Текст книги "Предатели Мира"

Автор книги: Екатерина Пекур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Что-то знал официальный Адди-да-Карделл. Глядя с Гор вниз, глазами, которые ничуть не замыливала Вера в Братьев-Богов – они, очевидно, имели свои кусочки информации. Общество Гор, вынужденно единое и цельное, могло и не иметь больших секретов от рядовых членов. По крайней мере, такое впечатление у него создалось по немногим рассказам Санды. Но Санда была там очень недолго. Малый Совет хранил свои секреты ничуть не менее хорошо, чем серый забор за Санторийей…

А ещё был глава «Белой Башни». И он тоже что-то знал. Раз уж его предки постучались через Барьерный восемьсот лет назад. И были единственными равнинными аллонга, кто воочию наблюдал всю катавасию первых лет Восстановления. Вот же Тень. Даже «ген» мог не знать такого, что знали предки да Райхха. Если только предшественники «гена» не открутили яички этим самым предкам.

И кто такой Карун да Лигарра, чтоб устраивать очные ставки этим глубокоуважаемым персонам..? Может быть, да Федхи права. Тобой воспользовались. Да Жанно был слишком стар, чтобы воспринять идеи, которые несли ребята Лапарси да Ринна. Высотные зонды. Летающие машины. Сверхвысотные зонды. Аэродинамика при сниженном давлении. Тень. Мозги да Жанно должны были свариться вкрутую, и он даже мог поднять бучу насчёт кошмарного падения нравов молодёжи, происков Тени или ещё какой-нибудь хрени… Но там, наверху, кто-то был не так религиозен, и смог оценить выгоды проекта. Да Жанно скомандовали молчать, а потом, профильтровав личные дела офицеров выше пятого ранга, Региональный, скорее всего, отобрал всех молодых атеистов и пустил по цепочке наверх. В сухом остатке вышел один или два кандидата, которых положили на стол самому «гену». Повлияла ли его фамилия на окончательное решение, он сомневался. Совсем не в традициях Комитета семейные связи. Они всегда скорее недостаток.

Наверняка беседовали с Наставником – тот сомневался. Да Хирро первый сказал, что он слишком мягкосердечен для работы в «контре» – после истории с девчонкой из Семьи да Лиффанри… Хотя это не помешало Главному по наводке (не иначе) да Хирро «пропускать» через него дочерей Бого-хульствующих профессоров и предполагаемых женщин-агентов – на случай, если вышла ошибка, уважаемых девиц хоть можно было вернуть, где взяли. Однако наверняка именно характеристика да Хирро было основной. Толковый, но жалостливый, ибо хронически в поисках душевного тепла.

И с да Логрони беседовали. Неожиданно эта мысль обожгла его неприятным (и неожиданным для него) чувством вроде смущения или злости. А кто мог знать его лучше, чем тогдашний старший координатор линейного третьего отдела Города Мудрости? Изнутри буквально. Он же с ней спал год. С собственной начальницей через два уровня. Хотя ближе четырёх кварталов к Ринногийе, 8, эти отношения, конечно, не приближались. А за четырьмя кварталами – она не переставала быть начальницей. Чего не сделаешь в двадцать пять лет из спортивного интереса, Тень.

В общем, кандидата должны были перешерстить так, что даже кадровикам Высшей не снилось.

Его срочно повысили до шестого ранга, прогнали через курсы, две проверки и экзамен. Да Жанно вынудили на полгода взять под крыло нового «первого помощника», передать ему дела, контакты и «ушли» старого спецоперу «Каурры» на пенсию. Им нужен был молодой, смелый и ни во что не верящий начальник спецохраны. Который ещё и сам полезет в двигатель и в «трубу», притом раскрыв варежку от уха до уха, сорок раз Тень. А ему выдали жёлтую личную карточку и три обоймы к «треккеду».

За что, в принципе, тоже спасибо. Одной бы тогда не хватило.

Глядя за пыльное окно, он восстановил дыхание.

