Текст книги "Час Ангела (СИ)"
Автор книги: Елена Тимофеева
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
–Вы, господин Полди, артистическая натура, сейчас взволнованы, и поэтому вам мерещится всякая всячина. А портрет – всего лишь краска на холсте, – успокоила его Кира. Но она-то прекрасно знала, какие штучки выкидывают иногда написанные художниками портреты.
Она посидела ещё несколько минут в одиночестве, вспоминая свои одесские "приключения", потом встала из-за стола и направилась в гостиную, где уже собирались пить кофе, но зацепилась глазами за портрет. Ничего удивительного, что Полди почувствовал себя неуютно – глаза Полины прямо-таки обжигали злобой. Если раньше обе её руки красиво лежали на клавиатуре, то теперь правой рукой она собиралась перелистнуть страницу, а левой тщательно прикрывала название произведения, написанное крупными буквами. Из-под тонкой ладони были видны почти все буквы, кроме середины слова: "Provi....tiaememor". Кира задумалась. Она уже где-то видела эти слова, или похожие на них? Только где?
За кофе шла беседа о завтрашней премьере.
–Вот чего-то не хватает в моей Кармен, – пожаловалась Софья Григорьевна, – какая-то она у меня слишком приличная, пресная, что ли...
–Вы, Сонечка, придираетесь к себе, – подал голос Витольд. Он ещё не отошёл от "беседы" в кабинете, был немного бледен и как-то подавлен.
–Но я же чувствую, – возразила ему Соня.
–А вот я видел одну постановку, так там Кармен появляется босиком, – Серёжка подмигнул Кире: уж она-то должна помнить эту постановку семидесятых годов. Кира кивнула:
– Да, это был очень эффектный выход: волосы распущены по плечам, а не убраны в сложную причёску, как у тебя, Сонечка. Простая белая блуза и ярко-красная юбка чуть-чуть ниже колен, чтобы босые ножки видны были. Она такая вся свободная-свободная и плевать ей на всех.
–Босиком?! Без чулок? – ужаснулась Софья Григорьевна, а потом задумалась, – а что? Это даже интересно...
Удобно расположившись в кресле под пальмой, Полди украдкой поглядывал на Серёжу, тот заметил его взгляд и вопросительно выгнул бровь. Витольд отвёл взгляд, схватил с этажерки первую попавшуюся под руку книгу и стал листать её с преувеличенным интересом. Потом прочёл один абзац, другой, фыркнул:
–Чего только не напишут эти господа сочинители! Вот послушайте: "В мае пятнадцатого года капитан немецкой подводной лодки дал приказ выпустить торпеды... Залп, ещё один – и корабельные часы четырёхтрубного красавца с волнующим именем "Лузитания", начали отсчитывать последние минуты жизни тысячи двухсот человек. Накренившись на правый бок, корабль пытался бороться с волнами, но тщетно..." Каково? Может ли быть такое?!
–И что вас не устраивает? – голос Серёжи прозвучал холодно и противно.
Кира насторожилась: эти двое опять могут сцепиться. И она проговорила тоном миротворца:
–Автор имеет право на домысел. У вас в руках роман. Это художественное произведение, и автор может рассказать о своём взгляде на некоторые события.
–Не думаю, что автор нуждается в заступничестве, – не сдавался Серёжа, – и почему вы решили, что пассажирское судно не может быть потоплено во время войны?
–Да какой там войны? – с досадой вскинул голову Полди, – немцы, конечно, воинственная нация. Но воевать? В двадцатом веке? Он пишет, что погибло больше тысячи человек. Кто же согласится совершить такое чудовищное преступление? Как офицер – человек чести и достоинства – может отдать приказ топить гражданский корабль? Больная фантазия у этого автора. Как его? – и он, развернув к себе переплёт, прочёл фамилию писателя: – сочинение Николая Львовича Тузенбаха. И имя-то явно ненастоящее, за псевдонимом скрывается.
–Ах, господа, прошу вас! Не нужно говорить о морских крушениях. Не знаю почему, но эта тема мне крайне неприятна, – с дрожью в голосе попросила Софья Григорьевна, – лучше найдите там что-нибудь оптимистическое, дорогой Витольд Болеславович.
–Не знаю, не знаю, – он опять полистал книгу, – вот тоже не пойму, о чём это: "В большой закопчённой кухне коммуналки проходило собрание жильцов. Кто-то пришёл со своим стулом, кто-то стоял, прислонившись к стене. Тут было всё взрослое население коммунальной квартиры, детям велели не приставать к взрослым, потому что обсуждали предстоящее событие – возвращение в Ленинград делегатов съезда". О чём только автор думал? Я ни слова не понял, да и неинтересно это. Издают господа издатели всякую ерунду...
–Чего ж тут не понять? – вмешалась в разговор Ольга Яковлевна. – Хотите, я вам растолкую?
–Не думаю, что у вас получится, – с сомнением посмотрел на неё Полди, – вот, например, что такое "коммуналка"?
–Коммуналка – это большая семья, – уверенно начала Ольга Яковлевна, – что-то вроде старинной патриархальной семьи.
Кира переглянулась с Серёжей, и они дружно фыркнули.
–И совсем не семья, – засмеялась Шурочка, – коммуналка – это большая квартира, где много-много соседей.
–А ты-то откуда знаешь? – удивилась Софья Григорьевна.
–Конечно, знаю. Мы же... – но Кира перебила её:
–Господа, ещё кофе? – и Шурка смущённо уткнулась в свой чай.
Полди задумался, потёр лоб:
–Где-то я слышал это слово – Ленинград. Только где? – он поднял глаза на Сергея и нахмурившись смотрел на него несколько мгновений, – а ведь это от вас я слышал это слово. Это ведь вы сказали, чтобы я носа в Ленинград не показывал и чтобы запомнил это название навсегда. Что скажете?
Сергей передёрнул плечами:
–И повторю ещё раз: никогда не приезжайте в Ленинград. Думайте, как хотите. Мне дела нет до вашего мнения... – сорвалось у него с языка, он тут же пожалел об этом, мысленно обругав свой проклятый характер. В ответ Полди лишь смерил его холодным взглядом и отвернулся.
Они бы, наверное, опять сцепились, но прозвонил телефон в кабинете, появилась горничная и сообщила, что просят Софью Григорьевну. Извинившись, певица вышла. Шурочка подошла к роялю и стала наигрывать что-то совсем детское и простенькое.
–Какое всё-таки удивительное сходство между вами, Витольд Болеславович, и Сергеем Степановичем. И рост, цвет волос, и глаза... Вы, должно быть, родственники, – вдруг подала голос Ольга Яковлевна.
Витольд удивлённо глянул на гувернантку, словно только сейчас её заметил. А Серёжа с досадой закусил губу.
–Насколько я знаю, братьев у меня не было, – не очень вежливо ответил Полди.
–А сыновей тоже не было? – не отставала Ольга Яковлевна, хлопая широко раскрытыми невинными глазами. По лицу Полди пошли красные пятна, он уже хотел что-то сказать в ответ, но тут почти вбежала Софья Григорьевна.
–Витольд, какая новость! – она так спешила сообщить что-то радостное, что совсем забыла о присутствующих. Сейчас она видела только одного человека, – Витэк, только что позвонила Юленька Суржицкая. Ей один её очень большой друг сказал потрясающую новость: тебя приглашают в Вену! Этот господин, который должен был слушать нас завтра, приехал на день раньше. Сегодня он был в ложе с директором и уже всё решил. Ты точно приглашён.
–Не может быть! – Витольд вскочил, сделал несколько быстрых шагов по гостиной, потом остановился, – а ты? Тебя пригласили?
–Обо мне ничего не известно, но Юленька говорит, что, возможно, завтра всё решится. Но, Витэк, я так рада за тебя!
–Соня, я без тебя никуда не поеду! – он взял её руку.
–Ах, не думай об этом. Я поеду за тобой, даже если обо мне и не вспомнят!
Кира встретилась глазами с Серёжей, он кивнул ей.
–Ольга Яковлевна, может, вы почитаете что-нибудь Шурочке? И Сергей Степанович вам поможет. Он тоже очень хорошо читает сказки, а мне хочется немного пройтись после обеда, – решительно разогнала всех из гостиной Кира, – Сонечка, ты не рассердишься, если мы покинем вас?
Софья Григорьевна только кивнула в ответ, кажется, она вообще ничего не слышала и ничего не поняла -сейчас не до светских бесед. Ушли бы все, и они с Витольдом без посторонних ещё и ещё раз обсудили замечательные перспективы, открывающиеся перед ним. Конечно, это против правил вежливости. Да и Бог с ними, с правилами!
Глава 16
Кире нестерпимо захотелось выйти на улицу и пройтись по морозному проспекту. Хотелось избавиться от липкого недоброго прищура Полины, направленного в её сторону. Стереть бы, смыть с лица почти физическое ощущение злобного взгляда! В ноющей голове мельтешили непонятные слова, обозначившиеся на картине. "Provi...tiaememor, provi...tiaememor", – твердила она про себя, осторожно ступая по скользкому тротуару. Где она их слышала? Или видела?
На перекрёстке уже горел костёр, хитро устроенный на специальной решётке. Рядом грелись мальчишка-газетчик и городовой, охранявший огонь. Возле его ног устроилась шелудивая собачонка, время от времени она задирала голову и следила за его руками в рукавицах – видимо, надеялась на корочку хлеба. Ветер ещё раз дунул в лицо колючим снегом и закрутил позёмку маленьким водоворотом. Кто-то назвал такое место ведьминым перекрёстком и советовал не наступать на вьющийся спиралью снег. Кто? Кажется, Ниночка. Да, она была большая охотница до всяческих примет. И Кира старательно обошла беснующиеся снежинки. На короткий миг ей показалось, что рядом легко ступает по снежной наледи высокая фигура в чём-то белом, вьющемся на ветру, словно крылья. Она вздохнула и мечтательно улыбнулась: может, и вправду Ангел-хранитель? Хорошо бы! И тут же, поскользнувшись, села в сугроб. "Нет, это явно не Ангел-хранитель, с ним бы я не упала, – подумала она, благодарно кивая доброму господину в бобрах, протянувшему ей руку и поставившему её на ноги. – Скорее всего, я уже пропустила свой час Ангела!"
В садике напротив дома Циммермана дворник аккуратно расчистил дорожки, даже скамейки обтряхнул. Несмотря на продирающий до костей холод, она присела на окрашенную в дикий зелёный цвет скамью и тоскливо уставилась на яркие окна их квартиры. "Опять зима, – подумалось Кире, – опять мороз, и вновь я смотрю на свои окна. Ах, Штефан, Штефан... Когда я тебя увидела в первый раз? Ну да, это тоже был конец февраля. Холодно и мокро. Точно как у Пастернака: "Февраль. Достать чернил и плакать!"Слёз досталось с избытком, и это было лишь начало... Потом они встретились уже весной. Одесская ласковая, каштаново-акациевая весна. Потом Каменецк и вновь Одесса – самое счастливое лето её жизни. Каким коротким и быстрым оно оказалось! Зима, весна, лето...
А осень? Осени для них не было. Не для них золотились деревья, пытающиеся поймать скупые лучи уже нежаркого солнца. Не для них. Она тут же вообразила среди буйства оранжевого, красного, зелёного цвета Штефана. Вот он в своём длинном пальто, небрежно наброшенном на плечи, составляет для неё букет, поднимая с золотистого ковра у ног самые красивые листья. Веки Киры внезапно стали тяжёлыми, она закрыла глаза, чувствуя, как её окутывает горьковато-осенний аромат прелых листьев и грибов, лицо обдал порыв ветра, смешанный с дождливой моросью. Она с трудом распахнула глаза и оторопело уставилась на блестящий под дождём асфальт. Яркий электрический фонарь высвечивал на земле бурую массу мёртвых листьев, один багряный листочек плавно опустился рядом и прилип к скамейке. Словно во сне, Кира медленно протянула руку и дотронулась до мокрой кленовой пятерни. Подняла голову. Сквозь прозрачную от опавшей листвы крону клёна неслись по низкому хмурому небу быстрые тучи, холодные капли дождя упали ей на лицо. Разноцветные автомобили проносились по проспекту с зажженными фарами и тормозили на перекрёстке у мигающего жёлтым светом светофора.
И тогда она заплакала, твердя про себя: "Нет, нет, нет!". Скрипнув тормозами, остановились "Жигули", из которых вышел высокий мужчина в тёплой куртке. Он огляделся и двинулся в сторону Киры. Свет от фонаря подсвечивал его сзади, превращая фигуру в тёмное пятно, создавая сияние вокруг головы. От человека веяло силой и тайной. Вот он поравнялся с ярким фонарём, свет упал ему на лицо и Кира счастливо засмеялась:
–Наконец-то. И теперь мне не страшно.
–Разве может быть страшно, когда я рядом? – улыбнулся он в ответ, и его лучистые светло-карие глаза глянули ласково и спокойно, – Кира, ты совсем замёрзла. Вставай, тебе надо согреться! Слышишь меня?
–А вы её, ваше благородие, по щекам похлопайте, – неприятно прозвучал рядом грубый голос. Кире это не понравилось: опять кто-то хочет отвлечь от неё Штефана. Она сердито посмотрела в сторону, откуда раздался голос. Советы давал мужик в полушубке, валенках и когда-то белом, а теперь замызганном фартуке с бляхой на груди. Он попятился от её взгляда, сокрушённо покачав головой, – ишь как смотрит-то!
Вокруг собрались зеваки. Две бабы в платках снисходительно разглядывали полузамёрзшую барыньку и при этом не забывали забрасывать в рот семечки, лихо сплёвывая шелуху на свежий снег. Мальчишка-газетчик, шмыгая красным носом, кривил рот в недетской ухмылке.
–Дворник, – подозвал Штефан мужика в фартуке, сунул ему рубль в шершавую лапищу, – я знаю эту барышню и отведу её домой. Попроси всех разойтись!
Мужик кивнул, перехватил удобнее метлу и стал деловито разметать нападавший снег, повторяя:
–А вот разойдись! А вот разойдись! – при этом он наступал прямо на зевак, те, видя, что замёрзшая насмерть женщина вовсе не умерла, разочарованно переговариваясь, пошли по своим делам.
–Ты можешь встать? Тут пройти-то метров двадцать, сейчас согреешься, – Штефан потянул Киру со скамьи. Она с трудом подняла своё закоченевшее тело, и если б он не обхватил её за талию, не удержалась бы на ногах. – Хорошо, что дворник знал меня. Только я вышел из парадного, бежит навстречу и кричит, что там на скамейке дамочка замёрзла, народ стал вокруг собираться... Не думал, что вот так повстречаю тебя!
Он осторожно вёл её в сторону кофейни, сверкающей огнями витрины. Внутри было жарко натоплено, пахло ванилью, корицей, кофе и свежими пирожными. За столиками сидели дамы с кавалерами, гимназисток из-за позднего времени уже не было видно. Они сели за столик в самом углу, и Штефан сделал заказ. За всё это время Кира не сказала ни слова, и это серьёзно беспокоило Штефана. Время от времени её взгляд как бы уплывал, потом вновь фокусировался на его лице. Она словно бы боролась с чем-то внутри себя. Официант принёс чашки, сверкающий мельхиоровый кофейник, тарелку с пирожными, хрустальный графинчик с чем-то отливающим зеленью и янтарём и крохотные рюмочки, быстро расставил всё, налил кофе в чашки, взялся за графинчик, но Штефан остановил его:
–Благодарю вас, мы сами, – он отпустил ловкого малого, а когда тот отошёл от столика, налил из графинчика полную рюмку и подтолкнул её Кире, – выпей одним махом и запей кофе.
Так как до неё, видимо, не очень-то доходили его слова, он сунул рюмочку ей в руку и, закрывая собой от любопытных взглядов, помог донести до рта. Секунду-другую Кира непонимающе таращилась на рюмку в своей руке, потом глотнула жгуче-горьковатую сладость, чудом не поперхнулась, запила горячим кофе, мгновенно опорожнив чашечку. Штефан забрал из её руки тонкую чашку и вновь наполнил её чёрным кофе, плеснув туда остатки ликёра:
–Теперь можешь пить уже по глоточку, не залпом, – он с облегчением увидел, как загорелись румянцем Кирины щёки, изумрудной зеленью заблестели её глаза из-под длинных ресниц, – ну вот, кажется, ты оттаяла, бедная Снегурочка.
– "Коль спасёшь девицу, на ней обязан ты жениться!", – мечтательно улыбнулась захмелевшая от ликёра Кира. Сейчас ей было тепло, даже жарко, она смотрела на Штефана и как всегда любовалась им, его улыбкой, его лучистым взглядом, где мелькали смешинки.
–А если девица спасла кавалера? Она обязана выйти за него замуж? – хмыкнул он, касаясь тёплыми сильными пальцами её сжатого кулачка, – что это ты там прячешь?
Он разжал её левую руку и удивлённо вскинул брови:
–Откуда это здесь?
Кира медленно перевела взгляд на свою ладонь, туда, где лежал смявшийся кленовый листик – живой, с чёрненькой точечкой у черенка, только что слетевший с осеннего дерева. Она брезгливо, как мерзкое насекомое, смахнула с ладошки багряную кляксу и, схватив салфетку, стала яростно оттирать пальцы.
–Это было, значит, это было... – шептала она, потом отбросила салфетку, глянула на Штефана нездорово блестящими глазами, – я только что была в осеннем Ленинграде...
Он вздрогнул, кинул на неё быстрый взгляд, поморщился:
–Вот как! – и голос его прозвучал необычно мягко, но янтарные глаза прищурились.
–Ты не веришь, – тут же рассердилась Кира, хмель слетел с неё, и ей опять стало холодно, – я присела на скамейку под клёном, смотрела на освещённые окна твоей квартиры и вспоминала, как мы с тобой познакомились. Помнишь, в конце зимы? А потом снова встретились весной, и как весело промелькнуло лето. Я подумала, что у нас с тобой не было ни одной осени, и стала придумывать, как бы мы гуляли среди разноцветных деревьев. Тут пошёл мелкий-мелкий дождик, машины шуршали по Кировскому проспекту, жёлтые листья кружились, падая на землю. Ты подошёл ко мне. И... и я вернулась... А ты, – она стиснула его пальцы, – а ты остался там? Но ты же здесь, рядом? – в её беспомощных глазах застыл страх, голос задрожал.
–Конечно, я не остался там. Видишь, я здесь, – теперь в его тоне не было и намёка на шутку, – знаешь, на улице мне на миг показалось, что сейчас не зима, а глубокая осень, даже запахло так, как пахнет обычно в осеннем лесу: грибами и прелыми листьями. Тут прибежал дворник, и я пошёл за ним. Честно говоря, я думал, что все эти превращения и чудеса уже закончились. А теперь вижу, что нет, ещё не все странности с нами произошли...
Между столиками ходила девушка в форменном платье и предлагала посетителям фиалки и шоколад. Когда она подошла ближе, Штефан подозвал её и выбрал для Киры букетик. Тут его взгляд упал на шоколад.
–Штефан, не надо, я не хочу шоколада.
–О, этот ты будешь, – с убийственно серьёзным видом он протянул ей плитку детского шоколада с овечками и девочкой на этикетке с дурацкой надписью: "Это вам бомбошки, кушайте же, крошки!"
Кира повертела в руках шоколад: в то далёкое лето в Каменецке подношение Григория Александровича – её тогдашнего жениха – не вызвало у неё радости. Она взглянула на него из-под приспущенных ресниц. Его глаза лучились, в их янтарной глубине мелькали смешинки.
–Значит, ты и это помнишь?
–Конечно, помню. Я теперь всё-всё помню.
Она слушала его тихий голос и успокаивалась.
–У тебя опять глаза светло-карие! – удивилась и обрадовалась она.
Он кивнул и застенчиво улыбнулся:
–Ты сохранила кольцо, – он легонько погладил узорчатый ободок на её пальце и вздохнул, – а я своё потерял.
Кирины глаза заискрились:
–Ты так думаешь? А это что? – она достала из кармана коробочку.
–Не может быть! – Штефан осторожно вынул кольцо из гнезда, его чуткие пальцы нежно скользнули по блеснувшей поверхности, – в самом деле, моё кольцо!
Он нажал на крохотную выпуклость в виде незабудки и отщёлкнулись сразу три створки. В образовавшихся окошечках показалась эмалевая надпись хитрым готическим шрифтом по-немецки.
–Как странно, – удивился он, – здесь была надпись по-русски и стояла дата. А теперь... – он присмотрелся и медленно прочёл: – "providentiaememor". "Помни о предопределении".
–Providentiae memor?! – переспросила Кира, – ну да, конечно, именно это написано на нотах на портрете, – и пояснила: – на портрете Полина сидит за роялем, одной рукой она старательно закрывает эту надпись. Только часть букв видна. А помнишь, это было написано на сургучных печатях?
Он непонимающе посмотрел на неё, надел кольцо, смутная улыбка скользнула по его губам:
–Саксонский девиз? Да-да, припоминаю. И ещё помню, с каким удовольствием ты любовалась прелестными вещицами, когда мы сломали печати... Но подожди, у меня же тоже есть нечто с такой же надписью. И знаешь, кто мне это оставил? Шурочка.
–Да что ты! Шурочка? Когда?
Его лицо помрачнело.
–После того, как я нашёл её в заброшенной избе. Она заглянула ко мне перед вашим отъездом и оставила это, – он сунул руку в карман и достал серебряные пластинки, соединённые колечком, – смотри, здесь... А нет, я ошибся, здесь другая надпись: "Non providentiae memor". Что за чёрт?! "Не помнить о предопределении"?
–А если иначе? "Забыть о предопределении"?
–Забыть? – на его глаза наплывала пугающая бессмысленность, – да, надо забыть...
Кира испугалась. Она выхватила из его рук украшение. Безделушка, которую сдёрнула Шурочка с шеи светлоглазой Дашеньки, способной украсть ребёнка и бросить его умирать в промёрзшей избе. Дашеньки, у которой была комната, полная кукол в красивых одёжках, и к которым она никому не давала прикасаться. То, что идёт от Дашеньки, не может принести радости. Кира стиснула в пальцах холодный металл: сломать, немедленно изничтожить её. Хрустнуло колечко, скрепляющее две части украшения, и отвалилось слово "non", оставив только пластину с "providentiae memor".
–Штефан, я лучше выброшу это, – её слова медленно доходили до него. Он протянул руку, взял пластинку с "providentiae memor", прочёл надпись раз и ещё раз, поднял на Киру оживающие глаза, тут его взгляд упал на морозное окно, и его зрачки расширились. Она резко обернулась и увидела фигуру, стоящую снаружи. Да это же гувернантка Ольга Яковлевна! Она смотрела на них и смеялась, потом повернулась и двинулась прочь. Лицо Штефана побледнело, он вскочил и бросился наружу, лавируя между столиками. До Киры донесся его крик: «Дашенька!»
Несколько мгновений она, совершенно ошеломлённая и потерянная, сидела не двигаясь, сжавшись от обиды. Потом вскинулась: почему он крикнул: "Дашенька"? Там же стояла Ольга Яковлевна! И выбежала на улицу. Пока она, оскальзываясь и падая, бежала за Штефаном, её храбрость улетучилась и пыл угас. Она не станет навязываться, ни за что. Вот только пусть объяснит... Нет, ничего не надо объяснять, и так всё понятно.
Вон они, стоят возле недавно открывшегося "Спортинг-паласа" и мило беседуют. Кто же это придумал зажечь такое безумное количество лампочек, да ещё и заставил их мигать так, что в глазах рябит? Кира остановилась, вздохнула и медленно пошла в их сторону, делая вид, что любуется бешенным мельканием огоньков. Штефан заметил её.
–Кира! Я же просил тебя остаться в кофейне. Зачем ты вышла? Сейчас опять замёрзнешь, – по его тону она поняла, что он растерян, смущён и чем-то расстроен. Так это из-за Шурочкиной гувернантки он встревожен?! А она, Ольга Яковлевна, равнодушно стоит, даже отвернулась. Кира воинственно вскинула голову:
–Ольга Яковлевна, почему вы здесь? Вы должны быть с Шурочкой...
–Кира, – Штефан тронул её за плечо, – какая Ольга Яковлевна?! Разве ты не узнаёшь Дашеньку?
–Дашеньку? Да что с тобой?! – она горестно смотрела в его обеспокоенное лицо, – о чём ты? Это же гувернантка, которую мы наняли для Шурочки...
Кира не договорила. Ольга Яковлевна медленно повернулась, и на неё глянули водянисто-белёсые глаза Даши. Кира вскрикнула и отскочила. Прохожие с интересом поглядывали на них, кто-то даже остановился.
–Вижу, что нам есть о чём поговорить, – усмехаясь и щурясь от слепящих лампочек, проговорила Даша. Или всё же Ольга? Кира видела, как постоянно меняются её глаза: то бледно-голубые, то вдруг жгуче-чёрные. Но может, это всего лишь игра света? А странная женщина – не то Даша, не то Ольга – предложила: – до нашего дома всего два шага, если ты, Иво, конечно, это ещё помнишь. Не пойти ли нам домой? Там и поговорим.
И она двинулась вперёд, не оглядываясь, уверенная, что они беспрекословно последуют за нею.
–Штефан, – зашептала ему на ухо Кира, цепляясь за его руку, – Штефан, тот дом, где была ваша квартира в Ленинграде, ещё не достроен! Куда она нас ведёт?!
Он сжал её руку:
–Сейчас увидим, – и доверительно шепнул: – ничего не бойся. Я с тобой.
И Кира успокоилась: раз он говорит, что не надо бояться, она не испугается. И ещё он сказал: "Я с тобой". У неё даже в носу защипало от этих слов, и всё внутри запело. А Даша, широко шагая и не обращая ни на кого внимания, вела их к тёмному массиву строящегося здания. Вот она свернула туда, где в будущем появится подворотня, ведущая во двор. Чем дальше заходили они вглубь двора, ещё не ставшего настоящим двором, тем больше их окутывала тишина. Липкой ватой она закладывала уши, отрезая от всех привычных звуков. Вслед за Дашей они стали подниматься по недостроенной лестнице без перил. Штефан крепко держал Киру за руку, ведя её за собой. Они прошли второй, третий, четвёртый, пятый этаж. И продолжали подниматься.
–Штефан, – опять зашептала Кира, – пока выстроили всего четыре этажа. Здесь просто не может быть ни пятого, ни шестого, и смотри, небо видно.
Он поднял глаза и поразился. Есть такое затасканное выражение – "небесный купол". Сейчас над ними раскинулся именно он, чудесный бархатно-чёрный купол неба, весь усеянный мерцающими звёздами. У него появилось ощущение, что они не по лестнице поднимаются на шестой этаж, а восходят в бесконечность, беспредельность и безвременность. И эта мерцающая беспредельность заманивала и втягивала их в себя.
Не обращая внимания на своих спутников, Даша как ни в чём не бывало достала из сумочки ключи и открыла замок.
–Проходите, – пригласила она и пошла в глубь квартиры. Штефан вопросительно посмотрел на доверчиво прижавшуюся к его плечу Киру, та кивнула. Они переступили порог. Здесь ничто не изменилось с того вечера, когда Кира пила с Дашей и её отцом чай на кухне, а художник Иво Рюйтель заглянул на минутку к себе в мастерскую, чтобы вернуть старинный медальон, принадлежавший мужу Киры.
В прихожей на вешалке рядом с Дашиной шубкой висела тёплая куртка, которую Иво Рюйтель носил зимой, на коврике возле двери стояли высокие сапоги, и один из них завалился набок, прямо на зимние мужские ботинки. Дверь в мастерскую была открыта, и они вошли. За огромным окном светился огнями Кировский проспект, проносились машины, а рекламный стенд на крыше дома напротив всеми своими цветными неоновыми лампочками призывал пользоваться услугами госстраха. Посреди мастерской скучал недописанный портрет на мольберте, пахло красками. Кира молча разглядывала набросок к своему портрету:
–Интересно, – смешно наморщив нос, глянула Кира на Штефана, – ты по-прежнему умеешь рисовать?
Штефан усмехнулся, подошёл к столу, выбрал из высокой жестяной банки подходящий карандаш. На секунду замер, сосредоточиваясь. Потом несколькими взмахами что-то набросал на листе бумаги. Кира подошла ближе. Легко и просто двигалась его рука, и вот уже с листа застенчиво и хитро смотрело большеглазое растрёпанное существо.
–Шурочка, – выдохнула Кира и подняла на него заблестевшие глаза, – это Шурочка...
Он кивнул и отложил карандаш.
–В тот вечер, когда ты исчез, я сняла с мольберта портрет и унесла его. Он сейчас у меня дома. А теперь он опять здесь. Штефан, давай уйдём отсюда. Зачем мы здесь? Что она может нам сказать?
–Я должен разобраться, – он потёр висок, – и вот здесь, как заноза сидит. И колет, и щиплет, и бьёт – не отпускает. Понимаешь, у меня такое ощущение, что не хватает воздуха. Хочется вздохнуть, набрать кислорода полную грудь, а не получается, словно сдавил кто и держит.
–Эй, вы где? – сунулась в мастерскую Даша, – почему не сняли пальто? У нас всегда очень тепло, даже жарко, – видя, что её предложение проигнорировали, она пожала плечами, – ну, как хотите. Кира, хочешь я тебе свою последнюю куколку покажу?
В кукольной комнате, забитой всевозможными куклами в роскошных туалетах, пупсами, настолько похожими на живых младенцев, что у Киры мороз по коже прошёл, прибавился домик в три этажа с миниатюрной мебелью. Там была спальня с кроваткой, покрытой розовым стёганым одеяльцем, крохотное трюмо отражало хорошенькую люстрочку, свисавшую с потолка. В гостиной на коврике играли кукольные дети, а кукольная бабушка вязала в кресле то ли носок, то ли шапочку. В ванной комнате кто-то мылся, и вроде бы даже журчала вода. На кухне кухарка в чепчике и переднике готовила обед, а горничная в кружевной наколке и темном платье пришивала пуговицы на хозяйское пальто. В столовой читал газету папа, а мама пила кофе из крошечной чашечки с золотым ободком. В этом домике было так много всего, что составило бы предмет острой зависти не только у ребёнка, но и у взрослой тёти!
–Какой красивый домик, – вырвалось у Киры, но Даша небрежно махнула рукой:
–Он мне уже надоел! Лучше сюда посмотри, – и она, не выпуская из своих рук, показала куклу ростом не больше двух ладоней. Одетая в чудесное бальное платье из тёмно-зелёного шифона, с серебристыми длинными волосами и огромными изумрудно-зелёными глазами, кукла открывала и закрывала их, когда Даша поднимала или опускала её. Кира закусила губу: это была её кукла. Та самая, которую когда-то подарила ей маменька, и хранилась она в Каменецке, но потом затерялась. Вернул ей эту куклу Баумгартен с тем, чтобы она отдала её Шурочке. И вот теперь она у Даши, а та всё крутила и крутила куклу, – ну что, узнала? Мне она тоже понравилась. Глазки такие хорошенькие, зелёненькие. Смотри, как хлопает ими...
–Дашенька, ты хотела поговорить с нами, – мягко напомнил ей Штефан.
–Не с вами, а только с тобой, – тут же рассердилась Даша, она схватила несчастную куклу за волосы и стала с силой дёргать, – только с тобой! Зачем мне она?
–Оставь куклу, ты сломаешь её. Хочешь говорить – говори, – он присел на пушистый диванчик, потянув Киру за руку и усаживая её рядом.
–Ты знаешь, как я жила всё это время? – пальцы Даши продолжали терзать куклу, из головы которой уже стали сыпаться волосы. Кире показалось, что это из её головы цепкие пальцы выдёргивают пряди волос. – Вот скажи, зачем ты ушёл? Зачем? Папочка так расстроился! Он искал, искал и никак не мог тебя найти. Бедненький папочка! Он так переживал из-за меня! Он всё думал, ходил, рассуждал вслух. И придумал. Он послал меня к тебе. А ты... ты решил остаться там. Девчонка порвала цепочку с "non providentiae memor", и папочка рассердился! Знал бы ты, как он рассердился! Даже ударил. Да, да, представь, дал пощёчину всего лишь за "non providentiaememor". Вот как ему было плохо. У него совсем сдали нервы. Не спал, не ел, всё время курил свои сигареты и пил коньяк. Мне так его было жаль! И тогда я придумала. У папочки под замком в аптечке были разные порошочки, таблеточки. Ключик он прятал, но я-то знала, где он лежит. Разве от меня можно что-то спрятать? Бедный старенький папочка!
Кире не хотелось смотреть в безумные глаза Даши, и она отвернулась. Но от несвязного бормотания, от капризного детского лепета у неё стала кружиться голова. Она посмотрела на Штефана. Он слушал Дашино бормотанье очень внимательно, и выражение его лица испугало Киру. Каждый раз, когда она произносила латинское выражение, он вздрагивал, как от удара. А та продолжала:
