Текст книги "Предатели Мира"

Автор книги: Екатерина Пекур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Самая угоняемая модель последнего года, – пробормотал он.

– Я так и знала, что дело не только во вкусе.

Он бегло улыбнулся.

– К тому же сорок процентов мобилей вне городов принадлежат к этому модельному ряду. Выбор был очевиден. Цвет я не лимитировал. Только сроки, пока его не будут искать.

Я обдумала его слова и минувшие события и сказала:

– Тебе помогал кто-то из Хупанорро. Никак иначе, – я задумчиво потянулась на заднее сидение и достала термос с кофе. Ночью я была слишком взвинчена, чтобы анализировать смутные воспоминания, но меня беспокоил запах напитка. Я открыла крышку и с удовольствием принюхалась.

– Мигарои. С корицей. Сваренный так, что воздух густеет. Я где-то уже это пробовала. – Карун мельком, точно экзаменатор на любимую студентку, глянул в мою сторону, а я продолжала вспоминать, – Там ещё были пирожные с заварным кремом… и раннее утро… Куркис! – подпрыгнула я, – Ведь у тебе же были какие-то дела с ним, я помню. И тайные слова для связи. И ты тоже любишь Мигарои с корицей. Только варил по-другому… Потрясающе вкусно – но иначе.

– Это он научил меня варить кофе, – отозвался да Лигарра после мучительной паузы. Мне показалось, что мучительной – он словно усилием воли выпускал через щели брони кусочки своей человеческой личности. Явно ради честности наших отношений – ведь он знал обо мне почти всё, а я о нём – отнюдь не так много. Но Карун, допускающий рассказы своих привычках и маленьких личных деталях его жизни, вроде варки кофе по утрам… Это было что-то необычное. Я не могла себе вообразить что-то подобное – он, похоже, тоже. Хоть и стоял перед лицом таковой необходимости. Нам, вроде бы как, стоило узнать друг друга поближе. Я имею ввиду – действительно поближе, а не штаны снять. Мы посопели в лобовое стекло, в конце концов, ситуация нас жутко развеселила. Я попыталась вообразить себе Каруна в его прежнем обличье, смирённо выполняющего указания какого-то коммунального хупара на кухне – но мне этого так и не удалось.

– Надо же было как-то налаживать быт старому холостяку вроде меня, – примирительно сказал он, поймав мой взгляд, – Я же всегда жил сам, в кафешки с нашей работой не набегаешься, а приличного кофе выпить – иногда единственная радость за день. Ну вот и попросился к Куркису на выучку… куда мне ещё было с таким вопросом?

– Что же вас связывало такое..? Если не секрет, конечно… – тихо спросила я. И осеклась. Вокруг Каруна иногда возникало ощущение, что ты неловко подошёл к обвешанной флажками зоне. «Вход запрещён». Закрытые для обсуждения темы. Нельзя. Вот так и сейчас – за время нашего знакомства я научилась остро чувствовать подобные «замки».

Какое-то время он не отвечал. Перелески исчезли, уступив место нечастой сельской застройке, пару раз нас обогнали другие мобили, но в целом мир был пустынен, как в первый миг после Открытия Раковины.

– Санда. Я не хочу, чтобы у нас были тайны – особенно с моей стороны. У меня и так в голове слишком много историй, без которых тебе будет спокойнее жить, и я не знаю, стоит ли тебе их вываливать. Но я… постараюсь… постепенно рассказать. Пока же я не слишком уверен в будущем, чтобы нагружать тебя… отвественностью за других людей, – медленно сформулировал он, – Информация – всегда ответственность. А зтот хупара ещё жив и, надеюсь, свободен.

Я кивнула, и мы продолжили путь в полной тишине.

Ещё через пару пуней Карун медленно остановился. Я не могла понять, что случилось, а он молча глядел вдаль и еле заметно кривил губы.

– Санда. Как я выгляжу?

Я посмотрела на него и призналась:

– Плохо. Хреновее некуда.

На его бледном лице единственным цветным местом были красные пятна вокруг глаз. На щеках проступила белёсая щетина, волосы напоминали крысиное гнездо, а сами глаза… ну, про них я бы вообще предпочла помалкивать. Лучше не описывать взгляд загнаного в угол кадрового офицера Комитета, который не спал двое суток и едва сидит от болей в спине.

– За местного не сойду?

– Разве что за местного пьяницу с перепоя… Если тут таковые водятся, – сумрачно отозвалась я, – И это ещё при условии, что лицо попроще сделаешь. В чём я лично сомневаюсь… – добавила я.

– В смысле попроще?

– Оно у тебя слишком… профессиональное. Даже теперь. Вроде бы ты кожу с кого-то сдирать намерился.

Карун поглядел на меня озадаченно, а потом неожиданно расхохотался.

– Я всё думаю, какой сценарий отыгрывать на мосту. И я не могу решить. Тень. Голова раскалывается.

– Зря ты кофе пил… Давление опять подскочило, – буркнула я на него, как сиделка на непоседливого больного.

Еле заметная улыбка. Да, понимаю, ты знаешь, когда и что нужно делать. И сколько приходится иногда платить за побочные эффекты. Теперь чувствуешь себя хуже некуда – но ты не уснул.

– Давай всё-таки попробуем.

Выйдя из мобиля, мы порылись в рюкзаке из багажника. Там нашлись кое-какие вещи на смену и пара дорожных наборов для утреннего туалета. Я с удовольствием избавилась от последних напоминаний о бюро второго линейного, причесалась и глянула в зеркальце. Рожа – жуть. Я-то сама выглядела ничем не лучше Каруна! Мятая, опухшая, поцарапанная… Правда, в неброском свитере, хлопчатых брюках и жакете я стала хоть немного походить на деловитую аллонга из провинции. А не на побитую мокрой тряпкой условно выпущенную комитетскую стажёрку.

Я мрачно посмотрела, как да Лигарра водит электробритвой по щекам, шее и подбородку. Без щетины его крупная худая физиономия выглядела получше, но на мирного жителя он всё равно не тянул. Глаза его сдавали… У нормальных людей не бывает таких уставших от жизни, ледяных глаз. Создатель. Как же я по нему соскучилась. По вот этому прямому носу с маленькой площадочкой посередине. Он живой.

– Не выйдет из тебя домохозяина, – заключила я, – тебе слишком хреново, чтоб ты мог это сыграть.

Он глянул на меня и коротко кивнул.

– Тогда попытаемся угадать, какие именно наши с тобой фотографии пустили в оповещение о поиске. Про себя надеюсь, что это были снимки из отдела расследований… Замученное чмо с мешками под глазами.

– Карун, – сказала я после паузы, – давай просто перелетим через реку. А мобиль бросим.

– Средь бела дня в этих местах? Население прибрежных городков до четырёхсот тысяч. А хорошая милицейская винтовка отлично берёт ширину Селлии. Притом на том берегу нас уже будут ждать точно такие же любители летунов. Ещё у нас пять трупов за спиной, так что ждать до вечера мы не можем. Через несколько часов тут воздуха не станет от людей в гражданском.

Я понурила голову и сжала кулаки. Чистая правда. Как же я ненавидела, когда он бывал прав. То есть всегда.

Мы молча продолжили сборы. Я уныло мозговала, не сумею ли я снять ему головную боль, но моя интуиция ушла в подполье. Разве что…

– Стой. Сядь на корточки.

Я молча обняла его за голову, скользя щекой по макушке и всем телом отдавая те немногие силы, что ко мне вернулись.

Какое-то время мы не шевелились.

– Как ты?

– Ты знаешь… полегчало, – пробормотал он со светлым удивлением, – Ну как ты это делаешь?!

Я с улыбкой пожала плечами.

– Самое смешное, что я не знаю.

Умытый, расчёсаный, в почти немятой рубашке, с гладко выбритым подбородком, подпёртым воротником ларго, Карун разительно изменился – и словно перенёс меня в дни, о которых я уж и забывать начала. Когда он двигался, отогнутые уголки воротника рассекали мировое пространство, точно крылья ястреба в атаке. Перед тем, как сесть в кресло, он пошевелил пистолетом в кобуре – так, чтобы приклад «треккеда» демонстративно выпирал из-под ткани – и наполовину расстегнул ларго. Выпущенная на волю опасность – обжигающая, смертельная и ядовитая – шла от него волной, как аромат от розы, как поток воды из сорванной плотины… Я иногда задавала себе вопрос – он играет эту жуткую звериную роль, или она и есть его суть – а в иное время он только сознательно ведёт себя по-человечески..? Один из моих учителей – это было в «Раньяте», Белой медицинской Школе, которую я заканчивала – однажды сказал мне парадоксальную, но мудрую вещь. Санда, нет на свете опаснее зверя, чем человек. Всякий зверь мудрее и милосерднее нас. А потом этого учителя уволили.

– Полезай на заднее и ляг на пол. Я ещё смогу изобразить себя самого, но тебя приметят по цвету волос. Не высовывай даже носа. Даже не дыши. Там, на въезде, четыре телекамеры.

– А они не заглянут в салон? – испуганно пролепетала я.

– Будем стараться, чтоб не заглянули. Клиренс у этой машины приличный и колёса двух с половиной ладоней. Человек среднего роста не видит пола, стоя в полшаге от борта, – проверил он, – Значит, ближе им нельзя подходить.

Человек, который сел в кресло «404-го», уже мало походил на что-либо мирное. И даже на человека.

Изобразить себя самого? А вы когда-нибудь видели рыбу в воде..? Ну, на худой конец, амфибию..? Я послушно скорчилась на резиновых ковриках, слушая гул мотора и вдыхая колючий механический запах мобиля. Вскоре мы подъехали к Селлии.

Глава тринадцатая

Некоторое время ничего не происходило. Мы ехали медленно, пуней двадцать в час, потом остановились перед развязкой. Я слышала, как рядом, за правой стенкой, глухо ворочается мотор тяжёлого грузовика – едкие, кисловатые газы от его «смешанного» двигателя сочились в нашу сторону; слева, над моей головой, скрипнули тормоза какого-то местного лихача. Где-то в отдалении прошумели моторы других мобилей, выезжавших на мост. Я смотрела на локоть и плечо Каруна, в какой-то степени купаясь в его ледяном спокойствии – и всё-таки ощущая на дне его души отчаяние. Он держал его на цепи, за десятью дверями – но оно не исчезало. Да и куда бы? Я увидела, как он властно и нетерпеливо махнул рукой в открытое окно и стал поворачивать налево, вон из очереди, наверное, даже на встречную полосу. Кто-то, наверное, неведомый лихач, которого Карун подрезал, разругался и вяло замолк. Человек не сделает таких манёвров, не имея на то прав или оснований. Мы прокатились ещё несколько десятков шагов и мягко решительно остановились – как будто мобиль двигался на огромных кошачьих лапах… Мне ещё лет десять надо не вылезать из-за руля, чтобы так водить, мда.

– Господин? – полувопросительно поинтересовался голос с улицы. Шаги и голос (в нём не было удивления или агрессии, одна только ленивая настороженность) донесли мне о том, что подошедший был среднего возраста и роста, очень хорошо двигался и явно держал «треккед» под мышкой. Не успели. В щёлочку я видела, как на торпедо «404-го» падает тень от патрульного. Мне жутко хотелось воспарить над этой сценой в виде одинокого глаза (вот пугающая-то сцена была бы, про себя улыбнулась я), но оставалось слушать и дополнять звуки воображением. Плечо Каруна экономно шевельнулось, и он презрительно и спокойно махнул из окна мобиля кусочком пластика. Большая часть карточки была закрыта его рукой. Я видела часть его лица – твёрдую скулу, подбородок и ухо – и у меня вдруг мурашки поползли по спине от этой бесцветной, неузнаваемой и опасной твари в ладони от себя…

– По спецу. Открывайте.

Пауза в ответ.

– Прошу прощения, – с усилием проговорил патрульный, – но мы осматриваем весь транспорт. Приказ Сантори. Тревога один.

Они общались на этом специфичном птичьем языке Комитета, сплошь из цифр, сокращений и неофициальных наименований. Послышались ещё шаги. Заитересованные долгой беседой, подходили другие. Подмога.

Лёд в жилах. Кислота. Удушье.

