Текст книги "Обретение (СИ)"

Автор книги: Елена Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

– Понятия не имею. На воротах висел дохлый кот. Я его похоронил.

– Знаешь, – лениво и расслабленно проворковал Учитель Доо, – если бы это случилось не с тобой и не в этом месте, то я бы просто забыл и уснул. Так что было-то?

И я описал событие, приведшее к появлению мертвого кота.

Учитель Доо перестал лучиться довольством, внимательно осмотрел недавно зарубцевавшийся укус на моей ладони, покивал каким-то своим мыслям и предложил поймать садового вредителя.

– Говоришь, этот кот мертв? – скептически воззрился на синий мешок Учитель Доо.

– Мертвее не бывает, – подтвердил я.

– Но он перемещается, а движение есть жизнь.

– До своих похорон – не двигался.

– Так... – задумался Учитель Доо, – так-так-так... Мы не сможем однозначно утверждать, что кот мертв, пока не заглянем в мешок. А в мешок мы не можем заглянуть, потому что они совместно весьма подвижны и, следовательно, живы. Фетчи – они такие...

– И мешок жив? – изумился я.

– Не исключено. Но будет ли жив мешок, если мы извлечем из него кота, и не будет ли кот мертв, когда мы его вынем из мешка?

– То есть, ты предлагаешь оставить все как есть?

– Видишь ли, мой юный друг, фетч – это обрывок энергии иного мира, он лишь заготовка. Конечный результат зависит от намерений создателя, твоих намерений, – его палец-сосиска уставился в мой левый глаз. – Ты можешь материализовать духа-хранителя места, можешь сотворить собственного хранителя, а можешь подарить его семье, тогда он превратится в фамильяра, хранителя рода. В итоге, рано или поздно, нам станет понятна природа мешка и ее сродство с природой кота. Выбирай: место! ты! семья!..

Я молча таращился на него. Учитель Доо вынул из рукава ханьфу свиток бумаги и тушечницу, возложив на себя бремя нотариуса:

– Дарственную на передачу писать?

– Ну уж нет! – возмутился я, не желая отдавать во владение своей семьи такую забавную штуку.

– Значит, выбор сокращается на одну единицу выбора, мой юный друг. Пусть твой фетч растет.

Через пару часов, когда сливовые сумерки начали наполнять ароматом вечерних цветов комнату, ставшую учебным классом, я оторвался от восковых табличек, на которых рисовал первый десяток пиктограмм древнего храмового наречия.

– Ну что же, мой юный друг, твой квартал Ворон – прелюбопытнейшее местечко. Впрочем, таким он был и в старые добрые времена...

– Каким? – мне срочно нужен был предлог для приостановки занятия, очень уж устал.

– О-о-о, мой юный друг, – Учитель Доо лукаво прищурился, – это всегда было весьма необычное поселение. Знаешь ли ты, что именно здесь пару столетий назад обитали колдуны, звездочеты-астрологи, знахари и некроманты? Благодаря их шарлатанству грань между реальностями именно здесь стала тонка... – он устроился удобнее и продолжил голосом бродячего сказителя, – ты боишься, что все, что видишь здесь, – это ложь, морок, безумие?

Я кивнул. Он поверил мне сегодня, он увидел фетча, но я все равно был полон сомнений в здравии своего рассудка, ведь видениями о жителях квартала не делился еще ни с кем.

– Не бойся. То, что ты видишь, существует на самом деле, но не каждому дано это узнать. К счастью. Наш мир – это мир вещей. Вещи обладают весом, формой, размером, их можно обонять, осязать и пробовать на вкус. Это мир материальных существ, воплощенных телесно, которые располагают себя в пространстве, перекраивают его под свои потребности. Существует он по определенным законам: вода закипает или замерзает, предметы падают на землю, люди рождаются и умирают. Но... – он метнул на меня острый взгляд из под бровей – этот мир не единственный. Скажи, наши мысли, чувства и желания имеют вес и размер? – я отрицательно покачал головой. – Они падают на землю, замерзают или закипают? В каком пространстве они располагаются?

– В пространстве моей головы, – язвительно отреагировал я.

– Значит ли это, что твои мысли – только твои и никому более недоступны? Бегают по пустому черепу и толкаются боками? Тогда – да, все, что ты видел, – это морок и порождение твоего больного разума. Но сумасшествие не делится на двоих, им наслаждаются в одиночестве. А я тоже видел то, что видел. То есть, либо твои мысли заразны, либо они объективно отражают иную реальность, живущую по иным законам, чем существование наших материальных тел. И тогда мы увидим ее вместе. И не только мы.

Учитель Доо замолчал, пощипывая длинный тонкий ус. Я всем своим существом внимал ему, страстно желая понять и реабилитировать себя в своих глазах. Заметив это, он продолжил:

– Наши мысли – ключ к миру энергий, превращений и трансформаций. Он не протяжен в пространстве и не измерен в нашем привычном времени. Упавший камень там может парить, а лед кипеть. Он изнанка нашего мироздания. Иногда чуждые энергии овеществляются, проникают в наш мир, преобразуют его по своим законам. Простые люди сталкиваются с «нежитью», «призраками», «колдунами», их «сглазами и проклятиями»... Для изнанки – это обычная жизнь, которую не понимают те, кто живет здесь, – он махнул рукой в сторону окна. – Есть люди, способные счастливо жить в обоих мирах, есть те, кто может узреть вторжение существ мира иного в наш и нейтрализовать его вред, а есть те, кто использует мир изнанки как оружие для завоевания нашего мира, мира вещей, пространств и тел. Человек – дитя двух миров, точка их соприкосновения. И только мы выбираем: хранить или нарушать равновесие...

Лицо Учителя Доо, было, застыло маской, но через пару секунд оттаяло:

– Я вижу, ты устал. Идем. Я прочистил в купальне водоотвод, можно помыться и отдохнуть.

За прошедший месяц одинокой жизни я не мог соблюдать непреложное правило аристократа – мыться не реже, чем раз в пять дней. Да, умываться и ополаскивать ноги у меня получалось, но более серьезные процедуры требовали специального обустройства.

Обнаруженная учителем в глубине сада купальня была маленькой, но очень уютной. Я полулежал в высокой дубовой ванне, вода в которой была горячей от раскаленных камней, опущенных на дно, и все тревоги уходили с паром вверх, к разобранной крыше. Навстречу тревогам лились солнечные лучи, принимая их в себя и растворяя без следа. Предзакатное солнце играло на янтарных досках пола, перебирало редкие листики крапивы в смотанной наскоро мочалке, искрилось в каменной чаше крохотного бассейна с холодной водой. Сад, подглядывающий за купальщиками сквозь плетеные стены, пах травами и листвой. Не было, как я привык, роскошного мрамора и ароматных курильниц, не было умелых рук массажиста... лишь покой и светлая радость. Лучшее событие из всего, что случилось в последнее время, жемчужина чистой воды в сокровищнице добрых воспоминаний.

Постепенно жизнь моя вошла в накатанную колею: утром тренировка и работа по дому, затем изучение храмового наречия и работа в саду. Меня учили правильно убирать, готовить и есть, правильно ходить и сидеть, правильно дышать, а главное – видеть. Вечером перед ужином мы выбирались в квартал Ворон, а затем я подробно рассказывал кого, где, когда и с кем видел и что это могло означать. Постепенно я уверовал в реальность и точность видений, хотя даже Учитель Доо отмечал, что многого не замечает. Мое впечатление от старой Дэйю заставило его лишь одобрительно хмыкнуть, но сведения о с каждым днем распухающей Малиновой Тетке Арравы и подвале господина Дзиннагона погружали в задумчивость.

Энергии мира изнанки проявлялись в виде облачка вокруг предмета или строения, отблеском в глазах случайного прохожего... А иногда внутри меня самого возникало какое-то ноющее, сосущее чувство – чувство неправильности происходящего, чувство нарушенной гармонии, как назвал его Учитель Доо... и с этим было сложнее всего. Трудно описать словами то, что ощущаешь на уровне инстинкта, а дар мой был столь же стихиен. Слова есть единицы разума, что ими описано – уже наполовину объяснено. Мне же было много проще нарисовать увиденное... но Учитель пока не разрешал браться за краски и шелк.

Ритм дней замедлился: мои комнаты были почти приведены в порядок, сад очищен от мусора и сломанных веток, усталость от занятий и тренировок не валила с ног. Появилось время просто оглядеться вокруг. Вечерами я уже не падал без сил на кровать, а пробирался на крышу и наблюдал, как солнце медленно опускается к корням деревьев западного леса. И как квартал Ворон на востоке расцветает огнями фонарей, перемигивающихся со звездами.

Мы напряженно занимались тренировками и учебой, но припасы имеют свойство рано или поздно заканчиваться. Собравшись пополнить содержимое кладовой, мы вышли из дома. Уже через пару метров я почувствовал неладное. Когда показалась островерхая крыша дома Арравы с наполовину облетевшей черепицей, выразить это «неладное» стало несколько проще: небо над крышей затянуло пеленой фиолетового тумана, почти заслонившего тусклое дневное светило. Из пристроенной к дому мастерской поднимались жгуты бурой мути, ввинчиваясь в висящий над ней водоворот концентрированной энергии изнанки. Иногда сквозь багровые всполохи проглядывало черное небо со звездами. Среди бела дня!

Я тайком бросил взгляд на Учителя Доо. Он шествовал, как ни в чем не бывало, воплощая собой солидность и величие, как всегда, когда выходил в люди. Редкие прохожие тоже спешили по своим делам – квартал Ворон жил самой обычной жизнью. Я остановился напротив мастерской горшечника, вызвав удивленные взгляды окружающих, и пристально всмотрелся в нее. То, что там происходило, мешал увидеть не только высокий покосившийся забор, но и непроницаемость материальных вещей. Я закрыл глаза и попытался мысленно нащупать источник нитей, соединяющих землю с небом… Им оказалась Малиновая Тетка, разросшаяся до гигантских размеров. Ее голова почти достигла потолка мастерской, мощные ноги попирали заглубленный пол, а в раздувшемся брюхе скорчились сам горшечник, так и не расставшийся с бутылью, его жена и сын, которого я опознал по отсутствию ноги. Воздух над Теткой дрожал и корчился, грубо вылепленное лицо искажалось, являя то восторженную мордашку Арравы, то ликующий демонический образ.

Я подергал рукав ханьфу Учителя Доо. Жест получился судорожный и несколько испуганный:

– Малиновая Тетка... с ней что-то не то.

Учитель Доо пристально вгляделся в мастерскую, воздух над которой дрожал уже вполне ощутимо, и пожал плечами:

– Не вижу. Ничего не могу сказать.

– Она превращается во что-то странное... и страшное.

– Что же, попробуй воздействовать своей энергией на энергию пространства. Опиши то, что ты видишь...

– Но Учитель! Каждая секунда дорога!..

Учитель Доо тяжело вздохнул, вынул из рукава и протянул мне лист бумаги и сажевый карандаш, пробормотав:

– Надеюсь, хуже не будет.

Привычными движениями я быстро воспроизвел то, что представало перед взором: тесное пространство мастерской, заполненное огромной фигурой, в чреве которой скорчились три зародыша, толстые жгуты энергии, уходящие ввысь и закручивающиеся водоворотом над крышей, и, наконец, демоническую морду, в которую превращалась лицо Тетки.

– Хорошо, – кивнул Учитель Доо, мельком взглянув на мой рисунок. – Оборви нити.

– Как? – не понял я.

– Ты их видишь? Зачерпни энергию пространства, создай из нее нож или ножницы и отрежь...

Я старательно представил гигантские ножницы со стальным отливом, приблизил их к бугристой башке Малиновой Тетки, срезал весь пучок... Но ничего не произошло. Я трансформировал свое оружие как мог: делал их садовыми и по металлу, деревянными, зелеными в цветочек... Жгуты обрезал и пучком, и по одному... Эмбрионы-фигурки горшечника, его жены и сына вдруг начали шевелиться и пытаться выбраться на волю из разбухшего чрева куклы.

– Не получается!

– Вижу! Вижу, что тут за чертовщина... – процедил сквозь зубы Учитель Доо, вглядываясь в изображение на бумаге, которое начало слабо светиться.

