Текст книги "Блеск и коварство Медичи"
Автор книги: Элизабет Лоупас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
Глава 34
Вилла ди Пратолино
6 января 1577
На следующий вечер
Женщина, проплакавшая сутки напролет, едва ли способна тронуть мужское сердце. Так, по крайней мере, считал великий герцог. Лицо Биа отекло и покрылось прыщами, глаза превратились в узкие щелки, а нос и верхняя губа так покраснели, что по виду напоминали сырое мясо. Ее растрепанные волосы спутались, когда она срывала с них украшения с драгоценностями. Осталась лишь нитка жемчуга и рубинов, висевшая забытой петелькой, словно капельки крови, перемежавшиеся молочно-белыми каплями семени.
И все потому, что он не пустил ее на праздник в канун Богоявления. Его жена тоже доводила себя до полного изнеможения, оплакивая смерти своих детей. Три дочери умерли, и три остались в живых. Все же лучше, что эти девочки оказались в руках Господних, чем если бы они высасывали золото из казны Медичи на свое приданое. Но как ни крути, плач по мертвому ребенку, даже если это девочка, еще можно понять. А вот обронить больше одной прозрачной слезы по поводу какого-то придворного праздника было ниже всякого достоинства.
– Дело совсем не в празднике, – всхлипывала Биа. – Как ты не понимаешь? Ты унизил меня. Ты обещал мне великолепный церковный обряд и не сдержал своего слова. Ты отправил меня в сопровождении слуги на глазах у всех!
– Когда мы обсуждали обряд в церкви, – сказал великий герцог, – я еще не знал о том, что великая герцогиня ждет ребенка. Но сейчас, зная, в каком она деликатном положении, я не посмею нанести ей столь серьезное оскорбление.
– Но она не родила тебе никого, кроме дочерей, слабых дочерей, половина из которых мертвы.
– А на этот раз может родиться сын. А ты, моя Биа, следи за тем, что говоришь.
Она бросилась ничком на кровать и заревела, как безумная. Великий герцог налил себе бокал вина, сел поудобнее в резное кресло у камина и стал смотреть на покрытые снегом сады сквозь изящное французское окно во всю стену. Снег. Ветер. Тьма. Он вспомнил тот вечер в лабиринте на окраине садов Боболи, два года назад, в последний день карнавала, когда он разорвал на ней платье и обнажил ее грудь на холоде. Тогда еще он подумал, каково это – раздеть ее догола на морозе и овладеть ею, когда она уже будет полумертвая от холода.
Он отхлебнул вина. Бьянка перестала плакать и села прямо.
– Я так устала от всего этого, – сказала она. – Я больше не хочу быть милой послушной Биа. Я Бьянка Капелло, благородная особа из Венеции, мать твоего сына. Я хочу…
– Ты не мать этому мальчику.
– А ты ему не отец! И я могу разнести эту правду по всей Италии, из конца в конец. Я могла бы написать самому папе римскому!
– Могла бы. Но как ты докажешь, что я не его отец?
Она в недоумении уставилась на него. Великий герцог молча потягивал свое вино.
– Предположим, – он выдержал небольшую паузу, – что я усыновил мальчика от другой женщины и по доброте душевной позволил тебе притвориться, будто ты его мать. Все, что ты знаешь наверняка, – это то, что его выносила другая женщина и его пронесли в твою спальню в корпусе неаполитанской мандолины.
– Но я своими глазами видела, – сказала она хриплым от крика и плача голосом. – Там, в подвале. Я видела эту женщину и других женщин. Я слышала твои приказы.
– Видела? Но чем ты это докажешь? Нет ни одного свидетеля, кто бы подтвердил твои обвинения. Ни одного.
– Разумеется, ведь ты их всех убил.
– Ну, моя Биа, это уж вовсе клевета. Типичное поведение лжесвидетеля, которому нечем крыть. Я очень надеюсь, что ты раскаешься в этом и понесешь соответствующее наказание.
«В конце концов, не я же их убивал, – думал великий герцог. – Все, что я сделал, – это сказал несколько слов в разных местах людям, готовым принять на душу грех убийства. Это ведь совсем не то».
