Текст книги "Неисторический материализм, или ананасы для врага народа"

Автор книги: Елена Антонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

– Разрешите присесть? – спросил он, отодвигая стул и садясь без партийного благословения.

Бонзы хранили суровое молчание.

Сергей решил не начинать разговор первым. Он откинулся на стуле, сложил руки на груди, и благосклонно окинул взглядом помещение. Знакомые скучные портреты святой троицы – Ленина, Маркса и Энгельса на боковой стене в дешевых рамках, полированный шкаф в углу, большой стол, за которым помещался первый партийный секретарь. Прямо за его спиной на стене темнел огромный прямоугольник, где краска не успела выцвести, закрываемая, видимо, портретом Сталина. Кумир теперь был повержен. Формально во главе страны стоял Маленков, но ходили слухи, что это ненадолго. Поэтому заказывать новые портреты пока не торопились.

Потом взгляд Сергея упал на огромный мраморный чернильный прибор с двумя чернильницами на столе у Первого. Совсем как у Селиванова. Сергей усмехнулся.

Проверяющий не выдержал и нарушил молчание первым.

– И что вы здесь нашли смешного? – напыщенно начал он. – Вы пришли в государственное учреждение…

Сергей одарил его светлой улыбкой, объяснив в возможно более доступной форме, что и в государственных учреждениях иногда бывает смешно. Например, наличие в кабинетах государственных чиновников мраморных письменных приборов.

– Пишут-то все равно авторучкой, – пояснил он, приглашая посмеяться.

Бонзы хранили скорбное молчание. У московского проверяющего на столе стоял такой же письменный прибор, хотя он тоже писал авторучкой.

Первый немного посопел. Потом он сдвинул брови, взял из подставки длинную черную авторучку с сужающимся кверху концом, покраснел и поспешно положил ее обратно.

– Слушаю вас, – сказал он как можно суровее.

Бахметьев закинул ногу на ногу и пошарил руками под столом.

– Я строю дом, – радостно сообщил он.

– Я знаю! – поспешно ответил Первый.

Сергей сделал вид, что он ужасно польщен таким вниманием Первого. Он благодарил, прижимал ладонь к тому месту, где, как он полагал, находилось сердце, и приглашал заезжать в гости, когда дом будет готов.

– Я построю для вас отдельную комнату. Кроме гостевой, – пообещал он. – С отдельной ванной и с видом на озеро.

Первый с тоской покосился на проверяющего и с трудом выдавил:

– Обойдусь!

Сергей посмотрел на него с упреком. Потом изобразил обиду. Я, мол, вам от чистого сердца, как отцу родному… Пауза становилась все тягостней.

Первый покашлял, снова схватился за авторучку и сказал, что у него слишком мало времени, чтобы тратить его на пустые разговоры. Сергей обвел взглядом стаканы с чаем:

– Я понимаю. Чай стынет. Я вас надолго не задержу.

И с печалью в голосе поведал, что у него проблемы с рабочей силой. Несправедливый и мстительный председатель колхоза вместе с секретарем местной парт ячейки запугивает местных рабочих. Не будет ли Первый так добр и не подскажет ли, где бы поискать рабочих из города?

Московский проверяющий не мог поверить своим ушам.

– Вы пришли к первому секретарю обкома партии, чтобы попросить у него рабочих для строительства своей дачи? – переспросил он.

Этого Сергей не отрицал. Кто же, как не первый секретарь обкома, владеет всей информацией в городе? – объяснил он.

Первый секретарь наливался справедливым гневом.

– Ну, знаете ли, – начал он возмущенно. – Мы еще посмотрим…

– Конечно, с председателем колхоза я справлюсь сам, – успокаивающе перебил его Сергей. – Я читал колхозный устав и знаю, что это – дело добровольное. Выйти из него можно в любой момент.

Выражения лиц Первого и Проверяющего выразили большое сомнение.

– Кто позволит во время посевной… – сказал Проверяющий.

– В крайнем случае, – сказал Сергей, – я привлеку внимание международной общественности.

