Текст книги "Неисторический материализм, или ананасы для врага народа"

Автор книги: Елена Антонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Анатолий Васильевич рассаживал гостей у себя в кабинете. Пожилой традиционно белобрысый финн Эдвард Куолемяки, волосы ежиком, попивал настоящее французское «перно», неторопливо беседуя с флегматичным немцем Томасом Диттером, который разложил у себя на коленях несколько фотографий. На них пожилая немка в белом кокетливом фартуке, сидя среди многочисленных подушечек, окруженная патефоном, вышитыми салфеточками, радиоприемником на ножках, смотрела телевизор. Вернее, видео. Это была эротическая немецкая комедия, и выражение лица благочестивой немки менялось от шокированного до заинтересованного, пока она не увлеклась настолько, что забыла об окружающих и с подростковым восторгом впилась взглядом в экран.

Вошел лучезарный американец и энергично пожал руку Анатолию Васильевичу.

– Можно начинать, – радостно сказал он. – У нас отличные результаты.

Барсов укоризненно посмотрел на него:

– До начала еще десять минут, – мягко возразил он.

Американец пожал плечами. По его мнению, раз он здесь – нет смысла задерживать начало встречи.

Поляк и француз вошли вместе, оба нагруженные фотографиями, рулонами с диаграммами, компакт-дисками и туго набитыми большими сумками.

Первым выступал американец. Его распирало от гордости за свою сообразительную и предприимчивую нацию. Начав с открытого грабежа и кражи артефактов из будущего, его сограждане очень скоро перестали удовлетворяться просто их обладанием. Парфюмерию, продукты, DVDдиски стали продавать.

– Господи, DVD-диски-то зачем? – поразился Куолемяки.

– А на сувениры, – объяснил американец. – Они блестят, и таких ни у кого нету. А уж когда сообразили, каково назначение CD-плееров, то нашего агента скрутили, приставили пистолет к виску и потребовали показать, где он берет такие вещи.

Выработанная совместно концепция предполагала такие случаи и допускала кратковременное перемещение обитателей пятьдесят третьего в наше время. Поэтому агент согласился. В условленное время бандитствующий предприниматель оказался в современном супермаркете, где чуть не сошел с ума. Но не от внезапного осознания того, насколько велика пропасть между его техническими знаниями середины двадцатого века и достижениями века двадцать первого, как предполагал Барсов, а от высоченных, по его понятиям, цен. Он метался по всем отделам, сгорая от желания унести с собой все – от презервативов до растворимого кофе в пакетиках, но его финансов едва хватило на плохонький галстук с Симпсонами.

– Мы наблюдаем за ним сейчас, – жизнерадостно сказал американец. – Он пытается скопить деньги на первую партию товара. Правда, на прошлой неделе он узнал, что крупная строительная американская компания выпустила огромную партию электрических выключателей двадцать первого века. Причем компания произвела их сама, подглядев у кого-то дома. В результате он стал страдать тяжелым неврозом, облысел и развелся с женой. Сказал на суде, что жена слишком много ест.

В Германии дела обстояли ничуть не хуже. Там предпринимательская жилка забилась даже у добропорядочных домохозяек. Томас Диттер, пустив фотографии по кругу, рассказал, как Хельга Уолтерс, вначале с негодованием отвергнувшая саму идею телекомедии, потом стала хвастаться ею перед подругами. Дальше – больше. Сообразив, что подруги валят в ее дом толпами, прихватывая с собой родных и знакомых, она стала брать с них деньги за вход. Постепенно цены обогнали стоимость билетов в кинотеатры чуть ли не втрое, но толпа зрителей только увеличилась. Ее ближайшая подруга, которая живет с ней по соседству, устраивает мужу скандалы, требуя такого же зажигательного секса, телевизора и нового источника дохода.

Наблюдается большой подъем швейной промышленности – женщины хотят себе модных платьев. Старые ателье, выпускающие традиционную продукцию, пытаются задавить новых конкурентов, не гнушаясь поджогами, обливанием готовых платьев всякой гадостью прямо в магазинах.