Он пристально смотрел на Биа. Мысли, блуждавшие по ее лицу, были видны ему, как если бы она произносила их вслух. Он врет. Неужели он врет? А может, я схожу с ума? Нет, я знаю, что видела. Это его очередная игра. Он с самого начала играет со мной. Любит ли он меня? Любил ли хоть когда-то? Все всегда сводится к одному. Любит ли он меня?
Она по-детски отерла лицо тыльной стороной руки.
– Ладно. Это наш ребенок – твой и мой. Я прошу прощения за свои слова. Но в таком случае когда же состоится мой обряд?
– Я устрою его здесь, в Пратолино. Часовня уже готова. Осталось только закончить роспись фресок.
– Я не хочу здесь. Хочу в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре, чтобы все видели.
– Прямо сейчас это невозможно. Будь благоразумной, Биа.
– Из-за нее?
– Из-за ее брата. Я слишком долго завоевывал расположение императора.
Она обошла стол, взяла один из винных бокалов и протянула его великому герцогу. Тот встал и наполнил ее бокал вином. Она выпила его до дна, словно это была вода. Это было как раз то, чего великий герцог боялся больше всего.
– Ты великий герцог Тосканский. Император признал тебя, и он не станет отказываться от своего слова. Я хочу, чтобы мой обряд прошел в главном соборе Флоренции, чтобы все жители этого города узнали о том, что я – твоя фаворитка и мать твоего единственного сына.
Она вновь протянула свой бокал за вином, но великий герцог взял бокал у нее из рук и поставил его на стол.
– Нет, – сказал он, – это невозможно.
Она замахнулась на него рукой, широко растопырив пальцы, словно хотела его оцарапать. Он ждал этого и вовремя отступил назад, так мягко, что вино в его бокале едва покачнулось. Бьянка потеряла равновесие, запутавшись в подоле своего свободного домашнего платья, и удержалась от падения, только схватившись за стойку кровати. Она зажмурила глаза и заплакала – завыла – как ребенок.
– Я ненавижу тебя! Ты прямо как мой отец, который любил мачеху больше, чем меня.
– Это естественно, Биа, что мужчина любит свою жену больше дочери.
– Это несправедливо! – кричала Бьянка. – Когда умерла моя мать, он сделал меня хозяйкой дома. У меня были прекрасные наряды, ожерелья, сладости и все, что бы я ни пожелала. Слуги слушались меня и выполняли все мои прихоти.
Великий герцог допил вино и опустил бокал. Его давно утомила вся эта истерика. Он посмотрел в окно. На улице шел снег.
– Потом он снова женился, и она… она настояла, чтобы я одевалась в простые платья, сидела спокойно на уроках и занималась шитьем. Она словно червь вгрызлась ему в сердце и добилась позволения изменить всю мою привычную жизнь. Боже, как я все это ненавидела! Ты себе не представляешь, как меня от всего этого тошнило! Я родилась не для того, чтобы шить рубашки и одеваться как простолюдинка. Я родилась не для того, чтобы меня прятали в Пратолино, пока все раскланиваются и приседают в реверансах перед императорской сестрой.
– Биа, – сказал великий герцог, – замолчи.
Ее всхлипы постепенно прекратились. Видимо, его голос на нее еще действовал. Это был тот самый командный тон, которым он обращался к лошадям и собакам. Слыша его, все они – лошади, собаки и женщины – понимали, что перед ними – их хозяин.
Она вытерла глаза рукавом и шмыгнула носом. Затем расправила плечи и встала перед ним прямо. За одиннадцать лет она научилась правильно реагировать на звучание этого голоса.
– Раздевайся.
Все еще всхлипывая, она начала снимать с себя одежду. Благо это было несложно. На ней было только янтарного цвета бархатное домашнее платье, смятое и мокрое от слез, а под ним – белая нижняя рубашка, богато расшитая белой и золотой нитью. А под ней уже не было ничего.
Великий герцог посмотрел на нее, на ее роскошное тело, тяжелую грудь, сладострастный изгиб живота. Волосы ее были в ужасном беспорядке, среди спутанных прядей осталась единственная нитка жемчуга с рубинами. Он почувствовал, как собственная плоть откликается на ее близость, ее запах.
Нет, не сейчас. Чуть позже. Так будет намного лучше.
