Текст книги "Войди в каждый дом (книга 1)"
Автор книги: Елизар Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
Он протянул ей руку, и Ксюша чуть не свалилась ему в объятия. На берегу розово светились мачтовые стволы сосен, за ними на пологих склонах прятались в густой траве розовые колоски горлянки, качались на легком ветру голубые бокалы горечавки, а еще дальше, за долинным распадком, полыхал малиновыми кострами цветущий маральник. Мажаров быстро прошел вперед, наклоняясь к земле, и не успела Ксюша догадаться, что он делает, как Константин подал ой букет, еще мокрый после недавнего дождя. Это были простые лесные цветы, почти без запаха, от них шел лишь тонкий и нежный аромат зелени, по Ксюша была счастлива, как никогда в жизни,– ведь еще никто ни разу не дарил ей цветы!
Она готова была тут же броситься на шею Мажарову и расцеловать его. Искушение было настолько сильным, что, взглянув в лицо ничего .не подозревавшего лейтенанта, забыв даже поблагодарить его, она кинулась прочь, вверх по скользкой от хвойной осыпи тропинке. Ей хотелось смеяться, и плакать, и петь, и бежать, бежать безоглядно, не обращая внимания на хлещущие по рукам ветки.
Деревья и кусты были унизаны крупными каплями, в каждой капельке горело и дрожало солнце, срываясь, они обрызгивали ее сверху, и Ксюша, хохоча, ловила их ладонями и ртом. Высоко в зеленых кронах гомонили и высвистывали птицы, косые потоки света рассекали лес и то обласкивали Ксюшу теплом, то одевали в пеструю веселую кутерьму теней. На взгорье она остановилась, нетерпеливо поджидая Мажарова, и, когда он поднялся, шагнула к нему навстречу, стремительно и легко.
– Ну что вы? – переведя дыхание, спросил он.
Влажный свет струился из его широко открытых темных глаз, полных доверчивого ожидания.
«Я, наверное... наверное, люблю тебя!» —хотела крикнуть Ксюша, но только молча улыбнулась, с нежностью глядя в разгоряченное потное лицо, ставшее вдруг дорогим и близким.
– Я хотела сказать... Если вы, конечно, пе против... Давай будем на «ты», и зови меня Ксюшей, ладно?
Мажаров, нелжиданно посерьезнев, с минуту молча смотрел на него.
– Хорошо, – согласился он, точно ему стоило труда убедить себя в этом.
Он протянул ей руку, сцепил в замок свои пальцы с ее пальцами, и они медленно стали подниматься пологим травянистым склоном.
через неделю, когда Ксюша явилась домой в Черемшанку, отец встретил ее у порога, загадочно усмехаясь.
– Как-то неладно получается,– подмигивая жене, проговорил ои.– В деревне уже все давно просватали тебя, говорят, что свадьбу твою скоро играть будут, а мы с матерью ни сном ни духом не ведаем!..
Ксюша почувствовала, что щеки ее занялись жаром.
– Хоть бы показала нам жениха своего, а? Какой он из себя? Бравый или морда как решето?
– Я не знаю, тятя, о ком вы. Мне никто руку и сердце не предлагал.
Меньше всего Ксюше хотелось сейчас шутить над тем, чем она жила и дышала все последние дни.
– Совсем похожа на мать! – не унимался Корней.-Когда я каждый вечер чуть ноги не отмораживал в сапогах, пока стоял у ворот, она тоже считала, что за ней никто не ухаживает.
– Кто ж тебе виноват! – посмеиваясь, ответила мать и, потянув дочь за руку, усадила рядом с собой.– Намучилась я с твоим отцом!.. Собираешься на свиданку, думаешь – ну уж сегодня-то обязательно в любви признается, а ои о чем угодно языком мелет, а о самом главном ни слова!
– А чего ж говорить! И так все должно быть ясно, раз человек околевает в сапогах. Ради одного уважения мерзнуть не станешь.– Корней подсел к дочке, не оставляя ее в покое.– Значит, это врут люди, что какой-то лейтенант за тобой приударяет?