– Взывание к их совести и порядочности – пустой номер, – озабоченно сказал Диттер. – Пробуем разные виды воздействия. Пока наиболее действенный рычаг – страх перед разоблачением. На наказания и штрафы им наплевать, но, когда мы попробовали вывешивать фотографии хулиганов во всех магазинах и на улицах, моментально помогло. Стыдно им, видите ли. Знакомые осуждают и перестают здороваться. Но мы продолжаем экспериментировать.

Когда настала очередь Барсова, он тяжело вздохнул.

– У нас нет таких масштабных результатов, – сказал он. – Предпринимательство, как вы понимаете, было невозможно в Советском Союзе. Но если невозможна деятельность, то возможны хотя бы мечты о ней. Однако ни от кого мы не слышали таких идей, как торговля артефактами. Если не считать одного случая мелкого хулиганства, когда с нашего агента содрали галстук в клубе на танцах и попытались обменять его на бутылку водки.

– А как реагируют на его одежду в публичных местах? –поинтересовался поляк.

– Когда он приходит в ресторан или на танцы, от него шарахаются, как от зачумленного, и обзывают пижоном, – печально поведал Барсов. – Мы имеем только один донос на агента женского пола. Студентки были сражены ее косметикой в красивых упаковках – так они решили упрятать ее в тюрьму.

– Меня больше всего удивляет следующее, – задумчиво продолжал он. – Прошу внимательно посмотреть этот сюжет.

Он вставил диск, и на экране появились Савченко и Козлов, которые, высунув язык, гонялись за Сергеем по кругу, теряли его, бежали к его дому, где все начиналось сначала.

– Видя непонятные им вещи и сталкиваясь с явлениями, которые мы могли бы назвать мистическими, – взять хотя бы исчезновения наших агентов на их глазах и прочее, – они не пытаются понять или хоть как-то объяснить суть происходящего. Инопланетян, например, вспомнить.

– Ну, коллега, – густым басом произнес француз Поль Кастлер, обладатель роскошной седой шевелюры. – Инопланетяне для них – буржуазные выдумки. Вы знаете, – он пригладил свои волнистые волосы, – мне крайне любопытно то, что вы сказали. В вашей стране люди действительно как будто не замечают того, что рядом с ними происходят удивительнейшие вещи. Им гораздо интереснее продолжать решать свои проблемы. А ваш агент Ба-хметь-ев, – он постарался аккуратно выговорить трудную фамилию, – интересует их только как человек, который способен достать полезные вещи для учебного процесса, и просто как интересный собеседник. И не более того. Любопытно, крайне любопытно.

Он положил ногу на ногу и замолчал.

– Мне кажется, – раздался голос самого юного участника, симпатичного поляка Тадеуша Лозински, – ваши люди делятся на две категории: люди интеллигентные, которые гораздо более сосредоточены на духовном мире, чем на материальных вещах. И сотрудники вашего эн-ка-вэ-дэ, – запинаясь, произнес он, – которые, вы меня простите, не кажутся слишком умными. Для них сложно задумываться о чем-то, кроме собственной безопасности. Ну и своего обогащения, конечно. Они, простите, – Тадеуш приложил ладонь к сердцу и смущенно захлопал ресницами, – слишком примитивны. Прошу прощенья.

– Я и сам пришел к такому же выводу, – сказал Барсов и налил себе минералки.

Куолемяки разочарованно проследил за ним – он был не против, чтобы ему подлили еще «перно».

– Хотя это и странно, – продолжал Барсов. – Самая бедная страна – разумеется, в те времена, – поспешно добавил он, видя, как самодовольно усмехнулся американец, – а сосредоточена на духовном мире больше, чем на материальном.

– Я давно хотел проследить эту зависимость, – встрепенулся

финн. – Видите ли, у меня своя теория. Мне кажется, что чем развитее страна в экономическом отношении, тем меньше ее граждане думают о духовных ценностях. Меньше читают, меньше беседуют между собой на философские темы. Я не имею в виду крайности, – уточнил он. – Конечно, если страна будет голодать, то вряд ли она будет озабочена проблемами войны и мира в творчестве Льва Толстого. Все в разумных рамках, господа. Предлагаю сосредоточить на России основное внимание.

Барсов, естественно, остался доволен. Когда ректор института мягко попенял ему на паникерство, Анатолий Васильевич с достоинством ответил:

– Я-то понимал, что в России эксперимент принимает неожиданный и интересный оборот. Просто я боялся, что остальные не поймут.

– Видишь, – добродушно усмехнулся ректор, – не дурней тебя оказались.

Сергей стоял перед входом в ресторан «Волга». Барсов поручил ему установить видеокамеры и телефоны ни много ни мало в «правительственном» номере гостиницы, расположенной над рестораном. В том самом двухкомнатном «люксе», в котором всегда останавливались многочисленные московские проверки. А их было очень много. Не доверяла Москва власти на местах, ох не доверяла. Все должны думать одинаково, смотреть в одну сторону, слушать одни и те же песни и читать одни и те же книги. Их много, а Москва-матушка – одна. Вот и проследи тут, чтобы вольнодумством не баловались. Комиссии партийного контроля, комиссии по выполнению решений съезда партии, комиссии по проверке идеологической работы – те ли фильмы идут в кинотеатрах, как комплектуются библиотеки, как обсуждаются в массах достижения советских передовиков, перевыполняющих планы… В общем, номер почти не пустовал. И Барсову было крайне любопытно узнать степень убежденности проверяющих товарищей, а также их моральный облик.

Сергей решил действовать через официанта. Вечером в единственный ресторан города было не попасть. Важный швейцар в черной униформе с золотыми полосками и в черной фуражке возвещал сквозь двери: «Мест нет. И неизвестно». Зато днем он был почти пуст. Прекрасная возможность подкупить какого-нибудь официанта. Когда он обедал здесь с Мариной на прошлой неделе, он приглядел одного пухлого рыжего парня. Убедившись, что Сергей все время заказывает все самое дорогое из того, что есть в меню, в его речах стала проявляться некоторая подобострастность. К тому же Сергей «прикормил» его неплохими чаевыми, которые рыжий шустренько прятал в блокнот и улепетывал из зала – перепрятывать.

Сегодня официант был в зале. Сергей выбрал стол в центре. На белой камчатной скатерти стояли солонка, перечница, горчица и тарелка с хлебом. На столе уже были расставлены тарелки и столовые приборы. В ожидании официанта можно было брать хлеб, мазать его горчицей, посыпать солью и перцем и съедать совершенно бесплатно в неограниченном количестве.

– Харчо, эскалоп, заливное и чай с лимоном, – потребовал Сергей. – А что, сегодня осетрины нет? – огорчился он.

– Вообще-то нет, но для вас есть, – изогнулся официант.

– Тащи! – скомандовал Сергей.

Такого жареного картофеля, который прилагался к эскалопу, Сергей раньше нигде и никогда не пробовал. Пресловутый картофель «фри», который готовили из замороженной картошки в «Макдональдсах», ему в подметки не годился. Без всяких фритюрниц он был замечательно вкусен. Его запах чувствовался от самых дверей и возбуждал необыкновенный аппетит. Набив им рот, Сергей подозвал рыжего официанта.

– Тебя как зовут? – промычал он, вновь набивая рот картошкой.

– Володя, – ответил официант, нисколько не удивляясь.

Сергей обошелся без лишних предисловий.

– Слушай, мне надо попасть в правительственный «люкс».

Официант испуганно захлопал глазами.

– Я же в гостинице не работаю.

– Ну ты же знаешь тех, кто работает? Сведи!

– Не, – замотал головой Володя. – Я их плохо знаю. Неудобно просить. Тем более правительственный. Там же этих полно.

– Кого? – прикинулся непонимающим Сергей.

– Ну, – замялся Володя, не зная, каким приличным словом обозвать соглядатаев из НКВД, – людей. Которые следят.

