Текст книги "Черный скрипач (СИ)"

Автор книги: Эдвина Лю

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Так, чёрный от мороза, в язвах от укусов ядовитых зубов, худой, словно мумия, Дэнни на седьмой день вышел к крепостной стене, преграждавшей дорогу.

И понял, куда шёл.

Это было поселение магов-стихийников. Тех, кого Светлые относили к Ордену Теней, хотя стихийники всегда жили наособицу. Простые, почти свободные люди. Маги-стихийники жили в Тирне отдельными общинами. Они возделывали поля, ходили по морю, а за отдельную плату могли предоставить свои услуги знати или богачам– к примеру, обеспечить хорошую погоду для пикника или устроить бурю, чтобы отогнать корабли Иртсанских пиратов подальше от водных границ Тирны. Осознавая, чего может добиться особенно могущественный стихийник, особенно при поддержке общины, Светлые маги старались держать ложу под особым контролем.

Но всё это пришло Дэну в голову лишь во вторую очередь. В первую же он произнёс имя матери, которое она открыла ему давным-давно в надежде, что это спасёт ему жизнь.

Его мать, Алеста Дания Моро, происходила родом из этих холодных, ветреных и неприветливых краёв. Он пришёл к единой и большой семье.

Часть 7. Музыка и любовь

Заканчивался Третий Тёмный месяц. С моря дули ровные, тугие, как самотканые полотна, ветра. Крепость стихийников Моро приготовилась встречать зиму, обещавшую быть суровой. Перестали стаивать выпавшие снега, ударили настоящие морозы. Близилась пора, когда только и дела, что сидеть день-деньской за шитьём, подсвечивая работу пальцами, которые окунались в светящуюся массу из водорослей, а вечерами зажигать яркие светильники или толстые свечи.

Женщина по прозвищу Швея больше четырёх часов сидела за швейной машинкой, нажимая на широкую педаль, приводившую в движение большое колесо. Швея не уставала дивиться машине, которая была устроена вроде как просто, но хитро. Но когда она закончила шить вторую блузку за день, любоваться машинкой у неё уже не осталось никакого желания. Устали шея и спина, да и день выдался пасмурный – приходилось напрягать зрение. Но больше всего Швею утомило раздражение – она не любила возиться со втачными рукавами, особенно если с пришивными манжетами. А девушки сейчас именно такие фасоны блузок и предпочитали.

Надев войлочное пальто и сверху – вышитую шерстяную шаль, Швея вышла из дома, чтобы размяться и подышать. В поселении крепости Моро не так-то много мест для прогулок. Вдоль центральной улицы можно спуститься в нижнюю деревню, к старым приземистым домишкам, где зимовали лодки и рыбацкая снасть. Оттуда путь вёл только на побережье, к каменистому пляжу. С побережья тропа вела в поросшее лесом большое ущелье, а через него – в маленькую ложбинку, где в сезон сажали овощи и выращивали ягодные кустарники. Вот только в такой ветер спускаться на берег не хотелось, и Швея выбрала другую дорогу – к крепостным стенам.

Ворота и стена крепости Моро теснились между двумя отвесными скалами и намертво преграждали вход в поселение. По крепостной стене прохаживались дозорные. Швея поплотнее закуталась в накидку и вскарабкалась по каменной лестнице с перилами из колышков и веревок на высоту, равную приблизительно сотне ростов. Ступени были удобные, не скользкие, но чем выше, тем сильнее ёкало у женщины сердце.

Капюшон слетел с головы, захлопал по ветру на спине, светлые волосы моментально растрепались. Швея преодолела последний пролёт лестницы и вцепилась в протянутую ей руку дозорного. На неё, невысокую, стройную молодую женщину, загляделись сразу все четверо. Швее недавно исполнилось двадцать два года, три из которых она вдовела. По правилам крепости Моро женщина, оставшаяся без мужа, не может выйти замуж, если муж никак не распорядился насчёт её свободы. Многие супруги заранее заключали договор перед лицом Кормчего Моро – главного человека в деревне. А вот Рыбак Моро никаких распоряжений не оставил. И теперь не то что замуж, даже просто смотреть на других мужчин Швея не имела права.

Это потому что женщин в крепости Моро почти в два раза больше. Иногда отчаянные девушки, понимая, что замуж им здесь не выйти, убегали из поселения, и Кормчий, собирая народ на площади под маяком, объявлял во всеуслышанье их имена, как будто они умерли. Это звучало страшно. Ведь имя держится в тайне до самой смерти, и знает его только сам Кормчий, который нарекал всех младенцев в поселении. Разве что человек безгранично доверяет кому-то, чтобы назваться ему настоящим именем. Швея Рыбаку Моро так своё имя и не назвала.

…Здесь, наверху, ветер был не чета нижнему, который дул, словно заигрывал. Верхний ветер дул напористо, мощно. Наверно, то выдыхает Спящий бог? В детстве Швея так и думала. Летом он вдыхает, а зимой выдыхает.

Кто-то из дозорных указал вниз. Остальные стали смотреть туда, и Швея вместе с ними.

– Не замёрзла? – крикнул ей в самое ухо Заклинатель Моро. Этот, пожалуй, в поселении считался избранным. Стихийники не слишком-то щедро одарены магией, и совладать со стихиями могли далеко не все.

Швея, задыхаясь от ветра, прикрыла нос и рот рукавичкой и помотала головой – мол, нет, не замёрзла.

– Смотри! А вот он – точно замёрз!

Спустились по верёвочной лестнице до смотровой площадки над воротами. Швея смотрела сверху – лезть туда ей бы и в голову не пришло! Страшновато.

– Кто ты такой? – еле разобрала Швея выкрик одного из дозорных. Кажется, Лесоруба Моро.

– Зачем пришёл?

Человек у ворот поднял голову вверх. Со стены Швея не могла видеть его лица, но оно показалось ей чёрным.

И что он ответил, Швея не поняла. А вот Заклинатель, стоявший с нею рядом, пояснил:

– Говорит, его мать отсюда родом. Говорит, её звали Алеста Дания Моро!

– Она умерла? – спросила Швея с ужасом. Иного она и представить не могла. Конечно, здесь её имя уже огласили возле у маяка, но она-то сама, она-то могла назваться сыну только в крайнем случае.

– Вернее всего, так, – ответил Заклинатель. – Держи-ка, Швея. Позови сюда Кормчего, пусть полюбуется на это явление. Постарайся поживей там. Хорошо?

Он говорил громко, отрывисто. Поэтому казалось, что грубо. На самом деле это ветер.

Швея взяла листочек – такую ласково-гладкую бумагу делали только у них, в Моро. Там уже были начертаны значки – они означали место, где сейчас находится их предводитель. Любое место, где он есть. Швея кивнула. Конечно, надо бы поскорее. Очень холодно, а тот путник так измождён и несчастен, что даже с высокой стены за него делалось страшно. Что же можно ощущать от него, стоя рядом? Верно, эмоции у него просто по ветру струятся, так и обдают тех, кто рядом, и он на грани истощения. Как физического, так и эмоционального. Швея сняла рукавички и порвала бумажку, которую Светлые называли подорожником или биркой, а стихийники – просто «бум». И тут же оказалась перед Кормчим. Хвала Спящему, тот всего лишь прохаживался по залу общего дома. Однажды Швея застала его купающимся в большой лохани, полной пены и горячей воды, и не знала, куда девать глаза от смущения.

– А! Поди-ка сюда, дитя! Видишь, какие стали тут стены? Пора бы их покрасить, как ты считаешь? Соберитесь-ка, женщины, посудачьте да сделайте всё как надо. Чтобы к празднику тут всё чистотой сияло!

– Хорошо, мой Кормчий, – поклонилась Швея. И, считая, что ради скорого дела можно и пренебречь всеми четырьмя подходами, которых требовала вежливость, выпалила:

– Там, у ворот, путник. Говорит, что мать его происходит из нашего поселения!

– Вот как?

Кормчий – немолодой человек, а красивый. Совсем белые волосы, совсем морщинистое лицо. Глаза голубые, в морщинках прячутся так, словно малая тучка солнце загородила, а из-за неё – лучики проглядывают. Всех-то в поселении он знает, всех привечает… но только если люди Моро ведут себя правильно.

Она вот, Швея, сейчас себя неправильно ведёт.

Пришлось склониться, уперев ладоши в коленки, постоять так, потом выпрямиться и показать Кормчему руки. Что, мол, чистые они. Что не ходила там, где нельзя, не делала руками то, чего не положено. А в ответ он возьмёт тебя за виски и вглядится в глаза. Чтобы видеть, что и не смотрела нескромно, и не думала ничего греховного. Швея греховное думала, но знала, что если глядеть прямо и честно, то будет лучше, чем отводить взор и пытаться освободиться от крепких, сухих, прохладных ладоней.

И впрямь, Кормчий быстро отпустил Швею и спросил:

– А чего же хочет этот путник?

– Чтоб впустили, наверное, мой Кормчий, – тихо ответила женщина. Теперь можно в пол смотреть или в окно – уже всё, отпустил ведь. Но Швея глаз не опустила.

– А что же мать его?

– Он назвал её имя, – ответила она. – Алеста Дания.

– Вот как, – снова сказал Кормчий. – Ну, пойдём.

Кормчему не требовались «бумы». Но если перенестись следовало на какое-то расстояние, ему всегда нужно было присутствие рядом другого человека. «У долгого переноса два конца, как в тоннеле, – говорил он, – так что и переноситься надо вдвоём. Ни больше, ни меньше!»

И оказались они не на стене, а у ворот. Кормчий их открыть приказал, и вот так Швея одна из первых в поселении Моро увидела сына Алесты Дании, ушедшей из этих краёв двадцать пять или двадцать шесть лет назад, когда Кормчий ещё не стоял у правила, а Рыбак Моро только-только появился на свет.

– Стало быть, ты сын отлученки, бежавшей от нас, – сказал Кормчий.

Швея выглядывала из-за его плеча. Путник показался ей страшным. Лицо всё чёрное, руки в струпьях и язвах, одежда, хоть и тёплая, но старая и местами рваная. Но хуже всего – горящие глаза. Вот они устремились на Швею, и ей захотелось спрятаться за стену. Ледяным огнём они горели, нехорошим – как сполохи на небе в морозную ночь. Предвестники горя и голода.

– Я сын Алесты Дании Моро, – сказал путник голосом ясным и молодым. Как если бы никакие горести и боль не касались этого человека. А ведь он едва на ногах держался!

– Впустите его. Мы не можем позволить ни одной живой душе погибнуть возле нашей крепости. От холода ли, от голода ли, но я вижу, что он может умереть даже сегодня. Милосердие наше не безгранично, но на такую малость, как накормить, согреть и выслушать, моего сердца хватит.

Любил Кормчий красивые речи, очень любил. И все они были рассчитаны так, чтобы произвести впечатление на как можно большее количество людей. Вот и сейчас его услышали все дозорные, и Швея, и незваный гость.

– Кроме того, я хочу слышать, как умерла Алеста, – добавил Кормчий, кладя руку на плечо путнику. – Если она умерла хорошо – значит, Спящий простил её, простим и мы. Если же она умерла плохо, это будет уроком всем молодым женщинам, которые рвутся от нас к лучшей жизни.

– Да, мой Кормчий, – сказал каждый из присутствующих, а путник промолчал.

***

Остаток пути, по неширокой улице до приземистого, но большого дома, который, как сообщили Дэну, назывался «гостевым», его почти тащили.

Дэн даже хотел пошутить про это, о том, как тут любят путников, что даже на руках носят, но от усталости не смог вымолвить и слова. Он заплакал, когда в просторной кухне его посадили в огромную лохань с тёплой водой, и миловидная женщина подала ему мыло и полотенце. Он готов был полюбить эту женщину, как не любил никого в жизни, когда она помогла ему, голому и ободранному, выбраться из ванны и обернула в нагретую у огня простыню, и напоила горячим молоком, и уложила в кровать.

Ему хотелось, чтобы эта женщина осталась с ним.

Но она ушла.

Дэн лежал на чистых простынях, под толстым одеялом, и слёзы текли по его обожженным морозом щеках. Тут к нему подошёл Кормчий и спросил:

– Кто ты такой, сын Алесты Дании Моро?

– Я Чёрный Скрипач, – ответил Дэн, – меня также знают под именем Дэниэла Альсона. И не уверен, что это имя не принесёт вам бед. Но мне надо укрытие, чтобы восстановить силы.

– Твоя мать ушла от нас давным-давно, – сказал Кормчий. – Но то, что ты пришёл – это, по-моему, хороший знак. Ты мужчина и маг. Я бы хотел, чтобы ты жил у нас.

– Недолго, – ответил Дэн. – У меня остались незаконченные дела в Азельме.

Он назвал столицу, хотя Чезаре мог жить сейчас где угодно. Но именно с Азельмы Дэн собирался начать поиски Роза.

– Мы находимся под постоянным надзором Ордена Отражений, – сообщил Кормчий. – Они приходят с проверками и по другим делам. Если бы ты был наш – мы всячески прятали бы и укрывали тебя. Ведь ты бежал из тюрьмы?

– Бежал, – не стал отрицать Дэн. – Но, если я останусь на какое-то время, я бы не хотел бездельничать.

– А чем ты занимался в миру, Чёрный Скрипач? Кроме музыки, конечно, – спросил Кормчий.

Дэн подумал и неохотно ответил:

– Я маг ложи Боли.

– Не было ли у тебя занятия попроще?

– Никаких, – покачал головой Дэн. У него стала совсем тяжёлой голова и веки смыкались. Сытость и тепло тянули его в сон. – Однако маги ложи Боли – не только убийцы и палачи, но и лекари. Есть ли у вас врачеватели?

– У нас не принято исцелять данные Спящим болести, разве что помогать и утешать болящих. Есть повивалка, – тут Моро почему-то хмыкнул. – Утешителя же, кроме меня, не нашлось.

– Тогда я согласен быть Утешителем Моро, – промолвил Дэн. – Утешать болящих сейчас самое занятие для меня.

Кормчий смерил его недоверчивым взглядом.

– Я подумаю, какую работу дать тебе, Чёрный Скрипач. Звать тебя мы будем Утешителем, это так. Но у наших людей есть немало и других обязанностей.

– Хорошо, – беспечно ответил Дэн. – Я согласен на всё, только дайте мне отдых и покой. Хотя бы ненадолго.

И он, подложив кулак под щёку, уснул на правом боку, едва сомкнул веки.

***

Крепость Моро жила непривычной для Дэна жизнью. Маги, с которыми он был когда-либо знаком, никогда не занимались простым трудом. Они предпочитали не работать вовсе или зарабатывать с помощью волшебства. В крайнем случае, как, например, делала семья Дэна, занимались искусством или преподаванием. Исключение составляли грязные трупари – возились с землёй и мертвецами, презренные и жалкие. Однако и они предпочли бы бездействовать, если б могли себе это позволить. Бывали случаи, что и некроманты происходили из древних родов и жили в хороших домах.

Но здесь, в поселении Моро, работали все, от мала до велика, и Дэн не видел, чтобы при этом использовалась магия! Убирать снег полагалось лопатами, чистить и резать овощи – ножами, варить еду – в котлах на огне. Очень странно распределяя работу, словно задавшись целью, чтобы каждый потрудился на таком участке, где ничего не умеет, люди Моро создавали иной раз весьма рискованные ситуации. Ранились, калечились. И вместо того, чтобы обратиться за помощью, справлялись своими силами… или не справлялись вовсе. Особенно женщины. Здесь совершенно не ценили женщин, что поражало Дэна. Он к такому не привык. Его бабушка по отцовской линии, его мать всегда были дома в большом почёте. Светлые маги-женщины охотно трудились вместе с магами-мужчинами, особенно это касалось ловцов. При дворе короля Кешуза дамам поклонялись как прекрасным, надушенным идолам… а в поселении их, кажется, и за людей не считали. Так, функции. Вышивальщицы, посудомойки, швеи, прачки.

Стихийники не использовали магию на виду у всех и очень неохотно облегчали себе даже самые сложные задачи с помощью волшебства. Эмоционально стихийники вели себя очень сдержанно. Здесь не старались заниматься развитием, читать и слушать музыку исключительно ради роста или углубления чувств. Всё это мало заботило стихийников. Им важен был покой, их манило равновесие и полный мир в душе.

Но Дэну такой покой не пришёлся по сердцу. Кормчий сказал правду – исцеление болезней тут отдавалось на волю судьбы. Сильные и здоровые выживали, больные умирали – кто в благости, а кто и в страшных мучениях. Вот мучений-то, разумеется, не своих, а чужих, Дэн и искал. Обходя поселение, он поначалу удивлялся, куда попрятались совсем уж немощные и дряхлые старики, но в конце концов смирился, что их попросту нет. Вполне возможно, их куда-то отселяли, чтобы не смущали своими болячками остальных – никто на этот вопрос Дэну прямо не отвечал. Худой, болезненного вида чужак не вызывал у людей доверия, тем более, когда подходил с предложениями о помощи. Плохой из него был Утешитель Моро – потому что в его утешениях никто не нуждался.