– Нет, не врут! – Ксюша вскинула голову, и одного этого гордого и независимого движения было достаточно, чтобы отец перестал улыбаться.– Что вас еще интересует? Какого цвета у него глаза? Какого он роста? Или сколько получает денег?
– Ты нос-то не задирай! Не задирай; становил ее Корней.– Ишь зашипела, сковорода горччаш. Такие там у него глаза – это ты сама смотри, но так как ты нам сродни немного приходишься, то не худо бы узнать, что он за человек.
Кончилось все тем, что Ксюша пригласила Мажарова в Черемшанку й, сгорая от смущения и неловкости, познакомила его с родителями, братьями и младшей сестрой Васеной. С этого дня Константин частенько стал бывать у них в доме, и как-то само собой подразумевалось, что этот общительный, но сдержанный офицер должен скоро стать их родственником..
У Ксюши было такое чувство, словно вся ее жизнь превратилась в плошной праздник, с утра и до ночи звучала в ней, не стихая, одна и та же ликующая песнь...
Константин обычно поджидал ее в сквере, когда она возвращалась с очередного экзамена в техникуме, провожал до квартиры, вечером они снова встречались и гуляли до рассвета. Для Ксюши было мукой прожить день, не увидев Константина, пе поговорив с ним, не высказав ему всего, о чем передумала за краткие часы разлуки. Если он бывал занят, то обязательно присылал с кем-нибудь записку, где всегда были написаны одни и те же слова: «Приходи к озеру, буду ждать тебя у серых камней». В ответ она царапала карандашом на обороте бумажки; «Жди», а когда не могла вырваться из дома, посылала с большим письмом Васену. Мажаров ничем не походил на тех разбитных ухажеров, которые в первый же вечер клялись любить до гроба и лезли обниматься; он относился к Ксюше с такой бережностью, что было непонятно – то ли боялся обидеть слишком открытым проявлением своего чувства, то ли просто сдерживался.
Только один раз он словно решил изменить себе, своей натуре, и этот день круто изменил и Ксюшину жизнь. Они гуляли около небольшого озерца, заросшего густой травой и осокой. Шли по колено в разнотравье, срывали колокольчики, бегали, как дети, взапуски, дурачились, смеялись до упаду. Висели над светлой чашей озерка изумрудные стрекозы, тянулся позади волнистый след по траве и смыкался, как вода. Константин не выпускал из своей руки ее руку,
и, когда оглядывался на нее, лицо его каждый раз поражало Ксюшу каким-то новым, незнакомым ей выражением – так мгновенно отражалось на нем то, чем он жил в эту минуту, что чувствовал, о чем думал. В его лице вдруг промелькнуло что-то такое, она не могла бы сказать, что это было, но ей стало тревожно и даже боязно. На какой-то миг Ксюша почти физически ощутила, что Константин будто ушел от нее куда-то, далеко. Однако возврат был таким же быстрым, но стоило ему остановиться и задержать на ней странный, будто изучающий ее взгляд, как ей стало как-то не по себе. Она сама не знала, чего испугалась, но ей захотелось вырвать свою руку и убежать.
– Пойдем назад! – сказала она.– Я хочу домой!..
Не отпуская ее взгляда Константин положил ей на плечи руки, легко, как неживую, притянул к себе и поцеловал в твердые сжатые губы.
– Постой] Не надо так! – сказала она, пытаясь освободиться.
Его руки жгли, он не отрывал своихагуб от ее губ, целовал, не давая ей передохнуть, все сильнее прижимая ее к себе, и Ксюша, обессилевшая, словно падала куда-то, проваливалась в зыбкую дурманную волну. С головы ее слетела косынка, выскочили из волос шпильки, косы распались, скользнули вниз и точно притянули ее к земле. Трава раздалась под ее телом как теплая вода, и в ноздри ее ударил горьковатый и острый запах смятой молодой полыни...
В тот вечер она долго лежала в сумеречной комнате и не могла заснуть. Ей почему-то хотелось и смеяться и. плакать. Она то вытягивалась под прохладной простыней, так ей было томительно и жарко, то вся сжималась в комочек, как в детстве, подбирая чуть не у самой груди колени.
