Текст книги "Блеск и коварство Медичи"
Автор книги: Элизабет Лоупас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Глава 24
Дворец Барджелло
20 августа 1576
Несколько дней спустя
Руан не бывал в казематах под башней Волоньяна. Его не раздевали догола, не заковывали в кандалы, не пытали и не морили голодом. Ночью восьмого июля четверо стражников просто выросли за его спиной, когда он запирал двери лаборатории в Казино ди Сан-Марко. С этого дня он был заперт в одной из комнатушек в задней части второго этажа Барджелло и снабжен едой, вином, водой для мытья, бумагой, перьями и чернилами на случай, если ему захочется писать или читать при свете дня. Ничего больше. Никто не разговаривал с ним. Великий герцог не приходил, хотя совершенно ясно было, что это заточение устроил именно он.
В комнате было лишь одно оконце, выходившее на восток, прочь от палаццо Веккьо, прочь от Казино ди Сан-Марко. Прочь от всего во Флоренции, что связывало его с Медичи. Он догадывался, почему его арест был таким тайным: великий герцог задумывал совершить ход, направленный против Изабеллы и Дианоры, и не хотел никакого вмешательства со стороны английского алхимика, бывшего любовника его сестры.
Изабелла была мертва. Он чувствовал это всем своим существом. Подобно тому как при возгонке кристаллы йода превращаются в сияющую фиолетовую дымку, его чувства к ней претерпевали трансформацию от земной плоти к непостижимому и таинственному духу. Все это время он был заперт в этой комнате, в безопасности и относительном комфюрте, но лишенный всякой возможности действовать. Это было хуже любой пытки, и Франческо де Медичи знал об этом.
Франческо де Медичи.
«Я убью его, – думал Руан. – Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году, я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться его лабораториями и возможностями, чтобы создать философский камень, который изумит и ослепит его и заставит его отдать богатства, нужные мне. Но убью я его в самом конце, за все, что он сделал с Изабеллой».
Руан ждал. Свою бумагу и перья он использовал для записи уравнений и формул. Он никогда не понимал красоты в письменном слоге, пьесах или поэзии. Красота для него была в цифрах и химических символах.
Он ждал. Его амулет не отобрали, это был осколок гематита, обрамленный железом и медью. Впервые за долгие годы он снял амулет с шеи и положил перед собой на стол. Это было напоминанием о том, кем он был – алхимиком, металлургом, ученым. Отныне все будет по-другому.
Эти мысли заставили его вспомнить девушку, Кьяру Нерини. Ему стало интересно, носит ли она по-прежнему свой амулет, лунный камень. Удалось ли великому герцогу каким-то образом перехватить ее послания? Если это так, она либо в тюрьме, либо уже мертва. Это мысль встревожила его сильнее, чем он ожидал. Перед глазами встал ее образ, когда она несла серебряное сито, наполненное водой, проходя по изгибам мозаичного лабиринта на полу лаборатории. Ее темные волосы ниспадают до колен, а лунный камень мерцает на ее груди. Обычного вида девушка с острым подбородком, незнатного рода, но эти великолепные волосы и загадочные глаза, меняющие свой цвет… Это ведь он заставил ее отправлять ему послания. И если она мертва, вся ответственность лежит на нем.
Руан немного удивился тому, насколько сильно он желает, чтобы она осталась в живых. Более того, даже мысль о том, что он больше ее не увидит, казалась ему невыносимой.
Спустя сорок четыре дня после того как его посадили в заточение, в час, когда угасал последний свет, идущий от окна, замок скрипнул, дверь отворилась, и в комнату вошел великий герцог.
– Руанно, – сказал он.
Руан не выказал ни малейшего удивления и ничего не ответил.
Дверь оставалась открытой, но снаружи наверняка находились стражники. Франческо де Медичи никогда не давал своим узникам никакого шанса на побег.
