355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эдуард Зорин » Огненное порубежье » Текст книги (страница 28)
Огненное порубежье
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 15:57

Текст книги "Огненное порубежье"


Автор книги: Эдуард Зорин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

Дивился Иоанн – как умеет князь читать его мысли?

– У умной головы сто рук,– говорил Всеволод.– Знаю я, много у меня врагов, но еще больше друзей. Однако Михалка умер, Микулицы тоже нет, и вот решил я пригласить тебя во Владимир, потому что тебе только могу поведать сокровенное, ибо знаю – мыслями ты со мной.

– Да откуда ведомо тебе это, князь? – не вытерпев, удивился Иоанн.

– Земля слухами полнится. И из твоего монастыря растекаются по стране пути-дорожки. Кто со злом, а кто с любовью, но сказывали о тебе, что радеешь ты за русского человека, что ретивым боярам ты не потатчик...

И часа не прошло, как разговорился Иоанн. Чудно было – впервые в княжеских палатах, а чувствовал себя в них игумен, как дома, как в родном своем монастыре.

С того дня он и стал Всеволодовым духовником, с того дня и прикипел всем сердцем к его делу.

И всюду Всеволод возил его с собой, и всюду Иоанн, где только можно было, отстаивал князя, уговаривал сомневающихся, гневным словом карал врагов и отступников...

Сидя перед окном в московской избе, вспоминал Иоанн минувшее и мысленно благодарил господа бога за счастливую свою судьбу.

А в это время во двор впустили человека. И, взглянув на него, Иоанн вздрогнул. Откуда он на Москве, какие пути-дороги привели его на этот двор?!

Человек был в продранном синем полукафтанье, в рваной заячей шапке, на ногах его были потемневшие от времени лапти, и одна онуча, развязавшись, волоклась за ним по жидкой грязи.

Но не одежда его поразила Иоанна, а лицо – безносое, все в темных шрамах и подсыхающих струпьях.

– Ты кто? – спросил его Иоанн. Человека ввели в избу, и он топтался у порога. Под ногами его растекалась грязная лужа.

– Человек.

– Нешто нет у тебя имени?

Человек не ответил ему. Он смотрел на Иоанна и молчал. И в молчании этом чудилось что-то зловещее. «Может, он лишился разума?»– подумал Иоанн. Но человек не был похож на сумасшедшего. В его голубых глазах, которые словно светились на его лице,

было написано страдание, которое недоступно безумцам.

– Откуда ты идешь? – снова спросил Иоанн, чувствуя неловкость.

– Путь мой лежит издалека.

– И много дней ты в пути?

Этого можно было и не спрашивать. Одежда человека, пропитанная потом и грязью, сама говорила за себя.

Человек сказал:

– Путь мой далек и труден. А иду я с Донца.

– Что же привело тебя в Москву?

– Дорога.

– Дороги выбирают люди,– наставительно заметил Иоанн.– Почему же ты выбрал эту дорогу, а не пошел в Новгород или в Галич?

Человек усмехнулся.

– Я выбрал ее, потому что здесь схоронены мой отец и деды.

Он сказал не все. Иоанн понял это.

– Какая беда постигла тебя? – спросил он.– Почему у тебя такое черное лицо? Ты болен?

– Моя болезнь страшнее, чем ты думаешь,– сказал человек и покосился на лавку.

– Садись,– предложил Иоанн. Человек закрыл глаза, покачнулся и сел. Он устал и был голоден.

Иоанн кликнул сокальчего и велел накормить незнакомца. Мыча и чавкая от удовольствия, человек набросился на еду.

Иоанн снова заговорил.

– Господь милостив,– сказал он.– Но ты не ответил на мой вопрос?

– Ты видел когда-нибудь согнанных в табун людей? – спросил незнакомец.

– Ты вырвался из плена?

– Нас было много,– сказал человек.– Мы пришли в Переяславль, и каждый отправился в те края, откуда он был родом. Одни пошли в Смоленск, другие в Новгород, третьи – в Киев. Я пошел во Владимир, потому что я родом из Владимира.

– Почему ты не лечишь свои раны?

– Люди должны видеть их. Я был в дружине Ярослава, и мы дрались с половцами. Но половцев было больше, и они стали одолевать нас. А рядом стоял Давыд со своими людьми, но, видя, как мы погибаем, он не тронулся с места. Тогда послали за помощью к

Святославу, и Святослав ответил гонцу: «Не могу идти от Днепра: земля моя далеко, а дружина изнемогла». И половцы порубили нас, а те, что остались живы, уведены в полон. Эти раны,– он показал на лицо, – я получил не в бою. Меня избивали плетью за то, что я хотел бежать.