Прожив в Моро дня три или четыре, Дэнни почувствовал себя совсем скверно. Он не только не восстановился, ему стало хуже. Почти всё, что он съедал, выходило наружу с рвотой, головные боли начинались с утра, к вечеру достигая пика, и неровный, не крепкий сон с резкими пробуждениями не давал успокоить нервы. Сначала Дэн думал о щелезубе, но его укусы уже зажили, а яд наверняка весь вышел из организма. Потом он понял – ему не хватает боли, чужой боли как источника энергии. Без неё он никогда не придёт в норму. Кураторы Воспитательного отделения испортили ему эмоции. Видно, добивались ещё худшего, но его спасла музыка. А может быть, его просто ещё недожали... Дэну даже иногда снился куратор Поллок, его пепельные глаза, его голос, похожий на липкую паутину.

Но ему надо было добиться того, чтобы люди шли к нему как к целителю. Несли свою боль. Иначе, пожалуй, он умрёт.

Наконец, Дэну повезло – в один прекрасный день молодой Работяга Моро рубил мёрзлое мясо и попал себе топором по ноге. Мальчишка лет пятнадцати, он пытался сам себе остановить кровь, перетянув ногу ремнём выше колена, но у него ничего не получилось. Он спрятался, боясь наказания за неловкость, и не ищи Дэн чьей-то боли, истёк бы кровью. Она пропитывала повязку за повязкой, и ремень никак не помогал. Дэн нашёл мальчишку в сарае за продуктовым складом. Всюду были пятна крови. При виде раны Дэнни повело – пришлось сесть рядом с пареньком, чтобы прошла хотя бы темень в глазах.

Мальчишка если и видел раньше Дэна, то есть Утешителя Моро, то разве что мельком, и испугался лица с потемневшей, облезающей кожей и страшной худобы. Забившись в угол сарая, рукой зажимая рану на голени, Работяга Моро трясся от ужаса.

Его эмоции оказались на редкость сильными. В этом поселении правила сдержанность, и даже если людям было больно – они старательно это скрывали. Мальчишка же и не старался сдерживаться. По его грязноватому лицу текли слёзы, окровавленные пальцы вздрагивали.

– Боишься? – спросил Дэн.

Всхлипывая, парнишка кивнул.

– Это хорошо. Бойся. Я сейчас буду делать больно. Недолго. Это поможет тебе…

«И мне», – мысленно договорил Дэн.

Штанину пришлось разорвать, даже разрезать оказалось нечем. Рана оказалась серьёзная, глубокая, топор распорол и вены, и артерии. Пытаться зажимать это рукой было всё равно, что останавливать ветер лбом. Дэн сорвал с ноги ремень. Затем глубоко вздохнул и положил руки одну выше, а вторую ниже раны. Мальчишка взвизгнул и дёрнулся. Дэн сжал зубы и, окрылённый чужой болью, полный ею, пьяный ею, сжал пальцы на худой, скользкой от крови ноге.

– Тише-тише, – еле смог сказать он. – Сейчас пройдёт.

Ему хотелось не просто вобрать в себя как можно больше эмоций мальчишки – хотелось углубить рану, задев кость, врубаться в тело жертвы топором, рвать руками. Но он просто забрал ровно столько, чтобы умерить боль парнишки. Светлый бы разделил боль пополам, и часть непременно выпустил бы в эфир. Тёмный забрал бы всё без остатка и использовал по назначению. Но истинный целитель, маг ложи Боли, если хочет, чтобы рана зажила хорошо, возьмёт ровно столько, сколько надо, а остальное оставит больному, чтобы его тело не разучилось справляться с недугами, а эмоции не истощились бы.

Дэнни провёл окровавленными пальцами прямо по ране. Она стала срастаться как бы нехотя, затягивалась медленно, и процесс был для пациента весьма ощутимым. Мальчишка ёрзал, извивался, шипел сквозь зубы, поскуливал, как щенок. Раз-другой Дэн нетерпеливо дёргал локтем, когда мальчик слишком мешал ему.