– Сантори? А почему, по-вашему, я тут нахожусь?! – обманчиво спокойно поинтересовался Карун. Даже если бы весь холод Мира кто-то собрал в одно место – этого бы не хватило для иллюстрации его тона. Я понимала, что он торопится – но ничто, абсолютно ничто в его поведении не говорило за это. И даже более того – мне приходилось буквально напоминать себе, что это он… Я не узнавала ни голоса, ни дыхания, ни даже запаха. Всё, что в нём было живого, индивидуального, рассеялось, как утренний туман над рекой. Пули в коробке более отличимы друг от друга… На них хоть царапинки есть. Эта же выпущенная на волю деталь Системы не имела вообще никаких человеческих признаков. Даже имени. Мне стало страшно. Меня охватил какой-то гомерический неописуемый страх, он поселился на дне живота и медленно тёк по венам, как горячее серебро.

Неожиданно я услышала, как контролёр с шарканьем отступил. Его тень махнула рукой, приказывая дать дорогу. Он сдался, услышав что-то решающее – хотя я не понимала, что это было.

– Ваше имя, – добил его Карун.

Как ленивый выстрел в голову. Вот как это звучало. Чтоб знать, кто в ответе за задержку… Пауза, в течении которой, как мне показалось, патрульный сглатывал.

– Офицер второго ранга Руно да Риххио, второй отдел, округ Сардига, – чётко проговорил он.

Кивнув, Карун завёл двигатель. Мне показалось, что эмоции патрульного так и остались висеть в воздухе, и какое-то время их можно было уловить, как зАпах висящего на нитке сыра с плесенью…

В гробовой тишине мы выехали на мост и покатились по дороге, равномерно перечерченной металлическими связками. Стук. Стук. Стук. Покрышки перекатывались через металл, пахло холодной резиной и пылью. Мне очень хотелось поглядеть на Второй мост через Селлию. Но я лежала в узкой щели за креслами и не дышала.

Минут через десять мы ехали где-то по западному берегу Селлии, далеко вглубь перелесков и полей.

– Выбирайся на заднее, только голову не поднимай.

– Что ты такое им сказал?

– Кое-что неприятное. Но никто в Комитете в здравой памяти не стал бы врать на эту тему. Да и в нездравой тоже. Что им ещё оставалось, как не поверить? Да ладно. Ты как?

Я осторожно выбралась из-под сидения и снова замерла. Карун выглядел отчего-то подавленно – даже при том, что личина «безликого» осталась на месте. Но он молчал, и я ни о чём не спрашивала.

– Научи меня так обращаться с людьми, – неожиданно попросила я, – ты почти ничего не сказал, а они задрожали, как мыши.

– Второй принцип Саннора. Ни одна внешняя ложь не бывает правдивее собственных домыслов, – спокойным тоном отозвался да Лигарра, – Я не сказал ни слова неправды. Например, я ведь действительно находился на мосту по той же причине, из-за которой они осматривали мобили. Они же услышали то, что хотели услышать. Искусство заключается в том, чтобы предвидеть реакцию других людей на те или иные типичные сигналы. Не попадаться на эту удочку учат с первого класса спецшколы – вначале на личном примере учителей.

– Жестоко, – решила я.

– Для тех, кому жить в Комитете – наоборот. Тем более, что у нас многие вещи не принято говорить напрямую – итак каждый может стать жертвой неправильных посылок и погибнуть. Кроме того, это один из основных приёмов ведения допроса, сопряженный с так называемым принципом Деррека, или принципом наименьшего эффективного воздействия. Не стоит применять силу и угрожать, жертва способна сама выдумать последствия молчания, итак применение силы – крайняя мера воздействия. На самом деле, даже не вторая, а третья – после убеждения и унижения, – он помолчал и добавил, – Кстати, чтобы освободить тебя, я применил тактику Саннора к шефу второго линейного. Что было изряднейшей наглостью, я тебе скажу. Но времени на что-то сложное у меня не было. Думаю, из-за этого он сейчас бесится особенно яростно – ведь финт классический, детский, можно сказать.