– Что сделано, то сделано, – сказал великий герцог. Он был в богатом наряде из синего бархата. В руке он держал помандер[67]67
Помандер – традиционное для европейских стран украшение интерьера, душистый шарик – ароматизатор воздуха. Обычно он делается из фруктов, пропитанных пряностями.
[Закрыть] – апельсин, утыканный гвоздикой и посыпанный молотой корицей и порошком фиалкового корня. Неужели Франческо ожидал увидеть здесь какого-то немытого безумца, сломленного сорокачетырехдневным заточением?
– Изабелла мертва, – продолжил великий герцог. – Она заслуживала смерти, обесчестив мужа и дом Медичи своими любовными связями и участием в заговоре донны Дианоры. Даже ты не стал бы это отрицать.
– Я не буду спорить насчет любовников, – сказал Руан. – Вовсе не секрет, что даже я был одним из них. Но все равно я не считаю, что она заслужила смерти от вашей руки.
Руан уже не беспокоился о том, чтобы обращаться к великому герцогу по правилам придворного этикета. Оказалось, он так давно не разговаривал, что едва узнал собственный голос.
– А кто сказал, что она умерла от моей руки? – невозмутимо парировал великий герцог, перебрасывая помандер из одной руки в другую. – Отнюдь. Герцогиня Браччанская погибла в результате несчастного случая, когда мыла голову.
– Re'th kyjyewgh hwi[68]68
Грубое выражение, обозначающее примерно «да пошел ты» (корнский).
[Закрыть].
– Что бы это ни значило на твоем варварском языке, ничего не изменишь. Теперь уже неважно, как именно она умерла, Руанно.
– А донна Дианора?
– Тут другое дело. Мой брат дон Пьетро отнял ее жизнь и имел полное на это право. Она поплатилась и за супружескую измену, и за попытку заговора.
Руан ничего не ответил.
– Пока ты здесь, ты всего лишь безымянный узник, а никакой не металлург или алхимик, – промолвил великий герцог. – И еще одно: ты не сможешь продолжать плести свои интриги.
– Я не плету никаких интриг.
– Не отпирайся. Я знаю, что ты пытался купить влияние при английском дворе с намерением уничтожить того англичанина, что сейчас владеет поместьем и рудником, откуда ты родом. Я мог бы устроить…
Руан больше не слушал его. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстал залив Маунтс-Бей, посредине которого возвышается скалистый остров Святого Михаила[69]69
Остров в 366 метрах от берега в заливе Маунтс-Бей. Знаменит тем, что на нем расположен неприступный замок – бенедиктинский монастырь, основанный в XII веке. С островом и прилегающей местностью связано множество преданий и легенд.
[Закрыть]. Утесы из гранита и змеевика, затопленные морем леса, деревья, ставшие камнем, невообразимая древность. Он видел обширные топи, пахнущие солью и жизнью, цапель, сплетения мальвы и ипомеи. Вересковые пустоши и разгороженные каменными изгородями поля, где пасутся суровые косматые пони, а поодаль – и само поместье Милинталл Хаус, прочное строгое строение с внутренним двором. Корнуолльские яблони с плодами с привкусом гвоздики. А еще несколькими милями дальше – выработки и рудники Уил Лоур.
Дом… Земля, орошенная кровью его отца и матери, его дедов и всех его предков. Он отберет все это у Эндрю Лоуэлла любой ценой и никогда больше не отдаст никому.
Внезапно он понял, о чем говорит великий герцог, и раскрыл глаза.
– Я мог бы и себе устроить покупку такого влияния. Поддержал бы, к примеру, того англичанина. Как там его зовут? Эндрю Лоуэлл, не так ли? После восстания все земли вокруг Маразайона были конфискованы, – великий герцог попытался произнести название этого небольшого торгового городка на английском. – Мне кажется, английская королева еще долго не забудет того восстания, и ее несложно будет убедить в том, что имение должно оставаться в послушных ей английских руках.
Руан по-прежнему хранил молчание.