Наконец, маг Боли счёл дело сделанным. Нога мальчишки выглядела воспалённой, а рубец грубым, распухшим. Паренёк изо всех сил старался не рухнуть в обморок. Но зато сам Дэн чувствовал себя прекрасно.

– Ну, что сидишь? – грубовато сказал он мальчишке. – Иди к матери, пусть даст тебе горячего бульона и глоток красного вина.

Мальчик встал, с опаской ступая на раненую ногу. Дэнни и сам с интересом на неё смотрел – никогда не залечивал серьёзных ран. Мальчонка прихрамывал, но не сильно.

– Болит? – спросил Дэн настороженно. Он не слышал сильной боли, но вдруг чувства подводят его?

– Чуть-чуть, – прошептал пациент и вышел из сарая, спотыкаясь и суетясь.

Дэну осталось сидеть на тюке с колючей соломой да смотреть на толстую свиную ляжку и валяющийся поодаль топор. Зачем эти недоумки послали такого неуклюжего парня рубить замерзшее мясо? Распределение работ и профессий вызывало у него недоумение.

В гостевом доме никого не оказалось, печь, нетопленная с утра, успела остыть. В комнатах ещё хранилось достаточно тепла, но Дэна слегка знобило. Он не стал тратить время на розжиг и растопку печи, а воспользовался магией – всего-то и дел, что заставить дрова улечься как положено, да поджечь. Для этого не хотелось утруждаться. Огонь бодро загудел в печи, погнал горячую воду по трубам. Почему, подумав про обогрев, стихийники не позаботились о том, чтобы сделать нормальную ванную комнату? Тут же, в просторной кухне, недалеко от печи стояла большая кадка для мытья. Женщины грели воду на плите в несколько заходов и наливали в кадку. Это казалось Дэнни глупым. Сейчас ему просто необходимо было вымыться, а горячая вода была лишь в системе отопления дома. Что, если попробовать разъединить трубы, отлить горячей воды в кадку и потом соединить трубы обратно? Дэн сосредоточился на них, представляя себе процесс и вкладывая в него энергию, стараясь при этом не думать о чувствах. Эмоции – удел женщин? Да, как-то так и сказал Кормчий. А ведь у Дэна как раз с эмоциями сейчас и нехорошо…

Труба на стене, рядом с кадкой, лопнула под напором неумело направленной силы мысли. Дэн попытался направить в ванну струю горячей воды, но та била слишком сильно и обдала молодого человека брызгами. Струя била на расстоянии ладони от кадки, заливая пол. Зашипев, Дэн шарахнулся подальше от трубы, потерял над ней контроль, и горячий поток стал заливать кухню. С трудом совладав с трубой, Дэнни вернул её на место руками, но в месте соединения просачивались горячие капли. Надо было как-то получше соединить края трубы.

Дэн старался придать металлу былую целостность, но ему не хватало знаний для завершения процесса. За этим занятием его и застал Кормчий Моро, без стука вошедший в дом.

Ему хватило одного лишь взгляда, чтобы горячая вода оказалась в кадке, а труба запаялась сама собой.

– Мы не используем магию там, где можно обойтись своими силами, – сказал Кормчий Моро спокойно.

– Я это уже заметил, – снимая мокрые ботинки, буркнул Дэн. Он наклонился над кадкой и с шумом мыл в грязноватой воде окровавленные руки.

– Ты не привык работать с силами природы, – наблюдая за ним, произнёс Кормчий Моро. – Если захочешь остаться, сын Алесты Дании, то со временем научишься.

– Водопровод – сила природы, – изрёк Дэн. – Железная труба – представитель величайшей стихии!

– Эмоциональная магия – удел женщин, – кормчий усмехнулся. – Настоящий стихийник не зависит от настроения, своего или чужого.

С секунду Дэнни глядел прямо перед собой, мыльная грязная вода стекала с его рук. Потом он распрямился и встряхнул пальцами, слабо улыбаясь своим мыслям.

– Я бы хотел подыскать себе женщину, мой Кормчий, – сказал он. – Хорошую, хозяйственную. Можно вдову.

– Вдову? – Кормчего отчего-то передёрнуло. – У нас много незамужних девушек. Шестнадцати, семнадцати лет, хорошеньких и трудолюбивых. Я скажу, чтобы приходили почаще, только вот…

– Нет, мой Кормчий, – мягко прервал его Дэн. – Я пока нехорош для юных и хорошеньких.

– Но так не принято, – нахмурился Кормчий. – Нашим женщинам положено соблюдать нравственную чистоту и не думать о греховном. Но я подберу тебе невесту…

– Мне не нужна невеста, – терпеливо сказал Дэн. – Мне нужны эмоции для того, чтобы полностью исцелиться, например, жалость какой-нибудь вдовушки… а не отвращение юной девочки при виде моего лица. Если ты, мой Кормчий, силой попытаешься заставить какую-нибудь девочку прийти ко мне, я уйду из поселения.

– Ты не можешь уйти, – растерялся Кормчий. – Ты – сын Алесты Дании, и ты принадлежишь поселению Моро!

– Я заметил, что у поселения Моро мало мужчин и много женщин, – сказал Дэн. – Почему бы тебе просто не сделать, как я прошу? Поверь, мой Кормчий, я не причиню ни одной из женщин ни вреда, ни позора.

– Я подумаю, – буркнул старик, насупившись. – Но у нас так не делается!

– Это ничего, – ответил Дэн. – Это не страшно. Я постараюсь не нарушать ваши законы.

***

– Сходи со мной завтра, а, Швея? – встретившись с Швеёй у маяка, попросила Полоскунья Моро. – У тебя ведь нет на завтра работы?

Швея застенчиво пожала плечом. Каждый десятый день Кормчий вывешивал в общем доме расписание – у кого какие работы, помимо своей ежедневной. Два раза за десятидневье у каждого должны оставаться дни, когда он свободен. Таким, как Швея, они были в тягость. Заняться нечем, только думы тяжёлые голову на стол клонят, глаза слезой застят.

– А ты куда завтра собираешься? – спросила Швея у Полоскуньи.

– Да к этому, болезному. В гостевом доме который, – с досадой сказала соседка, наморщив курносый нос. – Страшный, сил моих нет. Пойдем, а? Женщина я грузная, полы мыть тяжело. Я бы лучше обед ему сварила какой-никакой. Да и побаиваюсь я одна-то. Вчера вон Жнея и Носатая Вариха у него вдвоём были. А мне Кормчий сказал – одна иди. Пойдешь со мной?

– Пойду, – сказала Швея. – Давай я вечером ему пирог испеку. Тебе и готовить меньше. Небось всё у плиты да у плиты стоишь.

Полоскунье Моро недавно стукнуло тридцать семь лет, не девочка уже, и всей-то радости у неё имелось – это семьи братьев. В одной три белокурых мальчишки да крошечная серьёзная девочка, самому старшему только-только исполнилось семь лет, а в другой – мальчик и девочка постарше. Самой Полоскунье мужа не досталось – видать, по причине полноты да излишней сварливости. Швея считала, что второе всё-таки казалось мужчинам пострашней, чем вес. Она, помимо стирки и других работ, обихаживала обе семьи и возилась с детишками. Иной раз на неё оставляли и племянников с племянницами, и ещё семь-восемь ребят. Полоскунья справлялась, да ещё готовила всем, кто не попросит, и похлёбку, и жаркое, и кашу. Варила она просто, почти безвкусно – удавались разве что различные сладкие печенья или блинчики.

– Испеки, испеки, – необычайно ласково проворковала Полоскунья. – Небось даром что страшный, а вкусненькое как нормальный человек любит.

Швея, как домой вернулась, тут же тесто стала творить, и всё думала почему-то про того человека, какой он был, когда пришёл. У него ведь сил до гостевого дома дойти не хватило. Какой он чёрный был, как с него кожа так и лезла, особенно с рук. Но под струпьями и отросшими волосами он показался Швее совсем не страшным и очень молодым. Таким молодым, как брат Швеи, Лодочник Моро в тот год, когда последний раз его видели живым. Тут Швея взгрустнула, да ещё как. Ведь было же время, когда в этом доме собирались люди, много людей. И они с Рыбаком вместе и прибирались, и готовили обед, и угощали гостей. Приходила его сестра с мужем и дочерьми, и его родители, и мать Швеи. Приходил Лодочник, всё с разными девушками приходил, и пели песни, и пили сладкое вино, купленное в Сольме. А то ещё, бывало, ходили в общий дом, на танцы. Лодочник играл на флейте, а Бочар – на маленькой скрипке. Где она теперь? Верно, лежит в чулане с той поры, как Бочар тесаком нечаянно обрубил себе на левой руке три пальца по вторую фалангу…

Швея месила тесто и роняла в него слёзы. Вкусный же выйдет пирог для новичка!