Глупо быть таким дураком до тридцати шести. Тень. Но истины не знает никто. Год назад вытекшие через некое половое место мозги в какой-то степени подготовили его к принятию факта, что в Мире всё не так просто, как вещает Совет Мудрейших и отдел идеологии. Иначе тогда, в Горах, привычка следовать правилам могла опередить его слабую заинтересованность в вопросах Веры. Мог ли он убить её, когда понял, что она не аллонга? На самом деле, теперь неизвестно. Но его и впрямь ударило по морде. Бризы – такие же люди. И тому есть прямое научное доказательство, указанное в любом детском учебнике. Позже он нашёл его, по памяти, изведясь от ощущения, что отгадка рядом.

Если с этих позиций рассматривать деятельность третьего отдела, то выходило, что он всяко превышает полномочия как орган, защищающий государство от проникновения агентов другого госудаства. Потому что, помимо своей прямой задачи, он занят опытами на людях, да и сама «прямая задача» часто решается с применением неоправданно жестоких методов. В том числе – к своим гражданам. И это лишь на основании посылки, что бризы – заключенное в человеческое тело зло. Впрочем, нельзя полемизировать с религией инструментами биологии. Совет Мудрейших сказал бы, что это ничего не доказывает, ибо происки Тени неисповедимы. Но если верхи Комитета сами ни в Тень не верят (а так оно, скорее всего, и есть), то их действия объясняются лишь нежеланием изменять веками сложившуюся структуру общества аллонга и хупара.

Он клялся защищать Мир. Теперь – в узком смысле – выходило, что то была клятва на верность стране, занимающей всего лишь бСльшую часть Мира. Но год назад, чтобы не нарушить данное Слово, ему бы пришлось убить человека, который никаким агентом не являлся, никаких вредоносных идей не помышлял, не совершил ни единого незаконного поступка, имел безупречное досье и даже планировался на зачисление в ряды КСН. Санду Киранну да Кун. Агентом был её отец, но он оказался за пределами досягаемости Комитета, и шантажировать его было бессмысленно, ибо старик ушёл на покой и ни на что не влиял. Косить же под корень Семью не стали бы даже самые радикально настроенные адепты Совета Мудрейших. Ибо Порядок. Кровь аллонга не должна пресекаться.

Тогда ему казалось, что его голова расколется от невозможности найти выход из этого противоречия. Даже если отложить личные причины. Даже если забыть, что она спасла ему жизнь ценой собственного будущего. Что у него никогда не было более близкого друга, и что ни с одной женщиной в Мире ему не было так хорошо и тепло… Стать предателем – или стать подонком? Вот и выбери.

И он, кажется, выбрал. Хотя и отмучился порядком. Год назад. Когда чуть было не выбрал что-то другое.

Глава десятая

Вся эта свалившаяся на него год назад информация, выводы, догадки и сомнения – странным образом совпали с чудовищным личным кризисом.

Да Хирро предупреждал, напомнил он себе без улыбки на лице. Что перфекционизм до добра ещё никого не довёл. Что рано или поздно, выпускник, у тебя может случиться беда. В голове, в душе, где угодно – и, не приведи Боги, если ты в это время будешь при исполнении. Всё с таким трудом построенное развалится. Потому что строил отнюдь не пай-мальчик, хрестоматийный идеал Комитета – строил живой человек с некоторой личной проблемой на душе, неукротимой наглостью и волей нарушить все правила на белом свете. Комитет таких лелеет – из них выростают завотделами и комиссары – но аварий не прощает. Комитет за это разбирает по кирпичикам. И ещё немножко глубже.

Так и случилось, в общем. Почему он так рвался вперёд? От того ли, что узнал, как много свободы даёт каждая следующая ступенька в Комитете? Или потому, что это он задал ему такую программу? И сколько лет он провёл в бессознательной надежде стать лучшим учеником, курсантом, офицером – и лишь тогда заслужить его уважение? Но его уважения он, конечно, так и не заслужил. Он не оперировал таким понятиями. Он оперировал правилами. Это был лишь глупый повод избавиться от сына и вечно держать его на коротком поводке, в ощущении вечного чувства вины – я всё-таки плох, я не совершенство. Но пока он был совсем щенком, это отлично действовало. А что ему оставалось? У него не было другой Семьи, кроме той, что была, и это правда.