Руки ее все еще пахли травой и солньем, перед глазами пестро и ярко плыл прожитый день, ее продолжало слегка покачивать, как будто она плыла с Константином в лодке по озеру.
«Что же мне теперь делать? Что делать? – стискивая ладонями горящие щеки, думала она.– Остаться здесь и ждать, когда он вернется, или, может быть, попроситься туда вместе с ним? А что, если его снимут с учета, а мне придется ехать учиться? Только бы не потерять его, только бы быть с ним!»
За один этот день она словно повзрослела на несколько лет, Она не мыслила теперь своей жизни без Константина,
готова была исполнить любое его желание, любую его прихоть, даже забыть о родных и близких и идти за ним, куда бы он ни позвал. Они виделись почти каждый день, гуляли в роще, ходили к заветному озерку. Казалось, ее радости не будет конца, что каждое утро она будет просыпаться с таким чувством, точно в жизни ее длится бесконечный праздник.
Но однажды ее счастье омрачилось большой размолвкой с отцом. Спекулянт, которого Мажаров задержал на толкучем рынке, как выяснилось, он оказался матерым хищ-
ником. Его шайка занималась в самых дефицитных материалов и продуктов, не брезгует ничем, что давало крупный барыш. Узнав об этом, Константин отправился в райисполком, затем райком и настоял на широком расследовании всего дела. Клубок стал распутываться, и одна из его ниточек неожиданно протянулась в Черемшанку. Волею случая к делам воровской шайки стал причастен председатель черемшанского колхоза Степан Г'невышев – он купил у этих жу шков пиломатериалы для строительства животноводческой фермы и очутился па скамье подсудимых.
Отец Ксюши ходил мрачный, хотя эта история его вроде и не касалась. А когда Гневышева осудили, Корней раздраженно заявил дочери, что, если бы не ее ретивый жених, все обошлось бы выговором по партийной линии. Конечно, Степану не следовало связываться с ворюгами, но иным-то путем он не достал бы лесу, и скоту негде было бы зимовать.
Ксюша Свято верила в непогрешимость человека, которого уже беспамятно любила, но и в словах отца была своя правда. Поэтому вечером, встретясь с Мажаровым, она не удержалась и упрекнула его:
– По-моему, ты, Константин, зря погубил хорошего человека!
– Ты о Гневышеве? – Мажаров усмехнулся.– Это на тебя поххоже вначале уговаривала меня беречь себя, если жизнь сталкивает меня со всякой гнусностью и мерзостью, а теперь ей стало, видите ли, жалко председателя колхоза, которого я вместе с другими жуликами вывел на чистую воду!
– Но ведь Гневытнев не о себе заботился, не для себя эти материалы доставал, пойми ты!
– Ну и что из того? – с холодной неприязнью глядя па Ксюшу, жестко и непримиримо спросил Константин.– Кто ему позволил быть добрым за чужой счет? Сегодня
он, не спросясь никого, выкинет колхозные деньги на строительство, завтра запустит руку в карман поглубже и распорядится ими уже для собственной личности!..
– Но ты же не знаешь Степана! Как ты можешь так говорить о нем? – возмутилась Ксюша.– Он не такой человек, чтобы руки марать!.. Я его, конечно, совсем не оправдываю, но ты поступил бездушно – нельзя топить человека, не разобравшись во всем до мелочей!..
– Я поступил так, как мне велела моя совесть! – резко повысил голос Мажаров.– Не уговаривай меня мириться со всякой подлостью – тут я никогда не пойму тебя! А вот тебе самой я советую смотреть на такие дела не из домашнего курятника, а с государственной вышки!
В тот вечер они проспорили до глубокой ночи, так и не убедив ни в чем друг друга. Когда, расставаясь, Мажаров хотел было обнять ее, она невольно отстранилась: что-то мешало ей быть с ним ласковой и доверчивой, как прежде. Но стоило Константину уйти, как она пожалела о своей черствости. Она еле дождалась следующего вечера, чтобы отправиться к условному месту у озерка.
В роще было темно и сумрачно, березки светились в темноте, как девушки в белых платьях. Ксюша шла не торопясь, сдерживая себя, словно боялась расплескать то, что переполняло все ее существо. Каждый звук волновал и настораживал ее – и треск сухой веточки под ногами, и вскрик потревоженной птицы, и глухое тарахтенье телеги на далекой горной дороге.
Вот и серые камни – живые свидетели стольких ее встреч и радостей. Они наполовину вросли в землю, обросли розоватым лишайником, в расщелине между двумя валунами поднималась хилая, искривленная березка.
– Ладно тебе, Костя, прятаться! – крикнула она,– Выходи!
Но за камнями никого не было, и Ксюше почему-то стало неприятно, что она пришла на свиданье первой. Она погладила шершавую поверхность камня, еще хранившего дневное тепло, и напряженно вслушалась в хрупкую тишину рощи. За озером, над темными зубцами деревьев, поднималась оранжевая луна, где-то поблизости сочился родник.
Волнуясь и мучаясь, Ксюша прождала Константина час, а может быть, и больше. Мысленно высказав Константину все свои упреки, Ксюша вдруг подумала: «А что, если он заболел, а я, как глупая, понапрасну ругаю его?»
Было уже совсем темно, когда она, усталая, подошла к детдомовской усадьбе и поднялась по шатким ступенькам флигеля.
То, что она увидела, заставило ее попятиться. Посредине комнаты, куда она однажды заходила с Константином, стояла дородная босоногая женщина и мочальной кистью, привязанной к длинной палке, старательно белила потолок. Маленькая, забрызганная известью электрическая лампочка скупо освещала пустые стены и пол, застланный старыми газетами и обрывками бумаг.
Ксюше стало как-то тревожно, но она пересилила себя и спросила:
– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где Константин Мажаров?
Женщина неторопливо обернулась, скользнула по лицу Ксюши безразличным взглядом.
– Чуть свет укатил в область.
Будто что-то оборвалось у Ксюши внутри.
– Его па комиссию вызвали, да?
– Да, была какая-то бумажка.
Женщина подоткнула упавший подол широкой юбки и, нацелясь жирно смоченной кистью, ударила в угол потолка. В лицо Ксюши полетели брызги, но она не шевельнулась, с тоскливой жадностью глядя на равнодушно работавшую женщину. Успокаивающе-домовито постукивали на голой стене ходики.
– Он никому ничего не оставлял?.. Не просил передать?
– В одночасье собрался, перебаламутил всех и полетел как угорелый.– Женщина перестала шаркать кистью, отвела лезшие на глаза волосы и вдруг впервые, словно вспомнив о чем-то, пристально посмотрела на Ксюшу.– А ты не Яранцева девка будешь? Постой, постой – не ты ли ему тут голову морочила? Но из-за тебя ли он с Алексеем Макаровичем разругался?
– А вам-то что? – не сдерживаясь, почти сквозь слезы крикнула Ксюша и выбежала из комнаты.
Опомнилась она далеко за селом, среди полей, на изрытой колеями темной дороге, под холодным звездным небом. Ее всю трясло. Она шла, часто оглядываясь на огоньки села, густо посеянные во тьме, в виски неотвязно било, стучало. Что случилось? Почему он так уехал? Не предупредив, не сказав ей пи слова?
Ксюша вернулась домой разбитая и всю ночь не смыкала глаз, сломленная отчаянием и неутихающей душевной
болью. Не было ни одной отрадной мысли, ни одного просвета в хлынувшем на нее мраке.
К утру ей стало немного легче, и она решила не лишать себя последней надежды. Мало ли чего не бывает в жизни! А вдруг его вызвали так срочно, что он не сумел даже ее предупредить? Он человек военный и не волен сам распоряжаться своим временем. Возможно, он постеснялся оставить записку в чужих руках, в дороге бросит письмо, и она не завтра-послезавтра его получит. Наконец, Костя сможет неожиданно нагрянуть обратно, и ей будет стыдно за все, что она думала о нем.
Она заставила себя сесть за учебники, так легче было скрыть от домашних свою растерянность и озабоченность.
Однако прошел день, другой, третий, а почтальон ковылял мимо их дома, кособочась под тяжестью большой кожаной сумки, и даже не оглядывался на их окна.