– Итак, – сказал он. – Ты не хочешь жить тихой жизнью здесь, в Пратолино, будучи моей милой послушной женушкой Биа, и доставлять мне радость, когда мне это угодно?
Бьянка выгнула спину дугой и подняла подбородок. Она знала, как подействовать на него.
– Нет, не хочу, – заявила она.
Он взял ее за кисть и повел к французскому окну, через которое можно было попасть прямо в сад. Распахнув створки свободной рукой, он, не говоря ни слова, вытолкнул ее на снег. Она вскрикнула и пошатнулась. Ее босые ноги поскользнулись на льду, и она упала прямо на четвереньки.
– Если ты не хочешь жить здесь, – сказал он, – тогда уходи. Забери с собой все, что у тебя было, все, что не было подарено мною.
Он закрыл створки и запер их на щеколду, а затем вернулся в свое кресло.
– Франческо! – закричала она и, поднявшись на ноги, прижалась к оконному стеклу. От соприкосновения со снегом ее кожа покраснела, как от ожога. – Ради всего святого! Ты совсем обезумел?
Он налил себе еще вина. Бьянка принялась ходить из стороны в сторону вдоль окна, обняв себя руками, плача и дрожа от холода, выкрикивая бранные слова в его адрес. Интересно, как долго она сможет продержаться снаружи, на холоде и снегу, обнаженная, как животное, перед тем как потеряет сознание? И что он сам сделает, если она лишится чувств, так и не подчинившись ему?
– Франческо!
Ее дыхание застывало на стекле, образуя сияющие ледяные узоры. Все ее тело непроизвольно содрогалось от холода. Кожа буквально на глазах меняла цвет. Красные пятна становились лиловыми, а губы и пальцы синели. Звук от ее ногтей, царапающих створки окна, напоминал скрежет мертвых замерзших ветвей на зимнем ветру.
Он пригубил еще немного вина. В камине весело трещал огонь, обдавая его теплом.
– Ф-франко, – всхлипнула она, едва выговаривая его имя сквозь стучащие зубы. – Твоя Биа умрет на этом холоде. Пожалуйста, пусти ее внутрь. Она будет слушаться тебя вечно, она клянется тебе.
Он поставил бокал на стол, встал и подошел к окну. Немного поиграл с щеколдой и посмотрел Бьянке в глаза. Слезы замерзли на ее щеках.
Она опустилась на колени. Губы ее вытянулись в одно только слово – пожалуйста.
Он поднял щеколду и открыл створки окна.
Бьянка ввалилась в комнату в окружении облака влажного ледяного воздуха. Великий герцог оставил ее лежать, всхлипывающую и корчившуюся на каменном полу. Затем он закрыл окно и задернул шторы, чтобы удержать холод снаружи, а тепло камина внутри. Он посмотрел на Бьянку. Ее кожа стала иссиня-белого цвета и покрылась пупырышками. Кое-где поблескивали струйки полузамерзшего пота. Когда он встал прямо над ней, Биа повернула голову и поцеловала его стопу, как легавая сука, высеченная кнутом.
– Ах, моя Биа, – промолвил он, поднял ее с пола и перенес в кровать. Она со стоном утонула в мягкой и теплой перине, а сверху он укрыл ее стегаными одеялами, под которыми она свернулась, хныча как ребенок.
Он неторопливо разделся, наслаждаясь теплом камина на обнаженной коже. Потом сделал последний, глубокий глоток вина, приподнял полог кровати и лег в постель. Святый Боже, какая же она холодная. Он сгреб ее в свои объятия и поцеловал в синие леденистые губы. Потом силой вошел внутрь. Она была холодна повсюду. Ощущение собственной разбухшей плоти, глубоко погруженной внутрь ее холодного тела, было не похоже ни на что, известное ему прежде.
Она прильнула к нему, шепча сквозь стучащие зубы: «Франко, Франко, Франко». Он провел рукой по ее волосам, стряхивая влагу от растаявших снежинок.
Как приятно знать, что у тебя есть сын. А через несколько месяцев у него, возможно, родится еще один сын, на этот раз уже императорских кровей. Его появления на свет он жаждал каждой каплей своей крови Медичи, что текла в его жилах. Однако это желание было ничто по сравнению с тем, как ему хотелось ощущать беспомощность Биа, видеть ее покорность и слышать ее сладкую мольбу о милосердии.
Как бы она ни гневила его, в конце концов она всегда сдавалась. Ничто другое на всем белом свете не приносило ему столько радости, сколько эта женщина. Даже алхимия. Вот так просто и в то же время необъяснимо.
Он никогда не оставит свою милую Биа.
Глава 35
Палаццо Веккьо,
а чуть позже – Казино ди Сан-Марко
24 мая 1577
Четыре с половиной месяца спустя
Уже почти неделю жители Флоренции теряли рассудок от фейерверков, танцев и пения, празднуя рождение наследника великого герцога и великой герцогини. Вино рекой лилось из огромных бочек, установленных вдоль всей дороги от палаццо Веккьо до моста через Арно. Гильдии ремесленников устраивали бесконечные состязания на площадях, с самозабвением проламывая друг другу головы. Такого праздника город еще не видел и вряд ли увидит впредь.
Но было и то, о чем не знал никто, кроме самого великого герцога и его супруги, а также дворцовых врачей, личного капеллана герцогини и полудюжины специально отобранных дам, отличавшихся умением держать язык за зубами. Речь шла о ребенке великого герцога, который был уж больно слаб и едва реагировал на окружающих. На его затылке была большая, угрожающего вида опухоль, а крошечные конечности каждые несколько часов застывали в судорогах. Он прожил уже четыре дня. Это был мальчик. Несомненный наследник великого герцога Тосканского и его супруги, великой герцогини, сестры императора Максимилиана II.
Город праздновал.
– Выпьете немного вина, ваша светлость?
Кьяра заметила, что говорит шепотом. Казалось, говори она в полный голос, это было бы равносильно святотатству. Окна в спальне были занавешены, а полог кровати опущен.
Опираясь на десятки подушек, великая герцогиня лежала в постели и сама была похожа на ребенка. Ее запавшие глаза были закрыты, а пальцы беспрестанно двигались, перебирая бусины четок. Она читала новенну в память о невинно убиенных младенцах и, не прекращая молитвы, покачала головой.
Эта новенна ее саму в могилу сведет. Пора ей перестать молиться и вместо этого выпить немного горячего пряного вина и крепкого мясного бульона. Но Кьяра знала, что настаивать бесполезно. Она поставила бокал на столик у кровати и ушла.
– Она так и не прикоснулась к вину, мессир Баччьо, – сказала она врачу. – Она только и делает, что молится.
– Весь ее организм полон черной желчи, которая и вызывает эту меланхолию, – ответил врач. – Сухая холодная желчь изгоняется только горячей жидкостью и пряностями, которые должны согреть ее изнутри.
«Вытяните ее из кровати и отправьте драить полы, – сказала бы бабушка. – Пусть она сама нянчит своего ребенка и стирает ему пеленки. Знатные дамы маются от безделья, вот и болеют разными расстройствами жидкостей».
– Да, мессир Баччьо.
– Ты можешь быть свободна, дорогая. Возможно, ты понадобишься нам завтра, а может быть, и нет. Я пришлю за тобой при необходимости.
Дважды доктору повторять не пришлось. Кьяра рада была сбежать из унылых покоев великой герцогини. В палаццо Веккьо у нее была своя крошечная келья без окон, так же как и в палаццо Питти и во всех остальных дворцах и виллах великого герцога. Она была счастлива обладать такой комнатой, даже при отсутствии там удобств. Кроме того, она всегда могла спуститься вниз, где обитал псарь-австриец и где она и Виви пользовались особым расположением.
А еще была лаборатория. Как же ей хотелось попасть туда – в эту чистую, светлую, хорошо устроенную лабораторию, где так много книжных шкафов. Может, попытаться выйти из палаццо Веккьо и незаметно проскользнуть в Казино ди Сан-Марко? Вряд ли это хорошая идея. На улицах сейчас столько пьяных мужчин… Что неудивительно, ведь возле дворца Медичи вся площадь уставлена столами с едой, а бочки каждый час заново наполняются вином. Кстати, о еде. Кьяра вдруг почувствовала, что жутко проголодалась. Может быть, стоит пойти на кухню и…
– Кьяра!