Да Хирро что-то знал об этом. Один из немногих, кто знал о странной тяге молодого офицера к наполовину выдуманным идеалам дома и о проблемах Семьи да Лигарра. Бывший Наставник не раз предостерегал его – вскоре после выпуска и позже, на годовом съезде – что даже собственной геройской смертью он не заработает любви своего отца. Что это бессмысленно (впрочем, для понимания этого могло хватить даже первых месяцев в «Райникатте» и той, с позволения сказать, беседы в парке).

Но факт, известный, может быть, лишь ему самому – к ДОЛЖНОСТИ он шёл со школьной скамьи. Она нужна была ему, чтобы наконец-то перестать держать себя за сотней замков и запоров. Оставить полсотни. Быть собой – чего ему практически не удавалось делать в открытую с тех первых дней, как он осознал себя. Жить чуть более нормальной, более некомитетской жизнью, чем могли себе позволить девяносто девять процентов сотрудников, включая иерархов. Быть специальным уполномоченным – это свобода. Особенно острая от того, что ты на самом деле знаешь, как часто её урезают.

Наставник постоянно учил их, что мудрее использовать натуру человека, чем ломать её – это он пытался взять с него Слово Чести, что он срочно женится и так свёдёт до нуля угрозу своей карьере и психике. Уж он-то ясно видел, что за фасадом отличника и умницы сидит бунтарь и отступник похлеще всех расофилов и еретиков Мира вместе взятых. Впрочем, а разве в «Лайхарре» другие выживали? Разве другие занимали должности в стенах Сантори? Вся система высшего образования КСН была завязана на том факте, что лишь нарушением правил можно свести концы с концами – но при этом за расправа за нарушения будет безжалостной и тяжёлой. Селекция революционеров во славу будущего их организации – единственное, чем занимались педагоги 'Лайхарры'.

Жёсткого Слова да Хирро с него так и не взял. Понадеялся на мозги, за что спасибо. Да Хирро был для него отцом в большей степени, чем кто бы то ни было ещё. Старая, многоопытная, циничная крыса из третьего отдела, окончательно вбившая в голову курсанта (или, как да Хирро называл их всех, выпускника) прописные истины Комитета и жизни. Все эти годы, всю жизнь от рождения, у него не было других близких людей, кроме этих старых остроглазых палачей с гипертонией, которые могли в любой момент пустить щенков на колбасу. И только лучших сурово ласкали. Хреново, когда ты это понимаешь и не можешь смириться с таким положением вещей. Опасно.

Но тогда, в двадцать четыре года (с коркой пятого ранга в кармане), уже глупо было верить в такие сказки, как Семья или друзья. Он – старший офицер Комитета. И он выбросил сказки на мусор. Но проблема никуда не ушла. Она просто легла на дно и точила камни, расширяя и так звенящую пустоту. Вынуждая кидаться в поисках никогда не испытанного тепла куда угодно – даже туда, где ответом был только обезумевший страх людей, оказавшихся под следствием. Он только годы спустя начал осознавать, что им нередко двигало. А потом, годы спустя – пришла глухая и невыносимая тоска.

Беспросветное одиночество – и тусклая боль от того, что он никогда не сможет отсюда уйти. У него не было человеческого будущего и не было никакой надежды, что это когда-то изменится. Всё, что ему оставалось – это смириться и принять это. Свобода от полсотни замков и запоров – иллюзия. Он часть всего этого. Высокооплачиваемая, высокопоставленная принадлежность с правом иногда и кое-где делать то, что взбредёт ему в голову. Например, заводить себе карманных внештатниц. У других не было и того. Но с годами он перестал видеть разницу. А теперь и вовсе ничего не осталось. Но жалеть – не о чём.

Как и всех выпускников Высшей – его научили прокладывать путь, а не играть по правилам. Для нужд Системы, конечно, иначе как бы она выстояла столько веков, в постоянно изменяющихся условиях?

Да Хирро был прав. Окончив Высшую с отличием, пройдя все тесты и проверки, миновав все явные и неявные засады и ловушки, блестяще прослужив годы на опасной ДОЛЖНОСТИ – он не годился для Комитета. Прокладывая свой путь, он сделал лишний шаг.

Да, у него была такая склонность, чтоб им засохнуть, психологам хреновым. Он и впрямь хотел этого. Обрести дом и нормальную Семью – свою, а не такую, о которой надо будет строчить доклады по выходным. Быть с любимой женщиной, которая окажется другом, а не опасной куклой – и никуда никогда не пропадёт! С детьми этой женшины, которым никогда не придётся нырять в «мясорубку юных душ» ради продолжения Семейной традиции. Он никогда не позволит этому повториться. Чтобы они росли у него на глазах – и он сам, а не равнодушный инструктор школы, рассказывал им всё, что должен рассказать отец. О жизни и смерти. О том, как их отнять – и как отдать. О чести и уважении к противнику. О выборе и ответственности. Семью, где можно смеяться. Дом, куда хочется возвращаться, потому что он свой. Дом, ради которого воистину стСит расстаться с жизнью…

…Их дети. Неужели это могло бы случиться?

Отставить! Эта мысль несла в себе слишком много желания жить – а оно в ближайшие сутки могло помешать. Может быть, в каком-то ином Мире. Где не было трёхэтажного дома в Санторийе и глупых Братьев-Богов, заповедавших резать бризов на кусочки.

И всё-таки он на минуту позволил этим мыслям выплыть наружу, а потом тщательно загнал их назад. Что же, если единственная женщина, не побоявшаяся любить спецоперу, оказалась бризом? А сам он – кто..? Что в нём осталось живого даже по меркам аскетичной морали аллонга? после всего..? и было ли?

«Боги, дайте мне хоть немножко нормальной жизни..! Я ведь даже не знал, что можно иначе… Пока женщина, которую я должен был убить, не подарила мне что-то большее, чем жизнь. Надежду на выход отсюда. Просто заронила мысль, что это возможно.»

Животное, горячее чувство в груди. Твердокаменная решимость, которой уже год от роду. Выжить и спасти её. И, может быть, хоть краем глаза увидеть… что-то другое.

Хотя он знал, что не успеет. Он это слишком хорошо знал.

«Боги, Создатель, Тень, кто-нибудь – помогите нам. Вы что-то сделали с Миром. Людям в нём очень тяжело. Дайте мне спасти её. И уж тогда берите меня. Я сам её в это втянул. Мне уже всё равно. Она бы прожила долгие годы и не знала, что у неё есть что-то особенное. И даже, может быть, мы могли бы встретиться и быть вдвоём…»

Но он знал, что этого не могло быть. Не в той жизни. А за эту он всё ещё платил.

«Я скажу ей. И приму все последствия. Она моя. Я не могу так дальше существовать. Я не отдам её Миру. И уж, тем более, я не отдам её третьему отделу…»

Он допил кофе и вышел.

Счёт на часы…

Опередить самого страшного противника Мира.

Я опустилась на кресло и стоически выждала, пока нам принесут еду и две чашки кофе.

Карун зашёл за мной в семь. К тому времени я успела немного поспать, но тело моё ныло, и каждый нерв, казалось, был натянут как струна. Только в состоянии полного истощения сон брал своё, но потом я просто сидела в уголке у окна, сумрачно глядя на деревья внутреннего садика и мучаясь от боли в тысячах ссадин. На столике возле телефона лежал список внутренних номеров, в том числе столовой, но, хотя от голода меня слегка мутило, набрать его я так и не решилась. Я ощущала себя так, будто шла по тончайшему льду – так что любое движение, даже лишний вздох, могли стать фатальными.

Так что, когда в дверь постучали, я была практически нетранспортабельна от слабости и страха. Не глядя на меня, да Лигарра повелительно махнул рукой, предлагая мне следовать за ним. Я почти не помнила, как мы шли к выходу, Создатель, ну что же это за напасть такая под названием КСН? – всё, чего касалась эта структура, превращалось в кошмар и мучения… Но я молча двинулась за ним и тихо приютилась в уголке тесного старого мобиля уродливой 340-й марки. Мне такие не нравились, и Каруну, насколько я знала его вкус, тоже. Неясностей было хоть отбавляй. В общем, когда мы наконец оказались в незнакомом мне кафе, мои чувства анализу не поддавались ввиду их полной неописуемости.