– Ну ты же сообразительный парень, – сказал Сергей и раскрыл кошелек. В кошельке виднелись очень крупные купюры. Выложив на стол сумму, равную двухмесячной зарплате официанта, Сергей вопросительно взглянул на него. Официант обиженно отвернулся. Сергей вздохнул. Конечно, куда ему эти деньги девать? Жратвы ему в ресторане и так хватает, а больше тратить деньги в городе Средневолжске было решительно не на что. Вещей в магазинах никаких не было, соблазнов – тоже. А просьба Сергея была уж очень неудобной. Подумав, Сергей деньги забрал. Зато вытащил из одного кармана калькулятор. Он всегда носил его с собой с той же целью, с которой американские пионеры носили в карманах цветные бусы, когда направлялись в индейцам. А из другого кармана он вынул начатую пачку сигарет «Dunhill». У официанта загорелись глаза. Вот это – другое дело. Этого ни за какие деньги нигде не купишь. В смысле сигареты. Калькулятор он вначале не оценил, так как никогда не видел ничего подобного раньше.

Радостно схватив пачку, официант осведомился, сколько штук он может из нее взять. Услышав, что все, он просто зашелся от счастья.

– Получишь целый блок таких, если получится, – пообещал Сергей.

– Постараюсь, – с энтузиазмом сказал Володя и испарился на кухню хвастаться сигаретами.

Через день Сергей уже устанавливал аппаратуру в номере. Парень, который проводил его туда, был ему очень благодарен за те две пачки сигарет, которые Володя счел возможным выделить из всего своего блока. Испытывая легкое раскаяние, Сергей снова достал из кармана калькулятор. Парень сначала взглянул на него равнодушно, но по мере объяснений Сергея взор его светлел. Забрав калькулятор, он предложил сбегать за чаем и даже предложил ему в этом номере переночевать, поскольку ближайшие три дня в нем точно никто жить не будет. Он очень удивился, когда Сергей отказался. Чтобы он не мозолил глаза, Сергей послал-таки его за чаем.

Он установил аппаратуру так, чтобы широченная кровать под балдахином была видна во всех ракурсах и чтобы балдахин не загораживал возможное место действия.

Впоследствии Барсов был этим очень доволен. Ибо «облико морале» у большинства партийных товарищей практически полностью отсутствовал. Во всяком случае, нисколько не мешал им пользоваться радостями жизни.

Митинг по случаю юбилея пединститута обещал быть многолюдным. Все хотели посмотреть на представителей интеллигенции, особенно на Ивана Сергеевича Бородина, который удостоился чести напечатать статью в центральном журнале, тем самым навеки прославив родной город. На него смотрели как на собственность этого самого города и грелись в лучах его славы. Мол, знай наших, вот мы какие: захотим – и про птичек в московском журнале все, как есть, пропишем, захотим – лыжный кросс побежим, а захотим – выполним разнарядку по посадке той же самой интеллигенции на нары, – пусть лес валят или осуществляют великие стройки коммунизма. Вот осуществят – а мы потом погордимся.

Народ на митинг подтягивался довольно дружно, очень одобрительно относясь к последующему лыжному кроссу. Это Сергея очень удивляло, поскольку победителю вместо приза была обещана грамота общества ДОСААФ, что, как известно, расшифровывается как Добровольное общество содействия армии и флоту. Грамоты все жаждали так, как будто вся их дальнейшая жизнь зависела от нее. Поэтому народ, собравшийся на площади, щеголял лыжными штанами и куртками с начесом, и подавляющее большинство держало в руках лыжи. Когда на деревянную трибуну вышли похожие на грибы упитанные партийные бонзы в черных драповых пальто и зеленоватых шляпах, Сергею на минуту показалось, что они будут вещать скорее о спортивных достижениях города, нежели о чем-то имеющем отношение к высшему образованию. Однако среди лыжников он узнал многих преподавателей института.

Они изумленно глазели на подъехавшего на сверкающем джипе роскошно одетого Сергея. Но их изумление плавно перешло в ступор, когда из джипа выпорхнула одетая в норковый свингер и белые сапожки Катюша. На ее голове красовалась белая кожаная кепка, а мелированные волосы заставили мужчин растерянно хлопать глазами, а женщин бледнеть от зависти.

По сценарию Сергей, как молодой специалист, приехавший из Москвы, и, более того, приехавший из Москвы добровольно, должен был держать речь пятым – после ректора, проректора, секретаря партийной организации и знаменитого Ивана Сергеевича. Рядом с черными фигурами начальства, одинаково выпирающие животики которых придавали им особую осанку людей, жизнь которых удалась, он смотрелся как веселый какаду рядом с унылыми грачами. Его улыбающаяся физиономия нарушала торжественность момента, и руководство института всячески хмурилось, сдвигало брови и пыталось показать, что оно совсем не завидует коричневой дубленке и изящным ботинкам, а также не вожделеет его спутницы.

Толпа на площади послушно дремала, терпеливо выслушивая пламенные панегирики советскому строю, партии и правительству, при которых получаются такие замечательные пединституты и выдающиеся Иваны Сергеевичи. Речи повторялись почти слово в слово. Собственно, в произнесении их не было необходимости, потому что они были вполне предсказуемы. Поэтому фраза «дорогие россияне», произнесенная голосом Владимира Владимировича Путина, диссонансом врезалась во всеобщее благолепие.

В руках у Сергея не было бумажек. Он не пытался выпятить живот для солидности, а, спрятав одну руку в карман и второй оживленно жестикулируя, покачивался на носках.

– Никакой мягкотелости! – заявлял он. – Чему нас учил товарищ Ленин? Он учил нас непримиримости классовой борьбы. Те, кто внимательно читал его работы, понимают, что наш замечательный советский строй держится на постоянном… – Сергей помолчал, борясь с соблазном сказать «насилии», но счел, что это слишком прямо, – постоянной жестокой борьбе. – Ему пришлось повториться, но это не имело значения.

– Да, почти восемь миллионов наших сограждан сидят в концлагерях. Ну и что? – вопросил он, выбросив правую руку вперед, а в левой зажав свою клетчатую кепочку с пупочкой, – ну совсем как вождь, только цветовая гамма слегка отличалась. – Да, мы расстреляли еще десять миллионов человек. И поделом! Они не хотели согласиться с нашей великой идеей и жить в нашем счастливом обществе – и их не стало!

Начальство срочно перестало дремать. На лице секретаря парторганизации появилось жалобно-недоуменное выражение, – ведь так все славно начиналось! Дьяконов в ужасе округлил глаза, а проректор схватился обеими руками за пухлые щеки.

– С ума сошел? – шипел секретарь парторганизации Валерий Алексеевич Булочкин, протягивая к нему сзади руки и дергая за рукав. – Замолчи сейчас же.

– В великом тысяча девятьсот семнадцатом году, – продолжал он, и Булочкин благоговейно отстал, – мы отобрали частную собственность и забрали ее себе. – Бедный Булочкин опять насторожился. – Некоторые могут сказать, что эту частную собственность собственным трудом и недюжинным умом заработали себе те, кому она принадлежала. Другие могут пойти еще дальше и заявить, будто экспроприация экспроприаторов была грабежом под идейным прикрытием.

Сергей сделал паузу, во время которой люди в черном привалились друг к другу, схватившись за сердце.

– Чушь! – резко выкрикнул Сергей. Дьяконов подпрыгнул, а Булочкин присел. – А как же насчет поделиться, господа? С трудовым классом, который не знает ваших там законов экономики, зато отлично умеет орудовать лопатой? А не хотите делиться – пожалуйте в лагеря, лес валить. А надо будет, – Сергей чиркнул ладонью над толпой, и толпа присела, в ужасе прикрывшись лыжами, – и расстреляем!

И не надо обвинять нас в жестокости! Мы не только эксплуататоров и их потомков расстреляем! Мы расправимся со всяким, кто будет говорить, что, дескать, владельцы частных предприятий давали им хорошо оплачиваемую работу и что при них они жили гораздо лучше, чем сейчас, не зная лишений. И не надо нам говорить, – грозно заявил Сер

гей, – что расстреливать детей жестоко. А может, этот ребенок нам опасен? Может быть, он захочет жить богато, как жили его отец или дед? И начнет составлять заговоры против советской власти! Надо будет – уничтожим половину населения, если это – враги великой идеи!

Люди испуганно посмотрели друг на друга, желая убедиться, что толпа не стала вдруг в два раза меньше.

В это время у него в кармане зазвонил мобильный телефон. Сергей поднял ладонь вверх, будто успокаивая толпу, и приложил горевший желтым огонечком телефон к уху.

– Серега, – послышался ленивый голос Андрея. – Похоже, тебя дома будут ждать орлы из НКВД. Будь готов!

«Ну вот, – тоскливо подумал про себя Сергей. – Уговорил я их все-таки. То-то Барсов доволен!»

– Так точно, товарищ Гуля! – сказал он вслух. – Линию партии разъяснил. Уже заканчиваю.

– Ты там не очень-то резвись, – встревоженно предупредил Андрей.

– Так точно, – бодро отрапортовал Сергей. – Привет Иосифу Виссарионовичу и всем товарищам по партии.

Он сунул телефон в карман и как ни в чем не бывало посмотрел на толпу. Толпа остолбенела и не отрывала от него сотни настороженных глаз.

– В конце концов, – продолжал вещать Сергей, – сыну Марины Мнишек было всего три года, когда его повесили рядом с матерью. Потому что, – кровожадно заключил он, – враг – он и в три года враг.

Сергей поискал взглядом подполковника Селиванова и, найдя, бурно ему обрадовался.

– И давайте поприветствуем людей, которые помогут нам в трудном деле освобождения нас от врагов великой идеи – ленинской идеи! Пусть в их руках не дрогнет карательное оружие!

И, глядя на свирепо покрасневшего подполковника, начал энергично ему аплодировать. Возле Селиванова мгновенно образовалось пустое пространство. Стоявшие рядом люди опасливо отшатнулись, некоторые матери похватали на руки детей, а глава местного НКВД бешено вращал глазами, сатанея от невозможности расстрелять Сергея прямо сейчас.

Руководство института с Иваном Сергеевичем давно спустилось с трибуны, оставив Сергея одного. На площади стояла мертвая тишина. Сергей довольно усмехнулся, торжественно выпрямился и громко, отлично поставленным голосом запел:

 «Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут...»

Зрители начали невольно стягивать с себя шапки и принимать революционную осанку.

 «В бой роковой мы вступили с врагами», – нерешительно подхватил молодой сотрудник НКВД Скворцов.

Через секунду вся толпа пообещала свято и смело поднять знамя борьбы за рабочее дело. Правда, знамя великой борьбы всех народов они собирались поднять как-то вяло, без особой убежденности в голосе. Подполковник Селиванов, свирепея на глазах, тоже вынужден был, скрежеща зубами, скомандовать:

«Марш-марш вперед, рабочий народ!»

Под эту бравую песню Сергей спустился с трибуны по шатким деревянным ступенькам, которые больше напоминали строительные леса. Булочкин подскочил к нему и, брызгая слюной, визгливо закричал:

– Ты что делаешь? Ты чего же это, мать твою, творишь?!

– Цитирую Ленина-Сталина, – гордо сказал Сергей. – Я наизусть знаю его работы. Вы с ними не согласны?

Булочкин замолчал, забыв закрыть рот, и Сергей начал пробираться к Марине, которую он заметил еще стоя на трибуне. Все это время она смотрела на него сначала с обожанием, потом – с удивлением и в конце – с некоторой опаской.

Дьяконов сзади подергал его за воротник.

– Сергей Александрович, – спросил он нерешительно. – А про товарища Сталина и товарищей по партии – это… на самом деле?

– У меня с товарищами из ЦК прямая линия, – гордо ответствовал Сергей и пошел к Марине.

Марина ждала его на том же месте.

– Ты это специально? – спросила она, взяв его за рукав.

– Умница! – восхитился Сергей. – Когда ты догадалась?