Человек замолчал. Иоанн смотрел на него с удивлением. Вот оно – простой крестьянин, полжизни тащившийся за оралом, а остальные полжизни воевавший со своим князем земли других князей,– взывающий к совести и возмездию. Что там, в его смутном мозгу? Не та ли же самая мысль, которая мучит и Всеволода?..

А сколько еще грядет опасностей, сколько битв впереди. Булгары с востока, угры и немцы с запада, шведы...

Иоанн глядел в окно. Мокрый ветер лепил к слюде желтые листья, стучал в косяки пальцами невидимых ветвей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Душный летний полдень висел над узкими улочками Царьграда. Даже у моря не ощущалось облегчения, люди ходили размякшие и безразличные ко всему окружающему. Они искали тени и, сев в тени, не торопились снова выходить на пыльные улицы.

Пристроившись на каменных ступенях лестницы, ведущей в дом друнгария, приютившего его и терпевшего его беспокойное присутствие вот уже несколько лет, князь Юрий, обрюзгший, с желтым, словно восковым, лицом и темными мешками под глазами, смотрел на красного бойцового петуха. Петух был привязчив, как собака, и всюду сопровождал князя.

Сейчас он издалека подбирался к куску не доеденного Юрием черствого пирога – вытягивал шею, вбирал ее в туловище, делал шаг вперед и, подняв черную когтистую лапу, подолгу замирал, разглядывая князя. Князь был не в духе, и петух чувствовал это.

Юрий хмурился и ждал. Сейчас петух не выдержит и кинется к пирогу. И тогда случится то, что повторялось изо дня в день. Князь загонит петуха под лестницу и будет ловить, а петух будет вырываться, разбрасывая по двору красные и золотые перья. Петух надоел князю, как надоело ему все, чем он жил все эти годы. То, что было вчера, будет и завтра: вино, драки. И еще будет каменная терраса, нависающая над морем, с которой он каждое утро смотрит на восток.

Когда это началось? В тот год, когда он ушел от Кончака и сел на судно в Тмутаракани? Или позже, когда был принят при византийском дворе? Или еще позже, когда внезапно появился в Царьграде посланный грузинским князем Абуласаном человек с приветливым, улыбчивым лицом и черными блудливыми глазами?

Абуласан сочувствовал Юрию, звал его с дружиной в Грузию и давал в вечное пользование одно из своих пограничных селений. Юрий обрадовался – у него не было другого выбора – и согласился на переезд.

Нет, пообещав в своем послании райскую жизнь, Абуласан не обманул его. Селение Руствиси, где обосновалась дружина, было поистине райским уголком.

А потом случилось самое невероятное. Однажды весенним утром в Руствиси прибыл сам эристав над эриставами. Сидя с кубком вина под виноградными лозами, Абуласан сообщил Юрию, что князь Георгий умер, оставив на троне свою дочь Тамару, славящуюся необыкновенной красотой, и что Государственный совет, думая о будущем страны, постановил отдать юную царицу за русского князя. Согласен ли Юрий на брак?

Абуласан ошибся, думая, что Юрий, живя в своем отдаленном Руствиси, не знает о той борьбе, которая шла вокруг Тамары. Знал он и о нежных чувствах, которые питал к молодой царевне воспитывавшийся вместе с ней при дворе царя Георгия осетинский царевич Сослан, близкий родственник жены владимирского князя Всеволода – княгини Марии. Но то, что Государственный совет отвергнет Давида Сослана и остановит свой выбор именно на нем, Юрий не знал и не мог знать, хотя покровительство, которое оказывала ему тетка Тамары, хитрая и ловкая Русудан, могло бы заставить его над этим задуматься.

Князь принял предложение Абуласана, патриарх Микель и брат эристава над эриставами архиепископ Василий благословили брак, и вскоре Юрий во главе своей дружины торжественно въехал в Тбилиси.

Так он стал грузинским царем Георгием.

Первое время Юрий вел себя тихо, во всем слушался Государственного совета, с царицей в ссоры не вступал и большую часть времени проводил в войсках, укрепляя границы своего царства.