– Ну да! – презрительно сказал Первый. – Кто вам позволит…

– Я уже послал ребятам из Болгарии информацию, – беспечно заметил Сергей. – Они теперь ждут, как развернется дело.

Бонзы переглянулись. Проверяющий строго нахмурился. Первый засуетился. Подвел его подлец Бахметьев. Ляпнуть такое при Проверяющем! Значит, мол, не охраняет Первый железный занавес, раз просочилась туда информация от подлеца Бахметьева. И как он смог! Почту просматривают всю, все письма за пределы страны и с подозрительными адресами лично на стол Первому ложатся!

– Как это – «послал информацию»? – строго спросил он.

Сергей небрежно пояснил, что информацию он послал с дипломатической почтой, через одного знакомого сотрудника болгарского посольства.

Московский проверяющий взял это дело на заметку – доложить в МИД, путь перетряхивают посольство и высылают дипломата из страны.

– Вы, товарищ Бахметьев, не смейте такое дело, – у Первого всегда были трудности с грамматикой. – Вы мне такое дело, – произнес он еще раз голосом судьи, выносящего смертный приговор, – такое дело – внеслужебные контакты с иностранцами – не смейте! Вы в Советском Союзе находитесь, а не как-нибудь!

Лицо Сергея выразило большое сожаление. Не какое-нибудь там мелкое сожаление мелкого собственника, а Большое Сожаление Гражданина за Державу.

– Посол будет очень огорчен, что его сотрудников чураются, как чумы.

Московский проверяющий сморщил лоб. Его мозг сканировал слово «чурается» в поисках, во-первых, антикоммунистической направленности, а во-вторых, просто в поисках смысла.

– Может быть, даже пошлет ноту, – сообщил Бахметьев.

Все немного помолчали. Первый и Проверяющий вспоминали, не сказали ли они чего-нибудь идейно незрелого. Все-таки Болгария – социалистическая страна. А вдруг они и правда устроили международный скандал?

Сергей посматривал на дверь и прилегающую к ней стену.

– Так не поможете с рабочими? – уточнил он.

– Нет, – с сомнением ответил Первый и еще раз посмотрел на Проверяющего. Выражение лица у Проверяющего отсутствовало.

Сергей, похоже, нисколько не сожалел, что Первый оказался таким несговорчивым. Он легко попрощался и встал. Выходя, он с размаху хлопнул рукой по притолоке над дверью.

– Комар, – объяснил он изумленным бонзам.

Комар, видимо, попался живучий, и Сергей добросовестно хлопал по стене в разных местах. Наконец в мертвой тишине он вышел из кабинета. Видеокамеры теперь могли снимать служебную жизнь Первого во всех ракурсах.

Вечером он опять долго бродил по площади, на этот раз с теодолитом. Площадь ему, видимо, понравилась, потому что он часто прикасался к домам, гладил фонарные столбы и был особенно нежен с ручкой двери гостиницы «Советская».

Вечер пятницы запомнился средневолжцам надолго. В тот самый час, когда среднестатистические местные жители стали возвращаться с работы, до Первого через открытое окно кабинета донесся многократно усиленный громкоговорителем голос, который сообщал, что в двадцать часов по московскому времени на центральной площади состоится шоу. Помолчав, голос на всякий случай сообщил, что шоу – это представление. То есть состоится первое представление европейского шоу, совершенно бесплатно. Вход на площадь детям до шестнадцати лет будет запрещен.

– Что за… – выругался Первый и выглянул в окно.

На площади пока ничего не происходило. На ней стояли люди, которые, задрав головы, искали возможный источник звука. А бархатный мужской голос разливался соловьем, обещая пленительное зрелище, необычное, волнующее, и повторял многозначительно, что дети до шестнадцати категорически не допускаются.

Такого голоса средневолжцы не слышали никогда. Он был вкрадчив и невероятно сексуален. Жители были заинтригованы.

Первый был взбешен. Никакого распоряжения местной филармонии он не давал и сексуальный голос не санкционировал. Он схватился за телефон.

Жители города Средневолжска в подавляющем большинстве телефонов не имели. Поэтому они просто стучались в двери соседям, сообщая потрясающую новость. При этом оказывалось, что все об этом уже знали и вынимали из шкафов лучшие наряды.

Директор филармонии никак не мог понять, почему Первый так разгневан. Он клялся, что никакого шоу не организовывал, к громкоговорителям непричастен и голос у него не разлагающий и не безнравственный, а вовсе даже идейно выдержанный. А за события на площади он ответственности не несет, на то правоохранительные органы есть.

Первый снова растерянно выглянул в окно. Там, притулившись к зданию театра, который стоял как раз напротив гостиницы «Советская», уже возвышался небольшой помост, покрытый красным ковром. Это было тем более поразительно, что Первый не слышал ни стука топоров, ни переругивания рабочих.

Вокруг площади стояли небольшие блестящие столбики, между которыми были натянуты красные бархатные канаты и стояло милицейское оцепление. Проявляя исключительную заботу о нравственности подрастающего поколения, многочисленные милиционеры безжалостно гоняли ребятню. Женщины изумленно рассматривали милиционеров, выражения лиц которых были совсем незнакомыми. В них было слишком много уверенности и совсем мало верноподданности. Кроме того, их можно было нюхать, как цветы. От них пахло чистотой и деньгами. Жители Средневолжска редко нюхали деньги, но могли совершенно уверенно понять, когда ими пахнет.

Под клонящимся к закату теплым июньским солнцем толпа горожан взволнованно бурлила. Ребятня, сообразив, что высокий помост им отлично виден и за канатами, радостно свистела. Первый закрыл окно и бросился на площадь. Он пытался наскакивать на милиционеров с криком: «Кто разрешил?» Милиционеры строго требовали не хулиганить и потихоньку проталкивали его поближе к помосту. Первый был крайне оскорблен и даже изумлен, услышав, как к нему обращаются «гражданин». Как к простому смертному. Куда катится мир!

Вокруг помоста тоже стояло оцепление. Первый оказался в самом переднем ряду возбужденных граждан, и в то же мгновение над площадью пронесся мажорный аккорд. Абсолютно манящий и безыдейный. Он не призывал к социалистическому созиданию. Он призывал к тому, чтобы население отправилось в ближайшее бистро потягивать буржуазные напитки или удалилось в лесок неподалеку и провело там незабываемую ночь вдали от строек коммунизма и социалистического соревнования.

Но, поскольку ближайшее бистро находилось за сто двадцать тысяч километров, а лес пока кишел комарами, народ замер и напрягся.

Музыка была неземной. Она обещала райские кущи и плотские наслаждения, она томила и звала. Невесть откуда на помост поднялась девушка в длинном вечернем платье, на которое была накинута искрящаяся золотая шаль. Шаль блестела на солнце, распущенные волосы струились, изгибы тела вызывали дрожь. Девушка, танцуя, приблизилась к вертикальной палке, которая возвышалась в середине помоста. Первый поразился, почему раньше он шеста не замечал. Девушка всего лишь погладила палку, а у мужчин на площади что-то сжалось в низу живота. На помост вышло еще четыре девушки, и Первый зажмурился, женщины распахнули глаза, а мужчины… мужчины затрепетали! На девушках были коротенькие костюмчики, которые сзади немного прикрывали попу, а спереди скорее открывали, чем прикрывали. У них были невероятно длинные ноги, вдетые в блестящие серебристые туфли на высоченных каблуках. А пышные груди почти выпадали из декольте.

Первый секретарь встрепенулся и накинулся на ближайшего милиционера.

– Кто организатор? Где? Прекратить!

Милиционер строго посмотрел на него и потребовал не хулиганить.

Тем временем девушка у шеста сбросила с себя шаль и, схватившись за него, стала медленно вращаться. Она повернулась к публике спиной, и по толпе прокатился протяжный вздох: декольте на спине открывало верхнюю часть ягодиц. Девушка повела плечами и сбросила с себя платье, оставшись в крохотных трусиках, назначение которых было непонятно, и в прозрачных черных туго натянутых чулках, которые держались на ногах черными же резинками с огромными бантами. Она ловко подтянулась, обхватила ногами шест. Горожане, не веря своим глазам, которые никогда раньше не видели даже «срамных» частей тела своих собственных жен, взирали, как четыре девушки подскочили к солистке, потом отбежали в сторону, и солистка осталась в чем мать родила! Она сделала несколько изящных па и в сопровождении своих танцовщиц спустилась с помоста со стороны театра, оставив жителей Средневолжска переваривать это зрелище. Милиционеры окружили помост. Когда через несколько секунд они отошли от него, помоста не было. Средневолжцы уже были просто не в состоянии чему-либо удивляться, поэтому они тупо посмотрели сначала на то место, где только что возвышался помост, а потом – в спину стройно удалявшимся милиционерам, организованно уносившим канаты прямо вместе с металлическими столбиками. Они свернули в ближайший переулок, и больше их никто никогда не видел.

Первый секретарь стоял на месте, остолбенело глядя в ту сторону, в которую только что удалились милиционеры. Метаться по площади в поисках организатора было бесполезно – площадь была пуста. Девушки исчезли бесследно вместе с помостом, и привлекать к ответственности было совершенно некого. Он оглянулся, и глаза его встретились с гневным взглядом проверяющего из Москвы:

– Потрудитесь объяснить! – процедил он сквозь зубы.

Первый в глубине души желал, чтобы ему самому кто-нибудь объяснил, что происходит. В частности, его очень интересовал вопрос, куда делся помост. Пусть не сам помост, но его составные части. Однако Проверяющего интересовали более глобальные вещи. Например, кто организовал, кто разрешил и кто допустил. А главное – кого наказать.

Первый всплеснул руками и помчался обратно в кабинет созывать экстренное совещание.

По Сосновке ходила куча разных сплетен. В каждой семье, сами того не замечая, постоянно возвращались к разговорам о доме. Или, вернее, о Доме. И о его Хозяине. Он, несомненно, более богатый и могущественный, чем их главный агроном. Или даже чем председатель их сельсовета. Некоторые делали более смелые предположения и говорили, что даже сам секретарь партийной организации не сравнится с ним в размахе и фантазии. Каждый хотел поработать на строительстве хоть пару дней и обеспечить себе приятную и безоблачную старость.

Однако прораб подбирал людей придирчиво и даже привез несколько человек из города.

Когда Сергей приехал на стройку в следующее воскресенье, он остановился в воротах и протер глаза. Вроде адрес тот же, но то, что он раньше называл воротами, исчезло, и теперь на въезде красовались несколько другие – такие Сергей видел в кино. Это были, строго говоря, тоже ворота. Но каждая створка была метра три в длину и представляла собой скорее закрывающийся забор. Как в ковбойских коралях. На месте дома красовался фундамент раза в полтора больше бывшего дома. На дне уже был бетон и начинали подниматься стены. В углу двора, несколько уменьшившегося, скромно стоял желтенький бульдозер. Рядом с ним высилась гора пенобетонных блоков – самых крупных, какие Митя только мог найти. Чтобы дом строился быстрее.

Сергей зажмурился – двор кишел рабочими в синих комбинезонах. Из котлована по пояс высовывался неутомимый прораб, показывая, как ровно класть стену, и заодно покрикивая на тех, кто пялился на блоки, раскрыв рот.

Но самое невероятное ждало его впереди. Сквозь толпу рабочих с зычным криком «Поберегись!» к Виктору Николаевичу протискивался Селиванов с мешком цемента на плече!

– Чего встали? Работать! – периодически покрикивал он, одним глазом наблюдая, слышит ли его прораб.

Сергей зажмурился. Когда он снова открыл глаза, видение не исчезло. Селиванов уже стоял с Виктором Николаевичем и, преданно глядя ему в глаза, что-то говорил. Сергей ужаснулся. Пробираясь к нему через двор, он с неудовольствием заметил, что это место стало уж очень многолюдным.

Селиванов повернул к нему голову и на секунду замер, а потом зашептал что-то в ухо Виктору Николаевичу с удвоенной силой.

– Добрый день, – вежливо сказал Сергей.

– Кому добрый, а кому – нет, – туманно ответил бывший подполковник.

– Что вы здесь делаете? – поинтересовался Сергей. – Поменяли место работы?

– Я строитель по профессии, – заявил Селиванов и, увидев, что Сергей вопросительно поднял брови, поспешил внести ясность: – Вы зря сюда явились. Вас здесь на работу не примут.

Виктор Николаевич деликатно покашлял, взял Бахметьева под руку и с преувеличенной вежливостью сказал:

– Сергей Александрович, позвольте доложить обстановку.

Сергей Александрович моментально принял важный вид и скомандовал обомлевшему Селиванову:

– Не стойте тут. Займитесь делом.

Селиванов, опечалившись, поспешно отошел.

– Вы что? – зашипел Сергей. – Это у Анатолия Васильевича такое чувство юмора? Он же тут бомбу подложит. Или ножом кого-нибудь пырнет! Бандит ведь, хоть и подполковник…

– Не переживайте! Это ненадолго. Тут один кандидат психологических наук эксперимент по социальной психологии ставит. Для докторской. Желает посмотреть на поведенческие особенности при перемене социальных ролей. В смысле, когда шеф и бывший подчиненный вдруг меняются местами.

– Это он желает посмотреть, как Селиванов будет себя со мной вести?

Виктор Николаевич смутился.

– Меня самого этот тип бесит. Ходит тут, то указания дает, то подлизывается. И на всех стучит.

– Так выгоним его в шею. А? – безнадежно предложил Сергей.

Виктор Николаевич вздохнул.

– Мне этот ваш Барсов сказал, что эта ситуация близка к экстремальной. Бывший заключенный и начальник. Но, – оживился он, – это всего на два дня. Ваш кандидат в доктора сказал, что ему хватит. А потом я его так далеко пошлю…

– Вместе пошлем, – поддержал Сергей и пошел осматривать стройку.  – Кстати, – озабоченно сказал он, – Андрей сказал, что тут уже все на меня доносы настрочили. И агроном, и вся верхушка. Так что сюда могут наведаться гости.

– Приходили уже. Агроном. Требует вернуть людей на поля. Даже на городских покушался.

– А они что? Деревенские?

– Боятся. Деньги деньгами, но тут под суд отдать грозят. За саботаж. Вот они и страдают. И деньги терять не хочется, и в тюрьму боятся попасть. Предлагают по вечерам работать. Хоть по ночам.

– А может, посоветовать им подать заявление о выходе из колхоза? – предложил он.

Виктор Николаевич покачал головой:

– В том-то весь и фокус – они должны сами решить.

Сергею это категорически не понравилось.

– Получается, мы ввели их в соблазн, поманили деньгами и теперь будем наблюдать, как они себя поведут?

Виктор Николаевич кивнул головой.

– Так нечестно!

– Они сами должны найти выход.

– Провокация это называется, – проворчал Сергей.

Виктор Николаевич развел руками. Чтобы не волновать Бахметьева, он решил ему пока не говорить, что на стройку приезжали два ужасно деловых человека в штатском. Несмотря на жару, они были в черных костюмах, в белых рубашках и в галстуках и очень этим гордились. Представиться они отказались, но ходили по стройке, долго смотрели на экскаватор, о чем-то шептались и даже записали его номер. Виктора Николаевича это позабавило, потому что номер был приляпан вездесущим Митей и выглядел совсем как настоящий. Правда, три шестерки в сочетании с названием некоей темной силы – 666 САТан АТАМ – могли бы смутить человека суеверного, но гости таковыми, видимо, не являлись. Потому что они без всякого колебания все аккуратно переписали в свои книжечки и поинтересовались друг у друга, не обозначает ли «САТ» сокращение от Саратова. Насчет «АТАМ» им почему-то было все понятно. Если так, оставалось только за них порадоваться. Вообще-то Митя имел в виду строчки из «Мефистофеля»: «САТанА ТАМ правит бал». Но «правит бал» на номере не уместилось.

Потом гости поинтересовались заказчиком. Довольно-таки навязчиво поинтересовались. Будто в гости к нему собрались. Имя спрашивали и городской адрес. Виктор Николаевич бахметьевские координаты им не дал. Пусть сами посуетятся. Гости, правда, очень настаивали. Грозились туманно, что, мол, если не скажет, то очень пожалеет. Но Виктор Николаевич храбро ответил, что время, мол, совсем уже не то и что, мол, он выполняет заказ на законно купленном участке и никому не позволит совать нос в его дела.

– Берия вон всех пугал, расстреливал направо и налево, и где он теперь?

– Где? – испугались люди в черном.

– Сегодня какое число? – неожиданно спросил Виктор Николаевич.

– Второе июня, – растерянно ответил один из них. – А что?

– Значит, гуляет еще, – задумчиво сказал Виктор Николаевич. – Но ничего, недолго ему осталось. Меньше месяца.

– Как меньше месяца? До чего меньше месяца?

Виктор Николаевич по возможности постарался принять зловещий вид:

– До ареста.

Гости расхохотались. Правда, немного ненатурально.

– Вы со своими провокаторскими разговорчиками дождетесь! – пригрозили они.

– А вот поговорим с вами после двадцать шестого июня! – многозначительно пообещал прораб.

Гости повозмущались – как и положено государственным людям в таких случаях, громко фыркая и выражая свое негодование всеми доступными им способами. И отбыли, продолжая негодующе качать головами. Они, в отличие от просвещенного Виктора Николаевича, не читали газеты «Правда», которая еще только должна выйти двадцать девятого июня, то есть ровно через двадцать семь дней. Там, с некоторым опозданием, будет написано, что Берия Лаврентий Павлович арестован как враг народа двадцать шестого июня одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. И двадцать третьего декабря будет расстрелян в подвале Лубянки. И Никита Сергеевич Хрущев, который заявит народу о культе личности Сталина, ниспошлет на страну благодатную оттепель и отучит людей прислушиваться в страхе к шагам на лестнице по ночам, начнет свое восхождение точно так же, как те, от кого он отречется под благоговейное молчание двадцать второго съезда, – обагрив руки кровью. И неважно, что это будет кровь тирана, который, собственно, кроме смерти, ничего и не заслуживает. Дело не в тиране. А в том, что новый вождь н е   с м о ж е т   и н а ч е. Но об этом через двадцать семь дней в газете ничего не напишут.

А пока Сергей стоял у котлована и наблюдал, как он на глазах перестает быть котлованом, а превращается в подвальный этаж.

– Тут на каждый кирпич по человеку, – сказал он сам себе.

– Не кирпич, а пенобетонный блок, – услышал он сзади знакомый голос.

– Плохо работаешь, – повернулся он к Селиванову. – Отвлекаешься. Ты сейчас что должен делать?

Селиванов немного помолчал, в упор глядя на Сергея.

– Слушай, хозяин! – с угрозой сказал он, вложив в слово «хозяин» все презрение, какое мог. – Если ты попробуешь меня уволить, я напишу куда следует, что ты у государства материалы воруешь и превышаешь установленные размеры дома.

Сергей беззаботно махнул рукой.

– Хоть сейчас пиши. Тут уже до тебя знаешь сколько народа написало? Ого-го! Весь район, как улей, гудит. Так что будешь халтурить – моментально уволю. Иди, говорю, кирпичи класть!

Селиванов среагировал моментально. Сергей даже зауважал его за выдающийся артистизм и вживание в роль. Он неуловимо быстро надел на себя выражение лица своего парня, чуть смущенного добряка, – мол, стараюсь, как могу, а между своими людьми чего не бывает?

– Да я стараюсь, Сергей Александрович. Учусь, можно сказать, на ходу. Вы уж меня не выдавайте, что я не строитель.

– По-моему, это сразу видно, – заявил Сергей.

– Я копать могу. Яму. Глубокую.

– Молодец, – хлопнул его по плечу Сергей. – Голендимову уже выкопал яму? Глубокую?

Селиванов зарделся, как маков цвет. Он знал, что весь НКВД зашевелился, как огромный муравейник, уничтожая архивы и валя вину друг на друга. И поспешил послать в Москву несколько «расстрельных» приказов с голендимовскими подписями, присовокупив к ним донос. Правда, в Москве всем было не до этого – замести бы следы самим, взвалив как можно больше вины на органы на местах. Поэтому Селиванова быстренько с занимаемой должности уволили – за превышение полномочий и злоупотребление служебным положением. Потому что на то и начальник, чтобы его увольнять в первую очередь. А Голендимов, несмотря на донос, пока сел в селивановское кресло. Откуда он будет смещен ровно через год и направлен в мордовскую колонию строгого режима на должность обычного надзирателя. Где зэки, узнав о его предыдущей должности, задушат его подушкой ночью в сортире.

– Ладно, работай пока, – махнул Сергей рукой. – Я не злопамятный.

В кабинете Первого, несмотря на позднее время, собралась вся городская власть по случаю чрезвычайной ситуации: министр внутренних дел, председатель Комитета государственной безопасности и начальник городского отдела милиции. Директор филармонии, который притулился на стульчике в углу, чувствовал себя до крайности неуютно и старался казаться возможно незаметнее. Он никак не мог понять, чего от него хотят, потому что шоу не видел, просидев весь вечер у себя в кабинете и пытаясь разобраться, в чем его, собственно, обвиняет Первый. Он полагал, что все представители силовых структур собрались здесь исключительно по его душу, и мысленно прощался с семьей.

Начальник милиции, который на шоу был и милицейское оцепление видел, чувствовал себя еще неуютнее, поскольку за людей в милицейской форме, как ни крути, должен был отвечать он. Между тем он готов был поклясться, что ни одного из милиционеров на площади он раньше не видел. Более того, он никогда не видел в милицейской форме столь молодцеватых рослых орлов, да еще и с интеллектуальными лицами. Он бы и хотел иметь у себя в подчинении подобные кадры, но не имел. Категорически. Может, и хорошо, что не имел, потому что командовать ими без некоторого чувства смущения он бы не смог.

Министр внутренних дел был зол и требовал объяснить ему скопление милиции на площади.

Главный милиционер разводил руками и клялся, что распоряжения вывести милицию на площадь он не получал, что все милицейские наряды находились на своих обычных постах и на площади не были, поэтому быть ответственным за чужих милиционеров он не желал.

Председатель органов безопасности молча делал пометки у себя в блокноте, чем до крайности нервировал окружающих.

– Вы мне деталями тут не увлекайтесь пока, – постучал Проверяющий карандашиком по столу. – Вы мне главное объясните. Как это, с позволения сказать, шоу вообще могло иметь место?!

Все взоры обратились на директора филармонии. Директор побледнел.

– Это не я! – поспешил он заявить. А потом спросил:

– Какое шоу?

Поскольку никто ему пока не удосужился объяснить, о чем идет речь. Кроме того, слово «шоу» вызывало у него смутные ассоциации со швейной промышленностью.

Все наперебой стали объяснять ему, какое безобразие имело место быть на площади. Директор филармонии схватился за сердце:

– У меня и артисток таких нет! – вполне искренне воскликнул

он. – Да и где я помост-то возьму? Чтобы его разобрать и собрать? И откуда у меня громкоговорители?

Слабая материальная база филармонии ни у кого не вызывала сомнений. От директора филармонии отступились. Недоуменное выражение на его лице было настолько неподдельным, что подозревать его в сговоре с кем-то тоже было невозможно.

Таким образом, ситуация складывалась более чем странная. Никто к проведению шоу не был причастен, однако оно состоялось – весьма успешно и до жути организованно.

Проверяющий, глядя в упор на Первого, пожелал узнать, кто тут вообще отвечает за порядок в городе. И как главный идеолог города мог такое допустить? И как он будет этого не допускать в дальнейшем?!

Главный идеолог пообещал выставить на пощади круглосуточное дежурство и провести разъяснительную работу среди населения.

В июне занятий в институте стало меньше. Да и в банке Артемьев дал, наконец, отпуск. И теперь Сергей с Катюшей смогли ездить в деревню каждый день, благо она была в двадцати минутах езды от города.

Дом рос буквально на глазах, постепенно став центром множества пересудов. Каждый, кто не был занят на поле, хоть раз бегал к дому постоять и посудачить с соседями. Все стройматериалы вызывали у них оживление и смех, особенно половые доски с пазами. Каждому понятно, что пазы – это баловство, просто курам на смех. Веками доски клались просто рядышком. Ссыхались потом, конечно, и щели появлялись. Но если щели становились уж особенно большими и в них начинали проваливаться мелкие предметы, то полы разбирали и сбивали заново, поплотнее. А тут – пригоняют половицы так, что и лезвие ножа не просунешь. И таракан не проползет.

Пенобетонные блоки вызвали большое возмущение начальства. Сам первый секретарь обкома партии приезжал своими глазами разобраться и запретить.

– Где вы их взяли? – тыкал он пальцем в коричневатую гору, которая быстро таяла – рабочие продолжали класть стены, не обращая никакого внимания на суетящееся начальство. Им платили за скорость. И когда они не работали, они думали о том, что вот за эти двадцать минут могли бы заработать рублей двести. Это ощущение было новым и азартным. А первый секретарь – что ж, это уже старо и неинтересно. Тем более что все его слова известны наперед.

– Какая вам разница? – пожимал плечами Сергей. – Не украл, во всяком случае.

– А это еще надо доказать! – горячился секретарь.

– Ну, если вы думаете, что такое количество можно незаметно откуда-то вывезти, то вы и доказывайте, – пожимал плечами Сергей.

– А может, вы сговорились, – рассуждал секретарь

– С кем?

– С охранником.

– Каким?

– Завода.

– Какого?

Тут секретарь ненадолго замолчал. Немного подумав, он решил, что, кроме кирпичного завода, на пятьсот километров вокруг есть только небольшая фабрика по производству валенок и еще стеклозавод. Валенки и стекло отпадают. Значит, диковинные камни украдены на кирпичном.

Секретарь уехал на запыленной «Волге», дрожа от бешенства, и с ходу наслал на кирпичный завод прокурорскую проверку. Когда выяснилось, что ничего подобного завод не производит, негодованию Первого не было конца. Целых две недели он не мог думать ни о чем, кроме бахметьевского дома. Он ездил туда каждый день и наблюдал, как устанавливаются пластиковые окна, выводится полукруглое крыльцо с колоннами. Увидев колонны, он подпрыгнул и помчался запрещать.

– Это что? – направлял он на колонны гневный указательный палец. – Вы что себе позволяете?

– А чего? – удивлялись рабочие, легонько оттесняя его со своего пути.

– Где хозяин? – метался секретарь. – Вы что себе позволяете? Колонны в частном доме!

Сергей вежливо просил показать закон, запрещающий ставить колонны в частном доме.

– Усадьбу себе строите, да? – наскакивал первый.

Сергей вздыхал, объяснял, что все дома в деревне называются крестьянскими усадьбами и колонны ставит себе любой, кто захочет.

– Что вы мне голову морочите! – возмущался секретарь.

Тут Катюша, спокойно улыбаясь, – за одну эту улыбку Первый был готов ее расстрелять, – брала его под руку и вела по деревне. В каждом третьем дворе торчали белые колонны. Они были сделаны из легкого, но прочного пластика и практически ничего не стоили. Поэтому Андрей посылал их Сергею в неограниченном количестве, и они с Барсовым с любопытством наблюдали, как колхозники водружали их у входа в старые разваливающиеся избы, иногда веревкой приматывая к крыльцу. Колонны вздымались выше крыш их домов, выглядели совершенно нелепо, но наполняли бесхитростные крестьянские сердца невероятной гордостью.