Текст книги "Войди в каждый дом (книга 1)"
Автор книги: Елизар Мальцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Может быть, всему виной моя борода? Но я так рад, что мы увиделись!.. У меня такое чувство, как будто мы расстались какую-то неделю назад!
Она глядела на его ставшее почти неузнаваемым лицо и изумлялась тому, что не испытывает ни обиды, ни гнева, ни презрения, а скорее легкую грусть и разочарование. Слишком всерьез думала она об этом человеке.
– Это замечательно, что мы, оказывается, будем работать вместе,– говорил он, совсем обескураженный ее упорным молчанием.– Да что вы держите эти ветки, дайте их мне, я понесу. Знаете, мне в обкоме предлагают тоже должность инструктора, так что нам с вами немало придется поездить!
– Я замужем! – с непонятной строгостью вдруг сказала Ксения.
– Поздравляю! – горячо проговорил Константин и тут же замолчал: «Я кажется, смолол чепуху! Ведь она, несомненно, не вчера вышла замуж?»
Ксения внезапно бросила на землю собранную охапку и стремительно пошла к дороге. Мажаров начал было подбирать брошенные ею ветки, потом оставил их и кинулся следом. Он догнал Ксению у самого выхода из перелеска, где свет. от машины как бы прореживал тонкоствольные деревца.
– Остановитесь, Ксения Корнеевна,– задыхаясь от бега, проговорил Константин и попытался взять ее за руку.– Я должен вам сказать... Я был тогда зелен и глуп, и я, конечно, виноват перед вами...
Она с силой выхватила у него руку, сверкнула гневными, полными слез глазами, голос ее зло срывался, дрожал, когда она, порывисто шагнув ему сама навстречу, спросила:
– Зачем вы сюда приехали? Зачем?
– То есть как зачем? – ошеломленно переспросил он.– Вы же знаете...
– Что я знаю? Ничего я не знаю и знать не хочу! – запальчиво, как в бреду, отрывистым шепотом выкрикивала ома.—Никто вас сюда не звал!.. Вы сами выискались, чтобы заработать здесь политический капиталец! Так пот,– она издала какой-то горловой звук и замотала голо-вой,– ничего у вас не выйдет! Понятно? Не выйдет! Я всем раскрою глаза на то, что вы за человек!..
– О чем вы говорите, Ксения Корнеевна! – изумленный до крайности, прервал ее Константин.– Скажите наконец, в чем дело?
– Не стройте из себя наивного человека! – все в той же горячке отвечала Ксения.– Рассчитываете, что всех покорите вашей выдающейся натурой, вашим умом и щедрой душой? Тогда вы глубоко заблуждаетесь!
Рассмеявшись ему прямо в лицо, она круто повернула и побежала к машине.
Потрясенный тем, что услышал, Мажаров некоторое время стоял в полной растерянности, потом медленно побрел к дороге.
«Что за нелепость! – подавленно думал он.– Неужели она на самом деле верит тому, о чем только что говорила? И главное, с каким презрением! С какой ненавистью!»
Нет, ничего не осталось от той удивительной, доверчивой девушки, которой он так увлекся когда-то и о которой еще недавно думал с таким душевным смятением. Как будто совсем другой человек!
Константин не знал, как ему поступить – подойти сейчас же к Ксении и заставить ее объяснить, что значат эти невероятные обвинения, или забрать свои чемоданы и отказаться ехать с ними дальше? С какой стати он должен терпеть подобные подозрения?
– Товарищ, толкнем разок! – увидев его, закричал водитель и, нырнув в машину, добавил: – Ну-ка, по команде давай! И все разом! На-ча-ли!
Не раздумывая, Константин налег с одного бока на машину, уперся ногами в землю, Ксения и Васена прижались с другого бока. Мажаров давил и давил плечом в крыло, не обращая внимания на то, что грязь из-под колес жидкими ошметьями летит ему в лицо. После нескольких попыток машина с дрожью и ревом стала выбираться из рытвины, загребая под колеса ветки и тут же выбрасывая их и обдавая Мажарова брызгами. И вот она стояла уже посреди дороги, пофыркивая, тараща свои светлые фары, а шофер ходил вокруг нее, обтирал тряпкой стекла, стучал капотом.