Это устраивало Тамару, устраивало и Юрия, лелеявшего далеко идущие честолюбивые планы. Беседуя вечерами с Нешей, неизменно сопутствовавшим ему во всех поездках по стране, князь говорил:

– Дай срок, Неша, настанет и наш час. Не век же ходить мне в покорности под этой бабой. Хоть и хороша царица, а я для нее чужак. До сих пор мысли ее не со мной, а с Сосланом. Видел я у нее ладанку с портретом осетинского царевича. Шибко любит она его.

– А тебе-то что, князь? – удивлялся Неша.– Пусть себе любит. Живем мы привольно и сладко. Чего же боле?

– Тебе бы только вино пить с азнаурами да горланить их песни,– недовольно обрывал его Юрий.

Да разве это дело слушаться во всем царицу? Словно и не царь он, а обыкновенный мхевале. И разве не он обороняет Грузию от чужестранцев, разве не в его руках все грузинское войско?..

Бесстрашен, как барс, был молодой царь, и воины любили его за храбрость. А враги, заслышав о его приближении, уходили, не вступая в битву.

И вдруг холодком потянуло из Тбилиси. Письма Тамары стали короче и суше, не давал знать о себе и Абуласан.

– Или беда какая стряслась? – встревожился Юрий. Призвав к себе Нешу, он отправил его к царице.

День прошел, прошла неделя – от Неши ни звука. И вскоре дошли до Юрия слухи, будто Государственный совет объявил брак его с Тамарой расторгнутым, а его низложенным с престола.

С малой дружиной князь отбыл в Тбилиси. Дождливым осенним днем прибыл он в свою столицу. Тамара была в Исани, князя встретил Абуласан. Эри став над эриставами елейно улыбался и разводил руками: ему-де самому неясно, почему царица решила расторгнуть брак.

– Тамара молода,– грязненько намекнул он,– а царь в постоянных трудах и походах.

– Я ли в том виноват?! – воскликнул Юрий, понимая, что речь идет совсем о другом.– Не по своей воле был отослан я к войскам, а царица развлекалась с Сосланом.

– Сослана давно нет в Тбилиси,– спокойно заметил Абуласан.

Государственый совет постановил выслать Юрия за пределы Грузии, сказал эристав над эриставами. Лучше, если он выедет в Византию.

– Как бы не так,– вспылил Юрий.– Русский терпелив до зачина.

Абуласан улыбнулся и хлопнул в ладоши. Тотчас же отворились двери, и в комнату вошла стража.

Недолго пожил князь в обещанном эриставом над эриставами раю. Ночью под охраной его отвезли на берег моря и посадили на корабль. Через неделю он снова был в Царьграде.

Но мысль о том, чтобы вернуться в Грузию, не покидала его ни на минуту. Через год, заручившись поддержкой Византии, он неожиданно вновь появился в пограничных с Трапезундом районах, где стояли верные ему войска. Возвратившийся в Грузию Юрий был принят всеобщим ликованием.

Теперь у него были развязаны руки, и он немедленно отдал приказ двигаться к Самцхве, а оттуда через Кларджетию на Кутаиси. В Герути Юрий снова провозгласил себя царем.

Помнил, хорошо помнил Юрий, как наливалось радостью его сердце, когда, сидя на коне, он смотрел со скалы на проходившее перед ним войско. Воины оборачивались в его сторону, потрясали оружием и выкрикивали приветствия.

Юрий жаждал отомстить Абуласану. Ночами ему часто снилось, как он войдет во дворец, объявит Государственный совет распущенным, а самого эристава над эриставами повелит заковать в железа и бросить в подземелье. Царицу и Русудан князь решил помиловать, он даже согласен был остаться мужем Тамары, но отныне и навсегда вся власть в стране должна принадлежать ему одному.

Однако сладкие сны развеяли суровые горные ветры. Переход через перевалы истрепал войска, к тому же разведчики, побывавшие в стане врагов, сообщили ему, что Тамара с верными людьми, уклонившись от битвы и открыв ему дорогу на Тбилиси, двинулась через Боржом в Самцхве.

Услышав про это, Юрий впервые оценил ум и хватку своей бывшей жены. Самцхве был опорным пунктом его войска, и Тамара хорошо нацеленным ударом разила его в самое сердце. Бросить Самцхве и продолжать поход на покинутый царицей Тбилиси князь не мог. И после долгих раздумий он повернул свои войска назад.