***

Вчера в гостевой дом приходили две дородные женщины средних лет. Белобрысые, краснощёкие, они походили друг на друга, и ещё на изображения Великих Дев, которые нянчили Спящего бога, когда он был младенцем. «Тётеньки» – вот как мысленно назвал их Дэн. Видно, Кормчий решил показать «товар лицом» так, чтобы Дэнни сдался и выбрал себе молодую и красивую невесту из тех девушек, которых сам он считал подходящей парой для «Утешителя».

Но на этот раз пришли две женщины, показавшиеся Дэну вполне симпатичными. Пришли они степенно, принесли какие-то пироги, кажется, один с рыбой, а второй с ягодами. Одна, конечно, сильно постарше, возрастом почти как те вчерашние, но скорая на язык и не из стеснительных. Её светло-русые волосы выбивались из причёски, очевидно, принятой в этих краях у незамужних – этакая высокая шишка на голове, удерживаемая крупным гребнем. Дэн уже видел на некоторых девушках платки, возвышающиеся бугром такой же формы на макушке. Толстушка с порога принялась развивать деловитую суету. То хватала половики, чтобы кинуть их на снег, то сметала со стола в кухне несуществующие крошки. Дэн уже позавтракал, а после завтрака и на столе прибрал, и пол подмёл. И с некоторым недоумением смотрел, как азартно мечется эта громкоголосая и шумная «девушка» по гостевому дому. Схватилась было за постельное бельё в его спальне, собрала простыни и наволочки в узел, а свежее не постелила.

Потом переглянулась с другой женщиной и загремела в кухне кастрюлями и горшками. Её подруга Дэну понравилась бы больше, если б была поулыбчивее. Она ему напомнила кого-то, хотя Дэн не мог вспомнить, чтоб где-нибудь видел это славное и простое лицо. Пшеничные волосы, заплетённые в две косы и заколотые на затылке. Поверх волос повязана широкая чёрная вдовья лента. Несколько очень светлых веснушек на носу, серо-голубые глаза. Ничего особенного, кроме, разве что, очень напряжённого выражения на лице. Но прочитать её эмоции Дэн никак не мог. Ему захотелось взять эту тихоню за руку и узнать, какая боль её снедает.

Но для начала он решил выбрать – которая из женщин подойдёт ему больше. Хозяйничать по дому им много не придётся – те, вчерашние, «тётеньки», отлично справились с уборкой и готовкой. Поэтому Дэн предложил:

– Отдохните, дамы. Нечасто вам приходится бездельничать! Садитесь, выпейте со мной чаю. И умоляю, скажите, как мне вас называть. Иначе я даже не знаю, как мне беседовать с вами, милые дамы.

Это, конечно, прозвучало очень уж неловко. Дэн отвык быть вежливым с женщинами, да и с кем бы то ни было. Отвык.

– Меня прозывают Полоскунья, – по обычаю людей Моро, она протянула Дэну обе руки ладонями вперёд. – А ты ведь Утешальщик?

– Утешитель, – Дэн приложил свои ладони к её и продержал на секунду-другую дольше, чем допускали приличия. Авось никто этого не заметит.

Он ощутил её боль – всю до донышка.

У Полоскуньи с болью имелись свои счёты. Дэнни только диву давался, как она может смеяться – он бы на её месте корчился и стонал. У него занемели пальцы и перехватило горло, едва он получил лишь представление о её «болячках». Застуженные женские органы, давний, плохо сросшийся перелом щиколотки, с позвоночником просто беда, из-за лишнего веса и таскания тяжестей ломило плечи, а трещины на пальцах от стирки не заживали уже никогда. Отлично. Просто отлично. Как сказал бы куратор Поллок – «отличный материал для работы». Подумав об этом, Дэн опустил руки и криво улыбнулся. Ещё не хватало – стать таким, как Поллок! Нет, ему не надо «материал», ему нужна…