Да уж. Круговорот событий после моего чудовищного прихода в себя в блоке дознания отнял у меня дар речи – притом был он чудовищным не оттого, конечно, что гадким, а оттого, что пугающе неожиданным. А потом, когда я даже не успела ещё как следует всё осознать, меня словно протащили через узкую дырочку. В кабинете начальника второго отдела. Основательно скомкав. Вопросы жгли мне рот, и что меня удерживало? – только скороговоркой выпаленные предупреждения… да ещё этот странный обмен репликами в коридоре бюро.

Я на самом деле всё ещё не могла осознать, что он жив!

Я просто сидела в кресле, съёжившись, как мышь, и не сводила с Каруна глаз. И, помоги Создатель, мне было… тепло – так, словно посреди самого страшного кошмара я неожиданно обрела дом.

Наконец вокруг нас воцарилась тишина. Но мы оба никак не начинали разговор, а потом мы вдруг синхронно подвинули ноги под столом, дотронулись коленями и так же скоро их отдёрнули. И это касание неожиданно вернуло мне точку опоры. Он настоящий, и где-то, под всеми слоями и корками – он всё ещё способен валять дурака. Хотя это казалось почти невозможным. Не у человека с таким лицом! Я глядела на Каруна и не могла понять, что в нём изменилось. В дни нашего знакомства он был похож на элегантную тяжёлую сталь в дорогой упаковке. Потом, время спустя, я разглядела под этой сталью улыбку, а ещё странную, но очень живую сердцевину. Но теперь передо мной сидела голая сталь – напряжённая, серая, неживая, словно источенная изнутри.

На самом деле, прошептал мне внутренний голос, от него почти ничего не осталось. Бледное неподвижное лицо, вокруг глаз – чёрные круги. Покрасневшие веки, мешки под глазами. Жуткая седина на висках. Он был вымотан до предела. И даже, возможно, за ним. Это было не что-то, исцеляемое сном и отдыхом. Такие следы оставляют долгие болезни, слишком большое горе. Хотя он сидел на стуле ровно и, пожалуй, даже расслабленно, но уж я-то знала, насколько хорошо он умеет владеть собой (настолько хорошо, что он, наверное, позволит себе остановиться, только когда ему отстрелят голову).

– Карун, – тихо сказала я (на самом деле упиваясь звуком его имени), – что с тобой? Ты болен?

Вздрогнув, он посмотрел на меня – прямо и ясно.

– Это так заметно? – мрачно спросил он, – Даже тебе?

Я смущенно кивнула.

– Тень, – он тревожно уставился в тарелку.

По тому, как он это сказал, мне стало не по себе. Мне показалось, что он был совершенно дезориентирован моим заявлением. И что из моего наблюдения следовало что-то опасное. Поставившее под большой вопрос все его планы.

– Что происходит?! – взорвалась я, – Какой Тени ты делаешь во внутренних делах и как случилось, что эта жирная ящерица тобой командует?

Карун поднял на меня глаза и улыбнулся. Неподвижные, остекляневшие глаза. Наверное, это ему про «жирную ящерицу» по душе пришлось.

– Я уже год под следствием, – спокойно проговорил он, – Условно освобожден после обстоятельной беседы в отделе внутренних расседований. Тружусь во благо. Не сохнуть же за решеткой ценному кадру, – ухмыльнулись его сжатые в нитку губы.

Не веря своим ушам, я разинула рот.

– Ты – что?! Но ты же…

– Мы такие же люди, как и все прочие, – улыбнулся он, – С чего бы и нам не попадать под колеса?

– Но почему?!

– По подозрению в намеренном сокрытии данных и предательстве, – так же спокойно, даже отрешенно, словно речь шла об урожае капусты, ответил Карун, – Я не смог предоставить удовлетворительных сведений за время своего пребывания на нейтральной территории. Ничего не помню, вот ведь как, – в уголках его глаз вдруг засияли лукавые тени, – Говорят, после клинической смерти такое бывает.

– Каких таких данных? – хрипло прошептала я.

– Тех самых, Санда. А вообще всех. После твоего похищения боевиками да Райхха.

Я силилась осознать, что я сейчас услышала. Если я хоть что-то понимала – случившееся с ним было равносильно падению с шестого этажа. Вдребезги и насмерть…

– Но почему ты им ничего не рассказал?! – потрясенно уточнила я.

– Санда, – терпеливо ответил Карун, – может быть, ты этого не поняла, но передо мной был совершенно простенький выбор. С одной стороны – допрос пятой степени для нас обоих. С другой – некоторые… неприятности для меня – и полная свобода действий для одного хорошего, хоть и немножко рыжего, человека. Я только молился, чтобы ты додумалась вернуться туда, откуда ты ушла. Но подозревал, что не уйдёшь – а это значило, что мне надо как-то повлиять на ход событий, если я хочу сохранить тебе жизнь. Так и вышло.

– Да почему же ты решил, что нас бы допрашивали обоих?!

– А ты думаешь, тебя бы не нашли?

– Нет, я имею ввиду – с чего бы им подозревать тебя в предательстве?!

Слишком много понимающая улыбка. Тёплый блеск в глазах – его это забавляло.

– Санда, ты можешь себе представить, чтобы бриз при здравой памяти спасал офицера Комитета, да ещё и позволил ему спуститься с Гор? Вывод – или я крепко завербован, или я – это не я, а искусственный человек.

Я набрала в себя воздуха для спора… и осеклась.

– Ну не такие же они параноики..? – прошептала я жалобно, – Ты же был… Ты же…

– Я был оперативным уполномоченным, – спокойно ответил он, – Но ты ошибаешься, Рыжая. Они не такие. Они ещё бСльшие параноики. И я такой.

– Зачем же ты вернулся?! Почему ты мне не объяснил, что у тебя будут такие проблемы..?!

– Я не мог не вернуться, – спокойно ответил он. Пожевав губами, я замолкла. За этой репликой стояло куда больше, чем мы сейчас могли обсудить.

– Это Система, да..? – тихо прошептала я, – Но ты всё-таки не пошёл у неё на поводу..?

– Наверное, меня плохо воспитали, – предположил Карун, невозмутимо прикладываясь к чашке, – Проблема выбора решилась за минуту. Когда я смог всё обдумать, а не метался, как дурак, на приёме у шефа.

– Я не могу себе представить, чтобы ты метался, да Лигарра, – тихо прорычала я, – И что ты не смог купить жизнь и прощение за данные про Адди! Как вышло, что ты не сделал этого?!

– Я… не захотел, – спокойно улыбнулся он. Улыбка на миг расплавила его неподвижное лицо, но оно снова застыло.

– Но ты всегда был… таким правильным… – я покачала головой, – мне казалось, ты пойдёшь на любые последствия, лишь бы соблюсти присягу..! и чтобы всё было по правилам, – прошептала я.

– Санда, – глухо сказал он, – Так и есть, – в его голосе прозвучало тихое, еле уловимое нетерпение, – Но по правилам нас обоих ждали в подвале третьего. Я бы оттуда вышел, основательно доказав свою лояльность. Ты – не вышла бы никогда, потому что доказывать пришлось бы на тебе. И я… передумал. Есть некий предел того, чем можно пожертвовать. Я свой нашёл. Но… Не сейчас. Если сможем, мы ещё поговорим об этом. Пока я лишь стараюсь найти компромис между правилами и жизнью близкого мне человека.

Я завороженно смотрела на его губы, сказавшие эти слова.

– И что ты решил? – прошептала я – едва ли не с угрозой, но при том с затаённым дыханием, – В поисках компромиса..?

– Начать сначала.

От неожиданности я моргнула.

– Я не могу поверить, чтобы ты добровольно возложил хвост на КСН.