Здесь, в долине Нигала, у истоков Куры, он наконец-то встретился со своей женой. Бой был коротким и жестоким. Тамара победила, Юрий был схвачен и с позором отвезен в Тбилиси. И воины, которые еще совсем недавно горячо приветствовали своего любимого полководца, так же восторженно теперь приветствовали Тамару.

Возврата не было. Униженный жестокой народной молвой, Юрий стоял, опустив голову, перед царицей и ждал решения своей участи. Теперь уже не было Абуласана, не было Государственного совета, и коварная тетка Русудан прятала от присутствующих свое лицо. Зато рядом с троном Тамары вновь появился сияющий и счастливый Сослан.

Царица радовалась победе, она не жаждала крови и позволила Юрию с дружиной беспрепятственно выехать из страны.

Нет, не под счастливой звездой родился князь Юрий, сын могущественного Андрея Боголюбского. Изгнанный из родной земли, не нашел он счастья и на чужбине.

Петух крутил головой и ласково копошился под его рукой.

– А подь ты! – рассердился Юрий и отшвырнул петуха на середину двора.

– Поклон светлому князю,– сказал, появляясь в калитке, Неша. На нем был чистый кафтан, перепоясанный широким кожаным ремнем, борода пострижена, лицо умытое, розовое.

– Садись,– указал ему ступеньку князь.

Неша снял шапку и сел рядом. По лбу его струился пот. Неша обмахивался шапкой и улыбался.

– Ну что? – спросил Юрий.

– Нонче отплываем,– ответил, хмурясь, Неша. Он избегал смотреть князю в глаза и нервно покашливал.

– Один я остаюсь,– сказал Юрий.

Неша молча кивнул.

– С петухом вот,– усмехнулся князь.

Неша взглянул на петуха и снова опустил голову. По щеке его прокатилась и застряла в бороде слезинка.

– Ехал бы и ты со мной, князь.

– Куды ехать-то? Изгой я. Нет у меня ни своей земли, ни родины.

– Поклонился бы дядьке. Глядишь, и помиловал...

– Дядьке не поклонюсь,– твердо ответил Юрий.

– В родной бы земле погребли...

– Земля везде пухом.

Неша вздохнул и встал, сминая шапку в руке.

– Прости меня, князь, ежели что не так. Остался бы я с тобой, да сердце исходит тоской.

– Чего уж там,– кивнул Юрий.– Ступай.

И, тяжко выпрямившись, поплелся по лестнице в дом. Глядя вслед ему, Неша перекрестил князя:

– Прости ему, боже, все его прегрешения.

Надел шапку, одернул кафтан и вышел на улицу.

2

Летний полдень поднимал над болотами густые испарения.

Святослав сошел с коня и сел на поваленное дерево. Его подташнивало, слегка кружилась голова. Князь расстегнул воротник рубахи, обнажил поросшую седыми волосами грудь.

Это был второй приступ. Первый раз ему стало плохо, когда еще только выехали из Карачева. Тогда обеспокоенный Кочкарь настоял на том, чтобы князь вернулся. И он вернулся и три дня отлеживался в избе у распахнутого окна.

Лекарей в Карачеве не было, врачевала его бабка, и то ли от ее травок, то ли от свежего воздуха князю стало легче, и он велел седлать коней. Кочкарь противился, но Святослав был упрям, и воевода уступил ему. Теперь он жалел, что уступил, и, стоя над князем, выговаривал ему, как малому ребенку:

– Кому сказывал я переждать день али два? Не молод, поди. А дел всегда невпроворот, можно бы и потерпеть.

– Не хочется помирать на чужбине,– тоскливо сказал князь, растирая под рубахой грудь.– Ой, как жжет, ой, как саднит-то...

– Прилег бы,– посоветовал Кочкарь и велел дружинникам принести попону.

Дружинники исполнили приказ, расстелили попону на траве, и князь лег на нее лицом вверх.

– Не полегчало? – заботливо спрашивал сидящий в ногах у Святослава Кочкарь.

– Куда уж там.

– А ты, знай, лежи да гляди в небушко-то,– приговаривал Кочкарь.

Святослав лежал на спине и глядел в небо, и боль постепенно отпускала его.

По небу плыли белые комки облаков, деревья подпирали его своими лохматыми вершинами, и пронзительная синева проливалась в широко открытые глаза князя.

