Текст книги "Обретение (СИ)"

Автор книги: Елена Воробьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Воробьева Елена Юрьевна
Обретение

Я внезапно проснулся от птичьего гвалта. В углах спальни еще ночевал сумрак, но за окном уже природа пробуждалась навстречу солнцу. Я изучил свою комнату до последней трещинки на потолке – за три года старый особняк на окраине столицы стал мне родным домом. Сквозь выцветшие занавески было видно, как за окном встревоженным осиным роем мечется стайка воробьев. Эти птицы издавна жили под самой крышей, и можно было сбиться со счета души стольких поколений обитателей дома проводили они в небеса. Ежась от утреннего холода, тонкими струйками текущего по полу, приник к оконному стеклу. В пожухлых ивах копошился и гневно чирикал основной состав защитников родового гнезда, а прямо за окном, как бабочки-переростки, порхали лесные синицы, уворачиваясь от острых клювов их передового полка. Сегодня холод выгнал к жилью из лесов хитрых желтобрюхих захватчиков. Завтра-послезавтра увижу острые клинья журавлей и уток, спешащих на юг. Духи лесов засыпают. Я жду гостей. От них, увы, не защитят воробьи-психопомы, сопровождающие мертвых в небо...

Я жду живых.

Когда был маленький, то убегал от нянек и вместе с детишками слуг встречал нищих, стучавшихся в ворота отцовского поместья, незатейливой дразнилкой: «Только дом из камыша, больше нету ни шиша!» Эту же песенку бормотал в такт шагам носильщиков, везущих меня к месту нового обитания. Главное – сундучок с личными вещами рядом, и это означает, что здесь все, что мне нужно.

Я жаждал свободы. Я мечтал о ней.

Я ее получил.

1. Квартал Ворон

Старый особняк называли «Домом в камышах». Когда-то, пару сотен лет назад, здесь действительно росли камыши по берегу живописного озера: сохранились даже мостик и остатки павильона «любования лотосами» – вполне узнаваемые руины. Сейчас же все густо заросло крапивой и лютиками, озеро ушло дальше, в лес, а лотосов в округе не сыщешь днем с огнем. Я, конечно, пытался искать их в чаще – из спортивного интереса – обошел всю западную округу, занятую могучими деревьями, следуя по дорожкам, проложенным местными жителями к водоему, на берегах которого они добывали глину. Нашел лишь морщинистые стволы деревьев, подпиравших яркое мартовское небо. С ветвей, окутанных молодой листвой, свешивались юные вьюны с резными листьями. Сам лес был светлый, без густого подлеска. Разве что кружевные папоротники мягко пружинили под ногами, если сойти с протоптанных троп. Так что даже чащей его назвать было сложно. Так и жил: без лотосов и чащи, без родных, без слуг, без забот.

Эти дни я наслаждался обретенной свободой. Как и обещал сам себе когда-то: вставал, когда высыпался, читал фривольные «Записки из чайного домика» (с картинками), не мыл посуду и не стирал носков. И уж, конечно, не женился... хотя временами хотелось с кем-нибудь поболтать. Через неделю лес и озеро потеряли свою новизну. Свобода начинала все ощутимей пованивать, и пришлось отдаться несвободе. Носки были брошены в тазик с мыльной водой, посуда замочена в садовом ручье, полузасохший кусочек еще домашнего сыра доеден, скудное денежное содержание пересчитано... Я отправился за покупками. Это был первый самостоятельный выход в полный чудес и волнующих приключений мир, населенный людьми. Не то чтобы я не встречал их ранее – время от времени на лесных тропинках мне попадался гончар, толкающий тачку с глиной или бродячий торговец, – но они смотрели на меня с подозрением и неприязнью, да и я не стремился к более близкому знакомству.

Первое приключение поджидало за калиткой крепкого забора, опоясывающего «Дом»: утоптанная сотнями ног дорога стрелой пронзала квартал, спеша поскорее влиться в улицу, ведущую к центру Бахара, сердцу империи. Время здесь заблудилось еще в эпоху императрицы Ксуеман и никак не могло разрушить сонные узы, сковавшие дальнюю окраину столицы. Высокие ограждения скрывали старинные дома из дикого камня, окруженные зеленью садов. Их островерхие черепичные крыши были украшены посеревшими от времени деревянными головами духов-покровителей, окна запирались массивными ставнями, способными пережить не одну осаду. Какие-то дома обветшали, какие-то были заботливо обустроены. Почти ко всем примыкали мастерские или торговые лавки, люди в них работали степенно, без шума и суеты, которая так оживляет столицу. Квартал выглядел одновременно грозно и жалко, как отставной вояка, утративший силы, но не смиривший гордость.

Я представил себя первопроходцем, смелым покорителем макрокосма и сделал первый шаг по дороге: маленький шажок для человечества и огромный шаг для человека. Дома приближались, надвигались, неприязненно взирая на прохожих подслеповатыми окнами. Сидящие у заборов неопрятные личности сверлили спину взглядами. Удаляясь от спасительных, пусть и отсутствующих, камышей, я, как букашка, все больше нанизывал себя на булавку их пристального внимания. Но, на мое счастье, кривоватая вывеска «БакОлейная лавка Шаи» показалась достаточно быстро. С сомнением три раза перечитав название, толкнул рассохшуюся дверь и очутился в темном помещении, увешанном косицами лука, чеснока и стучкового перца. За прилавком стояла красотка. Ну как – красотка... В улыбке не хватало парочки зубов, но полная грудь соблазнительно колыхалась и глаза задорно блестели. Справедливости ради упомяну, что глаза я заметил несколько позже.

– Чего желает юный господин? – кокетливо спросила мечта поэта.

– Здравствуйте, сударыня, – я вежливо поклонился. – Мне хотелось бы что-нибудь поесть.

– Ох-ох... – разулыбалась она. – Ка-а-акой голодный! Чего я могу предложить твоей милости?

Улыбка хозяйки несколько отрезвила и заставила задуматься: что вообще едят люди в моем свободном положении?

– Сливового вина! Э-э-э... сушеных цикад с красным перцем...

– Есть только вяленые рыбки-кои из большого императорского пруда! – пропела фея желудка и нахмурила брови. – Не валяй дурака, чего брать-то будешь?

– А что есть? – растерялся я.

– Чего? У меня все есть! Ишь, приперся, фрукт! У меня порядочная лавка, у меня все есть. Вон, – она быстро принялась тыкать пальцем по углам и полкам, – имбирь, морковка, сельдерей нонешнего урожая, капуста свежая и квашеная, сливы маринованные...

– Мне б колбаски... – робко попытался перебить разбушевавшуюся бакалейщицу.

– ...рис, просо, лапша, – продолжала она, не слушая, – козий сыр вчерашнего завоза, ливерная и кровяная колбаса, сало соленое...

Услышав заветное слово «колбаса», я осмелел:

– А просто колбаски нет? Не ливерной, не кровяной... Ну, такой, знаете... из мяса домашних животных... – и я даже подвигал пальцами, чтобы пояснить свою мысль про животных.

– Чего?.. – оторопела она.

Тем не менее, через полчаса нелегкой и не всегда результативной беседы я оказался счастливым обладателем пакета гречневой лапши, пары колец жирной свиной колбасы и куска козьего сыра. Как оказалось, выделенное мне скудное денежное содержание не так уж скудно, колбасу покупать можно мешками. Расщедрившись, хозяйка поделилась бадьяном и гвоздикой, а на сдачу вручила бутыль рыбного соуса.

Закрыв за собой дверь гостеприимной «БакОлейной лавки Шаи», я поздравил себя с тем, что смог благополучно пережить свое первое приключение.

Обратный путь был легок и приятен. Помахивая мешком с покупками, я гордо прошествовал мимо старых, но симпатичных, а то и вовсе изысканно-древних домиков, с умилением поглядывая на благообразные лица их обитателей, дружелюбно смотрящих мне вслед.

В своей лавке Шая продавала бесценное сокровище – булочки с вареньем, делающие мою свободную жизнь воистину сладкой. Съев первую еще на пороге, я твердо решил презреть лень и хоть раз в день выходить за ними на охоту, заодно исследуя все, что попадется на пути.

Должен заметить, что в людных местах было намного интереснее, чем в лесу. Как-то раз со мной заговорила юная особа, чье выражение лица выдавало крайнее простодушие натуры. Ее крупные руки и ноги указывали на привычку к тяжелому труду, но тщательно заштопанное платье было перевязано алым кушачком с неуклюжим кокетством, а косы изукрашены разноцветными ленточками, как голова храмового коня на церемонии встречи паломников.

– Ты кто? – спросила она меня непосредственно, как ребенок, когда я проходил мимо дома, носившего следы былого достатка.

– Я Сард из «Дома в камышах». А ты кто?

– А я Аррава. Помоги-ка мне... – она пыталась протащить сквозь узкую калитку тачку для глины.

Я помог. Разве мне жалко? Пока протискивал громоздкое устройство, стараясь не проломить его ободранные бока, слушал ее болтовню. Из непрерывного потока слов, произносимых не совсем внятно, с пришепетыванием, я понял, что девица очень-очень хочет скорее выйти замуж, и чтобы свекровь попалась милая и славная, а один добрый человек дал ей особую штуку и вот сейчас она накопает глины, добавит в нее волшебного порош... штуку добавит эту, слепит Малиновую Тетку и непременно-непременно выйдет замуж, может, даже за того доброго человека, хотя он уже старый, а ей хочется молодого красивого мужа, и свекровь ей достанется милая и славная...

– Ну, удачи тебе... – я долго смотрел, как Аррава, грохоча тачкой по камням и радостно подпрыгивая, удалялась в сторону озера с его глинистыми берегами. Что-то не давало отвернуться.

География походов с каждым днем расширялась, и я все же добрался до центра квартала – небольшой площади, огороженной высокими заборами зажиточных домов. Да, они были чуть меньше моего особняка, но выглядели не в пример лучше: их крыши были затейливо выложены разноцветной черепицей, а фонари над воротами приветливо покачивались от дуновения легкого ветерка.

Где-то в отдалении стучал ткацкий станок.

На площадь внесли украшенный позолотой паланкин, в котором с комфортом расположился рыхлый мужчина лет сорока в многослойном официальном одеянии. Прическу прикрывала шапочка, удерживаемая гребнем чиновника, на виске ярко светились синим тушечница и кисть, почти перекрывая желтый колос семейного знака, – татуировка администратора среднего звена, вышедшего из крестьянской семьи. Я отвесил поклон, подобающий его рангу. Чиновник было поднял руку, чтобы подозвать, но сопровождающий его секретарь что-то шепнул на ухо... Мужчина, не изменив выражения лица, больше напоминавшего раскрашенную маску, отвернулся и жестом велел продолжать движение. Паланкин внесли в широкий двор Управы квартала. Ворота с грохотом захлопнулись.

На следующий день я снова добрался до площади, и обратил внимание на яркую вывеску платяной лавки: «Салон „Надежда“: одень одежду!»… Н-да, жителей квартала Ворон из рук вон плохо учат грамоте.

Движимый любопытством и необходимостью, вошел внутрь. Грубые воинские туники, заложенные складками «лошадиная голова», стопки нижнего белья – рубашек и широких штанов, ряды простеньких платьев... Кто здесь будет носить такое? Армию не квартируют в столице, а гражданскому человеку в «Надежде» и купить-то нечего, кроме белья. Хозяина поначалу даже не заметил, ибо ворох тканей затмевал буйством красок неопрятную кособокую фигуру в отвратительно сидящем буром костюме.

– Чо надо? – проскрипел он, не особенно церемонясь.

– Здравствуйте, – я вежливо улыбнулся, ибо человек моего происхождения должен быть всегда вежлив с теми, кто стоит ниже его в общественной иерархии, – меня интересуют рубашки...

Хозяин почесал бок и оскалил выступающие, как у крысы, зубы:

– Ты кто такой, пацан? Чужак. Ты уже отметился в Управе у господина Дзиннагона?

– А может быть, Вы сначала поинтересуетесь моей платежеспособностью? – холодно заметил я. – У меня есть деньги, и мне нужна пара рубашек.

Хозяин лавки боком, по-крабьи, выполз из-за прилавка:

– Убирайся вон, молокосос! Может, ты вор какой или бродяжка... Я сейчас вызову стражу!

Его слова оскорбили меня до глубины души. Что же это за торговец платьем, если он не видит, что только моя куртка, пусть мятая и несвежая, стоит больше, чем весь его товар? Или видит, но притворяется невидящим?.. Спорить с таким неприятным типом я счел ниже своего достоинства и просто покинул помещение. Не помня себя от унижения, добрался до бакалейной лавки. Только покупка горячих булочек помогла вернуть душевное равновесие.

– Ай! – смеялась и махала руками Шая. – Не бери в голову! Это Бубнежник Бу, сквалыга и дурак. Он и выглядит, как сквалыга и дурак... – доверительно шептала она мне на ухо, дыша ароматом яблок и корицы. – Лавка – это наследство от дяди. В таком хорошем месте! А он дурью своей распугал половину покупателей. Совсем не разбирается в торговле!.. Ты непонятный, а это многим не нравится. Я-то вижу, что ты парень хороший... Воспитанный и нос не дерешь...

От ее грубоватого кокетства и добродушных утешений мне стало легче, и я отправился домой умиротворенным.

Внимание привлекла стайка детишек, сгрудившаяся у канавы на обочине дороги. Они подпрыгивали и пели какую-то веселую песенку, перекидывая друг другу ярко-синий мячик. Время от времени их песня прерывалась тоскливым воем, но я его поначалу списал на усилившийся ветер. Когда до детей осталась пара шагов, один из них кинул мячик мне и помчался вглубь квартала. За ним с топотом и гиканьем бросились остальные.

Вой все не утихал, становился громче и тоскливей, наводя на неприятные мысли. В канаве сидел ребенок. Грязный, всклокоченный, возможно даже битый. Он выл горько и самозабвенно, а по замурзанным щекам градом катились слезы.

– Это твой мячик? – спросил я его, уже понимая, что «мячик» был головой куклы-мары, домашнего оберега, окрашенного в ритуальный синий цвет. – На, возьми! Не плачь, малыш... – и протянул ему булочку, одуряюще пахнущую горячей сдобой.

Ребенок поднял на меня глаза. Синие и бездонные, они затягивали в пустоту, на дне которой плескались алые кляксы, безжизненные, но цепкие до жизни... Резкая боль в протянутой руке вернула в реальность: ребенок схватил булку и вцепился в мою ладонь зубами, прокусив ее до крови. Рефлекторно пинком отбросив чумазого, швырнул вслед голову куклы. Взвизгнув, он перекатился через плечо и убежал. А я остался стоять на дороге. Дурак дураком.

«Дом в камышах» до сих пор числился частью родового наследия и не входил в зону ответственности Управы квартала. Поэтому, когда наутро я нашел подвешенного к воротам дохлого кота, жаловаться не стал. Некому.

От тельца ощутимо тянуло бездонно-синим, с красными кляксами на дне. Не нужно упрекать меня в противоречивости суждений – высказывание нелепо, ибо истинно. Именно синюю бездонность пустоты видел я в глазах чумазого кусачего ребенка, именно на дне ее ворочались кровожадные красные кляксы. Не знаю, как иначе передать словами то, что видел и что это было вообще, но виновник котовой смерти был узнан.

Я надел остро пахнущие новой кожей перчатки, осторожно раскрутил проволоку, обмотанную вокруг шеи, опустил трупик в свой единственный мешок, с которым вчера ходил за едой. Выкопал под яблоней ямку, положил мешок, подумав, кинул туда же перчатки... жаль их было, они у меня тоже единственные. Но носить их после того, как касался тела мертвого животного, я бы уже не смог.

Так в моем саду появилась безымянная могила, а я долго размышлял о природе бездонной синевы и хищной жизни красных капель, но так ничего и не понял. Пришлось даже перечитать «Поучения» Учителя Мина.

Не помогло.

Удушающим нотациям я мог внимать только на свежем воздухе, поэтому в текст погрузился лишь когда удобно устроился на старых мостках.

– Хи-хи-хи... – за моей спиной стоял сухонький старичок в вылинявшей хламиде непонятного цвета, – вьюнош тянется к знаниям? Так отрадно сие созерцать...

Его лицо покрывали глубокие морщины, спину согнули годы, тощий пучок волос растрепался, головной убор сидел криво... но взгляд выцветших глаз из под густых седых ресниц был необычайно цепок. Почти через всю щеку тянулись ряды татуировок. Мелькали, перекрывая друг друга, перья и флейты, кандалы и связки монет... венчала летопись нелегкого жизненного пути мандала алхимика. Переходя из клана в клан, старик не минул ни одной из Шести семей в поисках истинного призвания.

– Вы как проникли сюда?

– Ох, простите... – забормотал он, пряча глаза. – Разрешите представиться, я Энохорт Мунх. Здесь растет такая травка... очень нужная мне травка. Но я не знал, что хозяева вернулись: тут все так заброшено, и я не знал... Через заднюю калитку, она рассохлась немного...

– Да полно Вам, – было забавно видеть его смущение, – собирайте свою травку, я дозволяю.

– А вот, кстати, добрый господин, – он непринужденно присел рядом со мной, – почему Вы увлеклись каноном Учителя Мина? В Вашем возрасте нужно читать любовную лирику или романы о странствующих воинах. «Вышла луна, озарила кругом облака, так и краса моей милой сияет, ярка»... – продекламировал он дребезжащим голосом, взмахивая прожженными в нескольких местах широкими рукавами, как летучая мышь крыльями.

Старичок казался весьма забавным.

– Откуда Вы... Ах да! – имя автора крупными буквами было начертано на солидном переплете. – Мне нужны ответы на кое-какие вопросы.

– Юноша ищет ответы у Учителя Мина? Учитель Мин способен остудить даже самую пылкую душу! – он почти налетал на меня, потрясывая седыми вихрами. – Он не поэт! Не философ! Не ученый! Это... это... Да он просто крючкотвор!

Я не выдержал и расхохотался – настолько искренним показалось мне возмущение алхимика:

– Конечно крючкотвор, уважаемый Мунх! Он ведь из рода Иса, как, впрочем, и я. Это наш собственный личный мудрец, мне положено впитывать его мысли с молоком матери.

– Ну, сытости его мысли Вам не добавят... – нахохлился старичок и с кряхтением поднялся на ноги. – Простите за навязчивость, добрый господин. Я сейчас добуду свою травку и больше не буду беспокоить Вас своим присутствием. Я старый человек. Я глупый человек. Я до сих пор не понял канон Учителя Мина.

Он какое-то время нырял в высокую траву, напоминая юркую птицу, деловито склевывающую жуков, что-то бормотал под нос и складывал в бумажный пакет корешки. Но вскоре за ним со скрипом закрылась калитка, и я вновь остался наедине со своими вопросами.

Быть может, от злоупотребления жирными колбасками, но через неделю-полторы в моей голове начали возникать необычные мысли. А может быть, рыбный соус был не настолько свеж, как клялась чудесная бакалейщица Шая... Первые пятнадцать лет своей жизни я провел в удаленном от шума столичных улиц обширном поместье отца – оно было обнесено высоким забором, посторонние на территорию не допускались. Все было гармонично устроено и безупречно ясно. Выпущенный в самостоятельное плаванье после ссоры с родителем, я оказался один на один с миром, раскинувшимся за стенами родового гнезда... и он оказался весьма странен. Я ходил по центральной улице квартала как по лезвию ножа и не решался бросить даже взгляд в темные окна домов – боялся того, что скрывают они. Не мог понять, существует ли то, что вижу, на самом деле... или я погружаюсь в безумие.

Старуха Дэйю, древняя, как бронтозавр, казалась мне порой юной крутобедрой апсарой, живущей в благословенные времена императрицы Ксуеман. Вечерами она сидела на крыльце своего маленького, но очень аккуратного домика, почти затертого массивными соседями, и плела сны, стягивая в них серые нити с окрестных жилищ.

Аррава, дочь обнищавшего горшечника, слепила таки в заброшенной пыльной мастерской Малиновую Тетку, оберег для будущей семейной жизни. Ее отец пил горькую. Мать заставила старшего брата просить милостыню, а чтобы больше подавали, отрубила ему ногу. Глиняная статуэтка Тетки почему-то становилась все более малиновой и, как казалось, начала толстеть.

Подвал дома начальника Управы господина Дзиннагона, спесивого типа в расписном паланкине, был затянут черным липким туманом... издалека чувствовался мерзостный запах. У меня мурашки ползли по спине от одного вида его хором. Почему соседи спали спокойно?

Откуда я знаю что-то про этих людей? Кажется мне все это? Нет?

У меня появился фетч.

Кот-в-мешке, настоящая нежить, я читал о ней в книжках. Когда впервые увидел, как по запущенному саду радостно скачет синий мешок с красными кляксами – тот самый, в котором я похоронил несчастного кота, – стало совсем тоскливо. Долго сидел перед листом бумаги, время от времени занося над ним кисточку, чтобы начертать ритуальную фразу покаяния: «Досточтимый господин мой и отец!..» – но стыд был сильнее уныния. Да, моя обитель напоминала приют бродяг-погорельцев, колбаски стояли поперек горла, купание в ручье не обеспечивало той чистоты тела, к которой привык, со стиркой не ладилось, обуревали видения...

Соседи из квартала Ворон сторонились меня. Шая как-то объяснила, в своем простоватом стиле, что это – от отсутствия клановых татуировок. Я вспомнил один из рассказов отца, которыми он воспитывал меня по субботам. Его глуховатый голос, лишенный каких-либо эмоций, как наяву зазвучал:

– В Империи принято татуировать левый висок знаком-символом клана. Чем сложнее символ, тем ниже в иерархии власть предержащих стоит его носитель и тем больше его уважает чернь. Он означает, что человек смог сделать карьеру с низов. Не каждый удостаивается знака высшей семьи, но только к таким и имеет смысл присматриваться. Порядок формирования символа таков: сначала наносится знак биологической семьи, затем – клановой профессии, затем – знак высшей семьи, объединяющей кланы. Всего высших семей шесть:

Иса Синий лед;

Тулипало Багровый огонь;

Куккья Цветы роз;

Пиккья Шипы роз;

Терас Стальные соколы;

Туркис Мягкое золото.

Он поправил и без того безупречно ровную стопку свитков на столе и продолжил:

– Самые высшие и самые низшие исключены из общественной иерархии, им не наносят клановых татуировок вообще. Высшие – потому, что нельзя управлять чем-то, являясь его неотъемлемой частью. Управлять можно только извне. И знание об объекте и процессах, протекающих в нем, нельзя получить, являясь частью этих процессов... – это высказывание я так и не смог понять, как, впрочем, не понимал смысла половины его речей. А еще мне было неясно, почему он перечислил шесть семей, если мы испокон веков отмечали праздник Семи, но задать вопрос не решился. – Профессиональными сообществами кланов управляют старые роды. Старым родом признается тот, который смог сохранять и возвышать себя более тысячи лет. Высшие семьи старых родов маркируют себя лишь родовыми цветами и деталями церемониальных одеяний. Самые низшие тоже исключены из иерархии, потому что польза для общества от них сомнительна, а вред очевиден. Какой может быть прок от бродяг? Вообще никак не указывают клан странствующие философы, колдуны, змеи-оборотни...

И я. Ибо я принадлежу к высшей семье рода Иса, возглавляющей кланы чиновников и судейских администраторов, но лишен права носить родовые цвета – это плата за обретение свободы от обязательств перед семьей. Поэтому в глазах законопослушных обывателей тот же алхимик Мунх, сменивший множество профессиональных сообществ музыкантов, ученых, охранников, – о чем свидетельствовали татуировки, – выглядел добропорядочным гражданином, а я – нет.

«Нельзя жить с соседями и быть свободным от соседей», – писал Учитель Мин. Кажется, пора признать его мудрость: я превратился в изгоя. Но и униженно вернуться туда, откуда уходил с таким триумфом, не мог.

Как-то под вечер требовательный стук заставил вынырнуть из печальных дум над уже зачерствевшими булочками. Я распахнул дверь и... получил сильный удар по голове. На пороге стоял сердитый толстый человечек в роскошном, но изрядно пропыленном ханьфу с пятном на груди. Похоже, пятно имело непосредственное отношение к изысканному соусу «Полет цапли». Я помнил его аромат. Его подают к дичи.

– Ты кто такой, черт тебя побери! – заорал человечек и примерился провести хук справа.

Это меня доконало. Стратегически отступив в кухню, выудил из ведерка с углем увесистую кочергу и крикнул в ответ:

– Впервые в своей жизни я ушел из дома! Впервые в своей жизни я один! Впервые в своей жизни я сейчас кого-то убью!!! И вообще, – зачем-то добавил я, – в приличном обществе ханьфу давно не носят.

– А ты, – он старательно принюхался, – умник, знаешь, что уже давным-давно существуют общественные бани?

– И прачечные!.. – мстительно парировал я.

Толстяк плюхнулся на брусчатку внутреннего дворика и заливисто захохотал. Воробьи под крышей оживленно перечирикивались. По саду скакал синий мешок. Я крутил пальцем у виска. Небо алело закатом.

Так я познакомился с Учителем Доо.

За ужином, попивая ароматный и – наконец-то! – правильно заваренный чай, слушал пояснение его триумфального появления в моей жизни.

– Понимаешь, мой юный друг, я Учитель...

– Я знаю, ты уже говорил, что учитель... – но мне не позволили быть слишком невежливым.

– Не «учитель», а Учитель. То есть, по большому счету, подвижник. Зов Судьбы уже недели две тянул к тебе, но я сопротивлялся ему. Гостил у старинного друга в роскошном поместье: вкушал изысканные лакомства, нежился в бане, наслаждался красой юных дев... Кто добровольно покинет небесный сад ради нового необученного? Вот ты, мой юный друг... – его палец-сосиска уставился прямо в мой левый глаз, – ты бы покинул?

Я добросовестно замотал головой в отрицательном смысле.

– И я не хотел покидать... – взор Учителя Доо затуманился. – Но у Судьбы свои причуды. Она долго ждала моего хода и, не дождавшись, сделала свой. Ты думаешь, меня кто-то спрашивает, хочу ли я обучать очередного ученика? Ducunt volentem fata, nolentem trahunt. Так говорят... ну, кое-где говорят, – пояснил он, наткнувшись на мой немедленно остекленевший взор, – желающего судьба ведет, а нежелающего тащит. Вот и меня потащила, прямо из-за накрытого стола, не дав доесть фазанью ножку. Я даже опрокинул соусницу на это роскошное одеяние, спеша к твоему порогу. Шел пешком почти три дня, между прочим, изрядно устал и проголодался. Ты должен понять мое разочарование, мой юный друг: променять роскошные хоромы на свинарник средней руки и умудренного жизнью собеседника на сопливого неумеху – это, знаешь ли... Тем не менее, за оплеуху прошу прощения. Сорвался, был не прав.

– Как такое возможно? – удивился я. – Ты не распоряжаешься собой?

– Не всегда. Я Учитель, в том моя суть. Когда на просторах империи появляется тот, кто способен стать моим учеником, какая-то неведомая сила заставляет меня искать его. Я уже не управляю собой: с самого начала пути и до его конца мои ноги не останавливаются, руки не отпускают дорожный посох, а желудок не наполняется пищей. До твоего дома меня несло три дня, это еще не очень долго... но все же изрядно неприятно.

Да, это было неприятно. Обида, вызванная его поступком, как-то сама собой улеглась. Да и про бани я на самом деле не знал... Облегченно улыбнулся – новых драк можно не ожидать. Учитель Доо тем временем подозрительно оглядел последнюю свиную колбаску, венчающую гору слипшейся лапши, тяжело вздохнул и съел все.

– Завтра посмотрим, на что ты сгодишься. Где в этом доме спят?

Утро следующего дня началось с кувшина воды, вылитого на мою сонную голову – в прочитанных книгах традиционно именно так начиналось утро первого дня обучения, и я не стал исключением. Обнаженное солнце томно выскальзывало из одеял облаков, ввергая в румянец стыда верхушки деревьев и коньки квартальных крыш. Учитель Доо сменил ханьфу на скромную хлопковую куртку и широкие штаны, аккуратно подвязанные под коленями.

Умывшись и натянув самую свою чистую костюмную пару, я вышел во внутренний дворик, где уже ожидал наставник.

– Первый и последний раз я жду своего ученика. Обычно мой ученик ждет меня здесь, – объявил он, – чтобы с удовольствием заняться искусством «единой нити»...

Вряд ли когда-нибудь забуду то, что мне по утрам объяснял Учитель Доо, пока я обливался потом и выворачивал суставы в попытках достичь более-менее приемлемого уровня исполнения совершенно, на мой взгляд, противоестественных движений. Перемещать стопы по двум линиям – это как пьяный матрос? Зачем нужен замах на блоке? Как можно на опорной ноге направлять колено внутрь? Меня, как и любого юного аристократа, безусловно, учили навыкам владения оружием и рукопашного боя, но теперь они предстали в новом свете.

– Не думай! Делай! Ты слишком много думаешь!!! Как только начинаешь двигаться, все тело должно стать одухотворенным. Движения должны быть как бусины четок, нанизанные на единую нить... – ловко подставленная подножка швырнула меня в пыль дворика. – Движение внутренней энергии – это Путь восьми зигзагов, и нет такого места, куда бы оно не достигло... – легкая бамбуковая палка треснула по затылку. – Обликом будь подобен беркуту, хватающему кролика, духом подобен котенку, играющему клубком. Будь покоен как скала. Будь подвижен как река. Накапливай силу, как сгибаемый лук. Испускай силу, как летит с тетивы стрела. Ни в чем не должно быть недостатка либо избытка, нигде не должно быть разрывов... Тьфу на тебя, мокрая курица! – от этого удара я смог увернуться, но равновесие все равно было потеряно. – Корень – в ступнях, раскрытие – в бедрах, управление – в пояснице, форма – в пальцах. От ступней до бедер – все должно быть нанизано на единую нить, тогда ты сможешь владеть обстановкой и наступая, и отходя. Ты станешь одухотворенно-живым... – наставлял он меня, не замолкая ни на миг и ни на миг не останавливаясь в движении.

Но в тот первый день я скорее был «одухотворенно-мертвым», поэтому предложение Учителя Доо пополнить запасы пищи на нашей большой, но запущенной кухне, вызвало лишь долгий внутренний стон. Тем не менее, спорить я не решился. Одетые со скромной элегантностью – Учитель Доо снова нацепил свое роскошное ханьфу с до сих пор свежим, будто только что пролитым, пятном соуса на груди, – мы чинно вошли в квартал Ворон.

Шая, увидев нас, радостно засуетилась, расточая свои щербатые улыбки. Для солидного покупателя у нее нашлись и сливовое вино, и сушеные цикады в перце. Предательница!!!

Мы купили риса, утиных грудок, ноги краба, корзину сырых овощей... И ни одной колбаски! Даже маленькой. Соус Учитель Доо тоже проигнорировал, попросив лишь коробочку ферментированных соевых бобов, в которых ему не было отказано. Как он собрался питаться кучей таких несъедобных вещей?

– Что там, кстати, прыгает в джунглях, которые ты называешь садом? – Учитель Доо облизал пальцы и сыто рыгнул.

Я последовал его примеру: такого вкусного риса с тушеными овощами и кусочками нежнейшего крабового мяса не ел даже в поместье отца в праздник Семи семей. Ужин не просто удался – он был великолепен, хотя я и тут был лишь на подхвате: мыл рис, разделывал крабьи ноги, шинковал овощи и с восторгом наблюдал за колдовством вока, которым щедро делился со мной Учитель Доо.