– Вот и Главный не смог. Когда я вернулся – тогда, год назад, – усмехнулся он, – Главный позволил мне пойти домой и написать обо всём своими руками. За что потом грыз локти – что не арестовал сходу – а ты вознеси ему большое спасибо. Задержи он меня, я бы в конце концов всё выдал. Про тебя, про тот город и про нас с тобой. И тебя бы достали из-под земли. А я приехал домой – и наутро, бросив недописанный рапорт на очень пикантном месте, кинулся на улицу Пин. Очнулся я, благодаря тебе… гм… с потерей памяти. Когда её не прочистили даже очень убедительные люди из внутренних расследований, я оказался тут.

Я была потрясена до онемения – так сильно, что я даже забыла испугаться. Этот человек своими поступками доведёт меня до судорог – он никогда не поступал так, как следовало! Но Мир стремительно плыл от меня. Я могла бы оказаться в подвале КСН… Он сам оказался там…

– Ты… им… ничего не сказал… И ты смог..! – я вздохнула – и в это время неожиданно заметила кое-что страшное. Вряд ли он хотел, чтобы я об этом знала, но я же умела видеть иначе, чем обычные люди… Тень, неужели ко мне наконец возвращалось хотя бы Целительское зрение?.. – Зная, что тебя… – у меня свело губы…

Наверное, он понял. Что я это увидела. Но на его лице ничего не дрогнуло.

– Всё было против этого, Рыжая. В том числе твоя полная бесполезность для подрывной деятельности. Я решил жить и подождать немного. Так как, даже отбросив личные мотивы, – неожиданно вокруг его глаз засветились лукавые морщинки, – я не смог найти никаких логических доказательств того, что ты можешь быть опасна для человечества.

Смотреть, как он еле уловимо смеётся – это доставляло мне острое, почти невыносимое удовольствие. Создатель, дай мне хоть немножко холодного рассудка.

С трудом придя в себя, я тщательно обдумала все услышанное. Если Карун скрыл данные о наших приключениях после крушения, и у него в связи с этим были такие проблемы – то закономерно, что кто-то и меня бы не прочь расспросить. А я отнюдь не благонадежный до тошнотиков спецоперу. Я человек с подмоченной репутацией. Замешанная в прошлом в странной истории. В общем, если с ним сделали то, что я увидела – мне не светит вообще ничего.

– И как же тебе удалось выстоять перед спецами из отдела расследований? – тем не менее едко уточнила я. По крайней мере, я надеялась, что это звучало едко и уверенно.

– А никак.

Я вздрогнула.

– Меня выпустили через неделю, живым, относительно целым и при здравой памяти. Ловить на живца кого-то вроде тебя, полагаю.

Я ощутила, как мои щёки начинает покалывать…

– И ты сейчас – ловишь?!

– Санда. Я сейчас обманываю три отдела Комитета.

Я попыталась вздохнуть и не смогла. Воздух застрял в моей груди и хотел обернуться рыданием или дрожью, но это совсем не годилось, и я сидела и качалась на стуле, будто птичка на ветке.

– А также нарушаю четыре расстрельные статьи криминального кодекса. Если меня и мучает при этом совесть или что-то вроде того, то не так сильно, как чувство самосохранения, – негромко продолжил он, – Мы с тобой тогда очень круто вляпались. И в какой-то степени по моей вине.

– Карун?

Слепая, пепельная улыбка.

– Надо прорваться, малыш. У нас с тобой нет другого выхода.

– У нас беда?

Экономный кивок.

– У нас катастрофа, малыш. Где ж ты так долго… – отчего-то тихо добавил он, словно бы уже не мог держать эту мёртвую комитетскую маску на лице. Вот у него действительно была катастрофа. Создатель. Он погибал…

Что-то изменилось. Я не могла бы этого объяснить, но из стены между нами выпала ещё пара кирпичей. И ещё пара. Наверное, мы и сами не следили за этим процессом, а он всё шёл и шёл. Каким-то образом, мы, наверное, сами этого не заметили, но нас снова связало общее дело. Одна на двоих проблема – и всё стало невыносимо похоже на то, как было раньше – стремительно, страшновато, уютно… тепло…

А ведь я зарекалась верить ему, цепляться за него, привыкать. И что нам не быть в одной команде – тоже ведь себе напоминала. Но я не могла с собой совладать. Помоги мне Создатель, после всего пережитого у меня не было сил на это. Я слушала его слова, глядела на его лицо, руки, упивалась звуком его голоса. Он живой. Он живой. Он рядом. Он живой. Уже всё равно… Он живой.

Разумом я понимала, что веду себя как идиотка, но это был самый светлый идиотизм в моей жизни.

Мы работали – вместе. Это напоминало скольжение по ледяному обрыву – не останавливаться, не думать, просто действовать – а потом… всё будет потом…

– Чтобы вытащить тебя из подвала, я поставил на очень ненадёжного союзника. Шеф будет покрывать тебя, пока ты не выдашь ему максимум информации. Затем, вероятно, он захочет от тебя избавиться, так как ему не нужны неприятности с третьим отделом. Или, если сочтет это более выгодным, подсунет тебя коллегам, как удачно спасённую.

Ай. Но я дала себе слово не падать духом. Не время. Надо собраться всеми силами.

Верю ли я ему..? Не знаю. Но больше некому.

– Впрочем, это не имеет значения, не пугайся. Потому что как только информация о тебе просочится из стен второго (а это случится максимум завтра), из-за нас с тобой передерутся отдел внутренних расследований и контрразведка. Это ещё при условии, что я учёл все обстоятельства.

– Зачем мы им? – как можно твёрже спросила я, ощущая стремительно растущий внутри меня шар вакуума. И это он счёл достойным фразы «не пугайся»? Да Лигарра в своём духе. Нет. Мне надо слушать очень внимательно!

– Ты – единственная ниточка к тому, что случилось в те дни. Они не могут закрыть моё дело (и, в какой-то степени, дело да Ринна), потому что о тех событиях знают лишь с моих слов до… гм… потери памяти. Очень ненедёжных и с кучей неясностей. Не то я жертва, не то – вражина подлая. А тут выяснилось, что ты жива, а вовсе не погибла в аварии риннолёта Фернада. Так что они сильно захотят тебя допросить. Вначале вежливо, но, уж поверь мне, для зацепки им хватит дней трёх. И для нас с тобой всё закончится, само собой, третьим отделом. С допросом пятой степени. Без соблюдения.

– Почему само собой? – спросила я, пытаясь унять ледяной ком в животе. Казалось, внутри меня плеснули серной кислотой. Пятой степени. Я чуть-чуть увидела вторую… и это было очень и очень страшно.

ТЕНЬ.

Кожа на лице Каруна чуть шевельнулась. Наверное, это следовало трактовать как невеселую косую улыбку. Это правда, подумала я. Он там был. И не с той стороны, как обычно. Создатель, он что, и правда пошёл на это ради меня?! У него вообще чувство самосохранения какое-то есть – или им эту штуку удаляют при вступлении в ряды? Чтоб не мешала принимать холодные решения и стоять за них до конца?

– Ты думаешь, кто-то не ломается..? – лукаво уточнил он.

– А если тебе сдаться добровольно? – из спортивного интереса уточнила я, обретя дар речи, – ну… доказать лояльность, как ты там это сказал… на мне.

– Поздно, – улыбнулся да Лигарра, – Я мог отыграть этот вариант сразу по приходу в Город. Тогда я бы огрёб за шесть… нет, прости – семь нарушений устава, включая разглашение данных второго уровня допуска, потерю документов и оружия и неБогоугодное поведение. Разжалование и взыскание первого уровня – в основном, за разглашение, конечно, – спокойно подытожил он, – Хотя и с поведением… нелады бы случились, ну да Тень с ним. В итоге меня бы пристегнули к операции по проникновению туда – но безо всяких прав и наверняка сломаного. А теперь, когда я покрывал тебя целый год… – он сухо хохотнул в своей манере, – Меня самое малое расстреляют. Тебя сдадут на опыты. Для нас с тобой это вопрос выживания. Или хотя бы спокойной смерти.