Текст книги "Неисторический материализм, или ананасы для врага народа"

Автор книги: Елена Антонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Скворцов прищурился. Он боялся не заметить сигнала Селиванова. Продолжая держать бахметьевский затылок на прицеле, левой рукой он вытер пот со лба.

– Я вас не понимаю, – удивлялся в это время Сергей. – Я-то шучу, а вот вы… Ну сами подумайте. Как я мог оказаться в квартире? Что же я, по-вашему, – сбежал?

– Вот это самое, сбежал! – обрадовался Селиванов.

– А потом пришел обратно? В камеру, никем не замеченный? Вы бы вернулись добровольно? – спросил Сергей.

Над этим Селиванов как-то не подумал. Он был готов поверить, что Бахметьев сбежал, – но чтобы пришел обратно! С другой стороны, он своими глазами видел Бахметьева в квартире. Как он туда попал? И как вернулся? Значит, у него есть сообщник, который его выпустил, а потом обратно впустил. Зачем выпустил, еще понятно, – пособник американского империализма. А все же зачем Сергей вернулся? С едой и мисочками? Наверняка чтобы сделать какую-то пакость ему, подполковнику Селиванову с помощью своих сообщников. Но какую? Эти вопросы были для Селиванова слишком сложны. Его рука невольно потянулась к носу.

Сергей, заметив раздумье на челе подполковника, резко наклонился к нему через стол, чтобы стимулировать его умственную деятельность, например, потребовав в камеру кондиционер и свежую прессу. И в это время грянул выстрел. Слоноподобный Кузя, на беду свою оказавшийся на одной линии огня с Бахметьевым, дернулся и откинулся назад на стуле. На его лбу расцвел огненно-красный цветок, а на лице навечно застыло изумленное выражение.

Ничего не понимающий Сергей оглянулся и заметил в дверях остолбеневшего Скворцова, который не отрывал взгляд от Кузиного лба, продолжая сжимать пистолет в вытянутой руке.

– Ты что наделал? – раздался горестный голос Селиванова.

Сергей вскочил, в одно мгновение оказавшись позади подполковника. Он опасался второго выстрела Скворцова.

– Это ты, значит, меня хотел убрать? Ну все, шутки кончились, подполковник! Во сне тебе буду являться! С Кузей.

Сергей помолчал, наблюдая за немой сценой, и добавил:

– И наяву!

Селиванов вздрогнул.

Сергей, не затягивая сцену прощания, поспешно нажал на диск и отбыл.

XX

В лаборатории слегка встревоженный ассистент как раз раздумывал, стоит ли будить Андрея или пусть еще немного поспит, раз уж все обошлось, когда прямо перед ним материализовался Сергей, исполненный справедливого гнева.

– Так, – желчно протянул он, глядя на открытую бутылку минералки, стоящую рядом с компьютером. – Значит, водичку пьем, да?!

– Сергей Александрович… – растеряно сказал ассистент. – А… вы как себя чувствуете?

– Прекрасно, молодой человек! Просто прекрасно. Чего и вам желаю.

Он захватил бутылку минеральной воды и пошел в лаборантскую, из которой раздавался мощный храп Андрея. Немного постоял, наблюдая за безмятежным выражением его лица, накапливая злость, и стал потихоньку лить на него воду. На лице Андрея сначала появилось блаженное выражение, и он стал причмокивать, ловя губами тоненькую струю. Потом воды стало чересчур много, и это перестало ему нравиться. Он стал отмахиваться рукой и потом сел, не открывая глаз.

– Выключите водопад, – потребовал он и проснулся. – Ой, Серега, – удивился он. – Ты чего пришел? За едой? Слушай, а на меня тут вода какая-то налилась…

– За тобой я пришел! – мрачно сказал Сергей. – Я тебе во сне собирался явиться.

– Да? – удивился Андрей. – Зачем? Ты же не девушка, чтобы мне во сне являться, – хихикнул он.

– Чтобы посмотреть в твои глаза, – медленно проговорил Сергей. – В твою наглую, бесстыжую морду!

– Слушай, ты чего? – всерьез встревожился Андрей. – Что случилось-то? – он внимательно посмотрел на мрачную бахметьевскую физиономию и осторожно спросил:

– Ты вполне хорошо себя чувствуешь?

– Ах, как вы все интересуетесь моим самочувствием! Право, я тронут!

Он решительно сдернул с обиженно сопевшего Андрея одеяло и потащил его в лабораторию к компьютеру.

– Душа моя, – ласково обратился он к ассистенту, – не будешь ли ты любезен прокрутить сей захватывающий сюжет немного назад?

– Конечно-конечно, – засуетился тот и подскочил к другому монитору.

Через несколько секунд мокрый Андрей с изумлением уставился на дырку в Кузином лбу.

– Опаньки! – воскликнул он. – Это кто стрелял?

– Некто Скворцов, небезызвестный вам. В меня стрелял, заметьте!

– Это они решили тебя убрать, когда у нас были помехи! – ахнул Андрей.

– Удивительная проницательность!

– Всего минуту не было звука! Всего одну минуточку! – потрясенно повторял Андрей. – Значит, убрать решили. Правильно! Нет человека – нет проблемы. Ну, Селиванов, погоди!

– Ладно, – Сергей решительно встал. – Даю вам сутки на выяснение отношений с Селивановым. И выработки стратегии на случай засад и прочих противозаконных антисоветских действий. И засим удаляюсь в родные пенаты, дабы искать утешения и понимания у родных и близких.

– Ну Серега, ты… а впрочем, отдохни, конечно. Пусть Селиванов пока помучается. – Андрей повеселел. – Представляешь, он будет постоянно тебя ждать в каждом темном углу и маяться от неизвестности.

– А пошел ты к черту! – с чувством сказал Сергей. – Ты хоть понимаешь, что я чудом жив остался?!

Андрей виновато потупился:

– Хочешь – можешь вообще туда не возвращаться. Тебя никто не обвинит. Только вот что шеф скажет?

Сергей немного подумал. Не хотелось ждать выстрела в спину. Но зато хотелось увидеть Марину.

– Думаю, что шеф скажет тебе много теплых слов. И поделом. Впрочем, поживем – увидим, – скорбно заключил он и пошел домой искать утешения в домашних радостях.

Мать с отцом были на работе. Он немного походил по квартире из угла в угол, постепенно успокаиваясь. В конце концов, никто особенно не виноват, что видеокамера не дала изображения Скворцова, который целился сквозь узкую щель. И помехи бывают, тут уж ничего не поделаешь. Подобных ситуаций не учли, когда планировали все это мероприятие, полагаясь на то, что смогут видеть все движения противника. Сергей пытался понять, мог ли Барсов ожидать от сотрудников НКВД откровенного бандитизма или же он все-таки полагался на соблюдение всех формальных процедур – суда, приговора, а потом уже… Сергей поежился. В привычной домашней обстановке все, что с ним случилось, казалось абсолютно нереальным.

Пока он в душе смывал с себя запах тюрьмы, зазвонил телефон.

«Марина», – подумал Сергей, и как был, в пене, выскочил из ванной. Уже услышав Гулин голос, он сообразил, что Марина не знает номер его телефона. К тому же ей сейчас было бы за семьдесят, если она вообще дожила до этих лет. «Здорово было бы ее разыскать сейчас», – подумал он.

– Алло, алло… – надрывалась Гуля. – Елена Валентиновна! Алло! А Сергей не возвращался?

– Возвращался, – запоздало сказал Сергей. – Я на два дня возвращался. То есть вернулся. А может, и больше.

– С тобой все в порядке? – озабоченно спросила Гуля. – У тебя голос какой-то…

Сергей растрогался. Все-таки Гуля составляла большую часть его жизни.

– Ты за меня волновалась? – уточнил он.

Гуля горячо заверила, что добросовестно за него волновалась и всячески помогала в этом его родителям. Сергей совсем раскис и томным голосом позволил ей приехать, потрогать его лоб и накормить.

Похоже, Гуля не расслаблялась во время его отсутствия и поддерживала постоянную боевую готовность. Потому что через двадцать минут она уже звонила в его дверь, нагруженная судками, пакетами, кастрюлями и мисками. Сергей с большим удовлетворением наблюдал, как на столе появляются жареные баклажаны, салат, зразы с грибами, солянка, фаршированные перцы, семга и пирог с яблоками.

– Гу-у-ля, – утомленно говорил Сергей, полной ложкой зачерпывая солянку и одной рукой обнимая ее за талию. – Умница моя, – повторял он, пробуя перцы.

После пирога с яблоками он снова решил на ней жениться. Пришедшие домой родители застали умилительную сцену: Сергей в отцовском махровом халате сидел на диване, а Гуля в его рубашке расположилась на полу, облокотившись спиной о его колени. Сергей умиротворенно грыз фисташки.

Мать хмыкнула и ушла на кухню готовить ужин.

– А-а-а, привет, голубки, – приветствовал их Александр Павлович. – Снова воркуем? Гуля, ты не почитаешь нам какие-нибудь стихи? Мне про жажду в пустыне очень понравились, – хитро подмигнул он Сергею. Тот хохотнул, не замечая Гулиного гневного взгляда.

С кухни вернулась потрясенная мать. Гулины кулинарные произведения, которые остались в изрядном количестве, все-таки произвели на нее впечатление. Она даже согласна была проигнорировать рубашку сына на дагестанской красавице, несмотря на то, что это была явная демонстрация определенного сближения.

– Это ты все сама наготовила? – уточнила она.

– Сама, сама, – встрепенулась Гуля. – Думала, вдруг Сережа приедет, голодный, усталый, а дома никого нет. И тут я…

Из кресла в углу раздался громкий всхлип. Все замолчали и посмотрели туда – это верный себе Александр Павлович усиленно тер глаза, изображая растроганность.

– Я тоже пришел домой голодный, усталый, – силился он сказать, переполняемый эмоциями. – И никто, никто меня не кормит. – Он хитрым глазом посмотрел на Гулю. – Меня-то кормить будешь? – потеряв терпение, спросил он.

– Конечно, конечно, – Гуля изобразила радость и нерешительно поднялась.

Пока женщины на кухне собирали на стол, Александр Павлович испытующе посмотрел на Сергея.

– Девушка уже купила белое платье?

– Батя, – с укором сказал Сергей. – Девушка, которая приготовила обед из пяти таких блюд, заслуживает благодарности.

– Насколько долог будет процесс изъявления благодарности? – уточнил отец. – Ты на ней опять женишься?

Этого Сергей пока не знал. Гуля, конечно, пикантная дагестанская девушка, и взрывы ее ярости были даже забавны. К тому же она явно любит заботиться о нем, что позволяло Сергею томиться негой и ощущать некоторую свою значительность. А Марина так нежна… К сожалению, она очень далека от его, Сергея, настоящей жизни. А вот Катюша… Катюша хороша! И с ней можно говорить о его теперешнем двусмысленном существовании сразу в двух временных измерениях.

– Жизнь – тяжелая штука, – поведал он отцу.

Александр Павлович хмыкнул и громко потребовал супа.

На все попытки разбудить его на следующее утро Сергей протестующе мычал что-то про социалистическую законность и врагов народа. Махнув рукой, родители ушли на работу, оставив завтрак на столе. Хотя в прошлом он спал не меньше, чем в двадцать первом веке, но был вымотан эмоционально. Проспав до двенадцати, он сидел на кухне, лениво дожевывая фаршированный перец, и думал о Марине. Правда, он вынужден был признать, что Марина не умела готовить так вкусно, как Гуля. Зато каждое слово с ней было исполнено особенного значения, и она была вся такая… тоненькая, беззащитная и очень трогательная. Ее хотелось прижать, защитить… Сергей вздохнул. Ему захотелось разыскать следы Марины в настоящем. Он отключил мобильный телефон – Гуля упорно домогалась его все утро – и вышел на улицу.

Он не ходил по родному городу больше месяца. Оказывается, раньше он и не подозревал, какой он шумный и как раздражающе быстро носятся машины. И сколько их, Боже мой! А рекламные щиты! Какая безвкусица! То ли дело раньше – тихо, просторно! И как величественно выглядел ресторан «Волна» с его массивными деревянными дверями, полуколоннами и огромными полукруглыми окнами. Или гостиница «Советская», за которой так и угадывались альковы, камины, занавески из темно-красного бархата, неспешные разговоры… А нынешняя гостиница «Плес» ассоциировалась только с факсами, совмещенными санузлами и серыми бетонными стенами.

Немного потосковав о степенном прошлом, он зашагал по суетному настоящему. Центральная средневолжская улица еще сохранила все дома постройки конца сороковых – маленькие, двух-трехэтажные дома с затейливыми балкончиками и подъездами, имеющими выход в обе стороны: в большие тенистые дворы, по которым будто и не прошли эти шестьдесят лет, и на современные шумные улицы.

Старый дом с трогательными балкончиками, украшенными фигурными каменными столбиками, с выступающими вперед фонарями стоял как ни в чем не бывало. Правда, двери, выходящие на улицу, были наглухо заколочены и из благородного сдержанно-кремового он был перекрашен в вульгарный канареечный цвет, но в остальном дом был прежний. Сергей посмотрел на знакомые окна на втором этаже. Невероятно, но в них по-прежнему были старые оконные переплеты. На секунду ему показалось, что за окном мелькнул знакомый силуэт.

Немного поколебавшись, он вошел во двор. Там было тихо. Липа во дворе стала совсем огромной. Сейчас под ней была детская песочница.

Подъезд был открыт. Сергей вошел в него и взялся за перила, ощутив рукой знакомую выщерблину. Это сосед Энгельманов – маленький, проказливый Ромка – проковырял новым перочинным ножиком две недели назад – то есть пятьдесят с лишним лет и две недели назад. Давненько, однако! И Ромка теперь, наверное, не маленький, хотя, может быть, все такой же проказливый. Решив не думать о временных парадоксах, Сергей поднялся на второй этаж и остановился у Марининой двери. За ней было тихо. Наверное, все на работе. И живут там, скорее всего, чужие люди – хотя кто знает...

– Вы кого-то ищете, молодой человек? – раздался сзади надтреснутый старушечий голос.

Сергей вздрогнул и оглянулся. Старушка, которая стояла позади него, была совсем незнакомой.

– Да, в общем, – пробормотал он. – Здесь когда-то жили Энгельманы. Знаете, Эсфирь Марковна, Григорий Вульфович. Еще у них была дочь Марина, красивая такая, с косой. Через плечо.

Поскольку старушка – кокетливая бабушка с челкой в кудельках и в затейливой шляпке – сосредоточенно смотрела на него, он добавил:

– Эсфирь Марковна… У нее такие короткие вьющиеся волосы – почти рыжие… Она врачом была.

Лицо старушки почему-то принимало все более удивленное выражение. Это раздражало Сергея.

– Может быть, Ромку помните? Из девятой квартиры? Он еще перила проковырял, когда ему перочинный нож подарили.

Поскольку старушка все еще молчала, он торопливо добавил:

– Он не злой был, озорной просто.

– Как была фамилия Ромки? – осевшим голосом спросила старушка.

– Смешная какая-то… То ли… нет, не помню. Что-то про глаза.

– Косогляд? – тихо-тихо переспросила старушка.

– Точно, Косогляд, – обрадовался Сергей и был готов обнять старушку, как родную. – У него был отец Эдик… Эдуард Осипович.

– Молодой человек, – медленно сказала старушка. – Не могли бы вы объяснить, почему вы назвали его отца Эдик? Ведь в те времена, когда его так называли, вас и на свете не было. И Марина… Когда вы родились, она была уже почтенной дамой – Мариной Григорьевной.

– Конечно. Э-э, видите ли, – Сергей призадумался. Вопрос был не в бровь, а в глаз.

– Понимаете, – начал он выдумывать, – мои родители были с ними знакомы. – Он немного запнулся. Старушка смотрела на него в упор, и это здорово нервировало. – Вот я и привык – Эдик да Эдик. Дядя Эдик, – поправился он.

– Эдуард Осипович умер в конце шестидесятых, – еле слышно сказала старушка, поднося руку к левой стороне груди. – Вы тогда еще не родились.

– Да что вы говорите, – искренне огорчился Сергей. – Как жаль!

У старушки округлились глаза. «Зря я это сказал», – подумал он.

– А Ромка… то есть, я хочу сказать, Роман Эдуардович?

– Молодой человек, – сказала старушка, как-то странно глядя на него. – Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?

– А… Э-э, двадцать девять. То есть… Вы извините, – пробормотал Сергей, – мне надо срочно идти. Меня там срочно ждут. Мне надо… – И он бегом помчался вниз.

Старушка встревоженно стояла на лестнице, глядя ему вслед. Ее шляпка от волнения сбилась набок, а кокетливые кудельки прилипли к вспотевшему лбу.

– Роман Эдуардович уехал в Израиль еще в семьдесят третьем году, – крикнула она вслед ему и уже тише добавила себе под нос:

– Лет за пять до его рождения. Ничего не понимаю.

«Черт знает что, – злился Сергей, шагая по улице. – Никого не осталось. Один умер, другой уехал! Только про Марину ничего не выяснил. Хорошо хотя бы, что она дожила до возраста почтенной дамы».

Он не был уверен, что хочет видеть Марину почтенной дамой. И вообще, он начал чувствовать, что немного потерялся где-то во времени. Сергей немного постоял, разглядывая старую улочку. Хоть она и была испоганена рекламой, новыми стеклянными дверями и современными крылечками, приляпанными к старым домам, за ее пределами он чувствовал себя не очень уютно.

Сергей решил навестить пединститут. Он теперь находился почти в центре города, и от деревни, окружавшей его когда-то, ничего не осталось. На месте деревянного преподавательского дома стояла четырнадцатиэтажная башня общежития.

В вестибюле, надо признать, стало гораздо веселее. Вместо темно-зеленых стен – деревянные панели, вокруг колонн – объявления, написанные мультяшными буквами.

Но восхитительный запах кожи и старого дерева исчез.

Он поднялся на третий этаж и постоял перед аудиторией, в которой вел семинары по стилистике всего несколько дней назад. Ну, если, конечно, не считать тех пятидесяти с лишним лет… да и Бог с ними!

На кафедре у деда ничего не изменилось, если не считать новых столов. Но они стояли на месте старых, а преподаватели проводили перемены все так же, уткнувшись в конспекты. Только студентов стало гораздо больше.

Сергей еще немного постоял в коридоре. В общем-то, делать в институте ему было абсолютно нечего. Пошатавшись по коридорам, он почувствовал, что пора встряхнуться и вернуться в свой собственный мир. Вздохнув, он сказал себе, что ничто так не отрезвляет, как работа под началом Артемьева. Стоит только заглянуть в компьютер Курицыной, и все душевное томление как рукой снимет.

Правда, на этот раз Курицына напортачила не так много. Она зарделась в ответ на удивление Сергея, что кое-что все-таки было сделано правильно, и подтянула мини-юбку повыше, до предела открывая стройные ноги.

– Если бы у тебя в голове был такой же порядок, как с ногами, – тут же проворчал Сергей, пресекая ее попытки картинно положить ногу на ногу, обнажив еще и бикини. – И о чем ты только думаешь! Ты посмотри, что ты напринимала позавчера…

Он склонился над компьютером, возмутительно игнорируя ее бюст, который как раз сегодня очень удачно выпирал из кружевного лифчика. Он открыл базу данных и углубился в работу.

– Хочешь, расскажу прикол? – предложила Курицына, не в силах отойти от него. – А лес такой загадочный, а слез такой задумчивый...

Не дождавшись реакции, она хихикнула сама.

– Тупость какая, – пробормотал Сергей, не отрываясь от работы. – Ты иди, иди, – спохватился он. – Займись чем-нибудь. Кофе, что ли, принеси.

Курицына обиженно ушла. Сергей, как всегда, подивился, зачем Артемьев ее держит, и снова впился глазами в экран монитора. Однако сегодня ему работалось не так, как всегда, – грызло неясное беспокойство.

Артемьев ворвался в кабинет как ураган:

– Сергей Александрович! Как вы вовремя! Не могли бы вы просмотреть квартальный отчет? Он в электронном варианте странно выглядит.

– А кто его составлял? – не оборачиваясь, спросил Сергей.

Артемьев замялся.

– Понимаете… опытных экономистов мало... Инна должна набираться опыта.

Сергей с изумлением оглянулся.

– Курицына делала отчет?!

Артемьев смущенно потупился. Сергей выжидательно смотрел на него. Не дождавшись пояснений, он сухо сказал:

– Если вам захотелось дать Курицыной поиграться, этот отчет можете оставить себе. Мне его даже не показывайте. Я сам сделаю.

Когда Артемьев уже был в дверях, Сергей, не оборачиваясь, спросил:

– Может быть, она ваша незаконная дочь?

Артемьев замер:

– Откуда вы знаете?

Давно Сергей так не удивлялся.

– А что, правда дочь?

– А вы не знали? – разочарованно сказал Артемьев.

– Нет.

На лице Артемьева отразилась сложная гамма чувств. Из которых, судя по всему, главными были два – запоздалое желание заклеить себе рот, а потом – убить Сергея.

– А что, вы это скрывали? – уточнил Сергей.

– Вообще-то, да.

– Бог мой, да почему?

– Ну, ее мать так хотела. Инне было уже двадцать лет, когда мне сказали, что она моя дочь. Мать не хотела ее травмировать.

Сергей с изумлением воззрился на шефа.

– Как можно травмировать, сказав, что у нее есть отец?

– Ну, не знаю, – растерянно пожал плечами Артемьев. – Ее мать не хотела… Все это так сложно. Инна могла бы задавать себе вопрос, почему у нее не было отца двадцать лет, и винить в этом меня.

– А почему не мать?

– Ну ведь отец-то я!

– А вы в этом уверены? Вы сделали тест на отцовство?

– Тест, конечно, не делали. Зачем? Ведь ее мать мне сама об этом сказала. Какой смысл ей врать? Да я и сам вижу. Она на меня похожа.

На взгляд Сергея, Курицына с ее внешностью Барби и длинными ногами нисколько не напоминала низкорослого круглолицего Артемьева. Он смерил его долгим взглядом.

– А что, не похожа? – смущенно спросил Артемьев.

Сергей пожал плечами и отвернулся к монитору.

– Какая у вас зарплата?

– При чем тут моя зарплата? – вспыхнул Артемьев, но Сергей его уже не слышал – он был весь в базе данных.

К вечеру его энтузиазм угас. Что-то мешало ему работать. Уже дома он понял, что. Сокамерники. Мальчишка вроде немного отъелся и стал почти нормально общаться. Даже Захар Африканович, сокрушавшийся, что не увидит сына, стал немного бодрее. Черт его знает, но, похоже, его присутствие действовало на них благотворно. И Селиванов может без него совсем обнаглеть. Сергей еще немного послонялся по квартире, дождался отца, попрощался и обреченно зашагал к лаборатории.

Он был уверен, что застанет там только дежурного ассистента, – рабочий день был давно закончен, и Андрей с Барсовым давно должны были уйти домой. Однако там была вся компания во главе с Анатолием Васильевичем, которая шумно дискутировала о чем-то. Экспрессивный француз стоял на столе и что-то возбужденно кричал, стараясь заглушить голос немца, а Барсов чертил у себя в блокноте. Поляк, оживленно жестикулируя, нашептывал ему в ухо.

XXI

Появления Сергея никто не заметил.

– Добрый вечер, – удивленно сказал он.

Поляк скользнул по нему взглядом, явно не видя его.

– Добрый вечер! – крикнул Сергей погромче, и все взгляды обратились к нему.

– А, все-таки решили вернуться? – приветливо спросил Барсов, засовывая блокнот в карман.

– Как там все? Живы? – хмуро спросил Сергей.

Андрей отвел глаза.

– Живы пока, – сказал он. – Надзирателя вот собрались расстреливать. С минуты на минуту ждем. Приговор был уже.

– Вы тут все спятили, что ли? – закричал Сергей. – Это вам тут кино, что ли? Его же из-за нас расстреляют.

– Это есть детячество! То есть, ентшульдиген, ребячество, – возмущенно сказал немец. – Вы должны были просмотреть архивы НКВД. Если этот надзиратель был расстрелян, значит, гешефт не ваш!

– Гешефт? – изумленно переспросил Митя.

– Ну, не ваш тьело! – раздраженно поправился немец. – Ведь он уже того, стрелян, ферштеен? Больше пятьдесят лет назад!

– С одной стороны, – начал француз, – вы не можете спасать всех, кто был расстрелян. Это уже свершившийся факт. С другой стороны – куда вы здесь денете всех спасенных вами? Тут и так наблюдается перенаселенность населенности, то есть населения. Хотя, конечно, всех жалко, но наша миссия…

– Тюремные архивы… – гнул свое немец. – Надо спасать только тех, кто был стрелян из-за нашего вмешательства. А остальных пусть стрел… стрелить... расстрелить.

– Вот, – пожаловался Барсов Сергею. – Эта канитель уже весь вечер длится. А ваше мнение?

– Кого спасем, после пятого марта обратно отправим. А может, их и сюда забирать не придется. Вы как хотите, – решительно добавил

он, – а своих расстреливать не дам. Кстати, – спохватился он. – Что там с тюремными архивами?

– Сожгли все архивы, – ответил Барсов. При этом он нисколько не выглядел опечаленным.

– Как можно сожгли? – кипятился немец. – Нельзя сожгли! Непорядок.

– Еще в пятьдесят третьем сожгли, – объяснил Барсов. – Сразу после смены власти. Скрывали следы. А это значит, что расстреляли практически всех.

– С одной стороны… – начал немец, – это не ваша вина. Но, с другой стороны, вмешательство…

– Но как же гуманитарная функция человечества? – простер руку поляк.

– Поделом ему! Он сам людей избивал и расстреливал! – перебил его француз.

– И так – уже три часа, – сообщил Андрей.

– Да погодите вы! – рявкнул Сергей. Все изумленно воззрились на него.

– Вы сами говорите, что вмешательство нежелательно.

Этот тезис возражений не вызвал ни у кого.

– А надзирателя я сам подставил. Его расстреляют из-за меня. Он же надзиратель, а не заключенный. Значит, если его расстреляют – это будет вмешательство. Может, его все равно расстреляют, но это будет позже и не из-за меня. И если мы его из-под расстрела уведем – наоборот, мы избежим вмешательства.

И с этим все вынуждены были согласиться.

– Значит, пока, – продолжал Сергей, – спорить не о чем. Надзирателя надо выручать.

– С одной стороны... – горячо начал немец.

– Герр Диттер! – с укоризной сказал Анатолий Васильевич. Он подмигнул Сергею и кивнул головой в сторону компьютера.

Никто не заметил, как Сергей отбыл в прошлое, где над надзирателем нависла нешуточная угроза.

Селиванов был у себя в кабинете. Это несколько опечалило Сергея, потому что там подполковнику было легче расправиться с ним: Сергей боялся, что он все еще не оставил этой мысли. Однако надо было спешить.

У Селиванова сидели Скворцов и Голендимов.

Они разошлись вовсю и вместе с надзирателем предлагали заодно расстрелять Хасанова, который напился пьяным, спал в коридоре, видел, как Скворцов застрелил Кузю, и слишком много знал. Вообще, заключили они дружно, Хасанов поддался разлагающему влиянию Бахметьева. Раз он напился вражеского коньяка. Вот если бы он поделился с начальством, тогда вражеское влияние не сказывалось бы так сильно. А так – придется расстрелять. Убрать как-нибудь потихонечку.

– Но больше никаких расстрелов у меня в кабинете! – взорвался Селиванов. – Только после Кузи все убрали! Так ты мне тут всех сотрудников перестреляешь. – Он печально посмотрел на испорченный ковер.

– Я же не виноват, – потупился Скворцов, – что он как раз в тот момент наклонился, когда вы до носа дотронулись.

Селиванов промолчал. Ему не хотелось признаваться, что он забыл о том, что этот жест он сам сделал условным знаком, и к носу потянулся просто так.

Внезапно дверь в кабинет распахнулась, и в него ворвался Бахметьев.

– Всем вон! – рявкнул он, шагая к Селиванову.

– Стреляйте! – истошно закричал перепуганный подполковник. Скворцов потянулся к кобуре, суетливо пытаясь вытащить пистолет. Сергей шагнул к нему поближе и зачем-то сжал запястье левой руки. У Скворцова потемнело в глазах, ему на секунду показалось, что он оказался в странном помещении, наполненном людьми. Потом Скворцов ощутил, что его кто-то сильно схватил за локти сзади. Через несколько секунд галлюцинации прекратились, и он обнаружил, что сидит на стуле в кабинете Селиванова. Кобура была пуста.

– Что за черт?! – кричал Селиванов, протирая глаза. – Скворцов! Вы заодно?

Не успел он подумать, что хоть Голендимов его ни за что не предаст, как тот вдруг тоже исчез вместе с Бахметьевым, чтобы тут же появиться снова с вытаращенными глазами, бледным лицом и без оружия.

– Предатели! – вопил Селиванов. – Всех арестовать!

Внезапно он подумал, что предателей оказалось слишком много. Похоже, из непредателей остался он один. Парализованный от страха и непонятности происходящего, он молча наблюдал, как бывший заключенный Бахметьев возвышается над дрожащими Скворцовым и Голендимовым, которые смотрели на него снизу вверх, как загипнотизированные.

– Всем вон! – кратко повторил Сергей, и они послушно встали со стульев и вышли, не оглядываясь.

– А вы, – приказным тоном заговорил Сергей с Селивановым, – если не хотите умереть самой страшной смертью, немедленно отмените приказ о расстреле надзирателя… Я жду, – сказал он после паузы и придвинул к нему телефон.

Селиванов наконец смог разжать челюсти.

– Я не могу, – торопливо заговорил он, – там подпись членов Особого совещания… Нужно снова заседание собрать…

– Не юли! – прикрикнул Сергей, наблюдая, как подполковничья рука тянется к ящику письменного стола. – Руки на стол!

Однако Селиванов был и не в таких бандитских переделках. По скорости вынимания пистолета он всегда опережал противника. Он ухмыльнулся и резко сунул руку в ящик стола. Но пистолет достать не успел. Потому что вдруг стол исчез. Вместе с пистолетом. Он был так сосредоточен на столе, что не успел заметить, что на пару секунд вместе со столом исчез и Бахметьев.

Селиванов продолжал сидеть на стуле, тупо глядя на то место, где еще секунду назад был его стол. Стол начальника, заметьте. За которым он чувствовал себя как за надежной броней. Потому что на нем был мраморный чернильный прибор, телефон-вертушка, протоколы последних заседаний, бутерброды с колбасой и пистолет. Без стола он был как без одежды – весь голый и незащищенный. К тому же, хоть он не читал в детстве сказок, – честно говоря, он вообще ничего не читал, – у него начали закрадываться мысли о всякой чертовщине. К исчезновениям Бахметьева он уже привык, но чтобы целый стол! С мраморным письменным прибором! Впервые к его привычной злобе стал примешиваться неконтролируемый страх. Он поднял голову и встретился глазами с заключенным Бахметьевым. Впрочем, с каким там заключенным?! Он только притворялся заключенным! А сам преследовал цели… Какие же цели он преследовал? В обход линии партии и правительства? Страх мешал ему думать. Взгляд Бахметьева был холодным и беспощадным. Он медленно подошел к сейфу мимо продолжавшего вжиматься в свой стул Селиванова.

– Считаю до трех! – грозно сказал он.

Селиванов бы и рад был вскочить, но не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Страх перед чем-то неподвластным ему победил все остальные чувства.

Между тем Бахметьев продолжал как-то нехорошо ухмыляться. Подполковник Селиванов не любил, когда так ухмыляются. Это значит, что человек перестал бояться и решился на что-то, от чего Селиванову может стать очень неприятно. Подполковник Селиванов издал невнятный хриплый звук.

– А что у нас в сейфе? – осведомился Бахметьев.

Селиванов продолжал молчать. Не потому, что ему нечего было сказать. А потому, что язык отказывался двигаться.

– Я и так знаю, – продолжал Сергей. – Табельное оружие, пара циркуляров из Москвы – разнарядка на первую категорию и вторую. Правильно? Сколько человек по плану ты должен расстрелять, а сколько – отправить в лагеря лет на двадцать пять. И бутылка водки.

Селиванов зажмурился: откуда он знает? Видит насквозь! – ахнул он. Да человек ли он, в конце концов? Или этот… вурдалак какой-нибудь. Про вурдалаков он помнил – бабушка рассказывала в детстве. Тогда он, затаив дыхание, слушал ее, лежа на печке и закрываясь от страха одеялом. Но тот страх был веселым и захватывающим – он знал, что этого не бывает. А вот теперь, оказывается, бывает, и одеяла поблизости не наблюдалось…