Загостился он на этом свете, другие-то, его же лет, покоятся в земле. Нынче молодые пришли им на смену, горячие и непоседливые, и справляться с ними старому князю становилось все тяжелей. Может быть, потому и о смерти думалось спокойно, как о неизбежном? Может быть, потому и не тосковал он, прощаясь с жизнью?

Хотел он помирить князей, хотел на старости лет утешиться мыслью, что жил не зря. Сколь помнит себя, все мечтал о высоком киевском столе, много зла сотворил на пути к нему, думая добром искупить содеянное. Убивал, обманывал, льстил. А что из того? Разве уменьшится на земле зла после его смерти?.. Кто, кроме Кочкаря, уронит по нему слезу. Да и Кочкарь взгрустнет оттого лишь, что со Святославовой смертью кончится и его беззаботная жизнь. Отомстят Кочкарю обиженные сироты, припомнят князья всю его покрытую Святославом вину, поведут его на суд, как разбойника с большой дороги. Да и не разбойные ли дела творил Кочкарь?.. Только что с княжеской печатью... За такие-то дела простых людишек сам Святослав карал без милости...

Тихо смотрел князь на небо, жадно впитывал в себя последнюю синеву, словно в могилу хотел ее унести с собой, чтобы после того, как спустят его в землю, черной мглой подернулся небосвод и люди, оставшиеся после него, содрогнулись от страха.

Лежал Святослав на попоне и вспоминал, как отходила Васильковна. Не надолго пережил он ее, а еще в прошлом году, стоя у ее изголовья, думал, что жить будет вечно. С нетерпением ждал ее последнего дыхания, потому что томились во дворе оседланные кони, готовые унести его в Чернигов, где снова собирались князья на половцев.

И Васильковна, словно читая его потаенные мысли, глядела на него жалостливо и мудро, как умеют глядеть только прикоснувшиеся к смерти люди. И он вдруг взорвался нестерпимым отчаянием, опустился у изголовья ее на колени, молился, и плакал, и просил у нее прощенья.

Свезли Васильковну, схоронили, и на княжеском дворе навсегда поселилась тревога.

Ночами снилась Святославу княгиня. Приходила к нему в белом подвенечном платье, тихо садилась рядом и ласкала его, гладя неторопливой рукой по голове.

– Ты пошто живая? – спрашивал он ее.

– А разве я умерла? – спрашивала она.

– Не тебя ли схоронили на мокриды? – спрашивал он.

– Ты не рад мне? – спрашивала она.

– Страшно мне,– говорил князь.– Страшно и холодно.

– Это от меня,– говорила княгиня.– Это могильный холод. Так холодна земля. Но ты не бойся. Я тоже боялась, но теперь я не чувствую холода. Теперь мне тепло и спокойно.

Святослав стучал зубами и дрожал всем телом.

– Изыди,– шептал он.– Свят-свят.

И княгиня медленно подымалась и уходила. Он чувствовал дуновение ветерка от ее подвенечного платья.

Святослав сидел на ложе, опустив на пол высохшие тонкие ноги. Так сон это был или это была явь? И не сон ли то, что он сидит и смотрит в мокрые от дождя окна? Что сон и что явь? И разве сон – не частица жизни, разве то, что происходит во сне, не влияет на дела и судьбы людей? Разве он не велел в то утро выпустить из поруба всех своих врагов, и разве не молился он за них в Софийском соборе?!

Князь лежал на спине и смотрел в небо. Такого неба он не видел еще никогда. Такое небо бывает только раз в жизни, потому что его нельзя унести с собой, нельзя выпить глазами всей синевы. Как нельзя дважды родиться.

А если бы он родился во второй раз? Разве он смог бы жить иначе? Разве научила его чему-нибудь жизнь? И зачем ему синева, если прожил он, уткнувшись в землю, и только сейчас увидел, как прекрасно небо, и все земные дела его – только тлен и прах?..

Кочкарь пошевелился у его ног, и князь вздрогнул. Он обратил свой взор на воеводу и сразу же забыл про небо. Боль прошла, можно было трогаться в путь. Он должен прибыть в Киев к сроку. В Киеве ждут его родной брат Ярослав и двоюродные братья Игорь со Всеволодом. Он созвал их на совет, чтобы решить, когда выступить против рязанских князей, с которыми опять возникли споры за пограничные с Черниговом волости.

Святослав приподнялся на попоне, взглядом подозвал Кочкаря.