– Когда ты сказал, что революция – это грабеж, – страшным шепотом сказала Марина.

– Ты сделай вид, что идешь к пединституту, а я тебя там в переулке встречу. Познакомлю с сестрой и покатаю на машине.

Марина задумчиво покивала головой, потом безнадежно сказала:

– Теперь тебя посадят!

– Ты беги, беги, – торопливо сказал Сергей. – В машине поговорим.

Марина понуро побрела с площади. Сергей, заметив, как Селиванов рванул бежать в сторону НКВД, – наверное, выписывать ордер на обыск и арест, – стал потихоньку пробираться к машине, размышляя о том, как будет переживать Марина после его исчезновения.

В машине Марина бурно возмущалась

– В каком мире ты живешь? – восклицала она. – Ты что, не понимаешь…

– Тш-ш-ш, – шипел Сергей, прижимая ее к себе. – Послушай, – плел он, придумывая на ходу. – Меня, если и арестуют, то на два-три дня. Меня Москва прикроет, – многозначительно добавил он. – Я здесь по заданию.

– Правда? – недоверчиво спросила Марина, но успокоилась. – А теперь ты выполнил задание? Ты теперь уедешь?

Сергей молчал, соображая, как он будет без нее, когда выполнит задание Барсова.

– Не уеду, – твердо пообещал он. – Надолго не уеду. Весной я обязательно за тобой вернусь.

Марина горестно вздохнула, потом поразмыслила.

– А весна совсем скоро, – осенило ее.

– И какая интересная у нас будет весна! – многозначительно пообещал Сергей, имея в виду ветер перемен, который должен будет наступить после смерти Сталина.

– Я надеюсь, – промурлыкала Марина, имея в виду их с Сергеем возможную свадьбу.

Обратно возвращались с предосторожностями. Марину высадили в безлюдном месте и отправились домой.

Подходя к воротам, Сергей набрал номер Андрея.

– Ну и?.. – вопросил он недовольно. – Почему не информируешь? Ждут нас там уже?

– Как раз тебя набирал, – ответил Андрей, что-то жуя. – Пока не ждут. У них там в кабинете Селиванова дискуссия – то ли ты по поручению Сталина вещал, то ли врал.

– Да? – заинтересовался Сергей. – И к чему склоняются?

– Селиванов настаивает, что врал. Горлом берет. Остальные тебя очень арестовывать опасаются. А Селиванов тебя ненавидит – прямо жуть! Барсов в восторге. Психологи их базар слушают и слова непонятные говорят. Про Сталина ты здорово придумал. Можешь к нам пока заскочить.

Сидя с Андреем и Катюшей в «Макдональдсе», – психологи посоветовали Барсову, что им следует расслабиться, чтобы не принимать последующий арест слишком близко к сердцу, – Сергей испытывал странные чувства. Глядя на веселые мордашки детей, вожделенно разворачивающих хэппи милзы с игрушками, на улыбающегося гипсового Макдональда, по которому ползала малышня, на стаканы фанты со льдом, он пытался осознать вторую реальность – с Селивановым, застенками НКВД, страхом смерти, поселившимся рядом с уютными абажурчиками и молочными поросятами.

Когда он доедал картошку «по-деревенски», макая ее в кислый соус, в «Макдональдс» ворвался запыхавшийся Митя.

 – Анатолий Васильевич передал – пора возвращаться. Вас решили брать, – возбужденно верещал он, глядя блестящими глазами на Сергея. Потом он разом озаботился:

– Вы как хотите, а имущество оттуда надо вывозить. А то конфискуют, и ищи потом…

Сергей вдруг разозлился.

– Барахольщики чертовы! – заорал он. – Меня там, может, расстреляют на месте, а этот только об оборудовании думает.

Митя покраснел и растерянно захлопал ресницами.

– Так ведь… Анатолий Васильевич сказал, что безопасно…

– Ладно, – вздохнул Сергей. – Проехали. Пошли.

– А что, – забеспокоился Митя, забегая вперед, – вы думаете, они прямо в квартире будут стрелять?

– Иди уже!

– Ну Сергей Александрович! Ведь Анатолий Васильевич сказал…

– Изыди! – громовым басом прорычал Сергей, и Митя испуганно умолк.

Барсов был радостно возбужден. Видеокамеры с телефонами были везде добросовестно натыканы Сергеем, поэтому собравшаяся у мониторов группа психологов сосредоточенно созерцала разные картинки и оживленно обменивалась впечатлениями.

– Обратите внимание, как радостно возбужден Селиванов, – с легким польским акцентом говорил симпатичный брюнет. – Его возбуждение носит явный сексуальный характер. Сублимация сексуальных потребностей в садизм по отношению к заключенным, независимо от их пола…

Сергей поежился.

– Здравствуйте, – громко сказал он, стараясь заглушить неприятные для него разговоры. – Насчет возможных проявлений садизма считаю необходимым заявить: я – не мазохист, – решительно сказал он. – Даже ради великой науки.

– Конечно-конечно, – поспешно сказал Барсов. – Мы не допустим…

Сергей внимательно посмотрел ему в глаза, увидел в них бешеный азарт и печально вздохнул:

– Не забудьте, Анатолий Васильевич. Я на вас надеюсь.

Он скорбно следил вместе со всеми, как черный ворон, набитый энкавэдэшниками во главе с подполковником Селивановым, воинственно раздувающим ноздри, приближался к дому.

– Пора, ребята, – торопливо сказал Барсов.

– Может, мы подождем, когда они внедрятся в квартиру? И потом как-нибудь, потихонечку… – заныл Сергей, но осекся, встретившись с яростным взглядом Андрея.

– Идем, уже идем, – поспешно сказал он, и они с Катюшей, одновременно нажав на диски, оказались в своем временном пристанище в пятьдесят третьем.

Катюша была горда этим заданием и предвкушала его с азартом, которого раньше не подозревала в себе. Впрочем, ее задача была несравнима с задачей Сергея: ей не предстояло, как ему, отправиться в тюрьму НКВД: она должна была исчезнуть прямо из квартиры, поэтому особых поводов для волнения у нее не было. Задача Сергея была сложнее – выдержать пребывание в камере и пару допросов. Конечно, по сравнению с обреченными людьми, не имеющими возможности уйти в любой момент в другое время, он был просто счастливчик, но счастливчик, изнеженный демократией и рассуждениями о правах человека, хоть и лицемерными. Во всяком случае, у него была стойкая иллюзия, что его личность должна быть неприкосновенна. Поэтому любые сомнения по этому поводу наполняли его демократическую душу справедливым негодованием и, если признаться честно самому себе, страхом. Поэтому в последние секунды перед приходом органов он представлял себе Яблонского в тюремных коридорах. Наблюдая за ним из лаборатории, Сергей восхищался его уверенностью и некоторой бравадой. Он прислушивался к себе, надеясь обнаружить в душе прилив оптимизма, не обнаружил его и помрачнел.

Длинный требовательный звонок в дверь раздался, когда он развалился на диване, взяв в руки Дугласа Адамса. Катюша сидела у видеомагнитофона и смотрела совершенно идеологически невыдержанный фильм «Особенности национальной охоты».

Дверь открыл Сергей.

– А, это вы, – небрежно бросил он, увидев одетого в шинель Селиванова, который бил копытом от возбуждения. Сзади него с мрачными физиономиями стояло еще двое личностей в военной форме. – Что-то вы не торопились, – зевнул он и побрел обратно к дивану.

– Гражданин Бахметьев?! – торжественно вопросил Селиванов.

– Запомнил наконец, – удовлетворенно сказал Сергей, ложась на диван и закидывая руки за голову.

Селиванов, не ощутив привычного страха, в который раз растерялся перед этим московским выскочкой. Теряя под собой опору, он грозно заорал:

– Встать!

«Ну вы, блин, даете», – поразился с экрана актер Булдаков.

– Орать начнете у себя в кабинете, – наставительно заметил Сергей. – А у себя дома командую я, понятно?