Текст книги "Частная школа (СИ)"

Автор книги: Елена Шолохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Дмитрий Константинович напряжённо следил за ним и вроде бы не шевелился. Но как только Эрик метнулся в сторону двери, ведущей на чердак, он тут же стремительно и резко кинулся к нему…

69

Дина положила на стол секретарши справку и хотела сразу же уйти, но та её задержала:

– Присядь подожди немного. Нонне Александровне тоже что-то надо было. Сейчас она освободится и вызовет тебя.

Дина и без того нервничала, тут же и вовсе испугалась. Но, с подозрением глядя на секретаршу, всё же присела на кожаный диванчик.

А что делать? Не рваться же прочь, как ненормальная. В конце концов, рассудила она, успокаивая себя, вряд ли директриса что-то ей сделает. Во всяком случае здесь и сейчас. Но тревога всё равно не отпускала. И с каждой минутой ожидания становилась только сильнее.

В итоге Дина накрутила себя так, что её уже потряхивать начало. Хотелось наплевать на просьбу секретарши и директрисы и попросту сбежать отсюда, найти Эрика и действительно уехать в Москву. И наверняка она бы так и поступила через минуту-другую, но тут в приёмную заглянул Валентин Владимирович.

Никогда в жизни Дина так сильно не радовалась куратору.

– Что ты хотела, Дина? – спросил он. – Эрик сказал, что ты меня искала. Сказал, что-то срочное у тебя…

– Эрик так сказал? А, ну да… Просто… – Дина запнулась. Как вот так с ходу всё ему рассказать? Ещё и при посторонних?

Пока она подбирала слова, Нонна Александровна позвонила секретарше и попросила пригласить к себе Дину.

– Ну ты тогда, как освободишься, позвони мне, и обсудим, что там у тебя, – предложил Валентин Владимирович и уже собирался было уйти, но Дина неожиданно даже для себя схватила его за запястье.

– Нет! Не уходите! Пойдёмте со мной!

– К директору? – удивился он. – Зачем?

– Пожалуйста! Это очень важно!

Он перевёл недоумённый взгляд с Дины на секретаршу. Но та и сама смотрела на Дину с непониманием.

– Что случилось? – спросил он озадаченно.

– Я всё скажу, только сейчас пойдёмте со мной. Прошу!

Он пожал плечами, но всё же двинулся за ней следом к директору.

Нонна Александровна перебирала какие-то бумаги, сидя за столом, кивнула на стул, предлагая присесть, и лишь потом подняла на них глаза и заметила куратора.

– Валентин Владимирович? Вы что-то хотели?

– Он со мной, – сообщила Дина.

– То есть? – вскинула бровь директриса, но тут же уступила. – Впрочем, ладно. Даже хорошо, что вы пришли. В общем, я уже всех преподавателей оповестила, чтобы они выделили время для Ковалевской. Пропуски надо наверстывать. И тесты пересдать. Так что вам, Валентин Владимирович, остаётся только согласовать с каждым время и график…

Дина слушала её и чувствовала, как страх и тревога потихоньку отступали. Нонна вызвала её всего лишь обсудить учебные вопросы, а она уже успела такого напридумывать!

Неожиданно зазвонил сотовый. Вздрогнув, она извинилась и приняла вызов. Это был Эрик.

Директриса аж вспыхнула от такой наглости – всегда и от всех она требовала неукоснительного соблюдения правил, одно из которых гласило: в приёмной, а уж тем более в директорской, посетители обязаны отключать свои сотовые. Это касалось и преподавателей, и учащихся, и их родителей. И никто прежде не осмеливался этим пренебречь.

Дина видела, как Нонна Александровна зашлась от негодования, и даже куратор уставился на неё как на сумасшедшую. И в другой раз она сама бы с ними согласилась: да, бесцеремонно, некультурно, да вообще хамство. Но не сейчас. Сейчас все правила и манеры были ей до лампочки.

Она даже вскинула руку вперёд, призывая жестом обоих помолчать. Это возмутило Нонну Александровну ещё больше.

– Ковалевская, выйди немедленно. И оставь телефон за дверью. Валентин Владимирович, гляжу, вы совсем распустили свой класс. Выпроводите её…

Но взглянув на Дину, директриса осеклась. Куратор тоже смотрел на неё в замешательстве. А Дина, прижимая телефон к уху, словно оцепенела и практически не дышала. И лицо её выражало неподдельный ужас.

