Текст книги "Кремль уголовный. 57 кремлевских убийств"

Автор книги: Эдуард Тополь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Глава 2.
Массовые аресты

Теплым солнечным утром 27 апреля 1936 года, под мелодичный перезвон кремлевских курантов, черный правительственный «Кадиллак» стремительно пересек свежевымытую брусчатку Красной площади и сопровождаемый взлетающими «под козырек» руками бравых постовых в белых гимнастерках и белых перчатках влетел через Спасские ворота в Кремль. Прокатив по абсолютно пустой кремлевской территории, он остановился у «особого подъезда» в углу здания Сената, построенного знаменитым архитектором Казаковым во времена правления Екатерины Второй.

Дюжий охранник, сидевший рядом с шофером на переднем сидении, быстро вышел из машины, открыл заднюю дверь, и в ту же секунду, оставив на заднем сидении свой пистолет в кожаной кобуре, из салона «Кадиллака» выскочил сухопарый сорокапятилетний мужчина с крохотными черными усиками и с портфелем в руке. Несмотря на его новенький белый габардиновый китель с золотым шитьём, идеально выглаженные голубые брюки и блестящие лакированные ботинки генерального комиссара госбезопасности, было в его сутулой фигуре что-то от заурядного делопроизводителя. Стремительно, почти бегом, комиссар госбезопасности миновал пропускной пункт охраны, упредительно открывшей ему тяжелые двери, и по широкой каменной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, взбежал на второй этаж. С лестничной площадки, минуя большую пустую залу, он вошел в длинный коридор с такой же красной ковровой дорожкой и высокими окнами с белыми портьерами. Здесь тоже стояли охранники, но уже не рядовые, а офицеры. Однако и они вытянулись пред комиссаром по стойке смирно, а он, спешно пройдя мимо них, уверенно открыл дверь с табличкой «СЕКРЕТАРИАТ» и вошел в небольшую продолговатую комнату. Здесь, прямо напротив входа, в простенке между окнами, выходящими на Арсенал Кремля, стоял письменный стол начальника охраны Сталина, а справа и слева – столы его помощников. Все трое поднялись из-за этих столов, но генеральный комиссар госбезопасности только приветственно козырнул им на ходу как своим подчиненным и прошел в следующую комнату. Дежуривший здесь полковник госбезопасности поднялся из-за своего стола у дубовой двухстворчатой, без таблички, двери, отдал честь комиссару и протянул руку за его портфелем:

– Извините, Генрих Григорьевич.

– Конечно, конечно… – ответил комиссар и передал полковнику свой портфель.

Полковник открыл портфель, набитый служебными папками, сильными пальцами прощупал его дно и, возвращая портфель хозяину, спросил:

– Оружие?

– Нет, конечно. Я знаю порядок, – ответил комиссар и спросил, пока полковник жесткими ладонями прошелся по его фигуре сверху донизу: – Вы доложили?

– Само собой, как только вы подъехали, – сказал полковник.

– Он один?

– Нет, там товарищ Ежов, – сообщил полковник и открыл дверь кабинета. – Пожалуйста.

Хотя многие биографы Сталина отмечают аскетизм его кабинета, тем не менее этот кабинет был вполне респектабелен, по моде того времени: стены обшиты новенькими дубовыми панелями со вставками из светлой карельской березы, две строгие красивые люстры под потолком, большой письменный стол с телефонами, чернильницей и зеленой настольной лампой, текинский ковер на полу, белые шторы на трех высоких окнах с видом на Арсенал и на стене, рядом с часами, портрет Ленина за таким же, как у Сталина, столом.

– Разрешите доложить, товарищ Сталин, – поспешно, почти скороговоркой сказал комиссар, открывая свой портфель и искоса, быстро глянув на крохотного, почти карлика, сорокалетнего Николая Ежова, круглолицего члена Политбюро, утонувшего в кожаном кресле у окна.

– Садитесь, товарищ Ягода, не спешите, – спокойно проговорил вождь, сидя за письменным столом с двумя боковыми тумбами и чуть укороченными ножками, дабы его фигура в кресле казалась выше.

Комиссар госбезопасности Генрих Ягода сел на край кресла, стоявшего через стол от Сталина, открыл на коленях портфель, достал из него увесистую желтую папку.

– Вот, товарищ Сталин, сегодня ночью мы взяли сорок шесть старых большевиков и среди них некоего Гольцмана, замдиректора фабрики театрального костюма, – Ягода вновь бросил быстрый взгляд на Ежова. – Этот Гольцман член ВКП(б) с 1903 года, троцкист, в двадцать шестом был в оппозиции, в тридцать втором ездил в Европу в служебные командировки и поддерживал связь с Троцким. А самое главное вот… – уже не обращая внимания на молчаливого Ежова, Ягода открыл папку и достал из нее стопку тонких, на пожелтевшей бумаге, миниатюрных брошюр «Бюллетень оппозиции». – При обыске у него нашли чемодан с двойным дном, где хранились эти «Бюллетени оппозиции». В таком миниатюрном виде их издает в Париже сын Троцкого Седов специально для нелегального распространения в нашей стране. И в них, во-первых, вот: N28 за июль 1932 года, – Ягода открыл одну из брошюр, – статья этого Гольцмана «Письмо из Москвы» о якобы жутком голоде на Украине и так называемом «Союзе марксистов-ленинцев» в Москве. А самое главное вот, – Ягода открыл другую брошюру. – В этом бюллетене статья Троцкого с призывом, извините, «выполнить последний настоятельный завет Ленина – убрать Сталина» и избавить страну от сталинской, извините, диктатуры…

– Понятно… Очень харашо… – чуть глуховатым голосом сказал Сталин с кавказским акцентом и не спеша достал папиросу из папиросной коробки «Герцеговина Флор», размял ее и осторожно, чтоб не просыпать на стол, пересыпал папиросный табак в курительную трубку. Прижал в трубке табак пожелтевшим указательным пальцем, взял спичечный коробок, открыл его, достал спичку, чиркнул и пламенем спички раскурил трубку. Затем, выпустив дым, продолжил:

– Очень харашо. «Убрать» значит убить. Теперь нужно сделать две вещи. Получите у этого Гольцмана признание в том, что он ездил к сыну Троцкого как связной московского центра Зиновьева-Каменева за инструкциями, как и когда убить Сталина, Жданова, Кагановича, Ворошилова и Кирова. Понятно?

– Так точно, товарищ Сталин, – стал подниматься Ягода. – Разрешите исполнять?

– Подождите, – жестом своей трубки Сталин вернул Ягоду на место. – Я сказал, что нужно сделать две вещи…

Он встал и, с удовольствием попыхивая трубкой, начал расхаживать по ковру в своих мягких, на чуть утолщенных каблуках, шевроновых сапогах. Среднего роста, одетый в серый шерстяной полувоенный китель и брюки, заправленные в сапоги, он двигался не спеша и держался прямо, не сутулился.

– Первая вещь: одного Гольцмана мало, – серо-коричневыми, без улыбки, глазами Сталин взглянул на Ежова, словно приглашая его в единомышленники. – Троцкий, как известно, является руководителем всего зиновьевско-каменевского контрреволюционного подполья. А у такой многочисленной террористической организации не может быть одного связного. Следовательно, не только этот Гольцман, а еще несколько человек должны дать показания, что они специально ездили к Троцкому и Седову за новыми директивами, как и когда убить наше руководство ВКП(б) и членов Советского правительства и захватить власть в стране. Вы сможете получить такие показания?

– Я… я не уверен, товарищ Сталин. Это старые большевики, они прошли царские тюрьмы и допросы…

Сталин резко остановился, всем корпусом развернувшись к Ягоде.

– Я не спрашивал вас, товарищ комиссар, в чем вы уверены, а в чем не уверены, – на серо-землистом, в мелких оспинках, лице вождя проявились гневные красноватые пятна. Но голос оставался спокойным: – Я говорю, навалитесь на своих подследственных, задайте им жару и не слезайте с них до тех пор, пока они не сознаются! Вот что я говорю, товарищ комиссар! И принесите мне протоколы их допросов.

– Слушаюсь, товарищ Сталин, – заерзал на краешке кресла Ягода. – Конечно…

Удовлетворившись испугом на лице Ягоды, Сталин вновь бросил короткий взгляд на молчаливого Ежова и продолжил шествовать по кабинету, покуривая трубку и размышляя вслух:

– Но это не все. Вы сказали, что эти большевики прошли царские тюрьмы и допросы. Сколько их у вас?

