своею бедою?
– Прости, отец.
– Я закрыл лицо, но не закрыл ни глаз, ни ушей. Я видел, как бурлит Ланнеран от вестей, принесенных Энрасом из Рансалы. Это были страшные вести, и я не знал, должен ли я им верить. Все, что я слышал, я слышал из третьих ртов, а рты в Ланнеране лгут. Суть этих слухов: Энрас вышел в море и встретил Белую Смерть. Белая Смерть уже сожрала все земли южнее Эфана и теперь подбирается к нам. Все мы обречены на гибель, но Энрас, кажется, знает путь к спасению. Правдой было одно: Энрас принят с великим почетом и Соправитель Лодас отдал ему дочь.
Меня это встревожило, Торкас. Род Ранасов не любили в Ланнеране. Они – бродяги и храбрецы, и городу трусов они непонятны. Коль Ланнеран готов породниться с Рансалой, значит, беда действительно велика.
Я захотел увидеть Энраса – и увидел. Я не мог с ним говорить, но я слушал, что он говорит другим. И я понял: с чем бы он не пришел – это не сказки.
– Не все сторонятся лжи, отец!
– Он не нуждался в лжи. Телом он был могуч, лицом приятен, нравом спокоен и разумен речью. Я решил, что задержусь в Ланнеране, чтобы спросить его самого.
– Ну?
Он покачал головой.
– Не прошло и двух дней, как грянула новая весть. Энрас в руках блюстителей и будет казнен. Лодас сам выдал зятя Черным.
– Ну? – опять хрипло выдохнул Торкас.
Он не весело усмехнулся.
– Ланнеран обезумел, сынок. Уши слышали, а языки разнесли то, что Энрас сказал Лодасу, когда его уводили. «Несчастный, – сказал он будто бы, – теперь ты всех погубил.» Эти трусы мычали от страха и ждали казни, но никто не посмел напасть на тюрьму.
Поглядел на Торкаса и сказал угрюмо.
– Со мной было десять воинов, Торкас, Такема не может воевать с Ланнераном.
– И ты дождался конца?
– Да, – ответил он так же жестоко. – Я хотел узнать и узнал.
– Что?
– Мир погибнет, – сказал он просто. – Я сам видел, как Энрас сделался богом. Пока он был человеком, он был снисходителен к людям, а теперь он их презирал. Он смеялся над ними, когда уходил. Он дал убить свое смертное тело, глумясь над теми, что сами сгубили себя.
– А мать?
– Один из моих людей заметил ее в толпе. Я не думал ее забирать. Хотел найти ей укромный дом и женщину, чтобы за ней ходила. Но когда к ней вернулся разум и она сказала, что носит дитя… Нет, – сказал он, – я не солгу: не ради нее и не ради ребенка. Чтоб заслужить милость того, кто ушел от нас в гневе, и защитить Такему. Но я награжден сторицей, Торкас, потому что у меня есть ты.
– А родичи… Энраса из Рансалы?
– Была война, – неохотно ответил он. – Ланнерану пришлось выплатить виру. А потом… Рансалы нет, Торкас, она умерла. Море ушло от Рансалы, и Ранасы ушли вслед за морем. Говорят, они построили множество кораблей, сели на них и уплыли.
И – тишина. Он молча глядит на обрывок света, на жалкий, чахнущий огонек. Будь мой соперник жив, я бы сразился с ним. Силой рук или силой ума, но я мог бы с ним сразиться. Но что я могу, если он не вытащит меч и не скажет в ответ ни слова? Он забирает Торкаса, как когда – то забрал Аэну…
– Ты не прав, отец, – сказал Торкас не громко, и он поглядел на него. Поглядел – и отвел взгляд. Потому что не Торкаса это были глаза, совсем чужие глаза, словно кто – то глядит через его лицо. Твердая теплая темнота, мрак Начала, что все вмещает в себя, но сам непрогляден для смертного взора. Уже?
– Ты неправ, отец, – мягко сказал ему Торкас. – Мне нужен ты, а не он. Я не знаю, как человек становится богом, но мне не нравится, когда презирают слабых, и смеются над тем, кто не может себя защитить. Мне нет дела до Энраса, но я хочу знать. Жизнь моей матери и моя… Это глупо если не знаешь, из – за чего… Если ты позволишь, я съезжу в Рансалу, когда минуют трудные дни.
– Ты волен ехать, куда захочешь, но в Рансале нет людей.
– Кто – то да есть! – сказал Торкас нетерпеливо. – Я возьму с собой пятерых и вернусь до начала Суши.
– Не загадывай, – устало ответил Вастас. – И не вздумай заглядывать в Ланнеран. Там тебя сразу сделают богом.
5. Рансала
На третье утро они оторвались от гор и рысью поехали между холмами.
Еще не началась сушь и не спалила траву. Короткая серая шестерка на спинах холмов и серая даль, и тяжелая тишина. Как тускл и безрадостен мир и как безлюден! И в этом пустующем мире мы еще убиваем друг друга?
Два дня в безопасности опустевшего края – и начали попадаться пустые селенья. Не разоренные – просто люди ушли, когда в последнем колодце иссякла вода. Они старались держаться подальше: в пустых домах обычно селится нечисть. Опасные порождения Великой Суши, которым почти не нужна вода. И все равно эти твари напали ночью, хоть мы и разбили лагерь вдали от домов. Колючие, безглазые, черные твари, они прорывались сквозь пламя и тучу стрел. Людей защитили плащи и кольчуги, но искусанный дорм околел к утру.
А к середине дня, в самую духоту, они увидели, наконец, башни Рансалы. На сером выжженном берегу, над серой гладью бывшего моря она возникла, словно из сна, веселым легким скопищем башен. И так не хватало за ними моря…
Безлюдье и зной, лишь звенит тишина, но гладки и прочны стены Рансалы, закрыты окованные ворота – Торкас сроду не видел столько железа, сколько было на створах огромных ворот.
Он поднял рог и протрубил сигнал: «Я – путник, я прошу приюта», – и звук без эха сгинул в темноте. Тайд осторожно тронул за плечо, и Торкас поглядел ему в глаза. Он знал: придут и отворят. Его здесь ждала судьба.
Пришли и отворили. Огромный человек, немного выше Торкаса и много шире в плечах. И темное широкое лицо, которое ничто не прикрывает, так странно, так тревожно знакомо…
– Я – Торкас из рода Вастасов прошу у тебя приюта для себя и своих людей.
– А я Даггар из рода Ранасов, седьмой брат по старшинству, изгнанный из рода. Коль тебя это не страшит, добро пожаловать в мои руины!
Веселый зычный голос – прогремел и тоже сгинул без эха.
– Спасибо, – сдержанно ответил Торкас. Даггар посторонился. Они проехали сквозь мрак прохода в огромный гулкий двор.
Величье даже в запустенье. Я думал: замок Вастасов величав, а тут я понял: он убог и тесен.
Даггар направил нас к громадине крытых стойл. Здесь были сотни дормов, а теперь лишь наши.
– Вода есть, – сказал Даггар, – мы, Ранасы, умеем добывать воду из камня. Вот с кормом худо – мы скотины не держим.
– Ты тут не один?
– Со мной жена и трое слуг – те, кто меня не оставил.
– Корм у нас есть, а вода кончается.
Даггар усмехнулся. Умно и насмешливо он усмехнулся, отошел от дверей сдвинул огромный камень. Нам бы не сдвинуть его втроем. В темной скважине тускло блеснула вода.
– Подземное хранилище?
– Да, – лениво ответил Даггар. – Ночи прохладны, а море, – слава богам! – еще не совсем пересохло.
Для Торкаса не было смысла в этих словах, но что – то в нем знало, что это значит, и он стиснул зубы, досадуя на себя. Нельзя быть тем, и другим. Или я – или…
Дом, в который привел их Даггар, был прекрасен и величав. Огромные гулкие комнаты, роспись на стенах – веселая зелень, счастливая синева, ликующий мир, которого не бывает. И Торкас подумал: а если бывает? А если таким и должен быть мир?
Тускнеет под слоем пыли богатая мебель: роскошные ложи, златотканые покрывала, тяжелые кресла, украшенные резьбой. Даггар хохотнул – бесшабашно и горько.
– Когда бегут, чтоб жить, берут то, что надо для жизни. А этот хлам… ну, что же, он сгорит вместе с нами.
Привел их в богатый покой, где было с десяток лож, и сказал воинам Торкаса:
– Отдыхайте. Вам принесут поесть. – И Торкасу: – А ты, господин Вастас, окажи мне честь, раздели со мной трапезу.
И опять они шли среди роскоши и запустения.
– Ты сказал – седьмой брат, – спросил Торкас. – Сколько же вас – братьев?
– Мы все одного колена. Отцы и матери у нас разные. Ты ведь сын Энраса? Он был третий по старшинству.
– Я приемный сын Вастаса, – ответил Торкас, и Даггар без улыбки взглянул на него.
– Ты прав, что держишься Вастов, здесь живым доли нет. Но пока мы одни, позволь считать тебя родичем.
– Куда мы идем? – спросил Торкас – чтобы что – то сказать.
– К моей жене, – ответил Даггар. – У Ранасов женщины носят оружие и не сидят взаперти. Майда будет рада тебя повидать.
Он распахнул тяжелую дверь; новый покой, еще роскошнее прежних потому, что убрано и опрятно, и высокая женщина поднялась им на встречу. И, увидев ее, Торкас молча отвел глаза, потому что он понял, за что Даггара изгнали из рода.
Это было одно лицо, у Даггара грубее и шире, у Майды – нежнее и уже, но оно повторялось каждой чертой, каждым взглядом и каждым движеньем.
– Что? – спросил Даггар. – Осудил?
– Я не судья вам, – ответил Торкас. – Я вошел в твой дом, значит, принял твой грех.
– А? – сказал Даггар. – Каково благородство! Оставь нам наш грех, дурачок, раз он нам в радость!
– Сын Энраса, – сказала Майда, – нам не надо прощения, но я хочу, чтобы ты нас понимал. Мы с Даггаром родились в один час…
Взгляды их встретились, словно сплелись пальцы, и улыбка отразилась в улыбке.
– Мы с ней одно, – сказал Даггар. – Знаем наперед каждую мысль и каждое слово. Знаешь ты, что это – когда тебя всегда понимают?
Он промолчал. Не мог сказать «нет» и не хотел говорить «да».
– Неужели я должен отдать свою Майду другому – который никогда ее не поймет и не полюбит, как я? И взять себе женщину, что не будет меня понимать? Они ушли, чтобы жить, – сказал он со странной улыбкой, – а нас оставили умирать, но – как видишь – мы еще живы, и это совсем не плохая жизнь.
– Это ваше дело, а не мое, – ответил Торкас. – Я в вашем доме и почитаю вас как родичей и как хозяев.
– Мы рады тебе как родичу и как гостю, – сказала Майда и отступила назад. – Раздели с нами трапезу, хоть она не слишком богата.
И они втроем уселись за стол.
После обеда он навестил своих: как их угостили? Воины спали, Тайд угрюмо сидел за столом и поглядел на него с тревогой.
– Богатый дом, – сказал ему Торкас, – но Такема лучше. Там жизнь. Вас накормили?
– Да, господин, – ответил Тайд и улыбнулся, но тревога осталась в его глазах.
– Отдыхай, – сказал Торкас и ушел.
Он долго бродил по дворцу. Наткнулся на лестницу и поднялся в башню. Здесь было жарко и пахло тленом. Сквозь узкую прорезь окна он смотрел в горящую даль, где когда – то синело море, а теперь только серые волны песка до самого серого неба…
А вечером он был опять с Даггаром и Майдой.
Диковинный светильник из белого камня взметывал вверх струю голубого огня. Даггар рассказывал о минувшем – о дальних странах, о давних набегах, о подвигах неизвестных людей, и каждое движение его лица удваивалось и повторялось в лице Майды.
Заманчиво и неприятно: мне странно, гадко, интересно…
– Постой, Даггар, – вдруг сказала Майда. – Наш юный родич проделал долгий путь и терпит нас не ради твоих рассказов. Скажи нам, Торкас, что ты ищешь в Рансале?
– Правды, – сказал он. – Я знаю мать и имя отца – но это все, что я знаю. Вастас спас мою мать и растил меня, как сына. Я чувствую себя не Ранасом, а Вастом. Но мне надоели недомолвки и тайны и то, как мне смотрят вослед. Кто был мой отец: человек или бог? Чего он хотел? Чего от меня ждут?
– Твоя мать жена Вастасу? – вдруг быстро спросила Майда.
– Нет!
И она невольно вскинула руку в древнем жесте защиты от Зла.
– Мальчик, – тихо сказала она, – ты знаешь, что в тебе две души?
– Да, – ответил он неохотно. Единственная тяжесть в наследии Вастов – он не сумел бы солгать. Он не сумел даже смолчать – тут и молчание было бы ложью.
– Я плохо знаю третьего брата, но это не он, Торкас. Энрас не мог стать богом! Он многое знал, был могучий воин и хороший хозяин – но в душе его не было Тьмы. Он был человеком Света и не мог возродиться. А то, что в тебе… – она вгляделась в него, сведя к переносью брови, горячая черная сила билась в ее глазах. – Тяжесть и темнота, но я не чувствую Зла… Это чужое, Торкас, но мне не страшно…
Взгляд ее обратился к Даггару, сплелся с его взглядом, как сплетаются в нежном пожатии пальцы, и из глаз ушла темнота. И она улыбнулась Торкасу радушной улыбкой хозяйки.
– Я сам не все знаю, – сказал Даггар. – Я младше Третьего брата лет на пятнадцать – был мальчишкой, когда все началось. В тот год первые братья решили отправиться в набег на Анхил. – Глянул на Торкаса и усмехнулся. – Мы ведь разбойники, родич. Много столетий назад к этому берегу пристал разбитый пиратский корабль «Ранса». Поэтому мы и Ранасы, что наши предки приплыли из «Ранса». Тут мы нашли тихую гавань – Рансалу – отсюда и грабили окрестные берега. Ладно! – сказал он, – затея была Третьего брата. Он выбрал Анхил потому, что мы не тревожили его двадцать лет, он успел обрасти и перестал ждать беды. Они вышли из гавани на трех кораблях весной, а вернулся к исходу лета только один корабль, и на нем было немного людей.
– Их разбили?
– Третий Брат не дошел до Анхила. Он наткнулся на белое море и пошел вдоль тумана. Энрас был умен – он сразу понял, что это важней, чем любая добыча. Черный огонь, – угрюмо сказал Даггар. – Вот тут мы и увидели в первый раз, как он сжигает. Энраса и еще пятерых он опалил снаружи – их тела были в ранах и язвах, но они остались живы. А остальных он жег изнутри; они умирали у нас на глазах, и не было им ни надежды, ни облегчения.
– Что это было?
Даггар не стал отвечать. Поглядел мимо него и вел себе дальше.
– Две сотни воинов и моряков, но Энрас был прав: совсем не дорого за то, что они узнали. Энрас определил наш срок в десять лет, – он вдруг поглядел на Майду и спросил – только ее: но почему? Все так думали, и мы тоже.
И в первый раз что – то в их лицах не совпало. Словно впервые пришла неразделенная мысль, мысль, которая нуждалась в словах, но Майда не смела сейчас сказать эти слова.
– Что это было? – опять спросил Торкас.
– Будь я проклят, если кто – нибудь знает! Если суждено, узнаешь сам!
– Не спрашивай, – мягко сказала Майда. – Мы ничего не скрываем, но это не ведомо никому.
И в мягком голосе твердость камня: не спрашивай, все равно не скажут.
И он спросил:
– Зачем Энрас отправился в Ланнеран? Чего он хотел?
– Помощи и совета, – ответил Даггар угрюмо. – Энрас считал, что если построить систему дамб, сколько – то подземных хранилищ, мы на века остановим Белый Ужас и сможем пережить Великую Сушь.
– У Ранасов было знание, – сказала Майда, – и мы не пожалели всех богатств Рансалы, но, кроме богатства и знаний, нужны были руки многих тысяч людей, а Рансала всегда была малолюдна.
– Сначала все шло отлично, – сказал Даггар. – Он добился большего, чем мы ожидали. Убедил жрецов Верхнего Храма, напугал Соправителей и даже породнился с Лодасом – богатейшим из жителей Ланнерана. Наверное, в этом его ошибка, – сказал Даггар. – Дочь Лодаса слыла первой красавицей Ланнерана и была наследницей неисчислимых богатств.
– Зависть трусов не умаляет чести достойных, – торопливо сказала Майда. – Дочь Лодаса не в чем упрекнуть. Она была честной женой и покинула дом того, кто предал ее супруга.
– До сих пор не могу понять! – хмуро сказал Даггар. – Безумие что ли нашло на этих подонков? Ладно, Энрас мог ошибиться. То ли не сумел поладить с служителями Предвечного, то ли они сами увидели в нем угрозу. Ладно! – сказал он яростно, и лицо его исказилось болью и гневом, словно годы ничуть не смягчили боль и не утишили гнев. – Они заставили оступиться служителей Верхнего Храма. Они запугали Соправителей – этаких тряпичных кукол. Но только безумцы совершили то что они сотворили! Могли выгнать Энраса из Ланнерана – уж в такое время Рансала не снизошла до сведения счетов! Но схватить Ранаса, как базарного вора? Подвергнуть пыткам? Казнить на потеху черни? Неужели они надеялись, что это мы простим?
– Мы отомстили, – сказал он с недоброй усмешкой. – Первый мой бой и первая кровь. – Он хохотнул – не смех, а рычание, и впервые Торкас почувствовал в нем родню. – Мы взяли по сотне жизней за каждую каплю крови. Мы заставили Соправителей – тех, кто остались жив – совершить обряд поклонения на том месте, где умер Энрас. Мы взяли с них столько золота, что снарядили двадцать пять кораблей…
– И мы проиграли, – сказала Майда. Боль и гнев погасли в ее глазах, и осталась только печаль. – Мы победили Ланнеран, но не смогли бы его удержать, и не смогли бы заставить их сделать то, что спасло бы Ланнеран и Рансалу. Мы потеряли слишком много людей и – главное! – время.
– Мы бросили жребий, – сказал Даггар, – кому из Ранасов идти по тропе Третьего брата. Жребий пал на Пятого брата, и с ним пошло двадцать воинов – все добровольцы, потому что мы знали: даже тот, кто вернется, вряд ли останется жив. Вернулся один – в Черном огне – и принес расчеты и записи Пятого брата. Мы убедились, что Энрас был прав, что все идет, как он говорил. Уйти далеко на север к Пределам Льда – туда не скоро дойдет Белый Ужас.
– Мы все рассказали, – сказала Майда. – Прости, Торкас, но большего мы не можем сказать.
Две пары одинаковых глаз и общее ожидание, и он, сглотнув упрямый комок, ответил им торопливо:
– Спасибо. Я должен подумать. Если вы не обидитесь, я буду спать со своими людьми.
В эту ночь не было полной тьмы. Бледный отсвет, словно дальний проблеск зарницы, Чуть подсвечивал край небес. В стороне, где уже нет моря.
Торкас стоял у окна, когда тот, другой, зашевелился в нем. Он был огромный, властный, спокойный. Прищурившись, он вгляделся в тьму и улыбнулся его губами.
– Занятно, – сказал он себе и мне. – Похоже, мы здорово влипли, Торкас. Придется нам завтра пойти и взглянуть.
«Отец!» – хотел он сказать, но не сумел. Только Вастасу мог он сказать «отец».
– Ничего, – спокойно ответил другой. – Это не важно, Торкас.
– Я хочу добраться до моря, – сказал Торкас Даггару. – Тайд все равно от меня не отстанет, а остальные… ничего, если они подождут меня здесь?
– Сколько угодно, – сказал Даггар. – Запасы Рансалы обильны.
– Даггар, – сказал Торкас, – если я не вернусь…
– Я отправлю ребят в Такему и дам им еды на дорогу. Я думаю, ты вернешься, Торкас. Жаль, что я не могу прогуляться с тобой.
– Я знаю, – ответил Торкас. В самом деле, он знал – или знал Другой? – что Даггару и Майде суждено умереть в один час.
Но, кажется, это будет не скоро.
Они ехали по серым пескам бывшего моря. Створки раковин, белые кости покрывали песок и тоскливо хрустел под лапами дормов. Было душно, но Торкас и Тайд закрыли повязками лица, потому что на кожу садилась жгучая соль.
Три дня они тащились в этом тумане, спали, прижавшись к дормам, не разжигая огня, и с каждым днем отблеск за краем неба становился все ближе и все красней.
На четвертый день они увидели море. Оно тоже было серым – как небо и мир. Но живой беспокойный блеск, но пронзительный запах – чем – то острым, томительным, радостным пахло оно, и усталые дормы пошли скорей, понеслись по пескам навстречу прохладе.
– Тайд, – спросил Торкас, – ты был тогда в Ланнеране?
– Да, господин, – сурово ответил Тайд.
– Ты бы Его узнал?
– Да, господин. – Помолчал и добавил. – Узнаю.
– Я не хочу становиться богом, Тайд! Я не знаю, как быть, – сказал он с тоской. – Сражаться против Судьбы? Но разве это не трусость – не сделать того, что тебе суждено? Покориться Судьбе? А разве это не трусость – покориться и делать не то, что хочешь?
– Нет, господин, – ответил Тайд. – Это не трусость. Только с Судьбой все равно не поспоришь – повернет на свое. Лучше уж сделай, что тебе должно, да и вернись домой, отцу на радость, а нам – в защиту…
А к вечеру они увидели белое море. Они ехали берегом вдоль самой кромки прибоя, вдоль волнистой мерцающей полосы, украшенной у камней комочками пены, и ветер нес уже не прохладу, а влажную паркую духоту, и марево мокро дрожало над морем, и вкрадчивые полоски тумана медлительно липли к тяжелой воде.
Туман все гуще мешался с водой, вскипали и лопались пузыри; вода закипала, как в котелке, а дальше была непроглядная муть, колышущаяся стена из пара.
«Он натолкнулся на белое море и пошел вдоль тумана…»
Как близко…
И снова Другой шевельнулся в нем, без слов говоря, что следует делать.
Он спешился, бросил поводья Тайду, плотнее закутал повязкой лицо, надел рукавицы и коротко бросил:
– Жди меня здесь!
– Нет, господин!
– Да, – ответил Другой. Без нетерпения и досады: просто воля его закон, и возражения невозможны.
– Для тебя это смерть, – сказал Другой, – а я вернусь, – и довольно скоро.
И они вошли в полосу тумана – я и Торкас, я и Другой…
Вот оно что, подумал он. Похоже на свищ. Занятно.
Белая – белая смерть, липнет к лицу, щупает тело горячей лапой…
Не бойся, малыш, я прикрываю.
Красный отблеск на белой мути. Неужели это горит вода?
Алая огненная пасть. Жадная пасть жрущая мир.
Он недобро прищурился на огонь – он один, извечно, бессмертно мертвый, он – один на один с врагом, вечно мертвый против вечно живого, но всегда несущего смерть.
Алая пасть, огненный вихрь, жаркое колесо из огня; вот оно двинулось на него, ничего, здесь стою я, ну, попробуй меня раздавить! И Тяжелая темная сила – сгусток тьмы, наполненной болью, горечь жизней, одиночество и гордыня. Черный кокон жгущего мрака; он стоял, погруженный во тьму, и огонь налетел на него, окружил, отшатнулся.
И тогда он пошел вперед, шаг за шагом тесня колесо, и оно откатилось назад и почти затерялось в тумане.
Красный отблеск на белой мути…
– Что, малыш, я еще гожусь?
Он устало провел рукой по прожженной повязке и, сутулясь, побрел назад.
6. Двое
Не спеша возвращались они в Рансалу. Дормы устали, да и незачем было спешить. Пока я в пути я никому не должен. А когда я приеду…
– Тайд, – спросил он, – что же мне делать? Энрас знал, как задержать Белую Смерть. Я ничего не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я узнавать.
Тайд ответил не сразу. С угрюмой гордостью он поглядел на него – могучий юноша, отрок годами, но телом и разумом муж. Мой бедный мальчик, ведь это только вчера я посадил его на седло и впервые дал ему в руки меч. А сегодня судьба взялась за него, принуждая исполнить долг… Как быстро, горько подумал он, как мало лет дал ему бог!
– Долг – есть долг, господин, – ответил он твердо. – Долг важнее чем жизнь. Но куда бы я не пошел, я тебя не оставлю.
– Спасибо, Тайд, – сказал ему Торкас, – только я не знаю, куда мне идти…
Жизнь человека проста, хоть, может быть, нелегка. Смерть – удел человека, смерть в бою – удел мужчины. Он не боялся смерти, слишком молод он был, чтобы ее бояться. Даже судьбы он теперь уже не боялся. Мама права: выбора нет. Вынувший меч обязан драться. Воин живет затем, чтобы защищать свой дом. Энрас хотел это сделать, но не сумел: его убили и долг его теперь перешел ко мне.