– Что ж вы там стоите, товарищ?.. Простите, я забыла, как вас зовут! – высовываясь из машины, спросила Васена.– Садитесь, а то вы совсем измучились. Возьмите вот мой платок и оботрите лицо, вы бог знает на кого похожи.
«Конечно, это будет глупо, если я сейчас уйду,– сказал себе Мажаров.—Обыкновенная трусость, и только. И что я докажу своим поступком? Шофер и Васена сочтут меня за ненормального, а Ксения будет думать, что я сделал так потому, что всерьез принял ее слова».
Машина скоро миновала перелесок, и здесь водитель вздохнул с облегчением – дорога шла теперь открытой степью и была несравнимо суше.
Долго кравшаяся за облаками луна глянула в темный, как полынья, развод, и на пепельно-серую ширь полей, словно раздвигая даль, заструился призрачный стылый свет. Видимо, утомленные тяжелой возней с машиной, все молчали, шофер с наслаждением посасывал цигарку, вызывая у Константина желание тоже затянуться горьким дымком. Ксения сидела, не оборачиваясь, сурово сжав губы. Мажаров видел лишь левую' часть ее лица и чуть притушенный густыми ресницами темный глаз.
– Граждане, а чем объяснить, что мы все будто в рот воды набрали? – только сейчас обратив внимание на то, что все молчат, весело удивилась Васена.– Ксюш, ты что такая смурая? А вы почему приуныли, Леша?
– Устал от физической зарядки.– Водитель вяло улыбнулся, и, ие снимая одной руки с баранки, другой быстро провел по лицу сверху вниз, и зевнул.– Две ночи подряд сплю, словно на войне, но два-три часа, не больше!.. Нынче дежурил до самого света у Бахолдина, кемарил на кухне – то доктора к нему возил, то сестру. Как бы не дал дуба наш редкостный старик!..
У Константина перехватило дыхание, он хотел что-то спросить, но лишь пошевелил губами, словно парализованный. Все, что еще минуту назад терзало и мучило его, отлетело как дым, показалось до обидного мелким и ничтожным рядом с тем, что могло обрушиться на него не сегодня завтра.
– Кто для других горит, тот всегда быстрее сгорает,– точно сам с собой, рассуждал водитель.– С ним, бывало, поедешь по колхозам, так он о тебе сроду не забудет – где сам сядет поесть, тут и тебя рядом сажает, не то что Коровин: уйдет иной раз и не вспомнит, что ты, может, давно с голоду околел. О своем аппетите небось не забывает!.. Л вы напрасно хмуритесь, Ксения Корнеевна. Что, аль я неправду говорю?
– Прошу вас! – наклоняясь вперед и беря водителя за плечи, с трудом выговорил Мажаров.– Прошу вас! Если можете, быстрее!
Водитель оглянулся на его испуганное, бледное лицо и, ни слова не говоря, прибавил газу.
Константин долго плутал по пустынным, залитым холодным сиянием луны улицам районного городка, прежде чем отыскал нужный ему тупичок.
Еще издали он увидел высокие темные ворота с пятном света, падавшим из-под железного козырька на черный выпуклый номер; за изгородью высилась старая раскидистая береза, среди оголенных ветвей ее торчал скворечник, как большой птенец с разинутым клювом. Опустив чемоданы, Мажаров потянулся было к массивному, вделанному в калитку кольцу, но неожиданно обнаружил, что она не заперта.
Распахнув ударом ноги калитку, он побежал по выложенной кирпичом и усыпанной сухими листьями дорожке в мрачном предчувствии беды. Сердце его билось тяжело и надсадно.
У крыльца Константин остановился, пораженный тем, что дверь в дом открыта настежь. В слепом отчаянии ему показалось, что он спешит уже напрасно и то, о чем страшно было подумать, свершилось.
Желтая полоса света падала из раскрытой двери на крашеный иол в сенях, тянулась через порожек к крыльцу и здесь обессилевала, мешаясь с бледным свечением луны.
– Кто это там дверь расхлябастал? – раздался из глубины дома сердитый хрипловатый голос детдомовской няни, и не успел Мажаров пройти в сени и приблизиться к порожку, как рядом с ним выросла сгорбленная ширококостная старуха в стеганом ватнике.– Да ты что, милый, оглох, что ли? Весь дом выстудишь!
Константин быстро прикрыл за собой дверь.
– Не закрыто было, нянюшка,– перебарывая дрожь в голосе, проговорил он.– Зря ругаешься!..
Старуха пристально вгляделась в него, открыла было рот, чтобы возразить, но лишь беззвучно шевельнула губами, сделала два-три спотыкающихся шага, как слепая, и ткнулась в грудь Мажарова.
– Господи, Костенька!.. Да как же это ты? Ни телеграммы не отбил... не позвонил? – бормотала она, цепляясь за него трясущимися руками.– Ох, даже в голову вступило!.. И ноженьки не держат...
Взволнованный этой материнской лаской, которую он ничем не заслужил, Константин, кусая губы, бережно обхватил за плечи Дарью Семеновну и усадил на табуретку.
– Что с Алексеем Макаровичем? Что? – заглядывая в ее сморщенное от плача лицо, тревожно спрашивал он.
– Коромысло повесила на кухне и про дверь забыла, из головы выскочило... А тут гляжу – ты... А я-то думала, что этот бес явился докладать Алексей Макарычу...
– Да скажите же мне, как Алексей Макарович? –взмолился Мажаров.– Какое мне дело до какого-то беса?
– Да ежели бы не он, так нашему батьке куда легче было бы! – все еще всхлипывая и трубно сморкаясь в передник, жаловалась Дарья Семеновна.– Каждый вечер приходит, а сегодня и ночью собирается. Вчера вон Алексей Макарычу опять худо было, до утра возле него с сестрой медицинской просидела...
– Да как же можно допускать с делами к больному человеку?
– Вот и я им про то! Да разве они меня слушают?.. А Коробин – он сейчас в райкоме вместо нашего Алексея Макаровича,– так уж и по телефону ему трезвонит, и сюда, как к себе домой, заявляется... Хоть на крючок от него запирайся!
– Но сейчас-то Алексею Макаровичу легче?
– Да вроде отпустила его хворь немного.– Старуха три раза плюнула через плечо.—А то уж я духом пала!.. Негоже ему наперед меня уходить.
Константин в изнеможении прислонился спиной к теплому кафелю печки и, закрыв глаза, только теперь почувствовал, как все напряжено в нем до предела, как мелкой нервной тряской отдает в ноги и руки.
– Он что, спит уже?
– Какое там! Газеты читает. Про еду не спросит, а про них сроду не забудет...
– Теперь все будет хорошо, нянюшка,– растроганно проговорил Константин и, притянув к себе ее седую голову, поцеловал в морщинистый лоб.– Вот увидите! Я уверен... Как пройти к нему?
– Да охолонись ты чуток,– забеспокоилась Дарья Семеновна.– Может, я упрежу его?
– Нет, лучше я сам... Прошу вас!
– Оно конечно.– Старуха согласно закивала, улыбаясь и глядя на Мажарова посветлевшими глазами.– Вот уж обрадуешь старика! От радости, кажись, еще никто не помирал!..
Стараясьне скрипеть половицами, Константин прошел по голубому от луны коридору.
Здесь было светло как днем, переплеты оконных рам изломанными тенями падали на побеленную стену, между рамами лежала пухлая, как снег, вата, украшенная гроздями рябины, казавшимися от света черными. Большой, наполовину пустующий дом был полон таинственного потрескивания, где-то задумчиво свиристел сверчок, то затихая, то вновь заводя свою песню, от протопленной недавно печки веяло слабым жаром, разносившим по всему дому терпкий смоляной дух.
Мажаров взялся уже было за тускло блестевшую металлическую ручку, когда услышал за дверью сухой шелест газеты и негромкое, знакомое с детских лет покашливание,
Он замер и мипуту-две стоял в тишине коридора, не зная, постучать ли тихонько или войти без стука.
Почти не дыша, Константин осторожно нажал на ручку двери и шагнул в зеленоватый, как морская вода, полумрак комнаты.
– Здравствуй, батя,– тихо сказал он и, протягивая руки, пошел к смутно белевшей кровати.– Прости, что я так... Это я, Костя!
Газета полетела на пол, старик ухватился жаркими пальцами за его рукав, зашептал горячо:
– Ах ты, бродяга... Да ведь ты мог отправить меня на тот свет!.. Но это на тебя похоже, ты всегда был такой – не знаешь, чего и ждать от тебя!
Только сейчас через замутившие глаза слезы Константин увидел лицо Алексея Макаровича и, не отнимая рук, опустился на колени перед кроватью.
– Ну как ты, батя? – нетерпеливо спрашивал он, вглядываясь в худое, изможденное лицо Бахолдина.
– Бывает лучше, бывает хуже, но как будто косая понемногу отступает...– Алексей Макарович провел высохшей рукой по густой мажаровской шевелюре.
«Вот я и дома»,– подумал Константин, впервые за многие годы скитаний ощутив вдруг с размягчающей сердце нежностью, что он попал наконец туда, где его всегда ждали, где ему действительно рады.
Словно не было ничего позади – ни войны, ни упорных лет учения, ни работы в министерстве,– он снова стал детдомовским подростком.
– Я так рад, что мы опять будем вместе, батя...
– Я тоже рад.– Алексей Макарович улыбнулся и минуту с тихой ласковостью смотрел на своего питомца.– Однако я должен тебя спросить, ты только не обижайся!..
– Какая ерунда! – Мажаров порывисто поднялся.– Не хватало еще, чтобы я сердился на вас...
– Ты на самом деле убежден, что здесь ты больше нужен и необходим, чем где-то на другой работе? Пойми меня правильно, я вовсе не хочу... Но ты же сам когда-то мечтал что-то сделать в науке. Я уверен, что при твоих способностях ты легко мог бы получить кандидатскую степень.
– А для чего? – запальчиво и горячо возразил Константин.– Чтобы прибавить еще одну диссертацию, повторяющую чужие мысли, к тысячам других, которые погребены в архивах и никому не сослужили пользы, кроме самих авторов?.. Может быть, я и вернусь к диссертации, если почувствую, что мне есть что сказать – новое и важное для всех. А заниматься компиляцией чужих идей не стоит... Для меня сейчас речь идет о чем-то гораздо более серьезном, чем даже диссертация.
– А что бы ты хотел здесь делать?
– Не знаю! – Он зашагал по комнате, то и дело спотыкаясь о какие-то вещи и останавливаясь.– Я, конечно, понимаю, что мой приезд сюда ни для кого не событие... Но я не могу жить так, как жил до сих пор!.. Можно подумать, что я вообще никуда не гожусь, но я почему-то верю, что дело для меня найдется...
– Не сомневаюсь, Костя,– следя за размашистыми движениями Мажарова, проговорил Бахолдин.– Мы прочим тебя на партийную работу...
– Но подойду ли я? – Константин облокотился на спинку стула и с тоскливым напряжением вглядывался в лицо старого учителя, словно от того, что он скажет, и зависела вся его дальнейшая судьба.– Мне всегда казалось, что на эту работу выдвигаются люди с какими-то особыми способностями, что ли...
Алексей Макарович потер заросший, небритый подбородок, где седина уже почти победила рыжину, и засмотрелся на стенку, как будто зайчик от лежавшего перед настольной лампой круглого зеркальца удержал его взгляд. Мажаров хорошо помнил эту давнюю привычку Бахолдина задумываться, не заботясь о том, сколько времени придется его воспитанникам ждать ответа.
– Я думаю, что ты недалек от истины,– наконец тихо начал он, с размеренной обстоятельностью взвешивая каждое слово.– У нас долгое время существовало мнение, да и сейчас мы от него еще не избавились, что для партийной работы вроде годится любой человек... Мы обычно отдаем
предпочтение специалистам – агрономам, зоотехникам, если речь идет о сельском районе, или инженерам, если нужен работник в промышленный район, а вот разбирается ли такой работник в людях, любит ли он их, тянет ли его к ним, нас почему-то меньше всего тревожит, а это ведь корень всего!
– Да! Да! – как эхо отозвался Константин.
– Был бы, говорят, требовательным, и ладно! Но ведь чтобы только требовать, немного надо, даже без большого ума можно обойтись. А чтобы убеждать, воспитывать, поднимать людей па большие дела – тут одного ума мало, тут нужна душа, щедрость необыкновенная... Уж я-то это выстрадал, поверь мне...
– Батя, тебе вредно так,– забеспокоился Константин.– Может, потом, а?
– А результат всегда один,– не обращая внимания на этот призыв, настойчиво и убежденно продолжал Алексей Макарович.– Черствый, глухой к человеческим нуждам и запросам работник может походя разрушить то, что мы воспитываем в людях годами!.. Ведь такого деятеля принимают не только самого по себе, он везде и для всех является представителем нашей партии, и ты можешь вообразить себе, что он натворит, если глотка заменяет ему душу и сердце!
– Как же тогда определить, какой человек подходит к партийной работе? – снова не вытерпел Мажаров.– Не каждый может проявить себя сразу... Вот возьмите меня – скоро уж тридцать пять лет на счету, а по-прежнему вроде живу и работаю вхолостую!
– Ну, это уж ты напрасно,– попробовал было смягчить Бахолдин суровое самоуничижение Мажарова.
– Нет, нет! – Константин замотал головой.– За последние шесть месяцев на меня, как, наверное, и на многих других, свалилось столько, сколько я не пережил за всю свою жизнь!.. Я просто поражаюсь, в каком угаре самообмана я жил, не замечая того, что делается рядом... А когда видел, то многому находил какое-то высокое оправдание... Но это теперь в прошлом, и я хочу наконец знать, что я смогу делать для людей, какую приносить им пользу сегодня, вавтра... Новый срыв был бы для меня непоправимым!..
Словно сконфуженный своей горячей откровенностью, Мажаров сдернул очки и, дохнув на стекла, стал протирать их клетчатым носовым платком.
– Мне тоже не все сразу стало ясно,—устало заключил Алексей Макарович.– Часто и я делал не то, что хотел, в чем был убежден, не всегда был принципиален. Но вот одно я понял для себя безошибочно... Если, допустим, люди, которые меня избрали на какой-то пост, не идут ко мне за советом, не несут ко мне свои заботы, малые или большие, я начинаю тревожиться, понимаешь?.. Что-то, значит, я делаю не так, в чем-то упал в их глазах... В общем, значит, что-то неладно!.. Помни об этом, это я тебе говорю не зря...
Серые воздушные пряди волос упали на влажный лоб Бахолдина, он не спеша отвел их назад, смочил чистый носовой платок одеколоном из стоявшего на столике флакона, вытер лоб и щеки, утомленно откинулся на подушку.
– Не думай,– продолжал он,– что люди не раскусят тебя. Спроси их, и они скажут, что ты за человек, доверься коммунистам района, и, если они не станут бояться, что ты расправишься с ними за критику, они все выскажут тебе в лицо. Всегда простят тебе неопытность, но не пройдут мимо заносчивости, командирского тона, чванства. И потом вот,– старик захрустел листом газеты,– надо, чтобы она не была карманной у секретаря райкома, не писала только о частных недостатках, но и осмеливалась бы говорить правду о серьезных промахах и ошибках!
– В том числе и промахах секретаря?
– Безусловно! В партии ведь нет критики для избранных и отдельно критики для рядовых членов.
– А не подорвет это авторитет секретаря в районе?
– Авторитет! – Алексей Макарович усмехнулся.– О таком, с позволения сказать, авторитете заботится только тот, кто не надеется на свои силы и вместе с тем считает, что умнее его никого нет. Да ведь секретаря, который позволяет не по пустякам, а по-серьезному критиковать себя в газете, больше станут уважать, а сам он быстрее сможет исправлять то, на что ему указывают коммунисты. И тогда уж это будет не искусственно подогреваемый, а подлинный авторитет человека и руководителя, который в первую голову думает не о личном самолюбии и тщеславии, а о пользе дела!
Увлекшись, Бахолдин не слышал ни звонка, ни шагов по коридору и точно очнулся, когда раздался дробный и настойчивый стук в дверь.
– Да-да! – недовольно отозвался Алексей Макарович.– А-а, Сергей Яковлевич! Знакомьтесь, товарищи... Секретарь райкома Коровин, а это мой долгожданный доброволец Мажаров.
Константин и Коробин двинулись навстречу друг другу и посредине комнаты обменялись рукопожатием.
– Я очень рад, что нашего полку прибыло!—сказал Коробин, уверенными быстрыми движениями освобождаясь от плаща и вешая его на гвоздь.'– Скажите, на улице, около калитки, не ваши ли чемоданы дожидаются?
– Конечно, мои! – ответил Константин и, хлопнув себя по лбу, рассмеялся.– Обо всем на свете позабыл! Извините, я сейчас...
Мажаров отнес чемоданы в одну из пустовавших комнат, где хлопотала Дарья Семеновна, устраивая ему на раскладушке пышную постель, а когда вернулся назад в спальню, в ней что-то неуловимо изменилось – вместо домашнего радушия и уюта царила уже деловая и даже чуть официальная атмосфера. Все окружающее словно потеснилось перед энергичным человеком в защитного цвета кителе и аккуратных начищенных сапогах; щеки его были тщательно выбриты, в резких и грубоватых чертах сухощавого лица, в скуповатых, но властных жестах были законченность, определенность.
Коробин придвинул к кровати круглый столик с лампой под зеленым абажуром, раскрыл коричневый портфель и стал подавать Алексею Макаровичу одну бумагу за другой. Подтянув к животу колени, на которых лежала твердая картонная папка, Бахолдин принимал очередную бумагу, читал, озабоченно хмуря брови, потом, прищурясь и склонив набок голову, не спеша подписывал ее. Получив бумагу обратно, Коробин бережно прикладывал к ней розовый квадратик промокашки и прятал в портфель. Все это делалось молча, с непонятной для Мажарова сосредоточенностью и многозначительностью.
– Я не помешаю вам? – невольно задерживаясь в дверях, спросил Константин.
– Вы приехали помогать нам, а не мешать! – улыбаясь, сказал Коробин.– Так что присаживайтесь поближе и входите в наши районные дела. Секреты теперь у нас будут общие.
Он подержал на раскрытой ладони, слегка подбрасывая, сухо потрескивавший белый лист бумаги.
– Вот что это такое, по-вашему? Обыкновенная бумага, и только, верно? А для нас с Алексеем Макаровичем она лучше всякой музыки! Докладываем обкому, что завершили уборку и заготовку овощей и картофеля! Прямо гора с плеч!
– Подзатянули мы нынешний год, подзатянули,– вздохнул Бахолдин, но, когда вгляделся в поданный ему рапорт, лицо ого просияло.– Ого! И сверх плана отвалили? Вот порадовали, Соргей Яковлевич! Кто же отличился? Какие колхозы? Надо бы их тут же и отметить особо, а?
– Я знал, что от такой вести вы поправитесь скорее, чем от всяких лекарств,– чрезвычайно довольный впечатлением, какое произвел на первого секретаря рапорт, проговорил Коробин.– Не возражаю, чтобы упомянуть в рапорте и колхозы и председателей! Как всегда, нас не подвели Любушкина, Добытин и Лузган.
– Последнего можно и не отмечать.– Алексей Макарович нахмурился, сокрушенно покачал головой.– Хитер мужик.
– Но почему же хитер? – Коробин пожал плечами.– Он так же старается, как и Любушкина.
– Сравнили! – укоризненно произнес Алексей Макарович и заметно взволновался.– Прасковья Васильевна не о себе заботится, когда излишки сдает, да и, прежде чем решиться на такое, с правлением посоветуется. А этот все вывезет и ни у кого не спросит...
– Я не совсем согласен с вами,– тихо возразил Коробин, и лицо его, только что приветливое и оживленное, словно застыло.– Может быть, Лузгин кое в чем и зарывается иногда, но зато государственные задания выполняет одним из первых. Его в спину толкать не приходится – сам все понимает с полуслова. А не за такие ли достоинства мы прежде всего должны ценить председателя?
«Если они каждый вечер так обмениваются мнениями, то Дарья Семеновна права!» – подумал Константин, не зная, удобно ли ему вмешаться, чтобы загасить жар спора в самом начале. Но скоро он понял, что вряд ли стоит так поступать, потому что, судя по всему, речь шла не только о способности какого-то Лузгина вести колхоз, а о чем-то более серьезном, разделявшем двух секретарей.
– Да, мы с вами в первую голову должны смотреть, хорош или не хорош председатель как хозяин! – подтвердил Бахолдин, и, так как спорить в полулежачем положении ему было не совсем удобно, он слегка подтянулся и
сел, облокачиваясь на подушки.– Вот вы уверяете меня, что Лузгин государственные интересы ставит на первый план. А вы убеждены, что выполнения планов он добивается, ничего не нарушая в хозяйстве, не подтачивая его основ? Разве нас должно интересовать только одно – чтобы он выполнил задание? А если Лузгин добивается выполнения, дискредитируя те коренные принципы, ради которых мы с вами живем, и боремся, и строим коммунизм? А тогда разрешите спросить: кому нужны успехи, достигнутые такой ценой? Нам нужен в колхозе не управляющий имением, выколачивающий доходы любой ценой, а руководитель, душа коллектива, которого бы все уважали!
Казалось, Коробин слушал Алексея Макаровича с усталой рассеянностью, как бы не придавая особого значения разговору, но Константин видел, что в этой рассеянности таились и нарочитость, и настороженность, и трудно скрываемое раздражение.
– Простите, Алексей Макарович, но я не понимаю вас! – Коробин пружинисто поднялся, скрипнув сапогами, нетерпеливо хрустнул пальцами рук.– Вы же сами не один год поддерживали Лузгина! Почему же он сразу так низко пал в ваших глазах?
– Я ждал, что вы зададите мне этот вопрос...
Бахолдин взял со столика автоматическую ручку с блестящим наконечником, повертел ее в руках, положил на место, по привычке погладил щеку. Было пока непонятно – задет ли он упреком или, наоборот, доволен, что его заместитель из деликатности не умолчал о том, что и его волновало, и теперь можно было внести в спор полную ясность.
– Может быть, я и виноват в том, что в прошлые выборы, когда предлагал убрать Лузгина, не настоял на своем. Но вы и другие члены бюро заверили меня, что он исправится, сделает выводы из критики, а самое главное, убедили меня, что его просто некем заменить... Но не в этом суть!..
Алексей Макарович передохнул, поискал глазами Коровина, ему, видно, легче было говорить, глядя на того, кого он хотел убедить, но лицо стоявшего в тени абажура заместителя словно проступало со дна затянутого тенистой ряской омута.
– Сегодня мы с вами тоже как будто всех вполне устраиваем – и обком, и районный актив. А можете ли вы, Сергей Яковлевич, допустить, что завтра коммунисты вдруг могут лишить нас доверия? И не потому, что мы с
вами плохие люди, а потому, что не годимся как руководители?
– Вполне возможно,– неохотно согласился Коробин,– Никто от этого не застрахован. Диалектика, как говорится, закон развития!
– Так и с Лузгиным,– миролюбиво заключил Бахолдин.– Вчера он вроде и тянул колхоз, и люди там его терпели, а нынче по хотят терпеть!..
– Вы же знаете, кто там воду мутит,– с мрачноватым упрямством проговорил Коробин.– Отдельные личности недовольны, а не все колхозники...
– Ну, это надо проверить! – сказал Алексей Макарович.– Наше дело разобраться во всех фактах досконально, а не полагаться на свои догадки и одностороннюю информацию!.. Я получил прямо на дом несколько анонимных писем, и, если отбросить даже мелкие личные обиды, которыми эти письма пропитаны, можно понять, что Лузгина там никто не любит, не уважает и пока только побаиваются! Изжил себя человек, не по плечу ему такая ноша. Поэтому я бы на вашем месте не торопился с выводами, прежде чем вы станете докладывать о Черемшанке Ивану Фомичу.
– Мы, по-моему, будем вместе докладывать...
– К сожалению, я уже, вероятно, не смогу этого сделать, хотя ответственности с себя и не снимаю.– Алексей Макарович потянулся к большому столу и взял лежавший на стопке книг белый запечатанный конверт.– Вот, прошу вас... Отправьте с райкомовской почтой.
– Что это? – Коробин приблизился к полосе света и стоял теперь рядом с кроватью, с некоторой растерянностью глядя на Алексея Макаровича,
– Мое прошение об отставке,– с шутливой живостью ответил Бахолдин, но по тому, как левая его щека вдруг стала нервно подергиваться, видно было, что эта шутливость дается ему нелегко.
Сердце Константина болезненно сжалось, первым его побуждением было броситься к старику, отговорить его от опрометчивого, как ему казалось, решения, но он не двинулся с места, боясь ненужной жалостью еще сильнее растревожить Алексея Макаровича. Он заметил, как спокойно принял это известие Коробин, словно оно не было для него неожиданным, положил конверт в портфель, щелкнул замком и только спросил:
– А может быть, вы это напрасно?
– Я знаю, что делаю,– сухо ответил Бахолдин,—
Сколько я еще пролежу – неизвестно, а дело, вижу, от этого страдает. Да и вашу инициативу сковываю...
– Нисколько, Алексей Макарович!
– Вот так,—как бы ставя точку, проговорил Бахол-дин.– Будем считать вопрос решенным.
Он снова сполз с подушек, улегся поудобнее и прикрыл ладонью глаза, как будто свет тяготил его. – Что же вы хотели бы у нас делать? Константин не сразу понял, что Коробин обращается к нему, так неожидан был этот переход. Он весь был во власти противоречивого и смутного чувства обиды за своего старого учителя, желания как-то приободрить и утешить его и нескрываемой досады на этого напористого и черствого человека, не считавшегося, судя но всему, ни с чем.
– Алексей Макарович вот думает, что я должен идти на партийную работу... Мне тоже кажется, что это будет интересно, и, может быть, я смогу...
– Для коммуниста всякая работа должна быть интересной, если ее поручает партия! – хмурясь, прервал его Коробин.
Мажаров рывком встал, готовый возражать и спорить, но тотчас опустился на стул, медленно положил ногу на ногу, и пальцы его больших рук сомкнулись плотным замком на остром колене. Он сдержал себя и не дал воли своей горячности.
«А он не такой уж тихоня, каким показался с первого взгляда!» —подумал Коробин.
– Наверное, вам нелегко было уйти из министерства, товарищ Мажаров?
Вопрос таил в себе некий иронический смысл, но гость был толстокож и не почувствовал себя уязвленным.
– Нисколько! – Константин обезоруживающе улыбнулся и с подкупающей откровенностью пояснил: – В последнее время я не скрывал своего равнодушия к работе, и, может быть, поэтому меня особенно не удерживали... Как говорится, была без радости любовь... Я просто счастлив, что наконец вырвался оттуда, так все мне там осточертело.
«Хорош!» – чуть было не сказал вслух Коробин. Он уже жалел, что задал приезжему вопрос, который вызвал такую граничившую с легкомыслием искренность. Обычно он старался в разговоре с любым человеком избегать той предельной степени откровенности, которая как бы связывала его чем-то на будущее – словно он оставался в этом случае в каком-то моральном долгу перед собеседником. Но
теперь он волей-неволей вынужден был продолжать начатый разговор.
– Чем же вас не устраивала работа в министерстве?
– Как вам сказать? – Константин пожал плечами.– Дело совсем не во мне... Просто я пришел к выводу, что такая должность в главке, где я работал, не нужна. Она была в какой-то степени даже нелепа – ведь я не приносил никакой пользы колхозам, которые были под началом нашего главка... Сократи эту должность, и ничего не изменится ни в самом министерстве, ни в главке, ни тем более в жизни; кем и для чего она была выдумана – непонятно!
Мажаров поднялся и стоял перед Коровиным, прижимая руку к груди, глаза его казались совсем черными от волнения, говорил он очень громко, по-юношески ломким, отрывистым баском, нисколько не заботясь о том, как его поймут.