– Всего? Или… или сегодняшних? – переспросил Ягода, поворачиваясь вслед движению Сталина по кабинету.

– Всего, всего. Сколько? – требовательно остановился Сталин.

Отложив портфель, Ягода спешно поднялся, чтобы стоя ответить вождю.

Но Сталин властным жестом трубки опять усадил его.

– Сидя отвечайте.

– Слушаюсь, товарищ Сталин. На данный момент у нас арестовано 160 бывших членов РСДРП и ВКП(б).

– Гм… – Сталин вновь зашагал от окна к столу и обратно. – Для антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского подполья этого количества мало. Но ничего. Главное, далеко не все они чистые и святые. Для суда над центром Зиновьева-Каменева вам нужны документальные свидетельства того, что кое-кто из них согласился быть и был агентом царской охранки. Понимаете? Не только признания, а именно документы. Кто у вас занимается документами?

– Залпетер, товарищ Сталин.

– Залпетер – эстонец, хороший специалист, знает свое дело. Значит, обеспечьте его той бумагой царских времен, на которой печатались документы Охранного отделения, пишущими машинками «Ремингтон» и «Мерседес» тех лет, ну и всем остальным…

На еще большей, чем утром, скорости тот же черный «Кадиллак» вылетел из Спасских ворот, стремительно пересек Красную площадь по очищенному от туристов и зевак проезду к улице Ильинка и, проскочив короткую Ильинку, вымахнул к «Большому дому» – зданию бывшего страхового общества «Россия» на улице Большая Лубянка, недавно, в 1935-м, реконструированному под центральный штаб советских органов госбезопасности.

Еще через десять минут на срочное совещание в кабинет генерального комиссара госбезопасности НКВД СССР были вызваны его заместители Яков Агранов, Георгий Прокофьев, Сергей Миронов и Лев Бельский, начальник Иностранного отдела Главного управления госбезопасности Артур Артузов, начальник Секретного политического управления Георгий Молчанов, начальник Спецотдела Глеб Бокий, начальник Отдела охраны и снабжения правительства Карл Паукер, начальник Особого отдела Освальд Мюллер и еще несколько человек. Сидя за длинным столом для совещаний, покрытым зеленым сукном и приставленным к письменному столу Генриха Ягоды ножкой от буквы «Т», они, все в новых белых кителях, с непроницаемыми лицами слушали шефа. А Ягода, сидевший под настенным портретом Ленина и Сталина в Горках, демонстрировал свою отличную память, слово в слово повторяя то, что только что услышал в Кремле:

– Мы должны сделать две вещи. Первая: по достоверным сведениям товарищей Сталина и Ежова, Троцкий является руководителем всего зиновьевско-каменевского антисоветского контрреволюционного подполья. А у такой многочисленной террористической организации не может быть одного связного. Следовательно, не только Гольцман, а еще несколько человек должны дать показания, что они ездили к Троцкому и Седову за директивами, как и когда убить руководство ВКП(б) и членов Советского правительства и захватить власть в нашей стране, – и Ягода взглянул на начальника Секретного политического управления комиссара госбезопасности второго ранга Георгия Молчанова. – Вы, товарищ Молчанов, сможете получить такие показания? Это старые большевики, крепкие орехи, они прошли царские тюрьмы и допросы. Сможете?

– Попробуем… – нехотя сказал Молчанов.

– Нет!– Ягода решительно стукнул кулаком по столу. – Ваше «попробуем» нас не устраивает! Товарищ Сталин будет лично проверять протоколы ваших допросов. Поэтому навалитесь на своих подследственных, задайте им жару и не слезайте с них до тех пор, пока они не сознаются! – в голосе Ягоды появились кавказские нотки вождя. – Предупреждаю: я буду сам проверять каждого следователя даже во время ночных допросов. Вам ясно?

– Ясно… – сдержано произнес Молчанов.

– Но это не все, – продолжил Ягода. – На данный момент у нас арестованы 160 бывших членов РСДРП и ВКП(б). И, безусловно, не все они чистые и святые, – Ягода посмотрел на своих замов Агранова, Прокофьева, Миронова и всех остальных и отчеканил, прихлопывая ладонью по столу. – Для суда над центром Зиновьева-Каменева нам нужны документальные свидетельства того, что хотя бы некоторые из этих троцкистов согласились быть и были агентами царской охранки! Повторяю: не только признания, а именно документы. Товарищ Залпетер! Товарищ Паукер обеспечит вас бумагой царских времен, на которой печатались документы Охранного отделения, и пишущими машинками «Ремингтон» и «Мерседес» тех лет. Что еще вам нужно для создания таких документов?

– Ну… – протянул тридцатисемилетний Анс Залпетер. – В первую очередь, мне нужны настоящие, подлинные документы царской охранки – протоколы допросов, рапорты, донесения.

Ягода вопросительно посмотрел на начальника спецотдела Глеба Ивановича Бокия, старого большевика-подпольщика и гениального шифровальщика.

Бокий пожал плечами:

– Для этого у нас есть 12-е отделение, особый архив. Но он не в моем подчинении, а у Прокофьева и Молчанова.

– И знаете что, Георгий Александрович? – Ягода вновь повернулся к Молчанову. – Мне сейчас пришло в голову. Сколько у вас архивных червей в 12-м отделении?

– Шесть человек… – выжидательно сообщил Молчанов.

– Очень хорошо. Раздайте им списки всех 160 арестованных. И пусть в архивах охранки ищут на них реальный компромат. Не может быть, чтобы все 160 были святые и не были при арестах завербованы в агенты и осведомители. С этим-то вы согласны?

– Теоретически да, – ответил Молчанов.

– Что ж, – подытожил Ягода. – Я поздравляю вас, товарищи, с наступающими праздниками Первомая. Я рад, что в этот замечательный пролетарский праздник мы пройдем по Красной площади в новой красивой форме и лакированной обуви. Как вы знаете, в нашей стране лакированная кожа еще не производится. Но я не поскупился на валюту и закупил ее в Турции специально, чтобы показать вам и всему нашему офицерскому составу, как руководство страны заботится о сотрудниках органов своей безопасности. В этой форме на вас любо-дорого посмотреть! А теперь, как сказал наш великий товарищ Сталин, наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!

И работа закипела!

Под радостные марши нескончаемым потоком шли через Красную площадь первомайские колонны трудящихся, спортсменов, воинов Красной армии, сотрудников народной милиции и органов безопасности, одетых в новую парадную форму и обутых в новую лакированную обувь, сияющую под ярким майским солнцем.

Рядом, в трехстах метрах от Красной площади, на улице Большая Лубянка, в здании бывшего акционерного общества «Россия», а теперь главного штаба НКВД, в его следственных кабинетах и в подвалах внутренней тюрьмы шли круглосуточные допросы пожилых и старых большевиков-«троцкистов» с применением всех мыслимых и немыслимых средств получения их «честных признаний»:– пытками жарой, холодом и бессонницей, избиениями и угрозами расстрела детей, жен и близких родственников.

По Красной площади, украшенной кумачом и гигантскими портретами Ленина и Сталина, колонны демонстрантов несли яркие транспаранты «КОММУНИЗМ ПОБЕДИТ», «ДА ЗДРАВСТВУЕТ 1 МАЯ – ДЕНЬ СМОТРА БОЕВЫХ СИЛ ТРУДЯЩИХСЯ ВСЕХ СТРАН!», огромные портреты своих вождей Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича, Михаила Калинина, Андрея Жданова и маршалов Клима Ворошилова и Михаила Тухачевского, а оригиналы приветственно махали демонстрантам с высоких трибун на мраморном Мавзолее В. И. Ленина.

Тем временем закрытые грузовые фургоны с надписью «ХЛЕБ» везли из московских и подмосковных тюрем и выгружали во внутреннем дворе Лубянки все новых и новых арестантов…

На Красной площади колонны мускулистых физкультурников с голыми торсами и физкультурниц в голубых майках на выпуклых грудках несли гигантский транспарант «ПЛАМЕННЫЙ ПРИВЕТ ЛУЧШЕМУ ДРУГУ ФИЗКУЛЬТУРНИКОВ ВЕЛИКОМУ ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ!» и десятиметровую, из белого папье-маше, фигуру Сталина в длиннополой шинели. Сворачивая головы к трибунам на Мавзолее, они в такт своим шагам дружно кричали «Ура!» своим вождям…

А в Ленинграде, в доме N 2 на Гороховой улице, в архивах бывшего Санкт-Петербургского «Отделения по охранению общественной безопасности и порядка», а также в архивах Московского, Киевского, Тифлисского и других «Отделений по охранению общественной безопасности Российской империи» и в Государственном архиве СССР шесть сотрудников Секретного политического управления НКВД старательно рылись в картотеках и пыльных папках с архивными документами, выуживая среди актов и рапортов об арестах анархистов, бундовцев, эсеров, меньшевиков и прочих революционеров документы с фамилиями перечисленных в Молчановских списках 160 большевиков и протоколы их допросов, их фотографии в фас и профиль и показания…

Под спортивный, несущийся из мощных динамиков, марш Исаака Дунаевского из фильма «Вратарь» колонны физкультурниц в блузках и юбках в обтяжку, как с картины Дейнеки, сменялись на Красной площади рапиристками с рапирами и колоннами гимнасток с трепещущими на майском ветру спортивными штандартами, шарами и лентами… А после них тысяча юных физкультурниц в белых маечках и голубых трусиках, лежа на брусчатке Красной площади, синхронно, под музыку вскидывали в небо голые ножки, изображая то многометровый серп и молот, то многоцветный, как на ВДНХ, «Фонтан плодородия»…

Поскольку великий вождь сказал, что 160 арестованных большевиков недостаточно для антисоветского троцкистского террористического центра Зиновьева-Каменева, новыми ночными арестами пополнялись московские тюрьмы, и в товарных вагонах, а также в отдельно охраняемых секциях пассажирских поездов, в Москву, в пыточные камеры Лубянки доставлялись из ссылок и тюрем еще сотни коммунистов – участников оппозиции 1926-1932 годов, чтобы получить хотя бы 50-60 сознавшихся «участников» троцкистско-зиновьевского заговора убить товарища Сталина…

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКАЯ БЕССАРАБИЯ!», «ДА ЗДРАВСТВУЕТ СОВЕТСКАЯ ГРУЗИЯ!» – с такими стометровыми транспарантами под песню «Широка страна моя родная!» стройные колонны юных бессарабских, украинских, узбекских, грузинских и т.п. красавиц в национальных блузках в обтяжку, печатая шаг, несли невероятной величины портреты Сталина – вышитые, вытканные, тесненные золотыми красками и даже выложенные фруктами и овощами… Стоя над этим потоком лучших экзотических красавиц со всей страны, вожди мирового пролетариата плотоядно жмурились не то от яркого майского солнца, не то от предвкушения правительственного банкета с участием участниц праздничной демонстрации…

Между тем на Лубянке следователь комиссар Молчанов и прокурор Вышинский допрашивали доставленного из Казахстанской тюрьмы тридцативосьмилетнего Вагаршака Тер-Ваганяна, бывшего члена РСДРП с 1912 года, бывшего члена ВЦИК и бывшего главного редактора журнала «Под знаменем марксизма». Но когда Вышинский задал ему вопрос о дате его знакомства с Троцким, Тер-Ваганян, презрительно глянув на него, вдруг сказал: «Собственно говоря, я имею законное право отвести вас как прокурора. Во время гражданской войны я вас арестовывал за настоящую контрреволюцию!» Вышинский побледнел и не нашёлся, что ответить. Довольный произведённым впечатлением, Тер-

Ваганян обвёл глазами присутствующих и снисходительно добавил: «Ну да ладно! Не бойтесь, я этого не сделаю».

Но с этой поры Вышинский, будущий прокурор всех процессов по делам Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и т. д., перестал принимать участие в предварительных допросах.

«СЕГОДНЯ ФИЗКУЛЬТУРНИК, ЗАВТРА БОЕЦ!» и «ЕСЛИ ЗАВТРА ВОЙНА, БУДЬ СЕГОДНЯ К ПОХОДУ ГОТОВ!» – под спортивный марш Дунаевского следом за колоннами ориентальных красоток вышли на Красную площадь колонны мускулистых физкультурников с портретами все тех же Сталина, Ворошилова, Молотова, Кагановича и Тухачевского… А за ними – футболисты с плакатом «КОМАНДА «СПАРТАК» – ЧЕМПИОН СССР ПО ФУТБОЛУ!», поставив на брусчатке мостовой сетчатые футбольные ворота, стали забивать в них футбольные мячи… После спартаковцев сотни гимнастов на ходу выкладывали многофигурные пирамиды и крутили «солнышко» на переносных трапециях… Затем прямо по брусчатке пошли лыжники в лыжных костюмах и на лыжах, подбитых оленьим мехом…

А во время бесконечно-изнурительного ночного допроса Карла Радека, бывшего друга и конфидента Ленина еще со времен их нищеты в швейцарской эмиграции, когда следователь комиссар Молчанов довел этого венгерского еврея до истерики, пятидесятилетний Карл Бернгардович вдруг ударил по столу кулаком и заявил: «Ладно! Я согласен сейчас же подписать всё что угодно! И признать, что я хотел убить всех членов Политбюро и посадить на кремлёвский престол Гитлера. Но к своим признаниям я хочу добавить одну деталь, что кроме тех сообщников, которых вы мне навязали, я имел ещё одного, по фамилии… Молчанов! Да, да, вас, Молчанов! – закричал Радек в истерике. – Если вы считаете, что необходимо кем-то пожертвовать для блага партии, то пусть мы пожертвуем собой вместе!» Молчанов побледнел. «И знаете, что я думаю? – продолжал Радек, наслаждаясь его испугом. – Я думаю, что, если я всерьёз предложу это условие Сталину, он его охотно примет. Что для Сталина судьба какого-то Молчанова, когда дело идёт об интересах партии! Чтобы заполучить меня на суд свидетелем, он без разговора подкинет в эту мясорубку дюжину таких Молчановых!»

(Прозорливый Радек не ошибся. Георгия Молчанова Сталин расстрелял 9 октября 1937 года, на полтора года раньше, чем Радека).

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАША РОДНАЯ НЕПОБЕДИМАЯ КРАСНАЯ АРМИЯ – МОГУЧИЙ ОПЛОТ МИРНОГО ТРУДА НАРОДОВ СССР!» – под таким стометровым транспарантом влились на Красную площадь чеканные колонны суровых красноармейцев в касках, гимнастерках и с ружьями через плечо, на груди и на изготовку. Их парад принимал народный комиссар по делам обороны СССР маршал Клемент Ворошилов на белом коне… За красноармейцами кавалеристы с саблями наголо гарцевали на вороных кавалерийских скакунах… Потом курсанты снайперских школ «Осоавиахима» в широкополых маскировочных шлемах стали печатать шаг, выставив снайперские винтовки в позиции «целься»… Следом покатили доблестные пулеметчики и пулеметчицы на тачанках…

Когда в кабинет Молчанова привели пятидесятитрехлетнего Григория Зиновьева, привезенного из Верхнеуральского политизолятора, даже Молчанов не узнал в этом высохшем и полуседом, с запавшими щеками, старике того пламенного пышноволосого оратора и знаменитого организатора обороны Петрограда от немцев в 1918 году, о котором в поэме «Песнь о великом походе» сам Сергей Есенин написал: «А Зиновьев всем / Вёл такую речь: / «Братья, лучше нам / Здесь костьми полечь, / чем отдать врагу / Вольный Питер-град / И идти опять / В кабалу назад».

Глянув на изможденного арестанта, Молчанов непроизвольно заглянул в папку его следственного дела, где были вклеены фотографии Зиновьева с Лениным; со Сталиным, Каменевым и Бухариным; выступающего на массовом рабочем митинге в 1917 году и т.п.

– Ваша фамилия, имя, отчество? – сухо, по процедуре, спросил Молчанов.

– Зиновьев Григорий Евсеевич, – устало, как на сотнях предыдущих допросах, ответил арестант.

– Настоящие имя-отчество-фамилия?

– Овсей Аронович Радомысльский.

– Дата рождения?

– 11 сентября 1883 года.

Молчанов невольно вздохнул: перед ним действительно был Зиновьев – бывший председатель первого Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, бывший третий – после Ленина и Троцкого – самый влиятельный член Политбюро и бывший вождь Первого Интернационала, с подачи которого Сталин в 1922 году стал Генеральным секретарем ЦК партии.

– Уважаемый Григорий Евсеевич, – с почти искренним сочувствием сказал Молчанов. – Ну почему вы упорствуете? Поймите, наша разведка перехватила документы германского генштаба, которые свидетельствуют о намерении Германии и Японии ближайшей весной напасть на Советский Союз. Сейчас нам больше чем когда-либо необходима поддержка международного пролетариата. А ваш друг Лев Троцкий своей антисоветской пропагандой мешает этому. Поэтому именно вы с вашим международным авторитетом вождя Первого Интернационала можете и должны помочь нашей с вами партии нанести по Троцкому сокрушительный удар, чтобы отвадить мировой пролетариат от его антисоветской деятельности.

– Моя партия уже трижды – в 28-м, в 32-м и в 34-м – выбросила меня на помойку: сначала в ссылку в Калугу, потом в Кустанай, а теперь за Полярный круг, в Верхнеуральск, – негромко и сухо, без эмоций, произнес Зиновьев. – И после этого вы ждете моей помощи? Вы знаете, каким матом обогатил я в тюрьмах свой русский язык? Вас на какой этаж послать?

– А что это даст, Григорий Евсеевич? Разве вы не понимаете, что от вашего поведения зависит не только ваша жизнь, а жизнь еще тысяч старых большевиков, ваших товарищей? Если ради дела партии вы пойдете нам навстречу и признаете свой сговор с Троцким, они сделают то же самое и спасутся от расстрелов.

– А вы знаете, сколько расстрельных приговоров я подписал, когда Ленин, Сталин и все остальные сбежали из Питера, а меня оставили для его обороны? Белогвардейцы, предатели, саботажники – знаете сколько? Может быть, за их души пришла теперь и моя очередь?

– И очередь Сарры Наумовны, вашей жены? – быстро спросил Молчанов.

От этого неожиданного удара «под дых» у Зиновьева отпала челюсть и остановилось дыхание.

– Я… – прохрипел он растерянно. – Я не расстреливал жен контрреволюционеров…

Молчанов смотрел на него испытующе и молчал.

– Он… – снова хрипло сказал Зиновьев. – Он и на это способен? – и сам обреченно добавил: – Хотя да, Ленин предупреждал: этот повар будет готовить острые блюда…

– Так что? Будем подписывать? – Молчанов подвинул в сторону Зиновьева уже заготовленное признание Зиновьева о намерении вместе с Каменевым осуществить по приказу Троцкого убийство Сталина и остальных членов Советского правительства.

Зиновьев прочел текст, отпечатанный на пишущей машинке, покрутил в высохшей руке деревянную перьевую ручку с сухим пером, посмотрел на чернильницу, которую Молчанов тотчас подвинул к нему, и вдруг отложил ручку в сторону:

– Нет! Сейчас не подпишу. Только после личной встречи со Сталиным. В конце концов, это я сделал его генсеком. Теперь, если ему нужно, пусть сам меня попросит и даст гарантию, что не расстреляет, – и Зиновьев властно повернулся к двери. – Охрана! Уведите меня!…

За пулеметчиками на тачанках покатили по Красной площади пулеметчики-мотоциклисты на австрийских мотоциклах «Puch 800», украшенных красными звездами на бензобаках… За ними выехали тракторы «Сталинец-60» Челябинского тракторного завода с 45-мм противотанковыми пушками на прицепе… Следом под транспарантом «МОЛОДЕЖЬ В АРТИЛЛЕРИЮ!» покатили самоходные, на гусеницах, длинноствольные гаубицы особой мощности Б-4 «Кувалда Сталина» калибра 203 мм…

Стоя на верхней трибуне Мавзолея, Сталин кивком головы подозвал стоявшего сбоку первого заместителя Ворошилова маршала Михаила Тухачевского. Тухачевский, подойдя, отдал честь, Сталин кивнул и, показав на свои «Кувалды»-

гаубицы, катившие внизу, спросил:

– Скажите, товарищ Тухачевский, а у немцев есть такие мощные орудия?

Чтобы сквозь гремящий военный марш услышать сказанное вождем, маршалу пришлось приблизиться к Сталину и пригнуться. Затем, выпрямившись, он ответил:

– К сожалению, есть, товарищ Сталин. У них есть сверхтяжелая пушка К-38 калибра 211 мм с длиной ствола 21 метр. Снарядом весом 120 кг она бьет на 33 километра.

Сталин недовольно поморщился:

– Значит, в артиллерии у нас нет превосходства?

– У нас есть равенство, товарищ Сталин, – дипломатично ответил Тухачевский. – Их К-38 весит 25 с половиной тонн, а наша гаубица всего 18, и она самоходная.

– А легкие гаубицы у них есть?

– Так точно, товарищ Сталин. Гаубица «FH 18» боевой массой 2 040 кг, снарядом 14,8 кг и дальностью боя 10 675 метров.

– А у нас?

– У нас новая пушка Ф-22 конструкции Грабина. Она меньше немецкой, зато может стрелять как по наземным целям, так и по самолетам. Боевой вес 1 474 кг, вес снаряда 6,3 кг, дальность боя 7 километров. Уже выпущено две тысячи штук.

– Отлично, товарищ Тухачевский, – удовлетворился Сталин. – Вы смотрели «Кармен» в Большом?

– Конечно, товарищ Сталин, – удивился маршал.

– Приходите завтра. Не пожалеете.

– Спасибо, товарищ Сталин.

Огромный матерчатый крейсер с надписью «Аврора» на белых бортах вплывал на Красную площадь, а с ним бравые моряки и морячки в морских кителях и тельняшках несли транспарант «СЛАВА СОВЕТСКОМУ ВОЕННО-МОРСКОМУ ФЛОТУ!»

За «Авророй» мощной лавиной хлынули на площадь морские десантники с первыми советскими семизарядными автоматами АВС-36 на груди, могучие, как 33 богатыря пушкинского Черномора…

Тем временем в Государственном архиве один из пожилых архивистов 12-го архивного отдела НКВД наткнулся на папку с документами царского департамента полиции за 1900 год. Просматривая эти пожелтевшие и уже крошащиеся бумаги, он вдруг обнаружил протокол допроса двадцатипятилетнего токаря Путиловского завода Михаила Калинина. Арестованный с 3 на 4 июля 1899 года, М. И. Калинин провел десять месяцев в глухой питерской тюрьме на Шпалерной улице, 25, а затем на допросе в феврале 1900 года сказал: «Будучи вызванным на допрос вследствие поданного мной прошения, желаю дать откровенные показания о своей преступной деятельности». И рассказал все, что ему было известно о работе подпольного марксистского кружка, который он организовал, став в 1898 году членом РСДРП и «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». На отдельном листе, подшитом к этому протоколу, значилось: «За дачу ценных показаний М. И. Калинин, мещанин, 1875 года рождения, освобожден 12 апреля 1900 года с подпиской о немедленном выезде из Санкт-Петербурга и с правом выбора себе места для постоянного поселения. 17 апреля с. г. выехал из С-Петербурга в Тифлис».

Прочитав этот ужасный документ, опытный сотрудник 12-го архивного отдела НКВД дрожащими руками положил его обратно в папку, теми же дрожащими руками завязал ее серые тесемочки, спешно поставил папку на место и тут же покинул хранилище, словно его там и не было.

Но совершенно иначе повел себя другой сотрудник 12-го отдела НКВД тридцатидвухлетний майор госбезопасности Исаак Штейн, когда в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, где хранился архив Московской охранки, в его руках оказался еще более страшный документ. В папке «ОСОБО ВАЖНЫЕ ДОКУМЕНТЫ» вице-директора Департамента полиции, действительного статского советника Сергея Виссарионова он увидел анкету Иосифа Джугашвили с его фотографиями 1913 года в фас и профиль, целую стопку его собственноручных донесений полиции о совещании большевиков в краковской квартире Ленина в январе 1913 года и характеристиками на его участников – Зиновьева, Каменева, Трояновского и Малиновского, а также письмо Игнатию Михайловичу Золотареву, шефу всей российской полицией. В начале этого письма Иосиф Джугашвили вежливо напомнил Игнатию Михайловичу, что «имел честь быть представленным ему в приватной комнате некоего ресторана», а затем сообщал, что Роман Вацлавович Малиновский, член ЦК РСДРП, депутат 4-й Государственной Думы и одновременно агент Охранного отделения, «работает усерднее для дела большевиков, чем для дела полиции».