Карун не менял всё того же ровного, почти ленивого, уверенного стиля езды, который он взял на мосту, ещё пару пуней. Меня не оставляло ощущение, что его что-то сильно гнетёт, а он между тем продолжал говорить, неспешно заливая меня под завязку принципами, психологическими выкладками и советами. Не оборачиваясь, он глядел перед собой и лишь иногда толкал руль пальцами. Потом он неожиданно, на пустом отрезке шоссе, свернул в подлесок, промчался по едва видной грунтовке, остановился и вдруг как-то обмяк за рулём – его плечи ссутулились, голова провисла вперёд. Я вдруг поняла, чего ему это стоило… проехать через комитетский пост, будучи в розыске первого класса, да ещё с бризом за спиной.

– Садись на место, – неожиданно тихо предложил он.

Мы вышли из мобиля, неловко разминая ноги, Карун остановился передо мной и неожиданно проговорил:

– Санда. Пообещай мне одну вещь.

Я замерла.

– Если нас накроют, и ещё будет возможность – я скажу тебе «беги» – и ты улетишь. И обязательно вернёшься к своим. Обещаешь?

– Почему ты просишь меня об этом? – прошептала я в шоке.

Неожиданно он взял мою руку в свои ладони и прижал к груди. Его руки были крупными, твёрдыми, с холодными, точно озябшими, пальцами, а под моими пальцами ощущалась мятая ткань ларго. Почти так же мы стояли год назад, и от этого у меня стало холодно в животе.

– Пожалуйста, умоляю, пообещай. Санда, я не для того прошёл весь этот путь, чтобы пустить тебе пулю в лоб.

– А я не для того прошла его, чтобы уходить, – прошептала я.

– Пообещай мне. Ты сделаешь это, – повторил он настойчиво, – Не ради меня. Ради нашего прошлого. Ради памяти. Ради Быстрицы. Ради мечты твоего смешного профессора. Да придумай любую на свете причину. Только живи! Пообещай.

– Я… попробую, – прошептала я еле слышно, ощущая, что земля уходит из-под моих ног, – Почему ты просишь меня об этом? – снова спросила я.

– Они возьмут этот след на запад. Часов семь или шесть – не больше. А, может, меньше. Мы засветились. Но другого выхода не было. Они пойдут по этим дорогам за нами. Санда, я не знаю, что будет.

В моём носу стало слишком много воды, и, как я не бодрилась, я слишком хорошо понимала, куда идёт наш путь. Я спряталась у него на груди – вся целиком, тихонько плача от отчаяния и усталости.

– Поехали, девочка.

Он поцеловал меня в макушку и отвёл к нужной дверце.

– Ты пообещала, – напомнил он с улыбкой.

Он сел за руль, и мы поехали.

– Я сказала, что попробую, – тихо сказала я.

– Ты пообещала, – серьёзно проговорил он.

После Селлии, отклонившись по дороге на юго-запад, мы пару часов «путали следы» – мелькая на глазах у местных жителей и проехав через чьё-то Имение, а потом Карун рванул в неведомые дебри, как позднее оказалось, на северо-запад. Мы не спали, не ели и не пили, не заботились о гигиене.

Дважды нам пришлось застрять на пару часов – сменить аккумулятор. Я дрожала, как осиновый лист, у меня аж живот болел, но я старалась не грузить Каруна своим перепугом – а о его эмоциях я могла лишь догадываться. Его физиономия снова заросла, а я могла лишь благодарить судьбу за то, что я (ввиду моей полубризовской природы) могу регулировать некоторые свои физиологические нюансы, так что они меня не беспокоили. Мы сидели за рулём по очереди, до исступления, до потери ориентации. В процессе езды я нередко плохо понимала, где мы находимся, особенно ночью, и Карун, покидая водительское место, давал мне кое-какие указания и ориентиры. Я поражалась, как много он помнит и знает.

Карун гнал мобиль по много часов, по каким-то невообразимым дорогам, не нанесенным ни на одну карту – пока не начинал засыпать за рулем, тогда мы менялись местами и всё повторялось. Я спросила, не знают ли эти дороги те, кто нас ловит? Он пожал плечами. Так быстрее – единственный довод.

С помощью этого нехитрого приема (езды по очереди) нам удавалось не делать остановок на ночлег, но даже у меня болела спина, а Каруна с его поясницей мне несколько раз пришлось уложить на заднее сиденье. Он был серый, и я часто видела, как он украдкой, еле сдерживая стон, кусал губы и переносил массу тела на руки. Но мы оба понимали, что лучше отсидеть себе зад и покрыться коркой грязи, чем то, от чего мы бежали… Впрочем, как разумно отметил Карун, если мы кого-то увидим, то и они нас тоже, так что радуйся, что тут никого нет.

Мельком шмыгнув через редколесья Соллиона, мы заехали на коммунальное шоссе в районе Бирды и ещё часов шесть летели по нему – на границе допустимого. Не доезжая до города, мы снова ушли с трассы на северо-запад. Потом снова выехали на шоссе, уже за Бирдой, и утром, в прерассветных сумерках, проехали через какую-то речку. Куцый мост теоретически охранялся – но на деле в сторожке царила темнота, ветерок шевелил тюлевой занавеской в дверях. Несколько мобилей на стоянке не подавали признаков жизни. Я прошептала, что не может ли быть так, что в это время из темноты за нами следят чьи-то глаза. Карун пожал плечами и спокойно прокатился через настил. Выбора у нас всё равно не было.

– А где это мы?

– Это верхнее течение Бурой реки.

– Что? Уже? Феноменально! Ты что, знаешь каждую тропинку на Северных равнинах?!

– Нет, – улыбнулся Карун, – просто Создатель обделил меня не только способностями к высшей математике, но и топографическим кретинизмом. Я хорошо чую направление. И примерно знаю ход мысли наших ищеек.

Братьев-Богов он больше никогда не упоминал. Я и то иногда забывалась – ведь человеческая речь изобилует оборотами, где есть что-то про них! Но от Каруна я больше слова о них не слышала. Никогда.

Сделав крюк по направлению к Дорхе, мы снова углубились в какие-то просёлки. Погоня была, напоминала я себе, только шла она пока не там. Мы опережали их – но насколько? этого никто из нас не знал. Пока – ну кто мог заподозрить, что мятежная парочка «Карун и Санда» ринется на Плоскогорье? Что там делать нормальному аллонга? Вообще нормальному человеку – на холодных бескрайних пустошах, где ничего полезного не растёт и почти нет питьевой воды? Я без шуток оказалось козырной фишкой в рукаве. Пока они не сломают Тайка.

Если меня и мучала совесть, то делала она это очень слабо. Я только злилась.

На третий день после Селлии и четвёртый – после побега (мы ехали где-то поблизости от верховий Лешей, по трассе на Дитру) я проснулась от чего-то неясно-тревожного. Мобиль остановился и было пронзительно тихо.

– Рыжая. Помоги мне, пожалуйста.

Казалось, он боится повысить голос, чтобы не упасть в обморок.

– Карун?!

– Я ног не чувствую, – очень спокойно сказал он. Слишком спокойно.

Вскочив, я тронула его за плечо. Карун сидел в кресле в какой-то неестественной выгнутой позе, сжимая в кулаке рычаг ручного тормоза и часто, поверхностно дыша через рот. На его лбу, точно иней, серебрились мелкие капельки пота…

– Больно?!

Он очень тихо ответил:

– Да.

Вскочив, я ужом выскользнула наружу и рывком открыла его дверцу. Насколько я могла видеть, дело было худо. Моя помощь всё чаще оказывалась не так эффективна, как вначале, и я понимала, что с моим уровнем знаний (или даже способностей? ведь что я знала о критериях полноценного Дара Исцеления?! Ровным счетом ничего!) я бессильна это изменить. Я злилась и ощущала несущуюся на меня пустоту – вылечить Каруна смогут только в Горах. Если захотят. Если мы вообще…

– Сейчас, любимый! Потерпи. Сейчас!

Сунув ладонь ему под поясницу, я снимала отёк и улучшала кровообращение, но в итоге, естественно, на какое-то мгновение ему стало ещё хуже. Наверное, у настоящих Целителей были какие-то методы, когда Исцеляемые ткани не болят, но я их не знала, и даже не могла вообразить, как этого добиться.

– Сейчас, Карун, сейчас пройдёт, потерпи…

Он стал абсолютно белым, тихо-тихо, как тяжело больной ребёнок, застонал – у меня аж похолодело в животе – и начал падать мне на руки. Без сознания.

– Нет!

У меня не было сил удержать его. Каруна, конечно, следовало уложить на заднее, но ситуация выходила из-под контроля. Я только и смогла, что смягчить удар о землю, почти рыдая от страха, я молилась, чтобы на дороге не появился никакой другой мобиль. Кое-как повернув его на бок, я судорожно работала с его спиной.

– Карун, пожалуйста, давай же, приди в себя… Мы же погибнееем!

Держа его под мышки, я с трудом усадила его, а потом затолкала на заднее сидение. Пот лил с меня градом, сердце заходилось. Хоть бы никого на дороге, хоть бы никого!!!

– Карун, солнышко, ну давай же! Вот так, отдыхай. Поспи. Всё пройдёт.

Едва дыша, я села за руль и захлопнула дверцу. Сидение было ещё тёплым от его задницы. Спокойно. Обошлось. Но меня трясло. Я сжала цокающие зубы и медленно включила двигатель. Мы проехали пуня два, и мне пришлось признать, что я не в состоянии вести. Я завела мобиль по грунтовке в кусты, вышла и села на землю. Я какое-то время сидела, прислонившись спиной к колесу и сжимая в руках тяжёлый и неповоротливый пистолет Каруна. На мою руку он явно не годился, но так я ощущала себя хотя бы спокойнее.

– Санда..?

– Ты как?

– Хреново, но уже переносимо, – хрипло и тихо ответил он.

Я улыбнулась, вставая с карачек, а потом обошла мобиль сзади, открыла вторую пассажирскую дверь и крепко обняла его за голову.

– Чтоб ты больше никогда не смел пересиживать за рулём дольше меня, понял?! Иначе я тебе сама голову оторву, – прорычала я.

Если он умрёт, я, наверное, тоже умру… Второй раз я этого не вынесу.

Но и после этого мы ехали без остановок. Карун чувствовал себя по-прежнему неважно, однако держался спокойно и даже отстранённо – может быть, он просто уже слишком устал, чтобы тратить силы на что-то, кроме самого необходимого – моргания, экономных движений по рулю и педалям. О своём состоянии я не задумывалась. Наверное, оно было таким же, но я приказала себе думать только о выживании и больше ни о чём. В попытке отдавить хвост самым сильным людям Мира кто-то из нас должен был сохранять присутствие духа. Впрочем, погони мы не замечали. Мы не замечали вообще никого, и, кажется, мы оказались правы насчет Предгорья – но пройдет некоторое время, и круг поиска станет шире, а потом ещё шире. Сил даже всего КСН не хватит для одновременного охвата всех уголков Мира. Рано или поздно они находят всех, а потому не слишком-то налегают на лавинообразность. Они чистят Мир по зонам, по частям. Пока мы немного опережали их – но только ценой неимоверных, почти запредельных усилий. Расслабляться не стоило.

«Дольше пяти дней «вышки» этот Тайк не выдержит», – хмуро сказал Карун. Но это максимум. А минимум – он уже сломан. Тогда их подозрения оправдаются: один из пропавших – бриз. Каким образом они сменят тактику? Или её уже сменили? Игра вот-вот пойдёт на часы?

Лешую реку мы пересекли следующей ночью, на самой границе Плоскогорья, пунях в восьмидесяти севернее городка Дитры, который мы снова объехали (Карун нервничал – он не объяснял, в чём дело, но я догадывалась, что его тактика «огородных уходов» уже должна была быть раскрыта – и вопрос стоял лишь в скорости охвата всех тропинок неусыпным оком КСН). Моста тут не было. Были лишь пологие берега, усыпанные серой крапчатой галькой и унылым плавником – ободранными стволами, корягами и невесть откуда принесёнными ржавыми рельсами. Лешая текла среди этого разора мелкой, не глубже двух поперечных ладоней, широкой лентой – едва сойдя с Гор и ещё почти горная, но уже растерявшая всякий запал. Только в паводок она срывалась – но дальше уже были равнины, плотины и элекстростанции, ирригационные системы и мощные промышленные районы Южных Пальцев… Мы перехали Лешую по дну, опасно замирая над ямами и пару раз зацепив осью за плавник. Потом, на западном берегу, старая, усыпанная галькой и поросшая камнеломкой, колея пошла вгору, и человеческое жильё нам больше не встречалось. Началось Плоскогорье.

Целый день мы поднимались всё выше и выше. Колея вилась серпантином, иногда пропадала, иногда на ней виднелись куски асфальта или лысая бетонка. На обочинах росли колючки и одинокие буки, а потом и они исчезли.

Я никогда не была в этих местах и даже не думала о них – они навечно были в моём сознании некой пограничной зоной, нейтральной территорией Мира, и, на самом деле, куда более загадочной, чем жаркая и пыльная пустыня Бмхати с её отщепенцами и чудиками. Но тут, над ветрами и под сумерками севера, царила невидимая рука летающих людей. И люди их избегали…

Миновав Красные горы – череду унылых мистических сопок на границе Низин и собственно Плоскогорья, мы ехали по дорогам, брошенным, наверное, уже столетий шесть. Они были переломаны корнями и травами, с раскрошившимся слоем, но всё ещё пригодны для езды – их прокладывали в те короткие периоды, когда аллонга пытались закрепиться в этом богатом ископаемыми, но чужом для них регионе – а потом люди снова уходили, оставляя следы неудавшихся экспансий зверям и птицам. Вокруг нас простиралось невероятное запустение – каменистые просторы, поросшие редкими кривыми деревцами, в бородах мха и лишайника. И лишь изредка – подчеркивая уныние – мелькали глубоко заброшенные следы человеческого присутствия. У нас уже не было сил, иногда мне казалось – вообще никаких, даже последних, даже самых запасных, но мы решили держать пусть и небольшой, но хотя бы стабильный темп езды. Дальше, дальше, куда угодно от Мира… В любые дебри. Но Острова не показывались на пасмурном небе. Хотя ещё не миновал Месяц Раздумий, в воздухе запахло осенью и даже, быть может, зимой. Холодный ветер гнал сухие листья и низкие тучи над головой. Раз пошёл дождь. Карун сказал, что в таком сумраке по незнакомой местности ехать не сможет, да и неохота следы оставлять, и мы час или два сидели в темноте, выключив все приборы и слушая тихий стук капель по крыше мобиля. Мы не разговаривали, а потом я увидела, что Карун спит. Я сложилась калачиком и тоже уснула. Позже земля подсохла на пронизывающем ветру, и мы снова тронулись в путь.

Через сутки сел последний аккумулятор.

На позитивный ответ я не надеялась. И всё-таки я предложила не бежать бегом, а ещё раз переночевать у мобиля. Как ни странно, Карун согласился. Вытащив кресла из салона, мы кое-как забросали мобиль лапником, потом выпили остатки дряного холодного кофе с окаменевшими бутербродами и улеглись среди камней. Вокруг нас стояла гробовая тишина, мы лежали обнявшись и ни о чём не думали.

– Забавная у нас вышла Неделя Радости: погони, стрельба, полдесятка трупов…

– Шесть. Не полдесятка.

– Нельзя быть таким занудой, – проворчала я.

– В этом деле нужна точность, – неуловимо серьёзно поддел он меня.

– Хорошо. Тогда в косвенные жертвы запиши ещё бедного Тайка, твоего шефа и ещё парочку неудачников.

– Ну тогда ещё да Луну, контролёра на мосту и половину бюро, где я работал.

Я хихикнула.

– По-моему, вполне закономерное начало семейной жизни самой чудовищной парочки Мира.

Карун улыбался.

То, что он выдал после этого, заставило меня утратить дар речи. На самом деле, как мне кажется, он нередко думал про кучу вещей одновременно и, когда какая-то из его идей достигала критической массы, он выдавал её на поверхность. Но поскольку на его физиономии крайне слабо отражалось, о чём именно он думает, я всякий раз смущалась от непредсказуемости его реплик. Так вот, он улыбнулся и вдруг с совершенно серьёзным лицом сказал:

– Санда, послушай… если мы всё-таки доберёмся туда, куда мы пытаемся… и если нас всё-таки пустят в Адди… вдруг, ну если всё-таки пустят… Ты родишь мне рыжего?