Она остановилась.
Это был магистр Руанно дель Ингильтерра.
– Я искал тебя, тароу-ки.
Он был одет как для верховой езды в свою простую черную куртку и кожаные штаны. Через плечо была переброшена плетка. Руан выглядел сейчас как простой рабочий, ни капли не похожий на благородного господина. От него веяло вином. Он всегда казался равнодушным к спиртному, но среди таких пышных празднеств даже хладнокровный магистр Руанно не преминул опорожнить пару бокалов бесплатного вина за счет великого герцога.
– Прекрати меня так называть. Или хотя бы объясни, что это значит.
– Когда-нибудь, возможно, и объясню. Как дела у великой герцогини?
– Мне запретили что-либо рассказывать.
– Великий герцог приказал мне приготовить лекарство, которое, по его мнению, должно уменьшить опухоль на черепе у малыша, пока она еще мягкая. Кроме того, ему нужен сироп от судорог. Вот все, что я знаю, но даже исходя из этого, я могу сделать определенные выводы.
Кьяра пыталась сохранить самообладание, но не смогла. Она почувствовала, как рот ее искривляется, а на глаза наворачиваются слезы. Бедный малыш, такой слабый и беспомощный. Бедная великая герцогиня Иоанна – так долго ждать сына и наконец-то получить его, но совершенно не таким, совершенно не таким. Он не сможет жить. Как Бог может быть настолько жесток – послать его, а потом отнять?
– Понимаю, – сказал Руан. – На улице веселье, и вино льется рекой, но когда я пришел сюда – это как со света вступить во тьму.
Кьяра проглотила слезы.
– Я не хочу об этом говорить. Зачем ты искал меня?
– Мне нужна твоя помощь в лаборатории. Приготовить те снадобья, которые заказал великий герцог. Со мной два стражника верхом и еще одна лошадь. Хорошенько завернись в темный плащ и надень на голову капюшон, и тебя никто не тронет.
– Я и сама хотела выбраться из палаццо Веккьо. Я с радостью помогу тебе, если, конечно, от меня может быть какая-то польза.
– Может. Надевай плащ.
Руан уже отмерил необходимое количество ингредиентов и разложил по чистым стеклянным чашам и колбам. Кьяра узнала далеко не все вещества. В одной из колб была, скорее всего, витриоль – прозрачная и густая как сироп жидкость, сама по себе весьма едкая, но обладающая сильным обезвоживающим действием. Была там и еще одна жидкость, похожая на обычную воду, и четыре чаши с растертыми в порошок минералами – два белых, один желтый и один поразительного светло-голубого цвета. Уже были выстроены система реторт и алембик, а в маленькой горелке полыхал огонь.
– Я уже все отмерил, – сказал Руан. – По моему указанию добавляй по очереди все ингредиенты, а я буду их перемешивать.
Никто из них и не думал переодеваться в ритуальные одежды. В отсутствие великого герцога с его причудливыми фантазиями в этом не было необходимости. Кьяра лишь вытащила из-под нательной рубашки свой лунный талисман, чтобы почувствовать его тяжесть на груди.
– Да, магистр Руанно, – сказала она.
– Начинай с первого белого порошка, – скомандовал он и взял со стола стеклянную палочку. – Сыпь его медленно в эту реторту.
Некоторое время они работали молча, лишь перебрасываясь короткими фразами по делу. У Кьяры создалось ощущение, будто Руан нарочно избегает прикасаться к ней, даже если это случайное прикосновение кончиками пальцев. Затем он как бы невзначай спросил:
– Ты уже видела маленького принца?
– Да, но только мельком.
– Расскажи мне, что ты видела. Ты ведь знаешь, что великий герцог считает наблюдение частью научного и алхимического метода. А кроме того, я уверен, что приказ никому ничего не рассказывать не распространяется на лабораторию. Будет даже лучше, если ты мне все расскажешь. Так мне будет легче назначить правильное лечение.
Кьяра добавила еще одну драхму[81]81
Драхма – единица массы, применявшаяся в аптекарской практике и для взвешивания драгоценных металлов, составляла 1/8 унции или 3,888 г.
[Закрыть] желтого порошка, отмерив его специальной серебряной ложкой.
– Он выглядит… как бы так выразиться… не совсем нормально. Голова у него не то чтобы уродливая, как бывает у некоторых младенцев, но уж слишком непропорциональная, слишком большая для такого малыша. На затылке у него большая мягкая опухоль, а его бедное маленькое личико… Я сама не видела, как его схватывают судороги, но слышала разговоры других дам.
Магистр Руанно молча размешивал вещество. Даже само количество оборотов стеклянной палочки имело здесь существенное значение.
– Твое описание, – сказал он наконец, – похоже на то, что Цельс[82]82
Авл Корнелий Цельс – древнеримский врач и ученый-энциклопедист.
[Закрыть] и Гален называли υδροκεφαλσν или гидроцефалия – скопление водянистой жидкости в мозговой оболочке.
– Как ты думаешь, это поможет? – спросила Кьяра, указав на реторту. Смешанные ранее компоненты начали понемногу пузыриться над огнем. Жидкость загустела и приобрела молочный оттенок с легким сине-зеленым отливом. Если бы Кьяра не знала, что это, то приняла бы ее за бабушкин шпинатный суп на сливках.
– Нет, младенцу вряд ли уже что-то поможет. Но, по крайней мере, мы вселим в великого герцога и его супругу уверенность, что они сделали все возможное для спасения своего наследника.
– А как же сироп от судорог?
– Он даст лишь временное облегчение, но не вылечит саму болезнь.
– Где ты всему этому научился? – спросила Кьяра. – И это мудреное слово, что ты произнес… Что оно означает? И кто такие Цельс и Гален?
Руан улыбнулся.
– Цельс и Гален – римские врачи и философы. Скорее всего, алхимией они тоже занимались или, по крайней мере, тесно с ней соприкасались. А слово состоит из двух частей, υδρο, «гидро» – это по-гречески «вода», а κεφαλσν, «кефалон» – это «голова».
– Ты выучил греческий у себя дома, в Корнуолле?
– Нет, у себя в Корнуолле я не знал ничего, кроме нищеты и горя.
– Но почему ты так хочешь туда вернуться?
– Потому что Милинталл Хаус и Уил Лоур по праву принадлежат мне.
– Это тоже греческие названия?
Руан помешал лекарство двадцать восемь раз, и Кьяра сосчитала движения вместе с ним. Двадцать восемь – это совершенное число, так как равняется сумме своих собственных положительных делителей. Именно поэтому двадцать восемь оборотов стеклянной палочки должны были довести препарат до совершенства. Затем Руан перевернул песочные часы и ответил на вопрос девушки:
– Нет, это на корнском. «Уил Лоур» означает «оловянный и медный рудник». «Лоур» – это луна. Когда-то, давным-давно, один из предков рода Пенкэрроу заявил, что увидел полную луну со дна главного ствола шахты. А слово «Милинталл» значит «лабиринт». По легенде, на том месте, где сейчас стоит дом, раньше находился каменный лабиринт. Но это было так давно, что история не сохранила об этом никаких сведений.
– Пенкэрроу… Это твое второе имя? Ты ведь поэтому подписываешься как Роаннес Пенкарианус?
Руан, похоже, удивился. Видимо, он не хотел лишний раз произносить свое имя вслух и поэтому только неохотно кивнул головой.
Кьяра посмотрела на черно-белый лабиринт, выложенный на полу лаборатории.
– Дом Лабиринта, – задумчиво сказала она. – Да ты просто рожден быть алхимиком.
– Я родился, чтобы быть Руаном Пенкэрроу из Милинталла, и никем более.
– Но почему ты оттуда уехал?
Последняя крупица упала на дно песочных часов. Руан взял стеклянную палочку и еще двадцать восемь раз перемешал соединение. По всей видимости, он был доволен результатом работы, поскольку снял реторту с огня и поставил ее охлаждаться на серебряную подставку.
– Я уехал не по своей воле, – сказал он. Отблески огня оставляли глубокие тени печали на впадинах его глазниц и скул. – Довольно, Кьяра. Возможно, однажды я расскажу тебе эту историю, но только не сейчас. У нас и без того хватает поводов для грусти.
Кьяра отвернулась и начала собирать стеклянные палочки и серебряные мерные ложки. Ее собственная любовь к Флоренции была понятна: это ее родной город, где она знала все улицы и переулки, все церкви, рынки и мосты, каждое дерево и чуть ли не каждый камень. Она никогда не знала другого дома кроме книжной лавки с жилыми комнатами на втором этаже и подвалом… Кстати, о подвале.
«Если мне удастся собрать там хотя бы немного инструментов, – подумала она, – к примеру, такой же атанор и алембик, несколько стеклянных колб и серебряных мерных ложек, и если я возьму отсюда чуточку минералов, – так мало, что никто и не заметит, – то смогу пройти все четыре стадии по книге Томмазо Вазари и создать свой собственный философский камень. Я смогу сама себя исцелить! А тогда я смогу покинуть придворную жизнь и снова стану сама собой – Кьярой Нерини, простой женщиной из гильдии, флорентийкой, дочерью торговца Карло Нерини. Бабушка будет вести дела в лавке, а я…»
Бабушка…
– Руан? – позвала она, аккуратно, одну за одной, опуская стеклянные палочки в таз с водой, чтобы их помыть.
– Что еще?
– Как ты думаешь, моя бабушка и сестры уже могут вернуться домой во Флоренцию? Прошло полтора года с тех пор, как случились все эти ужасные вещи с Орацио Пуччи и Пьерино Ридольфи, и с тех пор, как все погибли…
Задери-ка ей юбку, Эмилиано. Всегда хотел посмотреть, какие причиндалы у принцесс…
Боль пронзила ей лоб. Это удивило ее, поскольку теперь голова у нее болела гораздо реже.
– Да, – глухо отозвался Руан. – Все погибли.
– Прости, я не хотела… – сказала Кьяра и потерла друг о друга костяшки пальцев – те болели от холодной погоды. – Ты же знаешь, что я любила донну Изабеллу. И помогла бы ей, если бы это было в моих силах.
– Знаю.
– Я соскучилась по бабушке, Руан. Я скучаю по своему дому, хочу, чтобы он снова стал моим, без этого попечителя от гильдии. Ведь не может же великий герцог до сих пор таить злобу на Пьерино Ридольфи.
– Великий герцог никогда не прощает предательства. Ты разве этого еще не поняла?
Она взяла серебряные мерные ложки и положила их в отдельный таз для мытья.
– Даже если так, он ведь не знает, что это бабушка помогла Ридольфи бежать. Ну, разумеется, не только она, но еще и я, и донна Изабелла с донной Дианорой.
– И они заплатили свою цену.
– Мы тоже заплатили, – сказала она тихо, наливая в таз чистой воды, – бабушка и я.
Они долго простояли молча и неподвижно. Полученная смесь в реторте, остывая, издавала приятное потрескивание. Головная боль прошла. Пребывание в стенах лаборатории всегда шло ей на пользу. Но находиться в своей собственной лаборатории, в подвале книжной лавки было бы еще лучше.
– Ты должна поговорить с главой гильдии, – сказал он. – Нужно будет продолжать платить тому человеку, кто был попечителем лавки. Ведь ни ты сама, ни твоя бабушка не можете быть полноценными членами гильдии.
– Золота великого герцога должно хватить. Двадцать золотых скудо в год – этого достаточно. Он ведь все исправно платит?
Рот Руана дернулся, что можно было принять за некое подобие улыбки.
– Ты только сейчас начала этим интересоваться? – спросил он. – Да, платежи поступают регулярно. Часть этих денег попадает попечителю, а часть отсылается твоей бабушке в Пистою, чтобы несколько смягчить нрав ее сестры и покупать Лючии и Маттеа новые платья. Некоторая часть средств расходуется на твое проживание здесь, и еще остается немного в виде сбережений. Если хочешь, я подготовлю тебе полный отчет.
– Нет, не стоит.
– Напиши письмо бабушке, а я прослежу за тем, чтобы его доставили по назначению. Я уверен, она будет рада вернуться домой, во Флоренцию, чтобы хозяйничать в своем собственном доме.
Кьяра усмехнулась, представив, как бабушка, привыкшая быть хозяйкой у себя в доме, вынуждена во всем подчиняться порядкам своей сестры. Она, должно быть, уже настолько там извелась, что пошла бы во Флоренцию пешком. Бабушка наверняка поможет ей устроить тайную лабораторию в подвале. Вот уж она порадуется идее украсть инструменты и материалы великого герцога, чтобы изготовить из них философский камень, прежде чем он создаст его сам. От этих мыслей, даже несмотря на печальные обстоятельства, Кьяре стало как-то легко на душе.
– Спасибо тебе, Руан, – сказала она.
– Пустяки, – он пожал плечами.
– Нет, совсем не пустяки. Ты даже не представляешь, как для меня это важно. Знаешь, что я собираюсь сделать?
Она замолчала, не смея ему рассказать. Это было бы нечестно. Ему достаточно своих тайн, чтобы требовать от него хранить еще и ее секреты.
– Что ты собираешься сделать? – спросил он немного насмешливым тоном, умело скрывая свою заинтересованность. Он уже вернулся к соединению и склонился над ним, пристально его осматривая. Его острый профиль был отчетливо виден на фоне лабораторных шкафов, полных экзотических предметов, древних книг, колб с разноцветными жидкостями, кристаллов и черепов. Его жесткие черные волосы были коротко острижены, подчеркивая форму его головы и изящную мускулатуру шеи. Сам воздух, казалось, потемнел и изменился, словно она погрузилась в сон, навеянный соннодольче, хотя она и знала, что это не так.
Она взяла его руку в свои ладони и легонько потянула, чтобы он обратил на нее внимание.
– Я хочу тебя поцеловать, – сказала она.
Он слегка нахмурился, будто не понимая, что она только что произнесла. Кьяра пробежала руками по его рукам и плечам и прикоснулась ладонями к его щекам. Его кожа была прохладной и слегка грубовата в тех местах, где росла бы борода, не будь он гладко выбрит. Глаза его сузились, а губы слегка разомкнулись. Он явно не думал, что до этого дойдет. Но ей так давно хотелось его поцеловать, с того самого момента в кладовой великой герцогини, с того самого лета, в первый год ее пребывания в палаццо Медичи, когда до нее доносились звуки любовных игр между Изабеллой и Дианорой. В то время ей снились мужчины. Она уверяла сама себя, что они были безликими, но на самом деле ей снился только один мужчина, и у него было лицо Руана Пенкэрроу.
Она встала на цыпочки и слегка прикоснулась губами к его губам.
На какую-то долю секунды, в течение одного-единственного вдоха они стали единым целым.
Но в следующее мгновение Руан оттолкнул ее от себя с такой силой, что она пошатнулась и взмахнула руками, чтобы удержать равновесие. Одной рукой она нечаянно задела песочные часы. Те упали на пол и разбились вдребезги, рассыпав песок по черно-белым плиткам лабиринта.
Она хотела закричать на него, расплакаться и убежать, но ноги не слушались ее.
– Кьяра, – вымолвил он наконец. Его голос звучал так, будто ему больно говорить. – Кьяра, тароу-ки, если ты сделаешь это, я не могу обещать тебе, что я не буду…
Он смолк. Едва дыша, они смотрели друг на друга, не отводя глаз.
Он произнес что-то на корнском, а потом сказал:
– Я не могу обещать тебе, что не стану принуждать тебя нарушить твой обет.
Кьяра почувствовала, как щеки ее вспыхнули огнем.
– Я вижу тебя, Кьяра, – продолжал он тем же хриплым и встревоженным голосом. – В своих видениях под действием соннодольче. Да, мне снится Корнуолл, Милинталл Хаус и луна над Уил Лоур, но еще мне снишься ты. Ты рядом со мной, и мы бродим вместе вдоль утесов. Я чувствую твое дыхание и запах.
Она сглотнула и прошептала:
– Ты мне тоже снишься.
– То есть ты готова…
Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и стала энергично моргать, но это не помогло. Слезы уже катились по ее щекам. Готова покинуть Флоренцию? Оставить бабушку и младших сестер, покинуть свою семью, свой дом? Как он может попросить ее об этом? Да, она хочет быть с ним, хочет принадлежать ему и работать вместе с ним в лаборатории до конца своих дней. И ей, конечно же, хочется увидеть его родной дом и Лунную шахту…