Он свернул рисунок каким-то особым журавликом, с горбатой спиной и без крыльев, а потом поджег одним щелчком пальцев. Мастерская горшечника полыхнула сразу, лизнув языками пламени набухшую багровую тучу. Я видел, как кричала, сгорая, громадная кукла, через чьи зловещие черты на какие-то доли секунды проглянул облик Арравы, как бились в агонии зародыши горшечника и его семьи... Загудел набат.

Учитель Доо виртуозно управлял потоками огня, выжигая дотла нити изнанки и останки Малиновой Тетки, но при этом старался не причинять излишних повреждений дому и соседским жилищам. А когда последние следы вторжения чужой реальности были уничтожены, огонь, повинуясь его воле, начал затихать.

«Пожа-а-ар!!!» Жители с топотом бегали мимо нас, тащили ведра с водой, багры и лопаты. Прибыла стража Управы, организовавшая работу. Кто-то смог выволочь из мастерской полуобгоревших жену и сына горшечника... Арраву и ее отца спасти не удалось, их тела погребла рухнувшая крыша.

– Что здесь происходит? – старший над стражниками подошел к нам, не участвующим в общей суете. – Соседи говорят, вы крутились поблизости, когда все началось.

– «Крутились»? – язвительно переспросил Учитель Доо. – Или первыми почувствовали запах дыма и подали сигнал?

Старший немного смутился, но тут же парировал:

– Вы не тушите пожар вместе со всеми, почему?

– Каким образом? – Учитель Доо картинно распахнул руки и повернулся вокруг своей оси. Его роскошное длиннополое одеяние с широченными рукавами, затканными экзотическими цветами Запада, сверкнуло золотым шитьем. – Да и огонь почти угас.

– Простите, господин, – осекся страж, – я не учел Вашего статуса. А парнишка...

– Мой ученик, – резко прервал говорливого служителя порядка величественный и строгий Учитель.

– Я благодарю Вас за проявленную бдительность, господин... – он отошел к группе возмущенных жителей и что-то тихо, но строго начал им выговаривать.

Горячий ветер сушил слезы на моих щеках и припудривал их золою.

– Кхе-хе-хе... – скрипучий смех раздался за спиной. – Как всегда, где пожар и «Караул!», там мой ненаглядный Доо.

– Дэйю, милочка... – клянусь, Учитель Доо смущенно шаркнул ногой.

– Что, опять «милочка»? А пятьдесят лет назад, когда ты смылся от своей старой верной подруженьки, я ею не была?

– Но ведь к ученику, Дэйечка, ты же знаешь мой зов...

– К этому? – она подслеповато уставилась на меня.

– Нет, дорогая, – Учитель Доо погрустнел. – Я потерял его, не доучив. Да и с этим... пока не знаю, что делать. Возможно, Судьба ошиблась...

– Судьба не ошибается. Я зайду к тебе как-нибудь вечерком. Ты ведь давно уже здесь, а все не наведаешься...

И старая ведьма заковыляла к своему пряничному домику.

– Зачем ей сны? – импульсивно спросил я.

– Она их ест, – так же, не думая, ответил Учитель Доо. – Но, – спохватился он, – это уже не твое дело. Хотя меня обнадеживает то, что я слышу.

Мы все же дошли до бакалеи. Шая вцепилась в Учителя Доо как клещ, вытягивая из него подробности переполоха – она не могла бросить без присмотра лавку. Он отделывался общими словами, погруженный в размышления.

Ужин прошел тихо и несколько траурно. Заваривая чай, Учитель Доо бросил в кипяток пару цветков лотоса и ванильную карамель.

– Учитель, почему сегодня все получилось именно так? – подавлено спросил я.

– Юный друг мой, – проникновенно и серьезно промолвил он, – тебе прежде всего нужно понять, что добро – это вовсе не «когда всем хорошо». Добро часто бывает лишь искоренением зла, а когда искоренение бывало безболезненным?

– Но в чем они были виноваты? – я страдал от несправедливости произошедшего. Мне нравилась наивная простушка Аррава, всегда готовая подарить приветливую улыбку изгою квартала.