– Мне все о тебе известно, – продолжал великий герцог, – Руан Пенкэрроу из Милинталла. Тебя нужно было прозвать Руанно делла Корнавалья, не так ли? Я решил позволить тебе хранить свои тайны, потому что ты незаурядный металлург и алхимик со знаниями, ценными для меня. Я также знаю, как ты пришел к этим знаниям.
– Неужели?
Про себя, на корнском, Руан твердил: «Яубью тебя. Возможно, не сегодня и не завтра, не в этом месяце и не в этом году. Я пережду, выйду на свободу, буду пользоваться твоей лабораторией и всеми открытыми тебе возможностями. Но все равно когда-нибудь я тебя убью. За все, что ты сделал с Изабеллой».
– Да, я все знаю. – Если великий герцог и читал его мысли, то не подавал виду. – Твои отец и мать были лоялистами[70]70
Лоялисты – граждане, хранившие верность английской короне.
[Закрыть]. Повстанцы схватили их после осады горы Святого Михаила и на несколько месяцев заточили в Лонстонском замке. Когда они вышли на свободу, восстание было уже подавлено и земли твоего варварского Корнуолла поделены между англичанами, даже земли лоялистов были отданы им. Эндрю Лоуэлл был прекрасным воякой в отряде сэра Гавейна Кэрью. В награду за проявленное рвение он получил поместье твоего отца.
Я убью тебя.
– Эндрю Лоуэлл не хотел, чтобы кто-то из изгнанных корнцев оспаривал право его собственности, и поэтому приказал убить твоего отца. Твоя мать спряталась среди простых рудокопов, не смея выдавать ни свое, ни твое настоящее имя. Она умерла, когда тебе было пять или шесть лет, и ты отправился на шахту, работать от зари до зари за хлебные корки и место для сна.
Когда-нибудь я тебя все равно убью.
– Ты и остался бы там по сей день, но, несмотря на грязные лохмотья и мозоли, ты оказался смазливым парнем, не так ли? По крайней мере, такого мнения придерживался тот немецкий металлург. Как его звали? Конрад Павер, если не ошибаюсь. Сам себя он величал Конрадус Агрикола, пользуясь именем своего знаменитого отца Георга Агриколы. Эндрю Лоуэлл хотел, чтобы его прииски приносили больше дохода, и посчитал, что сын Агриколы может с этим помочь. Но чем он помог, так это теплом своей постели, куда он взял тебя.
– Если не родился принцем, приходится хвататься за любую возможность, – сказал Руан.
Великий герцог гадко рассмеялся.
– Ты стал его катамитом[71]71
Катамит – мальчик, состоящий в гомосексуальной половой связи со взрослым мужчиной.
[Закрыть]. Он взял тебя в Саксонию, позволил учиться, и со временем ученик превзошел мастера.
– Я не мог ему отказать. Как вы сами заметили, если бы не он, я бы до сих пор таскал камни в Корнуолле.
– И без всякой надежды отомстить тому англичанину, который захватил твое имение и убил твоего отца.
– И это тоже.
– В Саксонии ты и в самом деле стал знаменит, как своими талантами, так и неумеренностью своего мастера. Твое имя удостоилось внимания самого императора.
– Он хотел разрабатывать месторождения золота в долине Рауриса, – сказал Руан. – Конрад Павер был шарлатаном, у него не было и толики знаний своего отца.
– Как удобно вышло, что он умер в самый подходящий момент. Оставив все бумаги своего отца тебе.
Руан неотрывно смотрел в глаза великого герцога. Он никому не рассказывал о событиях той ночи, когда умер Конрад Павер. И никогда не расскажет.
– Ты наверняка горел желанием покинуть Австрию, когда император пригласил тебя присоединиться к свите эрцгерцогини Иоанны. Он знал о моем интересе к алхимии и думал угодить мне, прислав такого славного малого.
– Вряд ли это можно назвать приглашением.
– Пригласили или приказали – императору нет дела до этого. Так или иначе, ты был рад уехать из Австрии. Кто знает, что за преступления ты оставил там по себе.