– Нет, пожалуйста, не ходи с ним! – прошептала она кому-то с мольбой. Затем перевела испуганный взгляд на куратора и директрису. – Он повёл его на крышу!

– Кто повёл? Кого? – в унисон спросили оба.

– Физрук! Эрика!

– Что за ересь? – разозлилась директриса.

Дина положила телефон на стол и включила громкую связь.

Из динамика донёсся приглушённый, но вполне узнаваемый голос Приходько: "Это был несчастный случай. Я бы ей никогда ничего плохого не сделал. Уж тем более не стал бы убивать. Зачем? Я любил её. Я с ума по ней сходил".

И ответ Эрика: "Она же ровесница вашей дочери".

Директриса, всегда хладнокровная и полностью лишённая каких-либо эмоций, слушала откровения физрука и стремительно менялась в лице. За несколько секунд на нём пронеслась вся гамма: от недоумения до страха. Даже нет – до панического ужаса.

– На какой они крыше? – судорожно сглотнув, обратилась она к Дине, бледная как полотно.

– С которой Алиса упала! – ответила Дина и повернулась к куратору. – Сделайте что-нибудь! Скорее! Он же его сейчас столкнёт, не понимаете, что ли?

– Точно, я же их видел несколько минут назад. Приходько вёл Эрика на чердак. Чёрт, что же он ничего не сказал! Надо скорее…

Но договорить ему не дала Нонна Александровна. Она вскочила из-за стола и кинулась прочь из кабинета. В приёмной на бегу велела секретарше вызвать охрану на крышу жилого корпуса, а сама помчалась вдоль по коридору в сторону лестницы.

Все расступались перед ней и ошарашенно смотрели вслед. Невозможно было представить такое – чтобы чопорная и преисполненная достоинства Нонна Александровна так неслась по коридору, едва не сбивая встречных с ног. Валентин Владимирович еле за ней поспевал. А Дина и вовсе не могла догнать обоих.

Бегала Дина всегда быстро, но ослабевший после болезни организм заметно сдал. Только страх за Эрика и придавал ей сил. Но добравшись до чердака, дверь которого была уже открыта нараспашку, она с трудом дышала. В глазах темнело, а сердце выпрыгивало из горла.

Директриса и куратор, очевидно, не сразу сумели найти нужный выход. Потому что, когда Дина поднялась на чердак, они – Нонна Александровна и Валентин Владимирович – как раз выбирались на крышу. Дина сделала последний рывок и выскочила следом. И на мгновение остолбенела от ужаса, беззвучно открыв рот.

Эрик и Дмитрий Константинович боролись. Вцепившись друг в друга, они перекатывались в опасной близости от края крыши.

Наконец её лёгкие исторгли вопль. Директриса, почему-то уже босая, тоже захлёбывалась в истошном крике.

– Дима! Стой! Перестань! Остановись! – осторожно подбирался к ним куратор.

Но Приходько было не узнать. Он казался невменяемым. И точно обезумев, нападал на Эрика, пытаясь даже не то что столкнуть его, а спрыгнуть с ним вместе. И подойти к ним было страшно: любое неверное движение могло тут же закончиться трагедией.

Эрик изо всех сил выворачивался и отбивался ногами от него, пальцами, ногтями отчаянно цеплялся за выступы кровли, сдирая руки в кровь. И видно было, что он на последнем издыхании уже. Но одержимый физрук не выпускал его. Наоборот, казалось, зверел всё больше и нападал с каждым разом всё яростнее. В какой-то момент он разжал мёртвую хватку, но лишь на секунду. Эрик не успел даже отползти толком, как Приходько снова кинулся на него.

И в то же мгновение Нонна Александровна с каким-то жутким нечеловеческим криком рывком бросилась на физрука. Вцепившись в него, перевалилась вместе с ним через невысокое ограждение, и оба полетели вниз…

70

Несколько дней спустя

Газеты и новостные сайты гудели от разыгравшейся трагедии в элитной школе. По телевидению тоже прошло несколько репортажей. Сам пансион напоминал сейчас растревоженный улей. От благородной и торжественной ауры, окутывавшей прежде «Аквиллу», ничего не осталось. Кругом царили суета, мельтешение, галдёж, отчего площадь перед главным корпусом напоминала базар.

Парковка была плотно забита транспортом, и машины продолжали прибывать – высокие кованые ворота даже не закрывались. Кто-то, наоборот, уезжал. В основном, это перепуганные родители увозили детей.

За Диной тоже приехала мама. Но Дина наотрез отказалась покидать пансион, даже слушать ничего не пожелала. На все мамины уговоры и истерики упрямо и твёрдо отвечала: «Никуда отсюда не поеду». Хотя сама пребывала в жутком напряжении и шоке, впрочем, как и многие здесь. Пережитый кошмар и та страшная сцена на крыше никак её не отпускали.

С нею и другими постоянно работал психолог, но, наверное, нужно было время, чтобы всё это как-то сгладилось. Да ещё и товарищи из следственного комитета со своими бесконечными допросами не давали в себя прийти.

Единственная отдушина – это Эрик. Когда он находился рядом, когда держал её за руку или обнимал – всё плохое отступало. Даже несколько мгновений с ним наедине успокаивали несравнимо больше, чем сеанс с психологом. Из-за него, собственно, она и отказалась уезжать.

Пансион не закрыли, хотя некоторые родители считали, что это нужно сделать непременно. Но во всяком случае сейчас вопрос о закрытии не стоял. Может, потому что многие ученики, те же Полина Аксентьева или Олег Руденко, не имели возможности вот так сразу уехать – их родителей даже в стране не было. Может, снова кто-то влиятельный вмешался. По школе прошёл слух, что некий очень высокопоставленный чин, вроде даже из правительства, лично озаботился судьбой школы. То ли родственник Нонны Александровны, то ли её близкий знакомый. Ну а пока всем заправлял её муж.

Сама она в тяжёлом состоянии находилась сейчас в одной из московских клиник. Врачи воздерживались от прогнозов, но и надежды не лишали. Ей, если можно так сказать, повезло – при падении она попала в сугроб.

Буквально за день до случившегося Нонна Александровна приказала рабочим очистить крыши от снега, и по всему периметру корпуса высились снежные кучи. Знала бы она тогда, что этим своим приказом без преувеличения спасёт себе жизнь. А вот Дмитрию Константиновичу, к сожалению, спастись не посчастливилось…

Дине до сих пор казалось, что она слышит истошный вопль Олеси Приходько. И перед глазами стоит душераздирающая картина, как та, обезумев от горя, бьётся в истерике, рвётся к телу отца, а её ловят, всячески сдерживают, пытаются увести…

Чем-то её наверняка затем накачали. Может, успокоительное вкололи. Потому что позже, уже ближе к ночи, когда Нонну Александровну и Дмитрия Константиновича увезли, а их всех пригласили в приёмную «поговорить», Олеся сидела как в анабиозе. Смотрела в одну точку перед собой и едва заметно мерно покачивалась взад-вперёд. Это пугало даже больше, чем недавняя её истерика: ничего не выражающее лицо, взгляд – совершенно пустой и остекленевший, голос – монотонный, глухой, бесцветный.

Когда её о чём-то спрашивали, она отвечала лишь после долгой паузы, словно до неё не сразу доходил смысл слов.

Она даже отпираться не стала от обвинений и о жутких вещах говорила безучастно. На вопрос следователя, правда ли, что Алису Полякову столкнула она, Олеся равнодушно кивнула.

– Но почему?

В приёмной вновь повисла продолжительная пауза. Затем Олеся, всё так же глядя в никуда, негромко заговорила:

– Потому что она хотела навредить папе. Мы в тот момент вдвоём у нас в комнате были. Даша Кутузова принимала душ, а мы готовились ко сну. И тут Алиса вдруг сказала такое. Ну, мол, в курсе ли я, что мой отец – педофил? И сказала, что он её домогался. Я ей не поверила. Она предложила самой спросить у папы. Я всю ночь не спала тогда, всё думала, а вдруг она не врёт. Испугалась ужасно. И наутро всё же спросила у папы. Папа сказал, что это всё глупости, но я видела, как он… занервничал. А позже, в тот же день, на перемене, я слышала, как Алиса позвала Дину пойти после уроков поговорить. Дина не хотела с ней разговаривать, она так ей и ответила. Но Алиса настаивала. Говорила, что это очень-очень важно.

Олеся на пару секунд замолчала. Ей подали стакан с водой. Отпив немного, она продолжила:

– Я испугалась, что она ей то же самое скажет про папу. И тогда всё, конец… Поэтому я с последнего урока отпросилась, а сама заранее спряталась на чердаке. Но когда они пришли туда, Алиса призналась Дине, что встречалась с её отцом. Мне кажется, она бы потом и про папу ей рассказала, но Дина ударила её по лицу и убежала. А Алиса пошла на крышу. Я – за ней следом. Она стояла у самого края, но я не хотела её сталкивать. Я хотела просто попросить, чтобы она ничего не рассказывала про папу. Я её умоляла не делать этого. Говорила, что сделаю всё, что она скажет. Клялась, что попрошу его, и он больше никогда к ней не подойдёт. И это правда. Он ради меня всё сделал бы. Но Алиса только посмеялась надо мной. И над папой. И пообещала, что уже завтра все узнают, что он педофил. Я её не узнавала просто. Она всегда была очень милая, со всеми, и со мной добра, и очень нравилась мне, а тут такие гадости говорила. Называла его грязным уродом, а меня – тупым ничтожеством. Сказала, что ненавидит его и завтра нас обоих с позором прогонят, а папа вообще сядет… А я… я просто хотела, чтобы она замолчала…

На другой день Олесю увезли. Среди её вещей нашёлся и дневник Алисы, но его, как улику, забрали следователи. Позже Валентин Владимирович сообщил, что пока Олесю положили в психоневрологию.

А ещё через несколько дней, когда страсти немного улеглись, к Эрику приехала мама. Дина видела – для него этот её приезд оказался полной неожиданностью, тем более он даже не говорил ей о том, что случилось в пансионе. Сам сказал, что не хочет её волновать напрасно, с ним же всё в порядке, а больше никого здесь она не знает. Впрочем, рассудила Дина, она могла и новостей наслушаться, перепугаться за сына и примчаться сюда. В душе́ шевельнулась тревога: а вдруг она тоже пожелает его увезти?

Зато в этот раз Эрик представил Дину по-другому:

– Мам, это моя девушка. Я её люблю, и мы вместе.

Он даже, приобняв Дину за талию, подтянул к себе поближе, словно в доказательство своих слов. Дине это понравилось, хоть и неловко было сейчас, в такой момент, показывать свою любовь.

– Очень приятно, – улыбнулась ей женщина, с виду очень скромная, доброжелательная, но какая-то нервная, что ли. Казалось, что-то её чрезвычайно беспокоило, хоть она и старалась держаться стойко. – А меня зовут Агата. Можете так меня называть. Вы очень красивая.

– Спасибо, – поблагодарила за любезность Дина.

А затем Агата ошарашила обоих:

– Эрик, а в какой больнице лежит Нонна… То есть Нонна Александровна? И как она, не знаешь? Что врачи говорят? А то я не смогла до её отца дозвониться… – Агата осеклась, будто спохватилась. – У кого-то можно узнать про её состояние?

– Ну, у мужа её, думаю, – озадаченно нахмурился Эрик. – Ты звонила её отцу? Ты что, его знаешь?

Агата замешкалась, обдумывая, что ответить. Отвела взгляд в сторону. Потом выдохнула, подняла на него глаза. И лицо у неё в этот момент было, как у человека, который с огромным трудом и после долгих сомнений наконец решился на что-то серьёзное.

– Да, я его знаю. И давно. Отец Нонны – Александр Радзиевский. Это сейчас он в правительстве, а двадцать пять лет назад, в конце девяностых, был бизнесменом. Их тогда называли «новыми русскими», так кажется. То есть ещё при Союзе Александр Владимирович тоже занимал какой-то высокий пост в Ростовском облисполкоме. Ну а когда Союз распался, занялся бизнесом, но потом снова пошёл в политику.

– Ну ладно. А ты-то откуда его знаешь?

– Я у них работала…

71

Агата

Иногда, как ни стараешься забыть то, что было, ничего не выходит – прошлое всё равно тебя настигает. Даже спустя много лет. Даже если ты этому всеми силами противишься, вот как Агата.

Не хотела она отдавать своего Эрика в эту элитную школу и отправляла с тяжёлым сердцем. Как знала – ничего хорошего не будет. Впрочем, возможно, это был обычный материнский эгоизм. Ведь ещё тогда появилось чувство, что сына у неё отнимают. Хоть Нонна и сказала, что не откроет ему правду, слово дала. И вообще, казалось, не особенно-то и рвалась принять Эрика под своё крылышко.

Это всё господин Радзиевский настоял. Правда, Агата и не спорила. Доведённая до отчаяния от того, что Эрика могли посадить, она готова была на что угодно. Даже впустить прошлое, которое должно было кануть безвозвратно.

И теперь всё чаще она вспоминала, как двадцать пять лет назад пришла в семью Радзиевских.

Нонна в те годы вела себя несносно. Буквально всё воспринимала в штыки. Перечила и грубила родителям, особенно отцу, который всячески старался подавить подростковые взбрыки дочери, но вызывал лишь ещё более ожесточённое сопротивление. Когда отец наказывал её ремнём – такое тоже случалось, Нонна объявляла голодовку. Когда запирал её в комнате, лишая прогулок, она сбегала из дома через окно.

Назло матери, которая ценила сдержанность и изысканность во всём, четырнадцатилетняя Нонна красилась так, что без содрогания не взглянешь, одевалась безвкусно и вульгарно, а на голове носила воронье гнездо. Хотя позже Агата поняла, что Нонна очень любила мать и страдала от её холодности и равнодушия – вот и выпрягалась как могла, чтобы привлечь её внимание.

Родители стыдились дочери и постоянно твердили, что она – бич и позор их семьи, и Нонна изо всех сил старалась им доказать, что они не зря так думают. Что она даже ещё хуже.

Нонна и Агату поначалу приняла не слишком приветливо, но позже они поладили. Всё потому что мать девчонку частенько «наказывала трудом», заставляя её работать по дому. Нонна, конечно, и не думала ничего делать, просто сидела на диване с книжкой, пока всю работу выполняла Агата. Потом стала понемногу помогать. Конечно, по мелочи, например, отутюженное бельё разложить в ровные стопки или смахнуть с полок невидимую пыль, но за разговорами они постепенно сблизились. И незаметно сдружились.

За вздорным и тяжёлым характером Агата видела ранимую душу, которой остро не хватает человеческого тепла. Она жалела девочку и даже пыталась поговорить с матерью, когда Нонну в очередной раз строго наказали. Но получила в ответ лишь отповедь: «Ещё бы меня домработница не учила, как воспитывать своего ребенка!».

А через год, когда Нонне исполнилось пятнадцать, господин Радзиевский развёлся с женой. Девочка очень болезненно переживала родительский развод и хотела остаться с матерью, но та пожелала завести новые отношения с прицелом создать в ближайшем будущем новую счастливую семью, куда проблемная дочь-подросток никак не вписывалась.

То был, конечно, удар для неё. И как бы сильно Нонна ни переживала, но страданий своих никому, кроме Агаты, не показывала. И матери предательства не простила. Попросту вычеркнула ту из своей жизни.

Первое время после развода мать Нонны ещё несколько раз пыталась пообщаться с дочерью, звонила, пару раз даже приезжала, но неизменно натыкалась на глухой отказ.

К слову, после развода родителей Нонна перестала чудить, бросила экспериментировать с внешностью и даже худо-бедно наладила отношения с отцом. А затем и вовсе реабилитировалась в его глазах – закончила школу и поступила в университет своими силами. И училась блестяще на радость господину Радзиевскому – он как раз в то время вновь занялся политикой, и образ хорошего отца-одиночки, воспитывающего примерную дочь-умницу, был ему очень на руку.

На четвёртом курсе Нонна познакомилась с Антоном, тоже студентом, но из другого вуза. Агата плохо его помнила, осталось лишь впечатление, что он ей не понравился. Чем именно – сказать она не могла, просто на уровне ощущений что-то в нём отталкивало.

А вот господин Радзиевский его одобрил. Пожалуй, единственного из всех друзей дочери. Называл очень приятным, целеустремлённым молодым человеком и, что важно, из очень достойной семьи. Мать Антона была судьёй, отец – тоже какой-то непростой чиновник.

Встречались они чуть больше месяца, когда Антон решил познакомить Нонну со своими друзьями и пригласил её отпраздновать Новый год вместе в одной компании.

С той злополучной вечеринки Нонна вернулась под утро. Агата лишь взглянула на неё и сразу поняла – случилась беда…

Можно было только догадываться по разорванной одежде, ожогах и кровоподтёках о том, что с ней сотворил пьяный Антон, вероятно, даже со своими дружками. Сама Нонна ничего не рассказывала, ушла в себя и замкнулась. Круглыми сутками она сидела в своей комнате безвылазно и никого не хотела видеть. Но даже позже, мало-мальски оправившись, не желала вспоминать о том, что произошло.

Агата знала, что родители Антона пытались замолить его грехи, договориться хотели, предлагали баснословные деньги. Понимали же, что Радзиевский этого не спустит. Посадить Антона не посадили бы – мама судья, да и Нонна молчала. Боялись они совсем другой расплаты.

И не зря. Во время очередной командировки Радзиевского на парня напали и жестоко избили. Он остался живой, но прикованный к креслу. Кто это сделал – следствию так и не удалось выяснить, как не удалось и доказать причастность Радзиевского.

Беременность Нонны стала для них новым испытанием. И протекала тяжело, с жесточайшим токсикозом, и морально всё это угнетало, особенно на поздних сроках. А прервать – отговорили врачи. Опасались осложнений и бесплодия в будущем.

– Я его уже ненавижу, – твердила Нонна, с отвращением глядя на круглый живот. – Не хочу его!

Роды наступили раньше срока на целый месяц, но мальчик родился здоровым, разве что немного в весе недобрал. Только вот кормить его Нонна отказалась категорически и вообще запретила приносить его в свою палату.

Не подходила к нему и потом. Видела ли она хоть раз его крохотное личико? Вряд ли.

Это послеродовая депрессия – так говорили врачи. Но Агате казалось, что здесь нечто более глубокое. Нонна не просто изменилась – от неё прежней совсем ничего не осталось, только оболочка. Разве так бывает? Впрочем, врачам, конечно, виднее.

Спустя месяц Нонна за завтраком глухо сказала: «Его надо отдать».

Кого именно – Радзиевский и Агата поняли сразу. Но как это – отдать? Он же не вещь, он живой. Пусть нежеланный, но её ребёнок, ни в чём не повинный младенец.

Однако Нонна была несгибаема: «Я не могу его видеть. Я задыхаюсь, когда слышу его. Меня убивает то, что он рядом…Его надо отдать. В детдом, бездетной семье какой-нибудь, не знаю… всё равно куда. Лишь бы здесь его не было».

Агата полагала, что Радзиевский отправит Нонну отдохнуть, сменить обстановку, подлечить нервы. Но тот спустя несколько дней сделал Агате чудовищное предложение…

И вот тем вечером, по прошествии стольких лет, Нонна ей позвонила. Впервые. Сама.

Конечно, позвонила лишь потому, что Агата весь день пыталась пробиться к её отцу, который, как оказалось, находился в рабочей поездке. Секретарша Радзиевского, озадаченная угрозами Агаты, тоже не смогла до него дозвониться и передала её слова Нонне. На всякий случай, а то мало ли…

Разговор тот вышел сухим. То есть Агата отчаянно молила о помощи, ну а Нонна лишь безразлично её выслушала. Однако отцу, как только тот вернулся, передала просьбу Агаты.

Радзиевский, к счастью, тотчас вмешался и всё уладил. Но неожиданно вознамерился и дальше участвовать в судьбе единственного внука, пусть даже издалека. Загорелся вот дать ему хорошее образование для начала. Так и устроил Эрика в эту злополучную школу, хотя сама Нонна не хотела даже встречаться с ним.

Агата видела, что до сих пор она воспринимала его не как своего сына, а как напоминание о тех жутких издевательствах. Но Радзиевский всегда умел убеждать и решать проблемы, пусть даже иногда очень спорными путями.

Все эти месяцы в разлуке Агата тревожилась, сама не понимая, чего боится больше: того, что Нонна по-прежнему ненавидит Эрика, и тому будет там плохо, или того, что у неё в конце концов отнимут сына. Но того, что сделала Нонна, она никак не ожидала…