– Скорее всего, ни в чем. Иногда бывает так, что сильное, но неправильно сформированное чувство притягивает энергии изнанки, изначально враждебные нам. Ты ведь видел сам, и видел лучше меня, насколько тонко натянулась над нами ткань реальности? Стоило только промедлить, как эманации чистого зла заполнили бы тела горшечника и его семьи, перекроили бы их по своим законам... я не завидую соседям. Да и столица могла бы пострадать.

– Но ведь это была всего лишь глупая девчонка и ее глупая кукла!..

– Ставшие нежитью! Ты видел все сам... Но, скорее всего, кто-то ее подучил провести темный ритуал призвания, и этот «кто-то» меня тревожит. Пойми, – добавил он, после недолгого молчания, – наша работа – сохранять равновесие. Люди и их судьбы нам безразличны, а вот гармоничное сосуществование миров – наша забота. Там, где слишком много зла, добро причиняется через зло. Где переизбыток добра – да-да, такое тоже, нечасто, но случается! – зло обряжается в одежды блага. Ты можешь видеть, но не можешь влиять, не можешь исправить... Увы, тут ты бессилен, – он помолчал и грустно улыбнулся. – Но я обучу тебя всему, чему смогу. У тебя есть иные таланты, мой странный ученик.

После утренней тренировки Учитель призвал меня в свои апартаменты. «Дом в камышах» имел три внутренних дворика, окруженных комнатами с огромными окнами, распахнутыми в сад, и широкими галереями по периметру. Это была классическая планировка – глухие стены и забор, отгораживающие от соседей, и полная открытость внутри. Вокруг центрального двора располагались вход в просторный зал для приема гостей и пара комнат для отдыха. Левый и правый дворики окружали спальни и учебные комнаты, кабинеты и библиотека, находящиеся ныне в запустении. Все более-менее ценное давно вывезли в семейное поместье, поэтому их гулкие пространства были заняты лишь клубами пыли, паутиной и старой мебелью. Учитель занимал левую часть дома, ту, где была расположена кухня, в правой обосновался я, приведя в порядок небольшую спальню на втором этаже и кабинет под ней.

Учитель Доо расположился за массивным столом, отливающим медовой лаской старого ореха. Перед ним лежал пергамент странного фиолетового оттенка, испещренный, как я понял, пиктограммами древнего храмового наречия – не зря все это время я изучал его.

– Ну что же, думаю, пора подписать договор обучения, – торжественно произнес он. – Как тебя называли в семье, мой юный друг?

Я посмотрел, как он заносит кисть над пергаментом, чтобы вписать в него мое имя, покраснел и с вызовом произнес:

– Гангараджсардарнапал Иса.

– Эк... – крякнул Учитель Доо, с любопытством разглядывая замершую в руке кисть, – случается, да... Как ты переведешь свое имя со всеми забытого языка, который используют лишь в молитвах и внутренней речи обитатели храмов Судьбы? – торжественно вопросил он.

– «Владыка Небесной реки ведет полководца в битву»! – с восторгом расшифровал я, проникаясь восхищением к тому, что ранее представлялось лишь громоздким набором неудобоваримых звуков.

– Ты не будешь против, если я буду звать тебя просто Напал? Тем более что твое появление в моей жизни как нельзя более соответствует значению этого сокращения...

– Но ведь это ты на меня напал, как только увидел, – резонно возразил я. – Мне больше нравится вариант Сардар, сокращенно – Сард.

– Хорошо хоть не Радж, – сочувственно кивнул Учитель Доо, – приятно видеть скромность в столь юном существе... Приложи-ка палец к пергаменту...

– Я уже умею писать на храмовом наречии и подпишу!

– Нет, у нас процедура иная. Приложи палец к пергаменту... Та-а-ак... так-так-так... – со странным выражением посмотрел он на меня. – Пожалуй, да, тебе нужно поставить подпись.

Учитель Доо долго рассматривал мою каракулю, подползающую к его каллиграфическим письменам, а потом сообщил:

– Нарекаю тебя Аль-Тарук Бахаяли, «Не оставляющий следов»... Мы ж должны придерживаться древнего стиля.

Так в этот день, совершенно неожиданно, я получил новое имя. Именно оно было вписано в договор. И хотя в мой пучок воткнута лишь одна шпилька, шпилька «Расцветания пиона», я уже прошел по пути, по которому еще не ходили сверстники, равные рангом. А златотканное ханьфу Учителя Доо наконец-то избавилось от пятна и перестало навязчиво благоухать соусом «Полет цапли».

Когда мы отправились к Шае за свежими булочками, Учитель Доо выступал торжественно и невозмутимо, а я старался скрыться в тени его величия, ожидая неприязненных воплей в спину или проклятий, брошенных в лицо. Но вокруг было тихо, редкие прохожие лишь торопливо кланялись и спешили убраться с нашего пути. На свежем пожарище копошились соседи: как же не прибрать то, что еще сгодится в хозяйстве! Сам дом темнел провалами разбитых окон.

– А где выжившие? – спросил Учитель Доо у плотного, почти квадратного, добротно одетого мародера, любовно укладывающего в тачку очередной измазанный пеплом кувшин.

– В госпитале для бедных, – равнодушно ответил он, продолжая разгребать уголь и щепки, – денег-то у них отродясь не водилось.

– А пожгло их знатно... – вклинился в разговор тощий косоглазый ткач, живущий парой домов дальше, – у бабки вся морда обуглилась, а сын ихий, бают, и вторую ногу потерял. Не выживут, поди. А дом-то ничего так: добротный, крепкий...

Сам он ютился с огромной семьей: старики-родители, жена, дюжины с полторы детишек, еще какая-то родня – в тесной убогой халупе.

– Погибших где похоронили? – тихо спросил я, наблюдая, как ветер шевелит грязный обрывок розовой ленточки.

– А чо там хоронить? – хохотнул ткач. – Сгорели они тута все, в труху сожглись. Как есть. Даже косточек не нашли. Утром приезжал батюшка из храма Смерти, службу отслужил, все как положено. Мотаться синюшками не будут, отпели их как надо. Вся община скидывалась... С вас тоже денежка причитается, милсдари, ежели, конечно, вы с нами.

Учитель даже не взглянул на протянутую ладонь:

– Мы зайдем в Управу и сделаем взнос. Спасибо, добрый человек.

И под разочарованное бормотание ткача: «Чо спасибо... чо спасибо... монеточки им жаль, злыдни скупердяйские... а еще бога-а-атенькие...» – пошли своей дорогой.

В дверях бакалейной лавки мы буквально нос к носу столкнулись с Бубнежником Бу. Он чуть не сбил меня с ног и, даже не извинившись, рысцой скрылся в направлении квартальной площади. Шая выглядела непривычно усталой, даже улыбалась как-то через силу:

– Вот, женишок нарисовался, хрен сотрешь, – печально пропела она. – Не умеешь торговаться, нечего и браться... разоряется, поди, вот такая красотка, как я, и понадобилась. В жисть не поверю, что «любовь его настигла в цвете лет». Ха!!! Который день уж ходит... Всю душу вымотал!

Она нырнула под прилавок и зашуршала какими-то мешочками.

– Мои-то дела идут неплохо, расширять скоро лавку буду. Только вот утром сегодня... А! – вынырнула к стойке и махнула рукой. – С этим нытиком поговоришь – еще не так заноешь. Все образуется, – она все же засияла искренней улыбкой. – Чего вам хотелось бы, мои дорогие покупатели?

На пороге Управы нас встретил тот самый солдат, который командовал стражами на пожаре. Невысокий, но крепкий, кряжистый. Его горбоносое смуглое лицо пересекал еле заметный шрам, искажая линию рта, отчего казалось, что он все время недоверчиво усмехается. Удобно для того, чтобы опрашивать свидетелей разнообразных квартальных происшествий.

– Взнос для погорельцев? – переспросил он удивленно, – Нет, все оплатила казна квартала. Но вы можете внести пожертвование, если желаете.

– Да, желаем, – твердо сказал я, лихорадочно вспоминая, сколько денег у меня осталось, и невольно срываясь на манеру речи истинного Иса. – Считаем необходимым внести вклад в обеспечение функционирования квартала.

Стражник одобрительно крякнул и обратился к Учителю Доо:

– Молодец он у Вас. Правильный парень. Я, когда такие слова слышу... Пойдемте, до секретаря господина Дзиннагона доведу. Валариан!!! – рявкнул он в сторону караулки. – Остаешься тут за старшего. Бди.

– Тут ведь какое дело, – торопливо говорил он по дороге, – молодой господин как появился – мы знать не знали, кто он. Понятно, что из Иса, но живет один, без старших... То ли выгнали, то ли сам сбежал, но явно натворил что-то. – Я покраснел, ибо вояка был недалек от истины. – Вел себя тихо, девок непотребных не таскал, дебошей не устраивал, дружки благородненькие не хороводились вокруг. Правда, слушок прошел, что колдует потихоньку, порчу наводит и всякое... – я в изумлении вытаращил глаза, – ну, Вы же знаете, эти обормоты мохнорылые что только про господ не выдумывают. А тут пожар случился... странный такой. Мы не знали, что молодой господин сюда для учебы перебрался, хотя и о Вашем появлении докладывали, конечно... Оно понятно, дома, да среди привычных соблазнов, какая учеба? – я вспомнил отцовское поместье, свое отвращение к семейным знаниям и согласно закивал головой. – Простите меня, благородный господин, что я тогда, на пожаре нагрубил Вам. Мы не знали, что юный Иса обзавелся наставником...

– Это простительная ошибка, – добродушно улыбнулся в ответ Учитель Доо, – я, к сожалению, задержался в дороге и не мог прибыть раньше, поэтому мой юный ученик какое-то время лоботрясничал без меня...

– Не так уж и лоботрясничал, – облегченно вздохнул стражник, – так-то он спокойный сосед, только уж больно непонятный был. Я рад, что между нами нет вражды: последнее это дело, ссориться с учителями. Меня отец так нагайкой отходил за свару...

Я вспомнил прежнего наставника из отцовского поместья, каверзы, которые ему чинил, свое нежелание прислушиваться к словам... Речь этого прямого, как меч на его татуировке, вояки устыдила меня больше, чем уговоры сестер и требования отца.

– Как Ваше имя? – спросил Учитель Доо.

Стражник остановился и низко поклонился:

– Десятник Айсин Гёро, к Вашим услугам. Ветеран кайджунской кампании, командовал сотней.

– Клан меченосцев Тулипало... – понимающе кивнул Учитель Доо, – сюда назначены после ранения?

– Да, господин, – десятник поклонился еще раз. – Толку с меня никакого, даже наших молодых учить не смогу, так хоть здесь службу наладил... Жить можно. Господин секретарь, – доложил он, открыв тяжелую дверь кабинета, – к Вам посетители. С пожертвованием...

Сказать, что нас приняли хорошо – это ничего не сказать. Нас приняли как родственников, вернувшихся после долгого путешествия под родную крышу. Худощавый строгий господин, вежливо представившийся как член младшей семьи Иса, был еще молод, но уже по-клановому серьезен и сух. Его радушие угадывалось лишь по смягчившейся линии бровей и торопливости, с которой он делал запись в бухгалтерской книге. Я в ответ широко улыбнулся и протянул последний кошель.

Посещение управ дурно сказывается на кармане посетителей.

Учитель Доо после обеда назначил дополнительную тренировку «единой нити», а сам удалился готовить что-то невообразимо вкусное, судя по доносящимся ароматам. Время от времени он строго покрикивал из открытого проема кухни, настаивая на большем усердии в занятиях. Ужин, однако, прошел без привычных разговоров, и на столе были, как обычно, рыба, горка риса с овощами и чай. Для кого же предназначены яства, выставленные на широкий поднос?

Ночью к Учителю Доо пришла старуха Дэйю. Я услышал дребезжащие звуки струн и взрывы смеха, доносящиеся из центрального дворика. Учитель Доо, видимо, ждал, что меня сморит усталость после двух дневных тренировок, но добился обратного – уснуть было мучительно сложно. Натруженные мышцы болели так, что любое шевеление ими ставило мозг на грань меж сном и ужасной явью. Ну уж нет! Назло Учителю ворвусь в зал для приема гостей и разрушу их стариковский междусобойчик. Скрючившись, я достал из-под кровати шелковые тапки, вышитые наложницей отца... Я любил ее за добрые глаза, нежную улыбку и конфеты (очень вкусные конфеты, между прочим), которыми она меня угощала. Кажется, отец тоже любил ее именно за это. Накинул теплый ватный халат и, еле передвигая ноги, пополз – иного слова не подобрать – по лестнице, понимая что «ворваться» никак не выйдет. Ну, хоть пошпионить за педагогом...

Центральный зал для приема гостей производил потрясающее впечатление. Я вам клянусь, не было в нем доселе каскада люстр из горного хрусталя, яшмовых колонн и древних медных светильников в виде Императора Дракона. На резных скамьях черного дерева, утопая в бархатных подушках, возлежали апсара эпохи императрицы Ксуеман, нежно пощипывающая струны незнакомого инструмента, и толстяк в неизменном ханьфу. Они пили вино, что-то шептали друг другу на ушко и хихикали. И тут мой взгляд упал на стоящие на резном столике чаши и кувшин для сливового вина, в которых я с возмущением опознал набор, сопровождающий нашу семью более тысячи лет и являющийся святыней рода. Он хранился под тщательным присмотром в домашнем храме Иса и использовался лишь для ритуальных возлияний в праздник Семи семей. Как смог его умыкнуть мой загадочный учитель?

Ворваться? Обличить? Укорить?

Усталость и грусть как-то сразу навалились на плечи. Я не был еще привычен к такой ноше, поэтому просто развернулся и поплелся назад, в теплую постель, в объятья злого брата милого Аэда – повелителя кошмаров саблезубого Бакузу. Не знаю, кто они такие, но их вечно поминала нянька, когда загоняла в кровать.

Наутро я ждал наставника во внутреннем дворике, как и положено ученику. Мы снова занимались искусством «единой нити», но почтительное отношение к Учителю давалось сегодня совсем нелегко.

За завтраком спросил прямо, кипя возмущением:

– Учитель Доо, как к тебе попала наша священная посуда?

Толстяк хитро прищурился и кивнул каким-то своим мыслям:

– Для сливового вина? Видишь ли, мой юный друг, я прибыл сюда без багажа, а угощать столь уважаемую гостью из тех чашек, что наличествуют здесь, есть верх безвкусия, – он скептически взглянул на расписную фарфоровую пиалу в своей руке, несколько излишне украшенную позолоченными завитушками. – Я позаимствовал на пирушку тот симпатичный наборчик, хранящий аромат великого прошлого... Не волнуйся, он давно там, где ему и положено быть. Нельзя присваивать чужое. Пользоваться – можно, присваивать – нет, чтобы не менять естественного хода событий.

– А я так смогу? – от открывающейся перспективы захватило дух. Ведь я мог бы стащить у сестры Гаури ее любимую ночную сорочку, вечером, когда она будет готовиться ко сну... Вот визгу было бы!!!

– Скорее всего, не сможешь, мой юный друг. Вспомнил свое новое имя? Я не зря назвал тебя именно так. Мы с Дэйю обсудили твои сложности с управлением реальностью и пришли к выводу, что способности менять мир у тебя ограничены проклятием.

– Но кто и когда успел меня проклясть? – чашка дрогнула в руке, и капли чая обожгли колено.

– Это родительское проклятие... оно не снимается, – предвосхитил Учитель мой следующий вопрос.

– Но... – я был ошарашен и обижен, – почему? За что?!! Прости... – пробормотал я и выскочил вон.

Я не помнил, как пересек оба дворика, как ворвался в свое крыло дома. Помню лишь, что, взлетая по лестнице в спасительный полумрак спальни, запнулся о верхнюю ступеньку и пропахал носом жесткий самшитовый пол. Это несколько привело меня в чувство и сдержало поток эмоций, хлынувший в разум. Я бессильно прислонился к стене галереи, подобрав выпавшую из ослабевшего пучка шпильку. Шпильку «Расцветающего пиона»... шпильку пятнадцатилетия. Если меня проклял отец, то шпильки «Аромата сливы», которую вручают в восемнадцать, не видать как своих ушей. Кто будет всерьез иметь со мной дело, если совершеннолетие не подтверждено родом?.. Я так и останусь недоговороспособным «вечным ребенком», балластом общества и иждивенцем семьи... А ведь к этому все идет! – осознал я с ужасом.