Текст книги "Человек из пустыни"
Автор книги: Елена Грушковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
Между тем на подступах к Эа развернулись полномасштабные военные действия. Альтерианские войска образовали заслон, не подпуская врага слишком близко к Эа, но и саму Альтерию вскоре пришлось оборонять от вконец обнаглевшего агрессора. В помощь Альтерии для защиты её удалённых колоний Межгалактический комитет выслал довольно многочисленный контингент войск, что позволило сосредоточиться на обороне Эа и Альтерии. Для Арделлидиса настали дни тревожного ожидания: его супруг Дитрикс воевал на одном из самых горячих участков фронта. А Джиму казалось, что вернулось прошлое: сын Странника, год назад окончивший ту же лётную академию, что и Фалкон, тоже отправился на войну. Объединённые общей болью, Джим и Арделлидис сблизились, часто навещали друг друга и без конца говорили о том, что волновало их больше всего: об этой войне и о дорогих им людях, с которыми она их разлучала.
– Зачем эта война? – неустанно возмущался Арделлидис. – Разве она наша? Она нам навязана! Ну и пусть бы Эа сама воевала с этими… как их… в общем, с этими противными врагами!
Джиму было неудобно перед г-жой Аэни и её семьёй за такие разговоры своего родственника.
– Ты не прав, мой дорогой, – возражал он. – Позволь тебе объяснить: у Эа нет своей армии, и если мы её не защитим, она будет просто уничтожена.
– Почему это у неё нет своей армии? – искренне удивлялся Арделлидис. – Как странно! У всех государств есть армии, а у неё нет. Как это так?
– Потому что народ Эа уже давно отказался от агрессии, – объяснял Джим. – Они живут мирно, занимаются мирными делами и не тратят кучу средств на содержание армии. С чем бы это сравнить? Вот, взять, к примеру, тебя. Скажи, ты любишь драться?
– Не люблю и не умею! Зачем это мне? – отвечал Арделлидис. – А чтобы меня защитить, у меня есть мой пушистик… То есть, Дитрикс.
– Точно так же и здесь, – говорил Джим. – Эа – это как бы ты, а Альтерия вроде как Дитрикс. Понимаешь?
– Насчёт меня и Дитрикса понимаю, а насчёт Эа и Альтерии – не совсем, – отвечал Арделлидис. – Дитрикс будет меня защищать, потому что я его спутник, и он меня любит, а с какой стати Альтерия должна посылать на смерть своих лучших ребят из-за Эа, которая, видите ли, не желает держать свою армию?
Джиму приходилось объяснять Арделлидису, что Эа с Альтерией связывают давние дружеские отношения и сотрудничество во многих мирных сферах, и что Альтерия не может оставаться в стороне, отдав Эа на растерзание врагу. Конечно, отказавшись от армии, Эа поставила себя в беззащитное положение по отношению к внешней агрессии, но ей повезло с союзником: Альтерия была готова в беде подставить ей своё сильное плечо. Но, вопреки всем этим доводам, Арделлидис всё равно не желал соглашаться с тем, что Альтерия должна была воевать.
– Почему Эа прячется за нашей спиной, в то время как такие замечательные, такие сильные и храбрые ребята, как мой спутник и твой сын, должны драться и отдавать свои жизни?
После этих разговоров Джиму приходилось извиняться перед эанками и заверять, что далеко не все альтерианцы разделяют мнение Арделлидиса. Но в его душе постоянно жила тревога за сына: не собиралась ли Бездна отнять его, как она уже отняла Странника? Илидор слал коротенькие весточки:
«Папуля, я тебя люблю, у меня всё отлично. Привет Лейлору, Философу и Д&Д»
«Я жив и здоров, не бойся за меня. Люблю тебя очень-очень. Поцелуй от меня Лейлора, привет близняшкам и Философу»
«У нас жарковато, но мы держимся. Скучаю и люблю, целую сто тысяч раз»
От послания до послания Джим жил в тревоге и напряжении, а когда Илидор давал о себе знать, с его души падал тяжёлый камень, но всего на день или два, а потом снова продолжалось ожидание, продолжалась тревога. Один раз сын прислал такую весть:
«Милый папуля, я чуть-чуть поджарился. Не пугайся, скоро буду здоров. Целую тебя и Лейлора. Привет всем остальным, я их тоже люблю».
Это послание привело Джима в такое смятение, что он две ночи не мог спать – всё думал, что означало «чуть-чуть поджарился». Через две недели Илидор сообщил:
«Мои родные, у меня всё в норме. Скоро приеду в отпуск. Всех вас целую и люблю. Папуля, тебя – очень-очень».
«Чуть-чуть поджарился» означало ожоги третьей степени. Дождливым и серым осенним утром Эннкетин убирал со стола после завтрака, когда в доме раздались мелодичные звуки дверного звонка – как будто друг о друга ударялись металлические стерженьки. На экране Эннкетин увидел какого-то офицера в парадном мундире и белых перчатках, но лица его разглядеть не мог: оно было закрыто чем-то вроде маски белого цвета.
– Это я, Эннкетин, впусти меня, – услышал он знакомый голос.
Эннкетин ахнул:
– Господин Илидор, вы?!
– Я, я. Открывай поскорее, а то я здесь вымокну!
Эннкетин был так потрясён, что даже не сразу принял у Илидора его плащ, весь покрытый капельками дождя: его взгляд был прикован к слою какого-то белого материала, покрывавшего лицо Илидора.
– Ой, господин Илидор… Что это с вами?
Губная прорезь маски чуть приметно шевельнулась:
– Не пугайся, Эннкетин. Врачи сделали всё, чтобы я не остался уродом. Надеюсь, когда я сниму маску через десять дней, так оно и будет.
– Ох, бедненький вы мой, – всхлипнул Эннкетин.
– Ну, ну, не так уж всё плохо, – проговорил Илидор, прижимая его к себе. И спросил: – Как у нас дела?
– Всё хорошо, господин Илидор, все здоровы, – поспешил доложить Эннкетин, смахнув слёзы. – Милорд на работе, господа Серино, Дейкин и Дарган разъехались на учёбу, его светлость господин Джим и маленький господин Лейлор дома. А ещё у нас живут двенадцать эанских беженок, сударь.
– Двенадцать? Ещё не так много, – проговорил Илидор. – Я думал, у нас уже полный дом. – Тут он, заметив стоявшего на нижней ступеньке лестницы Джима, шагнул к нему. – Папулечка, милый, здравствуй… Это я. Пожалуйста, не волнуйся!
Джим, бледный, с застывшим в широко раскрытых глазах ужасом смотрел на стройного офицера в парадном мундире и белой маске. Сквозь отверстия маски на Джима смотрели голубые глаза со смелыми искорками – глаза Странника. Сильные руки в белых перчатках крепко обняли его, не дали упасть – совсем как много лет назад, только тогда маска и перчатки были чёрными, и на зеркальном столике стояла банка с отрезанным языком Зиддика. Касаясь дрожащими пальцами белой маски, Джим тонул в синеве смелых глаз, с нежностью смотревших на него, а потом приник губами к ротовой щели маски. Маска была не твёрдая, а эластичная, и губы под нею прижались к губам Джима в ответном порыве нежности.
– Сынок… Я буду любить тебя каким угодно, – только и сумел Джим пробормотать, почти ничего не видя от слёз.
– Я знаю, папуля, и тоже тебя люблю, очень-очень, – сказал Илидор ласково, прижимая Джима к себе. – Но всё не так плохо, как ты думаешь. Там всё уже зажило, уродливых рубцов не будет. Мне пересадили новую кожу, но её пока нельзя подставлять свету, поэтому я в маске. – И добавил тихо: – Не знаю только, как я Лейлору покажусь… Как бы он не испугался.
Джим хотел сказать, что он всё объяснит Лейлору и подготовит его, но не успел: Лейлор, заслышав, что кто-то приехал, уже сам бежал навстречу Илидору. Увидев его, он испуганно замер.
– Лейлор, солнышко, это я, – сказал Илидор, протягивая к нему руки. – Не бойся. Иди ко мне.
Лейлор попятился, но сзади был Айнен, который придержал его. Схватив Лейлора, Илидор усадил его на колени и прижал к себе, повторяя: «Это я». Лейлор узнавал его голос, но маска приводила его в замешательство, и он подцепил пальчиком её край. Илидор мягко отвёл его ручку.
– Не надо, солнышко… Мне пока нельзя это снимать. Мне сделали операцию на лице. – И, улыбнувшись в губной прорези маски, добавил: – Я по тебе страшно соскучился, пузырёк.
Это слово – «пузырёк» – окончательно убедило Лейлора в том, что перед ним был Илидор: только он называл его так.
Эанки приветствовали воина – одного из героических защитников их планеты с великой признательностью, снимая головные уборы и нагибая гладкие головы с круглыми точками в низких поклонах. Илидор был смущён оказываемыми ему почестями.
– Многовато славы для меня одного, – шутил он.
На это эанки отвечали, что в его лице они благодарят всю альтерианскую армию в целом и каждого её воина в отдельности.
Илидор пробыл дома десять дней. Все эти дни Лейлор не отходил от него ни на шаг, и Илидор возился и гулял с ним часами. Если он хотел провести немного времени с Джимом, Лейлор ревновал и плакал, и Илидор не находил иного выхода, как только взять его к себе на колени. Только прильнув щёчкой к его маске и обняв его за шею, Лейлор соглашался разделить старшего брата с папой. К концу отпуска Илидор снял маску, и Джим увидел его лицо: хоть оно и было гладким, без рубцов, но его черты изменились. Джим смотрел на сына и не узнавал его. Илидору сделали чужое лицо. Сам Илидор долго всматривался в своё отражение в зеркале и щупал своё новое лицо.
– Что ж, ладно… Спасибо и на том, – сказал он наконец. – Теперь хотя бы не урод. – Заметив взгляд Джима, он привлёк его к себе и расцеловал. – Папуля, ну что ты так смотришь? Да, я слегка изменился, но это по-прежнему я. И люблю тебя всё так же. Очень-очень.
Джим, прижавшись к груди этого незнакомого молодого человека с голосом его сына, задавил в горле всхлип. Всё, что ему оставалось теперь, это снова молить Бездну о чуде: чтобы сын вышел живым из пекла. Был ли Создатель в силах что-то сделать? Или Он придерживался политики невмешательства в людские дела? Каждый вечер Джим выходил на балкон и устремлял взгляд в глубины Бездны, а мысли – к невидимой Звезде и говорил с ней, просил её отпустить Странника хотя бы ненадолго, чтобы он мог быть рядом с сыном и в миг опасности уберёг его. Он не знал, слышала ли Звезда его мольбы, но не переставал молиться.
С ними связался комитет по делам беженцев и попросил принять к себе большую группу эанок, которых было больше негде разместить.
– В условиях жёсткого дефицита мест мы ищем любую возможность для размещения эанских граждан. Если у вас есть место, мы просим вас принять группу из ста пятидесяти человек. Обеспечение их питанием и все остальные расходы мы берём на себя, от вас требуется только предоставление места.
Джим и лорд Дитмар без колебаний дали согласие принять беженцев, и к ним доставили сто пятьдесят эанок. Так как была уже вторая половина осени, и погода стояла прохладная, всех их пришлось поселить в доме. Перед заселением представители комитета исследовали бытовые и санитарные условия, особое внимание обратив на вентиляцию и водоснабжение, взяли пробы воды и измерили уровень радиации. Все условия были найдены удовлетворительными. В оставшихся десяти гостевых комнатах удалось разместить шестьдесят человек, в двух больших залах поместилось ещё сорок, маленькую гостиную заняли десять. Во временно пустующую комнату Илидора тоже было решено пустить беженок, и там в тесноте, да не в обиде разместились восемь эанок. Два маленьких зала стали временным жилищем ещё для двадцати эанок, а оставшихся двенадцать поместили в библиотеке. Всюду стояли надувные кровати, и отовсюду на Джима смотрели огромные, завораживающие двухцветные глаза, а круглые гладкие головы с рядами точек благодарно склонялись перед ним.
Питание подвозили один раз в день. Эанки не бросались жадно на пайки, они сами выбрали из своего числа разносчиц, которые и выходили на крыльцо для получения еды. Они держались удивительно спокойно, друг к другу относились дружелюбно и по-товарищески, не ссорились, не жаловались и не плакали, а по отношению к хозяевам дома и к их слугам были чрезвычайно почтительны и постоянно выражали им свою благодарность. Они разговаривали негромкими, мелодичными голосами на своём красивом и музыкальном языке; впрочем, многие из них хорошо изъяснялись и по-альтериански, поэтому проблем с общением между ними и хозяевами дома не было. Комитет по делам беженцев обеспечил их туалетными кабинками и гигиеническими принадлежностями, а питьевую воду они брали из водопровода, набирая её в большие пластиковые ёмкости и разнося по комнатам.
Каждые три дня приезжала группа врачей с медицинским оборудованием. Они делали обход, спрашивая, есть ли жалобы, и тех, кто жалобы имел, обследовали и лечили прямо на месте. В целом, ни у кого не было серьёзных проблем со здоровьем, но десять эанок были беременны, и им было нужно особое внимание. Две из них уже вот-вот должны были стать мамами, поэтому для них была доставлена портативная родильная капсула, а также детские вещи. Первое радостное событие случилось ночью: эанка по имени Аэна, никого не побеспокоив, легла в родильную капсулу и без чьей-либо помощи разрешилась от бремени. Малютку назвали Оммо. Она весила два килограмма, но для эанской расы это был вполне нормальный вес новорождённого. Она родилась с полным набором молочных зубов и могла есть всё то же, что и взрослые. Уже через два дня после этого родила и вторая эанка, и численность лагеря беженцев увеличилась на два человека.
Впрочем, это было не последнее увеличение. Через две недели комитет по делам беженцев попросил принять ещё одну партию беженок с Эа, и лорд Дитмар с Джимом снова не смогли отказать. Пришлось отдать для этой цели и большую гостиную, и служебные помещения, и даже оранжерею. Но и это было ещё не всё: неделю спустя, с многочисленными извинениями за приносимые неудобства, комитет снова умолял принять партию эвакуированных жительниц Эа. Лорд Дитмар сказал, что места в доме не осталось, и они могут предоставить только прилегающую к дому территорию – сад. Ему ответили, что беженцы с радостью согласны и на это, и в саду раскинулся палаточный лагерь. Уже близилась зима, и обитательниц палаток снабдили термоодеялами и несколькими портативными мини-бойлерами, чтобы делать из растворимого питательного концентрата горячий бульон.
Излишне говорить, что хозяева дома испытывали значительные неудобства из-за пребывания у них в доме такого количества беженцев. Возле всех водопроводных кранов постоянно были очереди за водой; Кемало было трудно готовить и мыть посуду, а помыться можно было только ночью, когда весь лагерь спал. Надо сказать, спали эанки мало – всего четыре-пять часов в сутки, и это была их нормальная продолжительность сна. Ходя по лагерю, Джим поражался, какими безмятежными выглядели эанки. На их лицах не было и тени уныния, никто не жаловался и не сетовал, все мирно и дружелюбно общались, и жизнь их ни на миг не прекращалась: для детей они даже организовали что-то вроде школы. Внучка г-жи Оми, Име, приехавшая одинокой, здесь нашла себе пару и теперь ходила под руку со своей подругой, которую звали Аона. Словом, жизнь шла своим чередом.
Навестив лорда Райвенна, в его доме Джим увидел ту же картину: все комнаты были набиты беженками, и даже на лоджиях стояли палатки. Несколько палаток стояло во внутреннем дворе, а вокруг дома, как и у них в саду, был разбит палаточный городок.
– Что делать? – сказал лорд Райвенн. – Я не мог отказать им. Остаётся только молиться, чтобы эта война поскорее закончилась.
Альмагир же хотел знать новости об Илидоре. Джим рассказал, что он присылает короткие сообщения одинакового содержания: «жив, здоров, не волнуйтесь за меня»; страшно обгорел, приезжал в отпуск восстанавливаться после пластической операции, которая изменила его до неузнаваемости; едва оправившись, опять улетел воевать.
– В нём неугомонный дух Фалкона, – сказал Джим Альмагиру. – Мне очень страшно за него, эта тревога не даёт мне покоя ни днём, ни ночью. Если признаться честно, я устал жить в постоянном страхе его потерять.
Альмагир мог только обнять его и сказать несколько ласковых ободряющих слов. От тревоги это не избавило, и Джим уехал из этого лагеря беженцев в свой; он бродил там между палатками и смотрел, как закутанные в термоодеяла эанки греют воду в бойлерах, разводят в ней кубики питательного концентрата и пьют этот горячий бульон из пластиковых кружек. Пять молоденьких эанок, ещё совсем девочек, затеяли игру: четверо водили хоровод вокруг пятой, у которой были завязаны глаза, потом дотрагивались до её плеча, а она угадывала, кто до неё дотронулся. Джим часто видел у них эту игру; как пояснила г-жа Аэни, она развивала их особые способности. Куда бы Джим ни пришёл, всюду его встречали поклонами и улыбками; когда он подходил и спрашивал, как они себя чувствуют и не нужно ли им что-нибудь, они обнажали головы и прикладывались к руке Джима лбом: так они выражали признательность.
Что касается Лейлора, то он бегал среди них, ко всем приставал и со всеми знакомился, и все без исключения встречали его ласково и радовались его появлению. Он уже мог кое-что сказать по-эански, и всё это казалось ему очень весело и занятно. У него даже появилась приятельница – маленькая эанка по имени Элиа, и он целыми днями пропадал в эанском лагере, так что вечером его приходилось подолгу там разыскивать. В этом море впечатлений он забывал о том, что пора в постель, и даже не думал возвращаться из лагеря сам, и часто его, уже спящего, приносила на руках какая-нибудь эанка. О том, что идёт война, Лейлор знал, но ещё слишком смутно представлял себе, насколько это ужасно. То, что вся эта куча красивых дружелюбных эанок находится здесь из-за войны, также было ему известно, но пока он видел в этом только положительную сторону: ещё никогда в жизни он не проводил время так увлекательно. Глаза на истинную сущность войны ему открыл Серино, сказав, что на войне люди убивают друг друга. Не исключено, что Илидора тоже могут убить – увы, такова военная реальность. После этого глаза Лейлора долго не просыхали от слёз, и он приставал к Джиму с одним и тем же вопросом:
– Илидора на войне убьют?
Увидев его заплаканные, полные страха и горя глаза, Джим нахмурился. Он позвал к себе Серино и спросил:
– Зачем ты ему это сказал?
Серино пожал плечами:
– А в чем дело? Я сказал правду, только и всего. Он спросил, что такое война, и я ему объяснил.
– Наверно, можно было сделать это как-то по-другому, – сказал Джим.
– Как по-другому? – усмехнулся Серино. – Сказать, что война – это весело и здорово? Нет уж, пусть лучше знает правду.
– Я не против, чтобы он знал правду о войне! – взорвался Джим. – Только не надо было так говорить об Илидоре!
Бросившись в спальню, он упал ничком на кровать и разрыдался. Наверно, у него сдали нервы. Хоть эанки были очень славными, но их было слишком много в доме: куда ни шагни – всюду их надувные кровати и вещи, а что такое тишина, пришлось вообще забыть. С раннего утра до позднего вечера слышалось мелодичное журчание их голосов – везде, на всех этажах, во всех комнатах и в саду. Кемало ворчал, что невозможно пользоваться собственной водой из собственных кранов, потому что они постоянно наполняют свои ёмкости, а Эннкетин жаловался, что уборка в доме стала слишком проблематичной, оттого что при этом нужно постоянно беспокоить эанок и просить их поднимать надувные кровати и убирать вещи. Айнен намекал, что с Лейлором стало совершенно невозможно заниматься, так как он круглыми сутками не вылезает из эанского лагеря, и даже терпеливый и кроткий Йорн заметил, что ему стало трудно работать в оранжерее, поскольку она битком набита эанками. Вдобавок ко всему этому – постоянная тревога, изматывающая, сводящая с ума, не дающая спать: жив ли сын? Не принесёт ли какой-нибудь офицер его чемоданчик с личными вещами и флаг, потому что это всё, что от него осталось? Джим закусил зубами подушку, чтобы не завыть на весь дом.
– Я больше не могу… не могу! – проскрежетал он.
Из его глаз струились ручьи слёз, но он не издавал ни звука, лишь сотрясаясь всем телом. В этот момент на его запястье запищал телефон, и на выскочившем красном прямоугольнике светового экрана высветилось: «Вам сообщение».
«Милый папуля! У меня всё хорошо. Мы поджариваем гадов, как яичницу. Я тебя люблю. Целую тебя и Лейлора, он мой пузырёк и солнышко. Привет Философу и близнецам».
Откинувшись на подушки, Джим закрыл глаза. Надолго ли это облегчение? Быть может, до завтра. А завтра – снова ждать и молиться.
Глава 4. Чёрное, белое и голубое
– Друзья, война скоро будет закончена. Я вам это обещаю со всей ответственностью, какая только существует во Вселенной. Так больше не должно продолжаться и так не будет продолжаться. Всякая агрессия есть зло, а злу не место в нашей жизни. Для скорейшего завершения этой войны мной было принято решение обратиться к Межгалактическому правовому комитету с просьбой оказать нам помощь войсками, и мы эту помощь получим. Комитет отправляет к нам для разрешения конфликта сорокамиллионную армию – это беспрецедентная военная помощь, друзья. С этой помощью в течение ближайших двух – двух с половиной месяцев будет положен конец этой агрессии, и снова воцарится порядок и мир.
Негромкий и мягкий голос и.о. короля премьер-министра Райвенна звучал серьёзно и убедительно, чеканная дикция в сочетании с безупречным строгим костюмом военного покроя внушали чувство спокойной уверенности в том, что всё будет именно так, как он говорит, а не иначе. Его внешность была столь безукоризненна, что смело выдерживала испытание сверхчётким изображением, которое давал большой световой экран в кабинете лорда Дитмара. Было одиннадцать часов вечера, хозяин дома сидел в кресле у камина, а Джим устроился у него на коленях. Кабинет и спальня были единственными местами в занятом беженцами доме, где они могли чувствовать себя в уединении.
– Готов спорить на что угодно, что он выиграет выборы и станет новым королём, – сказал лорд Дитмар.
– Вы будете голосовать за него, милорд? – поинтересовался Джим.
– Не знаю, дорогой, – проговорил лорд Дитмар. – С виду он как будто скромный, серьёзный, умный, но в нём есть что-то от диктатора.
– Почему вам так кажется? – удивился Джим. – На мой взгляд, он совсем не похож. Слишком уж он скромный и… какой-то тихий.
– А ты думаешь, что диктатор обязательно должен кричать и брызгать слюной? – усмехнулся лорд Дитмар. – Так бывает не всегда, мой милый… Голос тихий, но рука железная. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь насчёт него. Просто когда он произнёс слово «порядок», это прозвучало у него как-то жёстко, что ли… И взгляд у него стальной, холодный. А может быть, мне это почудилось.
– Да нет, милорд, он не диктатор, – с уверенностью сказал Джим. – Я даже сомневаюсь, что он сможет стать королём.
– Вот увидишь, сможет, – сказал лорд Дитмар. – Я почти уверен, что он победит на выборах с большим отрывом от других кандидатов.
– Интересно, почему он всё ещё не обзавёлся спутником? – проговорил Джим, кладя голову на плечо лорда Дитмара.
– Полагаю, потому что он всё ещё влюблён в тебя, – сказал тот.
– Да что вы, милорд, – засмеялся Джим. – Столько лет уже прошло, что смешно вспоминать! Нет, скорее всего, он действительно так загружен работой, что на личную жизнь не остаётся времени. Вы представляете себе, каково это – быть премьер-министром?
– Думаю, непросто. – Лорд Дитмар улыбнулся, тихонько поцеловал Джима в кончик носа. – Ты не устал, любовь моя? Может, стоит пойти спать?
– Нет, я ещё не очень устал, – ответил Джим, запуская пальцы в его волосы. – Я так соскучился по вашей ласке, милорд… Всё это время мы живём в постоянном напряжении, и я думаю, нам нужна разрядка.
– Звучит заманчиво, – улыбнулся лорд Дитмар. – Надо подумать.
Они обменялись крепким, тёплым и долгим поцелуем. Его прервал звонок: это был Арделлидис. Джим нахмурился.
– Отчего бы ему звонить в такой поздний час?
Он принял вызов. Сначала в динамике была тишина, потом послышались какие-то непонятные всхлипы, какое-то бормотание, а потом Джим услышал незнакомый голос:
– Джим, это вы?
– Да, а кто это? – спросил Джим недоуменно.
– Говорит майор Шаллис, – сказал незнакомый голос. – Если вы помните, я друг Дитрикса.
– Да, припоминаю, – сказал Джим. – Но почему вы звоните с телефона Арделлидиса?
– Потому что я сейчас с ним, – ответил майор Шаллис. – Сам он говорить не в состоянии. Он попытался, но не смог.
– Что случилось? – встревожился Джим.
– Увы, я привёз ему скорбные вести, – сказал майор Шаллис, вздохнув. – Думаю, и для милорда Дитмара это будет ударом… Полковник Дитмар погиб, Джим.
– Дитрикс?! – Джим захлебнулся воздухом и соскользнул с колен лорда Дитмара.
– Да, Джим, увы, – вздохнул майор Шаллис. – Вам с милордом сейчас лучше приехать сюда. Арделлидис в таком состоянии, что я, откровенно говоря, опасаюсь за него.
Джим зажмурился, боясь смотреть лорду Дитмару в глаза, но взглянуть пришлось. Тот выпрямился в кресле и страшно побледнел, вцепившись в подлокотники, и Джиму показалось, что он уже всё понял.
– Хорошо, майор, мы приедем, – пробормотал он. – Побудьте с Арделлидисом, не оставляйте его!
– Я буду с ним, – пообещал майор Шаллис. – Мы ждём вас.
Джим разъединился. Он не знал, как сказать лорду Дитмару, все слова вдруг перепутались в голове – нужные с лишними, правильные с неправильными. Да они были и не нужны: лорд Дитмар сам всё понял.
– Мой сын погиб? – спросил он чуть слышно, еле шевеля посеревшими губами.
Джим смог только кивнуть. Лорд Дитмар откинулся на спинку кресла и долго смотрел в одну точку, куда-то под стол. Джим дотронулся до его руки: она была холодной, как лёд.
– Милорд… Надо ехать к Арделлидису, – пробормотал Джим. – Его нельзя сейчас оставлять одного… И вообще, надо быть всем вместе.
Лорд Дитмар закрыл глаза. Хоть его лицо ещё не избороздили морщины, но он вдруг показался Джиму глубоким стариком. Свет жизни, озарявший его лицо изнутри, померк, и оно стало похоже на мертвенный восковый слепок. Джим опустился перед ним на колени и накрыл его руки своими.
– Милорд… Крепитесь. Нужно жить дальше, у вас ещё есть дети. Нужно жить ради них.
Лорд Дитмар открыл глаза. Его взгляд был странным, непонимающим.
– Что?
Джим молчал, не зная, как быть. Может быть, он сейчас сказал не те слова? Но что нужно было сказать? Руки лорда Дитмара шевельнулись под его руками.
– Прости, голубчик, я правда не расслышал. Ты что-то сказал?
Джим поднялся.
– Милорд, если вы не можете, я один съезжу к Арделлидису, – сказал он.
Лорд Дитмар тоже стал подниматься из кресла.
– Нет, я поеду с тобой… Я должен…
Его лицо внезапно исказилось, он как-то странно ссутулился, прижав руку к сердцу, а потом пошатнулся, ловя ртом воздух, и Джим в ужасе подхватил его под руку.
– Милорд, вам плохо? Сердце?
Лорд Дитмар тяжело опустился обратно в кресло, прижимая руку к груди и почти не дыша. Джим, помертвев от страха, дрожащими руками дотронулся до его седых волос.
– Милорд, – пролепетал он. – У вас болит сердце? Вызвать врача?
– Сейчас пройдёт, – прохрипел лорд Дитмар. – Не пугайся… голубчик… Сейчас… Окно… Окно, милый…
Джим кинулся к окну и распахнул его. В кабинет хлынул холодный воздух, пахнувший первым снегом и смертью. В палатках горел свет: эанки ещё не спали, и до Джима долетал звук их голосов. Лорд Дитмар сидел в неловкой, сутулой позе, белый как мел, и делал редкие хриплые вдохи.
– Я вызову доктора Скилфо, – сказал Джим.
Доктор приехал быстро. Он с первого взгляда понял, в чём дело, и даже не стал обследовать лорда Дитмара своими приборами, а сразу сделал ему три инъекции подряд, доставая впрыскивающие ампулы из разных упаковок. Джим, опустившись на колени рядом с креслом, взял холодную руку лорда Дитмара в свои и напряжённо всматривался в его побледневшие и резко осунувшиеся черты. Наконец лорд Дитмар открыл глаза и, взглянув на Джима, слабо улыбнулся бескровными губами.
– Мне уже лучше, дружок… Не переживай, – проговорил он глухо.
Доктор Скилфо склонился к нему и сказал:
– Милорд, я вколол вам большую дозу успокоительного. Вам сейчас нужно лечь в постель.
Лорд Дитмар поднял на него взгляд.
– Нет, Эгберт, мне сейчас нужно ехать, – проговорил он.
– Куда это на ночь глядя? – нахмурился доктор Скилфо. – Нет, в таком состоянии это решительно невозможно!
– Вы не понимаете, – сказал лорд Дитмар, медленно поднимаясь. – Дитрикс погиб… Мне нужно сейчас ехать к Арделлидису.
– Я от всего сердца вам соболезную, дорогой милорд, – сказал доктор Скилфо тихо и мягко, опуская руку ему на плечо. – Но успокоительное сейчас начнёт действовать, и вы будете просто не в состоянии куда-либо ехать. Лучше давайте, пока вы ещё можете передвигаться, перейдём в спальню.
– Я не могу, я должен ехать к Арделлидису, – пробормотал лорд Дитмар. – Не нужно было успокоительного, Эгберт…
– Это как раз таки то, что вам сейчас нужно, – возразил доктор Скилфо. – Давайте, обопритесь на меня. Идёмте. Ваша светлость, – обратился он к Джиму, – помогите мне.
Они отвели слабеющего лорда Дитмара в спальню и уложили в постель. Он почти не сопротивлялся, хотя и твердил, что должен ехать. Из последних сил он поднимал веки, а доктор Скилфо занялся обследованием.
– Ваше сердце в плачевном состоянии, милорд, – сказал он. – Я настоятельно рекомендую лечь в больницу, где вам его подлечат, и оно ещё какое-то время вам прослужит. Сделаем так… Сейчас отдыхайте, а утром я решу вопрос с вашей госпитализацией и заеду за вами.
Лорд Дитмар застонал и закрыл тяжёлые веки.
– К чёрту вас с вашей больницей, – пробормотал он, еле ворочая языком.
– Зря вы так, ваша светлость, – вздохнул доктор Скилфо. – Ну ничего, завтра посмотрим, как вы у меня побрыкаетесь. Если придётся, увезу вас силой.
– Вы не посмеете, – простонал лорд Дитмар.
– Ещё как посмею, – сказал доктор Скилфо с коротким смешком. – Речь идёт о вашей жизни, и я приму любые меры для её сохранения. Ради ваших детей.
Успокоительное действовало: лорд Дитмар засыпал. Джим в смятении расхаживал по спальне, не зная, ехать ли ему к Арделлидису или остаться с лордом Дитмаром.
– Доктор, я должен поехать к Арделлидису, – сказал он. – Но как я оставлю милорда?
– Вы можете ехать, – сказал доктор Скилфо. – Несколько часов он будет спать. Велите только кому-нибудь за ним присматривать.
Проводив доктора, Джим позвал Эннкетина и наказал ему дежурить около лорда Дитмара. Сев в свой флаер, он отправился к Арделлидису.
Дом был погружён во тьму. Под ногами Джима скрипел снег, когда он шёл к крыльцу, а на ступеньках у него вдруг запищал телефон: пришло сообщение. Джим остановился, чтобы прочитать его.
«Папуля, у меня всё отлично. Говорят, войне скоро конец. Я тоже так думаю. Ничего не бойся, всё будет хорошо. Я тебя люблю».
«Сын жив», – радостно ёкнуло сердце. Но Дитрикс погиб, печально скрипнул под ногами снег. Больше он не закружит его в танце до упаду и не назовёт своим ангелом. Джим постоял немного на крыльце, вытирая набегающие слёзы, потом собрался с духом и позвонил в дверь.