Опустошенная тоской и ожиданием, Ксюша смотрела ему вслед и чувствовала, что начинает ненавидеть даже почтальона. И все-таки, как ни беспросветна казалась ей теперь жизнь, она все еще продолжала твердить себе – нет, нет, он все равно напишет ей, что бы ни случилось, как бы он ни решил! Каким же нужно быть человеком, чтобы оставить ее вот так, в безвестности, па распутье, в страшном одиночестве. Неужели она совсем не знала этого человека? Говорил одно, а думал другое? Значит, лгали его глаза, его губы? Разве можно после этого вообще верить кому-то?
Ей стало вдруг все безразлично. Сдав экзамены за последний курс техникума, она поступила работать в колхоз. Ехать в институт она отказалась, сколько ее ни уговаривали. В конце концов от нее отступились, и она была довольна, что ее оставили в покое. Разве объяснишь всем, что делается с тобой, если в тебе рухнула вера в человека, которого ты считала самым лучшим, самым искренним, самым желанным и дорогим из всех живущих на земле?
В тот год осень подкралась незаметно, щедро мазнула по лесам охрой и золотом, напоила густой синевой небо. Стояли сухие, ясные дни, в безветрии и тишине беззвучно роняли листву березовые перелески и рощи, поля быстро пустели и словно раздавались вширь. Потом хлынули дожди, затяжные осенние ливни разом смыли с лесов всю ржавчину и позолоту, и лишь багряные листья осин да рябиновые грозди жарко тлели сквозь голизну ветвей. Небо выцветало, в свинцово-тяжелых, налитых до краев лужах дрожали на мутной ряби облетевшие листья, над лило-
выми пашнями зяби низко ползли серые, грязные облака. Так же бесприютно и холодно стало на душе у Ксюши, и, если б не работа в колхозе, ей бы и жить было невмоготу. Она не отказывалась ни от какой работы, лишь бы не оставалось времени иа ненужные раздумья, лишь бы сковать смертельной усталостью все тело и камнем провалиться в сои!
В один иа пасмурных слякотных дней, когда Ксюша возвращалась верхом из полеводческой бригады, она по-встречала на пути Лизу. Лиза тоже не поехала учиться дальше и устроилась па какую-то, как она уверяла, выгодную должность в райисполкоме.
– Ксюш, бесстыжая! Совсем забыла про меня! – закричала Лиза и натянула вожжи.– Стой, дьявол! Тпру!
Она сидела в бричке в новенькой плюшевой жакетке зеленого цвета, в ярко блестевших резиновых ботиках, на ее коротко остриженных, под мальчика, волосах капустным листом торчал берет, розовые мочки ушей были охвачены желтыми, похожими па раздутых пауков клипсами,
Ты только послушай, какую я тебе новость сообщу! – затараторила подружка.– Ну, угадай!
– Да ладно тебе, говори уж...
Круглое миловидное личико Лизы с соломенной челкой, закрывавшей почти весь лоб, было полно скрытого лукавства и таинственности.
– Я тебе всегда говорила – не верь мужчинам! – захлебываясь, продолжала подруга.– Но тебя, такую святую, разве убедишь?..
Ксюша еще не знала, что скажет ей Лиза, но уже чувствовала, как все начинает дрожать в ней.
– Ты знаешь, какую штуку твой Костя отмочил? Получил на комиссии чистый билет и сразу катнул в столицу! Пет, каков фрукт, а?
– Ну что ж,– силясь улыбнуться, ответила Ксюша.– Его дело...
– Конечно, скатертью дорожка! – подхватила Лиза.– Никто здесь о нем плакать не будет!
Ксюша еле дослушала досужую подружку, всегда раньше других знавшую все районные новости, нашла в себе силы улыбнуться ей на прощанье, потом ударила каблуками в бока коня и поскакала навстречу сырому, хлеставшему по глазам ветру. Ей казалось: еще немного, и она пе выдержит, свалится.
За деревней, когда уже нечем стало дышать, она соско-
чила, бросила повод на сук дерева и, не разбирая дороги, шатаясь, как пьяная, побрела по высохшей бурой траво.
По щекам ее текли слезы, она глотала их, шла куда глаза глядят, растравляла себя какими-то причитаниями и жалобами, потом споткнулась, упала на мокрую траву и заревела по-бабьи, навзрыд...
Она долго лежала так, ничком, на холодной траве, а когда подняла голову, над нею тихо, как мотыльки, мельтешили в сером небе еле приметные хлопья снега. Не шевелясь, Ксюша смотрела в белесую мглу, пока она не встала перед нею сплошной белой стеной.
Тогда она поднялась и, едва передвигая ноги, пошла назад. А снег все сыпал и сыпал, заметая ее следы, гася пламя ближних рябинок, навсегда хороня в душе то, что, казалось, будет цвести в ней целую жизнь.
За всю дорогу от перелеска до районного центра Корней не сказал дочери больше ни слова.
Сцепив за спиной руки, ссутулясь, он упрямо вышагивал вдоль кювета, краем давно убранного поля. Дорога изматывала. Уже плохо слушались ноги, икры деревенели, на подошвы сапог налипали тяжелые ошметья грязи, от нее невозможно было освободиться. Изредка останавливаясь, Корней ожесточенно шаркал сапогами по высохшему бурьяну, по колючей стерне, но через несколько минут вязкая грязь цеплялась снова, сапоги будто разбухали, с трудом отдирались от земли.
Закрывая небо, ползли, чуть не волочась по горбатым увалам, темные дымные облака, не переставая, летела в лицо надоедливая холодная морось.
Постепенно Корнеем овладело отрешенно-усталое безразличие ко всему – и к пропавшему за моросящим дождем родному дому, и к дочери, жившей какой-то непонятной, путаной жизнью, и даже к са,мому себе. Не все ли равно, как он будет жить завтра, послезавтра, когда вся жизнь уже позади и нужно только прожить в покое отпущенные под старость годы? Роскошествовать он не привык, а на одежонку и хлеб всегда заработает, и если дотянет до пенсии, то вообще ни в чьей милости нуждаться не будет.
Сквозь туманные наплывы оседающего мелкой пылью дождя проступила труба кирпичного завода, серым грибом выросла деревянная пожарная каланча, забелели колонны Дома культуры, на площади над двухэтажным зданием райкома и райисполкома вяло шевелился на ветру мокрый красный флаг. Вскинутый на высокий шпиль, он был виден отовсюду, по нему сразу угадывался центр широко раскинувшегося районного городка.
Вдоль заборов по обеим сторонам улицы тянулись узкие дощатые тротуары, и, ступив на хлипкие, пружинящие под ногами доски, Корней наконец освободился от грязи, вымыл пучком травы сапоги в луже.
У калитки дома, где квартировала Ксения, их встретила хозяйка. Она шла от колонки, неся на гнутом коромысло полные ведра.
Толкнув калитку, она прошла, чуть покачиваясь, по каменистой дорожке к крыльцу, в сапожках, простоволосая, и цветном сарафане, опустила на ступеньки ведра. Вода и них рябилась от сыпавшихся дождинок.
– Как знала – через край набрала! – проговорила улыбаясь.– Поздравляю вас, Ксения Корпеевна, и отца вашего тоже от всей души!
Она стояла перед ними и довольно жмурилась, словно от яркого солнышка.
– Чего это вы раскудахтались? – Корней не любил, когда уже немолодые женщины вели себя игриво, с развязностью и назойливостью.– По какому такому случаю? У дочери сегодня не день рождения, да и я ничем особым тоже вроде не отличился.
Он хотел пройти мимо хозяйки в дом, но она, шутливо иодбочеиясь, преградила ему дорогу.
– По-хорошему с вас еще магарыч полагается! Не каждый день, поди, портреты ваших сыновей в газете печатают!
– Стар я для шуток, Порфирьевна! – угрюмо буркнул Корней,
– Батюшки! – вдруг всплеснула руками женщина.– Да вы, наверно, еще газету в глаза не видели! Ай-дато в дом, может, и парней своих не признаете! А соседи с утра только о вас и говорят – уже поздравлять приходили.
Сордцо Корнея затомилось от недоброго предчувствия, и, но слушая больше словоохотливую хозяйку, он рванулся в дом, не закрывая за собой дверей, бурей влетел в ком-пату дочери.
Газета лежала на белой скатерти во весь разворот, и Корней сразу увидел в центре полосы большой снимок: посередине сидела жена Корнея – Пелагея, робко-счастливая, и словно просила у него извинения, что она решилась на такой шаг в его отсутствие; рядом с нею каменно застыл бородатый дед Иван, отец Корнея; с правой стороны стоял довольно ухмылявшийся Роман, с левой – сдержанно-строгий Никодим, а около него примостилась младшая, восемнадцатилетняя Васена, будто до крайности удивленная и обрадованная тем, что ее фотографируют для газеты.
Еще не понимая, что происходит, по какому случаю вся его семья, за исключением его самого, оказалась в газете, Корней почувствовал вдруг страшную усталость, как вчера вечером возле родного дома. Упираясь руками в кромку стола, он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.
– Ну чего ты переполошился, тятя? – Голос дочери был суховато-почтителен.– Сейчас все узнаем.
– А что тут узнавать-то! – не вытерпела хозяйка.– За такие дела вам в ножки должны поклониться.
Газета зашелестела в руках Ксении, и Корней не выдержал, крикнул:
– Да читай, ради бога! Что ты, язык отъела?
– Дай в себя прийти! – сказала Ксения и тихо рассмеялась.– Кажется, заварил наш Роман кашу!
– Ромка? – Корней привскочил, вырвал газету из рук дочери.– Я всегда говорил матери, что от этого ветрогона чего угодно можно дождаться! И в кого он такой уродился? Да что он хоть натворил-то?
– Читай сам, а то, может, не поверишь...– Лицо Ксении было розовым от смущения.
Корнея шатало, руки у него дрожали, буквы прыгали перед глазами и не хотели сливаться в слова. Ага, вот оно! Под снимком, над тремя столбцами убористого текста призывно и хлестко разворачивался заголовок: «Следуйте патриотическому почину семьи Яранцевых!»
Бог ты мой! У Корнея опять ослабели ноги, и он сел, вышептывая слово за словом. Газета шуршала в его трясущихся руках.
Корреспондент областной газеты, видно, побывал на квартире Яранцевых и бойко рассказывал обо всем со слов младшего сына – Романа. Не скупясь на похвалу самому себе и всем домашним, Роман сообщил корреспонденту, что постановление сентябрьского Пленума в их семье произвело на всех глубокое впечатление. После некоторого
раздумья они с братом Никодимом и сестрой Васеной решили вернуться в родную деревню и помочь подъему сельского хозяйства. По словам Романа выходило, что несколько лет тому назад они вынуждены были из-за низких трудодней покинуть колхоз и своим возвращением хотели теперь исправить прошлую ошибку. Брата Никодима Роман выдавал за скромного, но даровитого рационализатора, мастера на все руки. Восхищенно рассказывал о сестре Васене, которая заканчивала школу культпросветработников и мечтала работать в родном колхозе. Даже восьмидесятилетний дед Иван рвался якобы назад, в родную деревню, и самолично заявил: «Раз партия просит – отчего не пособить!»
Дочитав газету, Корней поднялся, весь багровый от гнева, потряс хрустящим листом.
– Твоя работа? – хрипло спросил он.
– Да что ты! – Ксения отшатнулась, как от удара.– При чем тут я?
– Ах, ты тут ни при чем? – язвительно допытывался отец, наступая ни нее и угрожающе сдвигая лохматые брони,– За моей спиной сговорились, и она, оказывается, сбоку припека, нашему забору троюродный плетень!.. Насмешки над отцом строить? Не мытьем, так катаньем решили взять?
– Постой! – Ксения подняла руку, пытаясь сдержать отца.– Говорю тебе честно – я ничего не знаю, и ты на меня, пожалуйста, не кричи!
– Ты от моего крика не помрешь! – еще более возвысил голос Корней.– Пока кормишь да одеваешь вас, сопли вам утираешь, тогда вам отец с матерью нужны, а как старость к родителям придет, так вы только помыкать можете.
Ксения молчала, понимая, что уговаривать сейчас отца бесполезно, он не успокоится, пока не перекипят в нем обида и злость.
– И все этот Ромка, заводила чертов! – расхаживая по комнате, размахивал руками Корней.– Сколь разов он ко мне приставал, кровь портил!.. Чего только не сулил, чем не заманивал. Да я не дурная рыба, чтоб любую наживу глотать, не подумавши! Получили от ворот поворот, и все же решили на своем настоять, сбросить отца с телеги, а самим дальше ехать. Или пыль в глаза пустить хочется, покрасоваться перед всеми? Тогда валяйте, а я в хвастуны не гожусь, позориться на старости лет не буду!..
Ксении самой было все непонятно в поступке младшего брата. Легковесный его характер как-то не вязался с тем значительным событием, запевалой которого он сейчас выступал. Жил Роман всегда шумно, крикливо, словно напоказ, любил прихвастнуть и высокими заработками, и редкими вещами, купленными где-то с рук и потому особенно им ценившимися. «Ты думаешь, это ширпотреб? – частенько спрашивал он.– Нет, это заграничное!» Его не беспокоило, что заграничная вещь по качеству могла быть намного хуже отечественной, словно обладание заграничной вещью чем-то выделяло его среди других. Однажды он потратил чуть не ползарплаты на кожаную куртку с меховой подкладкой, с блестящими строчками «молний» на вороте, на кармашках, а в конце месяца пришел одалживать у отца деньги на папиросы. Мать совестила его, а он только ухмылялся и щурил свои зеленоватые, с наглинкой глаза. И вот – на тебе! – он становится во главе благородного и важного дела, призывает всех следовать своему примеру. Ксения долго терялась в догадках – то ли с братом что-то произошло и он действовал под влиянием чистого порыва, то ли пускался в очередную авантюру, чтобы произвести шум вокруг своего имени, не заботясь о последствиях такого решения. Действительно ли он добился согласия старшего брата Никодима, его жены Клавдии, сестры Васены или не посчитался с ними так же, как с отцом, было пока неизвестно, и это больше всего волновало сейчас Ксению и даже пугало.
Внезапно отец опустился на колени перед кроватью и потянул за ручку лежавший там чемодан.
– Ты что это надумал, тятя? – Ксения бросилась к нему, поставила ногу перед чемоданом.– Пяти дней не прожил и уедешь? Меня-то зачем обижаешь?
Не отвечая, Корней потеснил дочь плечом, выволок чемодан и, раскрыв его, стал бросать туда полотенце, мыльницу и другие мелкие вещи. Придавив коленом крышку, щелкнул замком и поднялся.
– И чего вы разбушевались, Корней Иванович? – озадаченно спросила хозяйка.– Ну худое бы дело было, а то ведь домой вертаетесь! И дом у вас тут свой, и усадьба, сад разведете. И опять-таки слава о вас в народе пойдет!..
– Больно нужна мне ваша слава! – хмуро бросил Корней.– Из нее щи не сваришь, из славы-то...
Он перекинул через руку пальто, поднял чемодан и вышел из комнаты. У. калитки Ксения придержала его, попросила:
– Ну не горячись, тятя, прошу тебя!.. Не становись у всех поперек дороги... Не останешься же ты один в городе, когда все сюда поедут? Ты подумай, какой это будет скандал!
– А вы много обо мне думаете? – Корней не глядел, на дочь.– Ишь как распорядились моей жизнью!.. Будто родной отец – это лапоть: когда захотел – надел, когда захотел – сбросил... Одна заманила в гости, как какого дурачка, а другой в это время вон какие варианты выкидывает!
– Да как тебе не стыдно, тятя! – Ксения была вне себя от обиды.– Я же тебе русским языком сказала...
– А я, тоже с тобой не по-турецки разговариваю, слава богу, понимать должны. Взяли моду над родителями мудровать!..
– Но куда же ты на ночь глядя бежишь? Что ты этим кому докажешь? Измучаешься только вконец, и все... Сорок километров до станции, не близок свьт... Пойдем назад, чаю попьем, успокоишься, а завтра как знаешь...
– Не привык переиначивать! Да и горит во мне все -чаем но зальешь. А ночь меня не пугает – попадется добрая душа, на машине подвезет... Прощевай!