Кочкарь склонился над ним.

– Вели седлать коней,– сказал князь.

Воевода посмотрел на него с изумлением.

– Аль полегчало? – спросил он, разглядывая бледное лицо Святослава.

– Я не о том,– поморщился князь.– Время ли нынче отлеживаться на попоне? Иль запамятовал, куда спешим?

– Чай, князья и подождут. Молоды еще.

– Рязанцы – те подождут,– сказал Святослав.

Кочкарь не смел его ослушаться. Он помог князю сесть на коня, сам ехал рядом, заботливо глядя на Святослава.

– Шибко-то не гони,– сказал князь. Он чувствовал, как в нем снова подымается нестерпимая боль.

Кони шли шагом. Покачиваясь в седле, полузакрыв глаза, Святослав думал. Идти на рязанцев без согласия владимирского князя Всеволода было опасно. А что, как снова вступится он за них? Братья-то горячи, а он помнит Влену, помнит, как уходил от Всеволода в Новгород.

Так-то оно так. И все-таки еще силен Святослав – оттого и неспокоен Всеволод. Иных-то соперников у владимирского князя давно уже нет.

Тихо двигалась дружина, тихо покачивался Святослав в седле. Зоркий Кочкарь трусил с ним рядом.

В Чернигове Святославу снова стало плохо. Три дня отлеживался он на Ярославовом дворе. Немецкий лекарь пустил ему кровь, и князю полегчало. Но лекарь не советовал ему продолжать путь.

Князь не послушался его, велел снаряжать лодии. Бережно перенесли больного Святослава в лодейную избу. С богом тронулись. Лекарь сидел у изголовья князя, поил его травами, менял на груди примочки.

Под самым Киевом Святослав потерял сознание.

3

Свершилось. Жарким летним полднем призвал к себе Всеволод Никитку и сказал ему:

– Великая тебе честь и слава, Никитка! Видел я твой собор, зело приглянулся он мне. И вот тебе мой наказ: ставь свою церковь на моем дворе.

– Неужто настало время, князь? – обрадовался мастер.– Долго ждал я этого часа, думал, и не дождусь уже.

– Ан дождался,– пошутил Всеволод.– Всему свое время, свой срок. Ставь собор, а мастеров я тебе подыщу. Лучших мастеров со всей Руси. Не будет тебе ни в чем отказа – только скажи. Но и спрошу строго.

И привел Никитка мастеров на высокий холм, что над самой Клязьмой, невдалеке от Успенского собора. Согнанные из окрестных деревень мужики откопали рвы, а мастера стали класть стены. И не простые клали они стены, а все из узорчатого камня. И поднималась церковь над городом в тонких каменных кружевах.

Приходили любоваться на работу мастеров люди со всего Владимира. Приезжал любоваться на работу народ со всей Руси. И по всей Руси разносилась весть о прекрасном соборе, краше которого нет на земле.

Дни и ночи стучали по белому камню осторожные и ловкие зубила, при свете солнца и при свете факелов, в великом множестве зажженных на холме, возводили мастера свой храм. И не чувствовали они усталости, и забывали про еду и сон. И сами дивились: неужто могут они сотворить такое? Чуткая душа была у мастеров. И не руками творили они свое чудо, а сердцем.

И на самой вершине, там, где стены сливались с небом, стоял Маркуха – рослый, плечистый, облитый солнечной бронзой,– первый помощник и любимый ученик Никитки.

Нет, никогда не сгинет мастерство. Врастая в землю, дает оно, как могучий дуб, крепкие молодые побеги.

Смеется Маркуха, постукивает зубилом по белым камням, глядит, зажмурясь, на разбегающийся под его ногами деревянный город. Глядит на толпящийся повсюду пестрый люд, на новый княжеский дворец, на лесные дали за Клязьмой и лихо покрикивает на расторопных мужиков, подносящих готовые каменные плиты. Верный у Маркухи глаз, добрый выйдет из него камнесечец.

– Хорошо-о, ах как хорошо-то,– шепчет Никитка, подставляя лицо набегающему от Мещеры влажному теплому ветру.

А в Суздале, в монастырской келье, слепнущий Чурила старательно выводил писалом на чистом листе хрустящего пергамента: «В лето 6702 заложена во Владимире Всеволожа дворцовая церковь. В тоя же лето скончался в Киеве премногими благодетелями украшенный великий князь Святослав Всеволодович».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю