Текст книги "Предатели Мира"

Автор книги: Екатерина Пекур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Но если всё не так – то Мир, выходит, стоял на грани войны..? Я провела ночь в раздумьях, но так и не пришла к какому-то серьёзному решению.

****

Карун. Интерлюдия.

35-й день Месяца Выводов, девять месяцев назад.

Двое мужчин в серых ларго втащили под руки третьего, с руками за спиной, и упустили его на жёсткий ковёр. В кабинете было тесно – его половину занимал массивный стол, и за этим столом сидел бесцветный и злой человек лет сорока пяти. Он кивнул. Щёлкнули размыкаемые наручники, и брошенный попытался опереться ладонями об пол, чтобы не хотя бы не упасть лицом в пыль давно не чищеного покрытия.

– Вставайте, да Лигарра. Вас не допрашивали так сильно, чтобы вы не могли стоять. Вставайте, это приказ.

Какое-то время ничего не происходило.

…«Все-таки «пустышка». Неужели». Отрывочные, слабые мысли, как капли воды с потолка. Боль в спине почти запредельная. «Вставать. Да».

Человек медленно разогнул себя, опираясь ладонями, с карачек. Стоять он мог только отклонившись назад, и только усилием воли он мог делать это ровно. Из рассеченных ударом левой брови и скулы сочилась сукровица, и по щеке пробегал нервный тик, но лицо оставалось каменным – отстраненная маска человека, который принимает любую судьбу. Так было надо. Ничего другого не ожидалось.

С минуту сидевший смотрел в бумаги. Подняв голову, он заговорил, цепко ловя каждую тень на лице стоявшего.

– Вы условно свободны, – заявил он, – Поскольку ваша ситуация является внутренним делом Комитета, вы не будете содержаться под стражей и возвращаетесь к службе. Вы понижены в звании на четыре ранга и переводитесь во второй отдел. Документы, карточку и оружие получите по новому месту работы. Машина отвезёт вас домой, приведёте себя в порядок. К работе приступить завтра.

Зрачки стоявшего на мгновение расширились.

– Принято, – тем не менее проговорил он, хотя и едва не падая.

– Телефон вашего контролёра, – бегло улыбнулся сидевший, протягивая лист бумаги, но не вставая, – Встречи с ним по графику. Отказ по любому поводу приравнивается к признанияю вины. Надеюсь, вам не нужно об этом напоминать.

На лице стоявшего не отразилось почти ничего, когда ему пришлось, нарушив шаткое равновесие, сделать шаг вперед, чтобы взять листок с телефоном. Один из команды дознания указал подбородком на дверь. Они вышли, поддерживая освобожденного под локти.

…«Пустышка». Слабая, жалкая мысль – победа. Прорвался.

Но всё не закончилось. Не победа. Его пресуют. Всё ещё только начинается.

Своих ломать тяжело. Тем более – таких своих. Своих не взять силой – их специально готовили не поддаваться на это. Свои понимают, как. Команда дознания несколько раз меняла темп, чтобы сбить его с толку. Но все равно по малейшим сменам тактики он понимал, по какой схеме его ведут. При общем раскладе это было или «большое путешествие», или «пустышка» – одно-двухнедельный медленный, ленивый заход, сильно похожий на старт терпеливой, даже многомесячной, ломки. Никто не выдерживает «большого». Никто и никогда. Это невозможно. Его итог – полный развал личности и часто несовместимые с жизнью повреждения.

Но понять было нельзя. Только одно могло влиять – они вообще не поверили в его легенду или просто едва подозревают что-то неладное. Тогда «пустышка» – это для профилактики. Так сказать, для установки у него «правильного», пораженческого хода мысли. Если не поверили – ему конец, и тому, другому, человеку – тоже. Влиять на события он уже не мог.

Система терпелива. Она возьмёт своё не силой, но мучительным давлением. Психологической и физической мясорубкой. Абсолютно бессрочной – до тех пор, пока объект не развалится на части. Его тоже рано или поздно сломают. Но не сейчас. В запасе ещё несколько месяцев.

И есть завтрашний день.

Его втолкнули в давно остывшую, голую квартиру и закрыли дверь. Покачнувшись, он упал и очень долго не мог даже шевельнуться. Почти в обмороке дополз до кровати и снова упал – ничком в ледяную подушку, грязный, окровавленный человек, заросший недельной щетиной.

Он всё-таки победил… или ничья – но это больше, чем даётся за жизнь одному человеку.

Но думать он будет… потом.

Выспаться бы. Сутки или двое, отлежаться и не вставать. Показаться врачу. Зуб шатается. Но главное – это спина. И есть завтра. Кривясь от боли, он перевернулся и завёл будильник. А потом уснул, скомкав подушку. Его тут же просекут за эту позу. Но сегодня – плевать. Как бы простительно. Потом он что-то придумает.

Заполночь он проснулся, со стоном поднял себя из постели. В ванной умылся, побрился, порывшись в аптечке, заклеил пластырем лицо. Из зеркала на него смотрела всклокоченная безумная физиономия. С запавшими глазами и обширным кровоподтёком на скуле. На висках, как оплеухи – седина. «Вот и поседел. Но ерунда». Он смотрел на себя, но думал вовсе не о том, что на этом лице прибавилось морщин и чёрных теней – а о том, есть ли за зеркалом камера.

И… Боги, с такой рожей нельзя на люди. Никакого защитного слоя. Слепому видно, что он на грани срыва. А он действительно там. Он был не в состоянии вспоминать минувшие события. Это было… слишком страшно.

Он какое-то время сидел на краю ванной и медленно дышал.

Второй. Почему второй? Просто в рамках травли или что-то сложнее? Мало данных. Странно, что в бюро того же подчинения. Никуда не заслан. В Городе. Ну да. Они ждут. Вдруг что-то появится. Или кто-то. Например, сбежавшая внештатница.

Эта мысль, пробившаяся на поверхность вместе с холодными раздумьями, заставила пульсировать рану на лице, свернула мышцы живота узлом. Прежде чем загнать эту мысль назад, он позволил себе… просто напомнить… ради чего.

И ещё холодное, отстранённое любопытство: если бы он знал..? какой бы приказ он подписал тогда..? в том, что именно этот человек неделю назад завизировал «арест по подозрению в сокрытии данных и предательстве» – в этом он даже не сомневался. Кто же ещё. Но его подвела увереность, что всё в Мире идет по плану. То есть что люди отлично управляются страхом, и ничего другого на свете не бывает.

Но об этом, подумал он сонно, тоже нельзя думать. А теперь спать. И что-то бы сделать с этим тиком вокруг раны – он выдаёт его при малейшем волнении.

Утро ворвалось в сознание неимоверной ломотой в теле. Скрипнув зубами, он встал на ноги. На столе обнаружился брелок от «340-го» и права. Как вообще можно вести мобиль, если из-за спины он не в состоянии сидеть? Но так надо. Иначе он не успеет к девяти, и ему навесят за опоздание. Где он в это время был. Без алиби.

Он спустился на стоянку. Интересно, что стало с его старым верным «385-м»..?

Очень скоро стало ясно, что с хромотой ничего сделать нельзя. Пройдёт не один месяц, пока это заживёт. Беседу с новым руководителем он помнил плохо. Эмоции вдруг начали лезть наружу, опасные, кислые как изжога, и все силы ушли именно на поддержание спокойствия. Что ещё хуже, когда его отпустили принимать дела, он повернулся и… потерял сознание. Под рубашкой намокло. Лучше б его убили.

– Простите, – прошептал он, с трудом открывая глаза. Присев на корточки, окладистый, подвижный человек смотрел на него с едва уловимой иронией, любопытством, и даже, возможно, с сочувствием.

– Карун, быть может, вам нужен врач?

– Я в порядке, спасибо, – хрипло произнес он, касанием ладони останавливая провисающее, дрожащее левое веко. Глубоко вздохнув, встал.

– Вы свободны.

Кивок. Коридор. Неважно, как они не него смотрят. Они знают. Спецоперу третьего во втором. Следователем третьего ранга. С разбитой рожей и волочащий ногу. Плевать. Это лучше, чем оказаться мёртвым подонком. Или просто – подонком. Тень.

Он закрыл за собой дверь кабинета и осел на стуле. Стандартное помещение. Ничего лишнего, ничего нового. Могло быть и хуже. Пока они играют по его правилам… В его партию. Просто бьют при этом очень сильно. Но так и должно быть. Остаётся «мелочь» – не потерять от этих ударов остатки разума и воли. Но это реально примерно как восемьдесят три из ста. Реально, что его сломают. И примерно девяносто из ста – что вся его затея впустую. Но не сотня из ста. Он собирался драться за свои десять процентов.

В пакете на столе, как и предполагалось, обнаружились новые документы, личная карточка, две папки со вводной, пачка сигарет и стандартный десятизарядный «треккед».

Две дешёвые покупки, на которые придётся купиться. Табельный пистолет Комитета и сигареты.

Отложив пистолет вправо, он разобрал бумаги. Курить хотелось достаточно сильно, и бросать прямо сейчас было глупо. Чего это он прячется, да? Ладно. Как и со сном в обнимку с подушкой – пока дрожь простится. А потом можно бросить. Через пару месяцев. НИчего им видеть, как быстро – или медленно – он слетает с катушек. Откинувшись на жёстком стуле (боль была постоянной, не сильнее и не слабее, так что он приказал себе забыть о ней), он взял зубами из пачки сигарету и медленно чиркнул спичкой. Может, пока и не бросать. Такая привычная поза для раздумий. Но придётся. По тому, как человек прикуривает, про него можно книгу написать.

Ему вернули оружие. Закономерно полагали, что, если он решит уйти, то отсутствие чего-то огнестрельного его не остановит? Он умел убить любым предметом. Но опасный шаг. А вдруг он и впрямь решит это сделать сейчас. И что они будут делать? Ха-ха. Его даже обуяло короткое весёлое желание так и сделать.

Но это будет… равносильно сдаче в плен. Причём мёртвым, то есть без права на ответный шаг. А всё это затеяно не с той целью. А именно с целью выжить – и спасти положение, на вид абсолютно пропащее. Умереть он мог… и так. До этого. Или даже после – когда в госпиталь пришёл следователь с вопросом, почему его рапорт так и остался недописан, и что он делал на улице Пин. Он уже тогда мог умереть. Или получить всё. Нет, он ещё не был готов про это думать. Позже.

Они уверены, что он не покончит с собой. Почему? Надеются, что у него есть повод жить, да? Или повод заняться какой-нибудь антиобщественной деятельностью..? Не для этого ли его сунули во второй? От третьего подальше… Или просто верят записям в личном деле – что он душой и телом собственность КСН, коэффициент интеллекта 593, отличник Высшей Школы, великолепный стрелок, все существующие допуски для его прежнего ранга, ни одного нарушения за всю биографию – а вот теперь как с цепи сорвался? Или кем-то опасно использован? Или подставлен?.. Или его-то как раз сейчас и подставляют?

Всё может быть ещё проще. Он пошёл вгору именно по второму отделу. И так его легче контролировать. Да и травить – тоже. Могли иметь место и некие благие намерения. Хотя он бы скорее поверил, что ему пожмёт руку глава Малого Совета. Но только не он. Хотя, если что, придётся сыграть и на этом. Потому что есть ещё одно неприятное обстоятельство…

Три выпущенные обоймы. Теперь до Тени много зависело от того, кто же в этой партии держит резервные фишки. Что ж, если он останется жив и способен хоть что-то соображать – может быть, он это узнает.

Ленивым движеним он взял пистолет в руки и хлопнул по заряднику. Патроны на месте. Он несколько раз вскинул привычную тяжесть «треккеда» – правой, левой, двумя, с поворота. Руки как будто не дрожали.

Ещё есть шансы – мало, но есть. Ещё есть время. Выстоять на чём угодно – на обиде, ярости, тупом протесте против автора приказа, сыграть на полусекундной понимающей искре в глазах нового шефа, стравить с третьим его самого… что угодно. Ему нужно выжить. Ждать. Они правы. Ему это очень надо.

Его выпустили из-под «тёплого» крыла отдела внутрених расследований. Живым и почти не поломанным. Но он приманка. На неведомую тварь, самим охотникам неизвестную. Тварь, которая либо сломала, либо что-то плохое сделала с отличным и ценным сотрудником. Так что он всё забыл – или делает вид, что забыл. Что хуже. Для сотрудника. Ходячие консервы. Вот что он такое. Либо на него кого-то поймают, либо он сам заговорит. Жизнь предполагалась тяжёлая.

Но чьи нервы окажутся прочнее, тот и дождется, правда?

Ещё повезло, что это был не третий, подумал он, погружаясь в работу. Но пара месяцев в четвертом довели бы туда. И уж точно без соблюдения… И уж точно под его тщательным патронатом. Даже, возможно, с публичной казнью, хотя какой уже был бы смысл.

Только бы она додумалась вернуться туда. Но он знал, что она не вернётся.

Глава вторая

Единственными серьёзными и удивительными вестями, которые доходили из Большого Мира, были новости о летающих машинах риннолётах. Почему они так звались, никто толком не знал. По окраинам Бмхати циркулировали истории о некоем безумном старике, построившем первый образец – с этими рассказчиками спорили другие, утверждавшие, что секрет полёта выдали пленные Отродья. Однако по сути народ (даже в либеральных припустынных городишках) помалкивал, воздерживаясь от комментариев и опасаясь вездесущих спецслужб. Многие тайком чертили отводящие беду знаки. В Тер-Кареле нашлись мечтатели, которые бахвалились, что, дескать, пусть приедет сюда какая-нибудь рекрутинговая комиссия, они сразу запишутся в команды этих злокозненных аппаратов – а иначе, мол, где ещё в Мире найти храбрецов с незашоренным Мировозрением? Но комиссии не спешили в Тер-Карел (чему люди разумные были, конечно, весьма рады), и в целом у меня было весьма чёткое представление, откуда КСН наберёт атеистически настроенных храбрецов. Из собственных рядов – но уж никак не среди маргиналов и нарушителей Порядка. Так что я тоже никак не комментировала все эти домыслы – возможно, львиную их долю растространяла сама же контрразведка вкупе с первым отделом.

К началу лета по телевизору показали сюжет о том, что Тенью измысленные машины поставлены на вооружение, для них создавалась отдельная служба, подконтрольная КСН и Совету Мудрейших (ага, конечно, иронично хмыкнула я, припоминая некую беседу на неком складе). Через небольшое время в Дхати из Дорхи вернулся один из местных – он рассказал, что видел эти проклятые штуковины в небесах собственными глазами. При этом, по его словам, самые слабонервные из свидетелей падали в обморок, в городе участились депрессии, а народ потянулся в родные Имения. Но постепенно словечко «риннолёт» перестали сопровождать соединёнными пальцами – может быть, потому, что делать это пришлось бы полсотни раз на неделю. Народонаселение опасливо затихло, переложив моральные и этические проблемы механического полёта на крепкие плечи нерушимого Комитета.

Я тоже помалкивала.

К моему приезду в посёлке были все признаки, что гуляния по поводу приезда Мара, наконец, пошли на спад. Отчасти – из-за истощения запасов провизии и выпивки (не предназначенных для продажи). Народ разошёлся по домам, и я блаженно пересекла главную улицу Тер-Карела в необычной для вечера тишине. Хотя тут всяк имел право на личную жизнь, но община она и есть община – двери не запираются, все как одна Семья. Среди ночи могут заглянуть соседи, порыться у тебя в холодильнике и, поймав твой сонный взгляд, сказать что-то вроде: «Ага..?» Это значит – одолжу, спи дальше, мы же свои люди, разберёмся. Справедливости ради, мне ведь тоже приходилось так поступать – хотя поначалу это казалось диким. Но иногда я страдала от невозможности полного уединения. Для этого я и ездила в оазис…

Дом встретил меня необычной тишиной. Я села на диван и закинула пыльные ботинки на стул. Из окна виднелись два домишки напротив – точнее, под звание домишка подходил лишь одни из них, дощатый сруб, кое-где обшитый шифером, листами пластика и даже крылом грузового мобиля. Там жила парочка влюблённых – аллонга и мулатка. Жили они вместе уже лет десять, душа в душу, нарожали кучу детей-квартеронцев, вели крепкое хозяйство и относились друг к другу с перемежением страсти и неистовых ссор, неизменно собиравших кучу зрителей. Рядом, почти на окраине, красовался давно мёртвый автобус, стоявший на осях без покрышек. Его окна были кое-где застеклены, кое-где забиты чем попало, сбоку красовалась дыра, а крышу украшала самодельная антенна. В автобусе жил Полпальца – технарь, музыкант и поэт, который учил меня готовить и пытался научить петь. Таковы были все дома в посёлке – кроме разве что самых старых, матёрых. Но и те когда-то начинались так же. Были они сараями, машинами и навесами, и только постепенно обросли более-менее надёжными стенами, крышей под старым шифером (его продавали поселяне-окраинцы) и прочими атрибутами цивилизации…

– Руа..?

Я обернулась. На нижней ступеньке чердачной лестницы стоял верный друг моего друга. Перебрав за эти дни кучу обращений и не раз подавившись моим именем без обязательного «госпожа», Кинай наконец выбрал из массы вариантов именно это слово – «руа». Это было типично хупарское «внутреннее» словечко и несло оно кучу уважительных оттенков, а переводилось как «сестра» или что-то вроде того. Не физическая сестра, дочь одного из отцов в многочленной хупарской семье, а именно сестра как член некоего братства. Заслужить такое наименование от хупара, для белого! – в моей прежней жизни это была бы огромная честь – примерно как признание, что я, как хупара выражались, «причислена к Лучшим». Но такие вещи они всегда хранили в тайне от аллонга, да и не считала я себя спасителем шоколадных, героем дня. Кинай, судя по всему, просто решил, что это наиболее тактичный способ наименования моего (глубоко уважаемого им) бренного тела – чтоб не нарушить негласные правила Тер-Карела и остаться в мире с собственной совестью. Ведь он, в конце концов, пришёл сюда не из-за проблем с властями и не из-за расофильсих воззрений, а лишь потому, что не захотел бросить Мара… А Порядок Кинай всегда ценил и соблюдал.

– Кинай? Так вы с Маром дома? Чего же молчите? Спускайтесь! Сейчас еды наготовим…

– Гос… – привычно в последнее время запнулся Кинай, – То есть… Мар… уехал.

– Как? Куда? – удивилась я.

– Да, в этот… Дхати… увязался за теми, кто наливку на торг повёз… сказал, провеяться… – пожал плечами верный хупара.

– А ты чего не поехал?

– А он сказал – чего тебе по песку носиться, сиди отдыхай…

И Кинай, конечно, подчинился. По привычке. Да уж. Мар умел, и даже вопреки своим расофильским принципам, иной раз так зыркнуть на хупара, или так вежливо попросить, что те бегали как испуганные мыши – мне никогда не удавалось достичь такого эффекта! Даже в ярости! Наверное, потому что я не чистокровная аллонга, хи-хи? или дома у нас и впрямь был рассадник ересей, не научили меня так себя вести… ещё больше хи-хи? Но и многие другие аллонга, мои знакомые, отнюдь не достигали маровских высот убеждения шоколадных… что не раз уже наводило меня на мысли об успешной селекции себе подобных в богатых Семьях Дорхи. Или, может быть, туда просто редко засылали агентов из-за Гор? – улыбнулась я. Вот никакие крохи бризовской крови и не разбавили породу далуновских предков!

Хотя вряд ли. В самом серьёзном (если не считать Гор) промышленном районе Мира агенты Горной Страны должны были кишеть, как комары на болоте! Вяло обмениваясь трупами с Комитетом – хотя от этой мысли меня замутило…

Я пожала плечами и таки взялась за готовку. Но лёгкое удивление вдруг с новой силой нахлынуло на меня.

С чего бы это Мар вздумал «провеяться» в затхлый, преунылейший городишко из трёх улиц, да ещё в самую жару? Через суховейную красную пыль? Парни, понятное дело, поехали, потому что договор, сроки, да и закупиться бы не мешало – но свежеприбывшему знай себе валяйся на диване да ешь от пуза!

И то сказать – странно для человека, так рвавшегося в Тер-Карел, тут же убегать оттуда на прогулку куда глаза глядят – явно же, что увязался за первыми встречными! Однако, чем дольше я над этим думала, тем логичнее мне всё казалось. Мару надо обустраиваться – может, он в Дхати поехал про стройматериалы узнать! Или не докончил задорной беседы с кем-то из «торговых посланцев» – вот и поехали неразлучные дружки сквозь пыль, весело хохоча… ясное дело, хорошей беседе пустыня не помеха.

Но могло быть и так, что Тер-Карел, прекрасное место из юношеских воспоминаний Мара, уже успел его разочаровать… Всех нас держала тут необходимость. А Мара теперь, насколько я поняла – лишь желание наследника большой Семьи возложить хвост на дела. Исключительно из тех соображений, что быть членом Семьи ему не нравилось. Ему нравилось болтаться и ни о чём серьёзно не заботиться. Если это и отдавало эгоизмом, не моё было дело осуждать других. А во всех прочих отношениях Мар был мне симпатичен. Уж всяко Семья да Луна имеет более чем одного сына, и далеко не одну Ветвь – найдётся, кому спасать Дорху и командовать шахтами, решила я.

Что меня обеспокоило в этих раздумьях, так это лишь то, как мне быть, если Мар решит вернуться в Большой Мир… Что знают двое, знает и свинья, говаривали наши семейные хупара. И он, живя в Мире, будет знать, что Санда да Кун, без вести пропавшая, в полузаглохшем розыске, жива… Но я ничего не могла с этим поделать – оставалось надеяться, что Мару всё-таки слишком лень взваливать на себя Семейные заводы, небольшой научный Интитут и десятки тысяч работников – основные, насколько я знала, активы клана да Луна.

Но, подумав ещё немного, я решила, что мыслительный процесс уже завёл меня в Тень знает какие дебри. Бризовская соображалка, мда. Не в ту сторону, что у всех.

На слудующее утро я была разбужена радостным воплем да Луны, ввалившегося в дом с кучей пакетов.

– Егей, лежебоки! – завопил Мар, – папочка привёз подарки!

Я хмуро высунулась из-под пледа, но быстро подобрела. От Мара веяло бодрым позитивом. Кинай скатился по лестнице, и мы распаковали покупки – сладости, пиво моего любимого сорта, набор столовых приборов, колбасу, мясо, почти непользованную телевизионную антенну и необходимую плату к телевизору, сгоревшую месяц назад. Мне лично приподнесли платье в цветочек, новенькое, с распускной юбкой и короткими рукавами, с летней шалью впридачу. «Специально для танцев», – сказал Мар. Платье было благосклонно принято и, хотя она оказалось мне великовато, я немедленно двинулась к соседке и попросила ушить интимный подарочек. То есть это в Большом Мире он был бы интимным – ну, жених ещё мог такое подарить, а чтоб вернее и приличнее – муж; но в Тер-Кареле, как я уже говорила, всё было поставлено с ног на голову. И я сочла, что платье вполне сойдёт за жест бесполой дружбы. Однако, вертя иглой, моя соседка, толстая жизнерадостная хупара, изо всех сил подмигивала, намекая, что, мол, неспроста твой дружок так на тебя глядит восторженно, да ещё вот такие подарки делает… Вот начнёт на танцы приглашать, а там гляди – и обзаведешься семьей… пора уж. Парень-то хороший, весёлый, да и лицом удался – а что ещё надо умной (по «усреднённым человеческим» меркам – возможно, мысленно комментировала я), привлекательной (допустим) и хозяйственной (эээ… не без оговорок) девушке? Но вслух я лишь бормотала и кивала. Зачем обижать славную тётку?

«Пора уж» мне было по мнению всех тер-карелок (кроме разве что мулатки из дома напротив – та, как мне казалось, что-то понимала в причинах целомудрия Санды да Кун). Тем более всех огорчал факт, что такая ладная и боевая девица, окраса посёлка, пример молодёжи, ни с кем и ни в какую не желает продлевать отношения дальше совместной выпивки, общего пожирания еды, игры в фишки или одного танца за вечер. То есть в целом ведёт себя почти как мужик (за исключением танцев). Мне поочерёдно сватали всё, что двигалось (а что не двигалось, расшатывали и тоже сватали), и доходило даже до курьёзов, но я делала вид, что вообще не понимаю, о чём речь. В общем, вела себя, как, простите, голый аллонга в хупарском гетто. Презрительно рассекала добровольных спасительниц моей девичьей чести (или, скорее, наоборот), делая вид, что я просто-таки не касаюсь земли, а моя гордость и самомнение всяко выше их брачных намёков.

Платье было ушито и примеряно. Не снимая его, я вернулась через улицу домой, неся брюки и рубашку через локоть и ёжась от жгучего солнца, немедленно впившегося в мои голые плечи. Платье было до Тени хорошо. Я действительно выглядела в нём куда привлекательней, чем в любой из своих одёжек за последние годы (включая годы труда на медицинской ниве). Меня вдруг охватило какое-то странное, грустное чувство, но я себе в нём так и не призналась…

Пожалуй, если коротко, оно называлось – рядом нет ни одного человека, для кого я действительно хотела бы… но я ничего не могла с этим поделать и приказала себе не болтаться мозгами, как яичница по сковороде. Мне всяко следовало жить реальным и настоящим, а не выдуманным и прошлым.

Войдя в дом, я застала Мара за самоотверженной починкой телека.

– Жить будет, – уверенно заключил бывший старший врач, ковыряя отвёрткой в недрах древнего прибора. Угукнув, я вслух огласила желание приготовить еды – чем и занялась. Намыв овощей, я заметила новый гвоздь, вбитый в стену – на нём висели обе мои (одинаково многострадальные) разделочные доски.

– Я там тебе ещё шкафчик подтянул, – просопел Мар из-под крышки.

Дверца шкафа и впрямь стояла на месте – она критически провисла полгода назад, то и дело стукая меня уголком по голове. В своё время я изучила конструкцию завесов, уяснила причину трагического положения дверцы, однако до ремонта руки мои так и не дошли. В отличие от рук Мара, который тут же подметил и исправил непорядок. Может, конечно, он просто полез за едой и ударился – но какая разница, если дело сделано?

Возможно, не такая уж и плохая идея – обзавестись своим мужиком.

Мысль сухо скользнула по моему сознанию и повисла. Я в гневе отринула её, а потом (пока жир на сковородке начинал шипеть) всё-таки рассмотрела. Ну а что..? Мар ведь и впрямь хороший человек, старый друг, бывший коллега. В конце концов, я же взрослая женщина, тридцать один год, это уже не шуточки – и они всё бегут, мои годы… Жить-то как-то надо – чего я периодически цепляюсь за прошлое, которое всё равно уже не поправишь? Да и толку в нём было..? А тут жизнь. Неплохая, своя, свободная. Хотя не без трудностей. Вот дом к сезону ветров починить некому – опять по соседям с протянутой рукой идти. Да и просто временами словом перекинуться… А что до всего прочего, чему положено бывать между разнополыми людьми, так ведь да Луна мне когда-то очень даже нравился – хотя дальше смущённых раздумий я тогда не пошла. Ну не Боги весть какой, зато хозяйственный. Существенное достоинство в моём положении! В остальном – характер у Мара нормальный, руки откуда надо растут. Ленивый иногда, но так и я ж не сахар, к тому же, знаем мы уже друг друга столько лет, что вряд ли я увижу от него что-то неожиданное…

Не то чтоб подвела черту под раздумьями и что-то решила – скажем так, я просто подвела черту. Будет делать намёки – посмотрю. Пусть ухаживает. Возможно.

С этой мыслью я швырнула искрошенные продукты на сковородку.

Вечером Мар и впрямь пригласил меня танцевать и не отпускал до самого вечера, хотя на меня, в новом-то платье, не пялилилась разве что Горраннова жена. Она была слепая. Засыпая, я решительно убедила себя, что жизнь всё-таки налаживается, однако уснула я почему-то в обнимку с подушкой.

Утро Мар начал с того, что дотошно выяснил у меня, как я отношусь к варке кофе для мужа по утрам – а то вон, дескать, соседи напротив опять поссорились именно из-за этого, ну как мне это нравится? Немного смутившись и успешно (как мне показалось) скрыв этот факт, я высказалась в том духе, что для хорошего человека мне совершенно не жаль будет приготовить завтрак – если, конечно, он его переварит, уточнила я. В ответ Мар заверил меня, что любой здравомыслящий человек питался бы моей готовкой ради счастья видеть меня рядом с собой. Задумавшись, я посмотрела ему вслед – как мне показалось, совершенно бесстрастно – однако мимолётный взгляд в зеркало поверг меня в ужас. От смущения я была красна как варёный рак.

Тридцать один? Да больше пятнадцати мне бы собственный отец не дал.

Вечером 12-го числа Месяца Света в Тер-Карел приехал чужак. Вспылив грунтовку до небес, к моему домишку на отшибе подъехал грузовик. Я заинтересовано наблюдала за этим зрелищем из окна – грузовик был мне отлично знакСм. Он принадлежал мелкому торговцу из ХингАи, с которым община вела дела, однако я ещё не видела, чтобы пронырливый окраинец, пронзительно белокожий аллонга из местной Семьи (на самом деле он был «серый», принятый в род), из-за своей белокожести вечно затянутый в кучу шуршащих одёжек, пересекал Бмхати в сторону Тер-Карела. Я двинулась было в сторону дверей – поприветствовать гостя и партнёра, как вдруг меня словно ударили по лицу – из кабины, отплевываясь и Бого-хульствуя на чём Мир стоит, вылез абсолютно незнакомый мне мужчина. Среднего роста худощавый аллонга, заурядно одетый – он явно знал, куда едет – в пыльную как смерть Бмхати. На голове прибывшего ветер шевелил неаккуратно стриженную копну светло-русых с проседью волос. У него было плоское, скучное, заветренное лицо. Оглядевшись и никого не узрев, чужак принялся как ни в чём не бывало отряхивать пыль с коленей. Прошла минута, другая, но в жарком воздухе Тер-Карела так и не шевельнулась ни одна форточка. Незнакомец потоптался и неуверенно прокричал: «Эй..!»

Наконец, из стоявшей дальше по улице халупы с огромной антенной на крыше, высунул голову Тайк. Наш боевой мулат был весь в смазке и вытирал лапы ветошью. Весьма изумлённый и тишиной, и необычным гостем, Тайк поспешил навстречу. А я отчего-то перевела дыхание. Стоя в «прихожей», за дощатым щитом, я молча наблюдала, как они обмениваются формальными приветствиями, а горячий ветер доносил до меня отдельные слова – «солнечные панели», «запчасти», «надо спросить»… На обращённом ко мне лице гостя мелькали жадность, неуверенность и брезгливость. Ну да. Тер-Карел. Мулаты. Понятное дело, всякая гадость, а он тут. И денег хочется. Но я вдруг решила, что Тайк разберётся и без моего участия. Чужак спровоцировал у меня неожиданную паранойю… Я видела, как Тайк оглянулся на мой дом, видимо, недоумевая, отчего же я не выхожу. К тому же, Тайк явно злился и комплексовал из-за выражения на лице незнакомца. Но потом он, очевидно, выкинул это из головы – решил, что я сплю или в гостях. Махнув рукой, он повёл незнакомца в глубину посёлка.

Но я смотрела им вслед и всё-таки не могла отделаться от какого-то противного ощущения опасности – противного тем более потому, что никаких видимых причин для неё не было. Внезапная мания преследования отступила так же скоро, как и пришла. Но выходить теперь было бы глупо. Тень. Что это со мной? Гость как ни в чём ни бывало шагал следом за Тайком, не выдавая ни волнения, ни удивления, ни уж, тем более, какого-нибудь преступного вороватого зырканья по сторонам (каковое могло бы навести меня на объективно подкреплённые злые мысли). Разве что продолжала сквозить в его походке гордость от классового превосходства. Ну да сейчас Горранн и Суррис ему рога обломают…