– Преступник я или нет – это не отменяет того факта, что вы тоже были рады нашему знакомству.
Великий герцог шагнул ближе. Руан уловил острый, слащаво-пряный аромат помандера.
– Да, я был польщен, – согласился великий герцог. – Ты не разочаровал меня, Руанно. А потому оставь эту свою безумную решимость ненавидеть меня из-за смерти моей сестры. Я дам тебе любую женщину, которую ты пожелаешь. Вернись в лабораторию. И надень свой амулет на шею.
Руан ничего не ответил.
Великий герцог подступил еще ближе. На мгновение Руану показалось, что тот хочет прикоснуться к нему. Ты стал его катамитом… Но герцог не коснулся его. Он лишь тихо, но настойчиво произнес:
– Я не могу создать философский камень без тебя, Руанно, а ты не можешь создать его без меня и тех возможностей, которые я тебе могу дать.
– Это правда, – подтвердил Руан.
– Пока ты здесь, в заточении, ты не сможешь плести свои интриги против того англичанина.
– И это правда.
– Неужели ты готов бросить все из-за смерти одной женщины?
На какое-то мгновение Руану показалось, будто он увидел ее – но не ту вертлявую и неуемную сибаритку, в которую она превратилась в последние годы, а молодую Изабеллу, которую он так страстно любил, с ее прямотой и светом ангельской красоты великолепных золотисто-рыжих волос и глаз, сверкающих ночными звездами. Она виделась ему смеющейся и убегающей – прочь от него, без оглядки. Его сердце разрывалось от боли разлуки и мучительных угрызений совести за то, что не смог защитить ее, когда был должен.
– Амулет, – сказал герцог, – надень его на шею, Руанно.
Что делать?
Он мог бы убить великого герцога голыми руками, прежде чем стражники, стоящие снаружи, изрубят его на куски. Так он, конечно, быстро отомстит за Изабеллу, но тогда англичанин Эндрю Лоуэлл будет жить до конца своих дней в Милинталл Хаус, пользуясь всеми богатствами Уил Лоур. Он передаст их своим сыновьям, и тогда род Пенкэрроу навсегда канет в Лету.
Но если не действовать сгоряча, а выждать время…
Как там говорил Демосфен?[72]72
Демосфен – древнегреческий оратор и политический деятель.
[Закрыть] Тот, кто отступил, имеет шанс на вторую битву.
Если он сейчас проявит мудрость и притворится, будто сдался на милость великого герцога, то сможет набраться сил и выбрать подходящее время. Можно будет продолжать поиски философского камня, продолжать копить золото, продолжать свои интриги, чтобы вернуть свой дом. А что в конце? – в конце он увидит Франческо де Медичи мертвым у своих ног.
Руан медленно взял со стола амулет и надел его на шею.
– Поклянись на этом амулете, что ты оставишь свою ненависть. Что ты обратишь весь свой ум и все свое мастерство на алхимические эксперименты. Сделай так – и я тебя озолочу. Более того, я помогу тебе заполучить то, чего ты так жаждешь в Корнуолле.
Руан взял осколок гематита. В прошлом он всегда казался ему теплым, это была часть живой земли. Металл, обрамлявший камень, тоже был добыт из самого сердца земли. Но сейчас амулет был холоден. Вся жизнь и все тайные связи ушли. Можно было клясться на нем в чем угодно – в этой клятве все равно не было бы никакого смысла.
– Клянусь на этом амулете, что я оставлю свою ненависть, – сказал он голосом праведника. – Обещаю ничего не говорить о вашей сестре. Клянусь, что я вернусь ко двору и в лабораторию и снова продолжу работу.
Великий герцог жестом отозвал стражников, и те удалились. Только что данная клятва была для Руана пустым звуком, и он мог сейчас взять и придушить Франческо де Медичи голыми руками, даже несмотря на то, что длительное заключение изрядно подточило его силы. Но ему нужно золото великого герцога и поэтому он намерен ждать своего часа.
Месть может подождать. Его месть Эндрю Лоуэллу ждет – уже сколько? – целых двадцать лет. И эта месть тоже может подождать. Это будет сладкая месть, особенно когда они завершат последнюю стадию opus magnum.
– А наша мистическая сестра? – спросил он. – Та девушка по имени Кьяра Нерини. Она в порядке? Она будет работать с нами?
Великий герцог взял Руана за руку и положил ее себе на грудь. Под бархатным камзолом и тонкой шелковой сорочкой у него на груди лежал алмаз, высеченный в форме двойной розы, и Руан знал, что это символ солнца, точно так же, как его гематитовый амулет был символом земли. Для завершения триады необходим был лунный камень.
– С ней все хорошо, – сказал великий герцог. – Она была в Черрето-Гвиди, когда… когда моя сестра погибла при столь печальных обстоятельствах. При попытке услужить своей госпоже девушка была ранена. Два пальца на ее левой руке оказались раздроблены.
– Раздроблены?
Значит, она пыталась помочь Изабелле, пыталась сделать невозможное. А она смелая, эта сообразительная сестрица, со своими переменчивыми глазами и гордым подбородком, который она вскидывает, прямо как бульдог перед дракой. Впрочем, он догадывался об этом, как только увидел ее, отбивающейся от двух стражников под дождем.
– А она сможет выполнять всю необходимую работу?
– Да. Ее лечил один из моих военных хирургов, следуя методам Амбруаза Паре. Лихорадка чуть было не унесла ее, но в конце концов она выздоровела.
Что же она пыталась предпринять, если была так тяжело ранена? Нужно будет улучить возможность расспросить ее об этом. Кто знает, может быть, она тоже захочет отомстить великому герцогу. По крайней мере, она знает правду о смерти Изабеллы.
– Ей определили место в свите великой герцогини, – продолжил великий герцог, поднеся помандер к носу и глубоко вдохнув. Он было явно доволен тем, что все вернется на круги своя.
Он еще не знал, что отныне все будет иначе.
– Как только она обустроится на новом месте, то, разумеется, продолжит помогать нам в нашей работе над opus magnum.
Глава 25
Вилла ди Пратолино
Позже, в тот же вечер
– Наглая девчонка! – кричала Бьянка, вся красная от гнева и возмущения. – Она отказалась сделать передо мной реверанс, хотя должна была! Она что, твоя любовница, Франческо? А ты рассказываешь всем об обетах девственности?
Великий герцог замахнулся, чтобы дать ей пощечину. Ему было отвратительно ее раскрасневшееся лицо, визгливый голос, безвкусное изобилие украшений на ее ночном домашнем платье, расшитом золотой нитью и цитринами. Платье было распахнуто, а под ним, как последняя неряха, она носила одну лишь нижнюю рубашку. Мнимую беременность она считала законным поводом для того, чтобы объедаться сладостями и упиваться вином. Поэтому едва ли ей нужны были набивки – ведь и настоящей плоти было вдоволь.
К его большому удивлению, она ловко увернулась от его ладони и перебежала в другой конец комнаты.
– Я отказываюсь сегодня быть твоей Биа! Я так устала от всех этих Биа и Франко, и вообще от всего я устала! Ты великий герцог Тосканский, один из величайших мужей Италии. Я должна получить признание как твоя любовница, знатная леди, первая дама Флоренции, с твоим наследником внутри.
Великий герцог медленно обошел комнату легким и осторожным шагом. Эта идея с подложным ребенком напрочь изменила все. Он было вообразил свою Биа безмятежной матерью у домашнего очага, занятой шитьем распашонок и пеленок, исполненной нежности и мягкости. Но вместо этого он, как ему казалось, вложил в руки донны Бьянки Капелло совершенно неожиданное оружие, которым она без зазрения совести пользовалась ежедневно, чтобы вбить в него свою предполагаемую династическую важность. Она, казалось, уже сама почти уверовала в то, что и в самом деле носит ребенка под сердцем.
Может, прекратить все это? Заставить ее притвориться, будто случился выкидыш? Это вернуло бы ему власть над ней.
С другой стороны, собственный образ с младенцем на руках, вне всяких сомнений и к всеобщей радости, мужского пола, был милее любой песни сирены.
– Первая дама Флоренции – это великая герцогиня, – сказал он ровным и мягким голосом, который обычно служил ей предупреждением о том, что он намерен применить к ней силу. Пока он говорил, в его руках оказался глазурованный кувшин из белого французского фарфора. Ручка кувшина была выполнена в форме искривленного ствола дерева, из которого появлялся крылатый дракон с львиной мордой. Это была прекрасная и ценная вещь. Он выбрал ее как раз для этой новой виллы Пратолино, которую он решил построить и которая еще не была закончена, – с тем, чтобы его прекрасной Биа не приходилось выходить на улицы Флоренции, где ее так несправедливо ненавидели.
– Великая герцогиня никогда не была первой дамой Флоренции, пока была жива твоя сестра! – не унималась Бьянка. Она слишком вышла из себя, чтобы заметить его предупреждение. – Она уродлива, занудна, и ей нет дела ни до чего, кроме Бога и ее детей. Она…
Ее оборвал звук разлетевшегося у ее ног кувшина. Она взглянула на осколки. Потом подняла глаза на герцога. Лицо ее побледнело.
– Мне нравился этот кувшин, – сказала она. Это не был еще голос Биа, но, по крайней мере, он звучал тише и разумнее.
– Тебе не стоило мне перечить. Давай начнем сначала.
Воздев в отчаянии руки, она глубоко вздохнула.
– Твоя алхимическая служанка, – начала она, – она сопровождала великую герцогиню в палаццо Медичи, где я… где мне случилось быть.
Великий герцог кивнул.
– К тому времени я уже забрал ее камни и прочие ценности, – сказал он. – А тебя лишь любезно пригласили к разбору остатков ее одежды, если тебе это было угодно.
– А вот великая герцогиня не согласилась с этим и приказала мне убраться.
Великий герцог пожал плечами.
– Если она приказала тебе убраться, ты должна была ей подчиниться. Она может быть уродлива, скучна и набожна до безумия, но все равно она императорская дочь и коронованная великая герцогиня Тосканская.
Нижняя губа Бьянки выпятилась, и ее глаза вспыхнули. Великий герцог взял еще один керамический предмет. На этот раз им оказалась плоская чаша на ножке, украшенная похожим образом, как и разбитый кувшин.
– Я и сделала, как она просила, – сказала Бьянка, проглатывая свой гнев. – Выказала ей уважение. Но ее женщины – в особенности эта девчонка, дочка книготорговца– алхимика, – они не оказали должного уважения, когда я проходила мимо.
– Очень хорошо. Я поговорю с сестрой Кьярой, – сказал великий герцог мягко, поставив чашу обратно на стол. Хорошо, что ему не пришлось разбивать ее. – Скажи мне, а что еще ты искала в палаццо Медичи?
Бьянка густо покраснела и еще плотнее запахнула полы бархатного платья вокруг своего пышного тела.
– Ничего, – сказала она.
– Ничего? – повторил великий герцог и снял с пояса бумажник из тонкой кожи. Он положил его на стол рядом с чашей и раскрыл его. Каждое движение было медленным и размеренным. Бьянка наблюдала за ним. Двигались только ее глаза, следившие за руками герцога. Тот по одному вынул из бумажника три письма и развернул их перед Бьянкой. В комнате воцарилась такая тишина, что слышался лишь хруст бумаги. Почерк на страницах был округлым и крупным, с завитками и подчеркиваниями.
– Может быть, ты искала эти письма? – вкрадчиво спросил Франческо, радуясь тому, что она снова оказалась в его власти.
– Да, – прошептала Бьянка. Затем она заговорила скороговоркой. – Они у тебя. Слава богу, они у тебя. Когда я не смогла их найти…
– На твоем месте я бы не стал так радоваться. Эти письма – прямое доказательство того, что четыре года назад ты уговорилась с моей сестрой о том, чтобы на твоего мужа напали на улице и убили.
Он, разумеется, знал об этом глупейшем заговоре между его любовницей и сестрой с целью убийства Пьетро Бонавентуры. Нельзя сказать, чтобы Франческо не радовался такому развитию событий. Несмотря на то что Бонавентура охотно носил рога обманутого мужа, он умудрился завести интрижку с молодой вдовой из семейства Рицци. Последние были этому совсем не рады. Роберто де Рицци обратился к своей лучшей приятельнице и покровительнице, Изабелле де Медичи, и та, черт бы ее побрал за всегдашнюю ее способность влезать в скандалы и заговоры, любезно организовала Рицци подмогу в виде шайки крепких ребят, которые и угробили Пьетро Бонавентуру.
– Но… Франческо, ты ведь не станешь использовать эти письма против меня? – спросила Бьянка вся дрожа. – Ты ведь все знал. Изабелла обещала мне, что все тебе расскажет. Ты же хотел, чтобы я принадлежала только тебе.
– А ты и так принадлежала только мне. Твой муж – живой или мертвый – ничего не значил для меня. Ты хоть понимаешь, зачем Изабелла сделала это для тебя, устроила смерть твоего мужа?
– Его любовница – она была родственницей одного из близких друзей Изабеллы, – пробормотала Бьянка. – Она была намного выше по положению, и поэтому, отдаваясь ему, она позорила честь своей семьи.
– В отличие от тебя, если на то пошло.
Бьянка ничего не ответила и лишь неотрывно смотрела на лежащие перед ней письма.
– Ах, моя Биа, до чего же ты глупа! Моя сестра устроила убийство твоего мужа, чтобы ты осталась ей должна. После смерти моего отца – добрая ему память… – он перекрестился. Бьянка же была так сильно смущена и напугана, что растерялась и не сделала того же. – Она давила на тебя и требовала деньги взамен за свое молчание. Ведь так?
– Д-да, но…
– Никаких но. Она воспользовалась тобой, моя Биа. Она ненавидела тебя и то влияние, которое ты, по ее мнению, на меня оказываешь.
– Мы были подругами!
Великий герцог рассмеялся.
– Это вряд ли. Все эти годы она хранила эти письма, а настоящий друг немедленно уничтожил бы их. Кто знает, что она собиралась с ними сделать в конце концов?
– Франческо, – взмолилась Бьянка. – Франко, прошу тебя.
Франко.
– Так-то лучше, – промолвил великий герцог, и с этими словами он сложил письма, спрятал их обратно в бумажник и заткнул его за пояс. – А теперь снимай долой этот мерзкий безвкусный халат и подай мне чашу вина в одной сорочке, как настоящая брюхатая жена прислуживает своему мужу.
Он сбросил свой камзол и растянулся в кожаном кресле. Какая это радость – удобно развалиться в кресле, как уставший за день работяга, и вытянуть ноги перед собой. Сколько его бранили учителя, когда он не сидел прямо? Сколько упрекал в этом его отец? Сколько раз мать заставляла его стоять на коленях на той самой молитвенной скамье с павой и птенцами? «Ты же принц, – говорили ему снова и снова. – Ты же наследник. Твоя жизнь тебе не принадлежит».
Здесь, по крайней мере, он чувствовал, что его жизнь принадлежит ему.
Бьянка немного приспустила свой халат так, что он свободно соскользнул с плеч. Однако она не бросила его на пол, а аккуратно свернула и спрятала в сундук с другими красивыми вещами. Затем вышла в другую комнату и вернулась оттуда, неся в руках чашу. Ее бледная обнаженная плоть слегка просвечивала перламутром через тонкую белую ткань нижней рубашки.
– Выпьешь бокал вина, Франко? – спросила она. Это был ее настоящий голос – хриплый и совсем не детский. Она склонилась перед ним, предлагая ему вино заодно со сладострастным и откровенным зрелищем своей груди и живота, доступным через глубокий вырез ее рубашки. Она действительно изрядно поправилась за последнее время, и от этого ему становилось еще приятнее: словно простой ремесленник Франко соблазнил и унизил изящную придворную даму. Перед ним была Биа и в то же время Бьянка.
– А как же, – сказал он, взял чашу у нее из рук и выпил. – Вот теперь я доволен.
Она опустилась перед ним на колени.
– Ты позволишь мне сделать кое-что, что принесет тебе еще большее удовольствие?
– Кто я для тебя?
– Ты Франко, простой работник.
Герцог улыбнулся и распустил шнурки гульфика на панталонах. Ничего другого из одежды он не снял. Она на коленях подползла еще ближе, протискиваясь между его ног. Он даже не посмотрел на нее, а лишь глотнул еще вина, глядя прямо перед собой.
Сначала она прикоснулась к нему руками. Затем ее пальцы начали пробираться все глубже в складки его штанов, разминая его мошонку, лаская ее, слегка сдавливая, нежно пробегая кончиками ногтей по натягивающейся коже. Затем Бьянка согнулась вперед, опустила голову и поцеловала его в самое основание его члена, туда, где он соединяется с мошонкой. С легким давлением она провела по нему языком.
Он выпил еще вина.
Ты Франко, простой работник.
Это возбуждало его. С каждой минутой она все меньше принадлежала самой себе и все больше становилась его собственностью, игрушкой в его руках. Настоящая Бьянка была слишком резкой и требовательной. Но эта женщина… В своем воображении он видел, как перебравший вина работник Франко вытаскивает из прекрасной кареты придворную даму, валит ее в грязь канавы, а дама умоляет пощадить ее. Затем он приводит ее в свою убогую лачугу работника и раздевает до одной рубашки, приказав ей ублажать его, если она хочет дожить до утренней зари.
Она распластала язык и медленно, словно теплым и нежным бархатом провела им вдоль нижней поверхности его члена. Затем ее язык превратился в точку, и она коротким толчком угодила в чувствительное место головки под крайней плотью. Он почувствовал, что набухает, крайняя плоть растягивается, и он выходит оттуда.
– Франко, – прошептала она. Он чувствовал ее дыхание, теплое и прохладное одновременно в тех местах, где ее губы оставляли влажные следы. Его рука дрожала, когда он брал чашу с вином и отпивал из нее.
Понемногу он на всю длину оказался у нее во рту.
Он поставил чашу и запустил руку в ее рыжие волосы. Все органы чувств обострились и сосредоточились в ощущении мягкости ее нёба, словно свет, собираемый линзой.
Когда она закончила, он снова поднял свою чашу с вином.
– Франко, – ласково сказала она и завязала шнурки его гульфика. Ее щека легко прикасалась к его бедру, волосы распустились и переплелись.
– Что?
– Я так счастлива, так счастлива, что беременна.
На какое-то мгновение он действительно поверил ей. В забытьи своего наслаждения он полностью отделял ее от Бьянки Капелло, любовницы великого герцога, которая за десять лет любовной связи ни разу не забеременела. Но тут он опомнился.
Разумеется, она лишь притворялась беременной. Он сам все это устроил, и когда придет время, он подыщет крепкого и здорового младенца-мальчика. Наконец-то мальчика. Она притворялась и, сама того не замечая, начинала в это верить.
Так даже лучше.
– Да, – сказал он. – Ты беременна. Мое семя набухает в твоем животе сыном.
– Это все куний мех помог, – сказала она. – Я сделала из него себе одеяло и укрывалась им каждую ночь.
– Это всего лишь суеверие.
– Пусть так, Франко, – она подняла голову. – Пусть так, Франческо де Медичи, великий герцог Тосканский. Я спала под одеялом из куньих шкурок, и сейчас я намерена подарить тебе сына.
