Текст книги "Огненное порубежье"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Верные слуги у нас в почете. Миновала тебя на сей раз беда. Дай-то бог, чтобы миновала и впредь. Князь добра не забудет.

– Хвала князю, – ответил Житобуд, кланяясь и прижимая к груди подарки.

Думал он: дело сделано, можно и домой. Хоть и сварлива Улейка, а соскучился он по ней. Но Кочкарь и не собирался его отпускать. Самое-то важное поручение припас он под конец беседы.

Испугался Житобуд свалившейся на него удачи: как бы лишнего не хватить, как бы не одуреть от счастья – брал его вместе с собой Святослав на охоту.

Домой уж он заезжать не стал. Шубу оставил у Онофрия, пояс и кинжал взял с собой. Если Улейка снова узнает об его отъезде, весь посад всполошит.

А поручение Святослав дал ему не из легких: как приедут они на левый берег Днепра и начнут охотиться против Давыдова стана, Житобуду быть начеку. Даст ему князь два десятка воев, и с теми воями Житобуд поднимется по реке и схватит Давыда, когда тот будет один.

Кончалось лето, а на дворе было еще тепло и солнечно, как в червень. Сварили на мирскую складчину пиво, в деревнях уже отпраздновали окончание жатвы. Хороший был в тот год урожай, амбары ломились от зерна.

Весело глядели мужики на проезжавших дружинников, не ворчали им вслед. Пели песни. Справляли свадьбы. И не думали о зиме. Половцы в то лето их не беспокоили, а хлеба хватит на всех.

Житобуд скакал впереди с Кочкарем, указывал дорогу. Хорошо он ее запомнил, привел Святослава прямо к тому месту, где на противоположном берегу охотился Давыд.

Первым же вечером отправился князь с княгиней к Давыду в гости. Другим вечером Давыд гостил у Святослава. Много было выпито медов и вин, много съедено разных яств. Прощаясь на берегу, Святослав обнимал Давыда и целовал его в уста.

Утром Кочкарь наставлял Житобуда:

– Время пришло. Да не спеши, Житобуд. Бери Давыда наверняка. В князя стрел вели не метать, а дружинников не жалейте.

Отбыл Житобуд с воями на лодках в условленное место, затаился, прислушался к охоте.

А князья, спустив на воду подсадных уток, собирали птиц в стаи, били стрелами на лету, собаки едва успевали носить добычу.

Время приближалось к обеду. Давыдова лодия приткнулась к левому берегу, где больше всего было дичи, и Житобуд дал своим знать, чтобы тихонько выгребали из засады, а сам с несколькими воями тихо двинулся наперерез увлеченному охотой князю.

Было при Давыде всего три дружинника, да еще княгиня. Справиться с ними – пустяк. И Житобуд, приблизившись к князю, крикнул ему, чтобы не упорствовал и сдавался, не то все равно его возьмут. Такова воля Святослава.

Давыд оторопел от Житобудовой наглости, княгиня побледнела, а один из дружинников, приготовившийся подстрелить подлетавшую утку, пустил стрелу в Житобуда. Меткий был у него глаз; не успел Житобуд и моргнуть, как уж торчала стрела у него в плече, а Давыд, схватив княгиню под локоть, потащил ее к лодии.

Скорчившись, выдернул Житобуд стрелу, кинулся за князем, но встал на его пути все тот же дружинник с обнаженным мечом. Едва увернулся Житобуд от смертельного удара, а через секунду, изловчившись, схватил противника за пояс, поднял над головой и, взвыв от боли и от досады, ударил его оземь, да так, что дух вон.

Отталкиваясь веслом от берега, князь пытался выбраться на течение. Лодию мотало из стороны в сторону, и княгиня громко звала на помощь.

На бегу успел заметить Житобуд, что его воины в своих долбленках поотстали и, если сейчас же не налягут на весла, Давыд успеет уйти.

Не такой представлял он себе эту охоту. Видел уж почти воочию, как ведет к Святославову шатру плененного князя, как благодарит его Кочкарь, а Васильковна дарит приветливой улыбкой.

Уходил Давыд. Подхватила днепровская волна его лодию. Теперь на долбленках не догнать князя. Вон как стараются вои, а расстояние между ними все увеличивается.

Легкая лодия у князя, будто белая птица, скользит по воде. Не достать его сулицей, стрелой не догнать...

Блеснуло, как луч, и, как луч, растаяло Житобудово недолгое счастье.

Подозвал он свистом своего коня, вскочил в седло, глянул с тоской в последний раз на Днепр и помчался в степь.

Не дотянуться до него Святославовым лихим дружинникам. И Улейке не видать больше своего беспутного мужа. Некого будет пилить ей по утрам, некому по вечерам наливать в чару браги. А, может, сыщет она другого мужика, сметливее и удачливее Житобуда?..

Стиснул зубы Житобуд, взмахнул сыромятной плеткой. Вынес его вороной на курган, замер, будто каменное изваяние. Что там впереди? К кому пристать Житобуду? Где добывать себе новое счастье?!

Обманул Житобуд Святослава, обманул Кочкаря с Васильковной...

– Теперь уж я объявил свою вражду Ростиславичам, – сказал старый князь, – нельзя мне больше оставаться в Киеве.

– Ежели бог поможет, еще и догоним Давыда, – попробовал успокоить его Кочкарь.

– Из рук ушел, а где его искать?– покачал головой Святослав.

Плохое выдалось нынче для князя лето. Только свершилось задуманное, только вздохнул облегченно, а уж все против него повернулось.

Давыда искали всю ночь. Захватили стан и дружину, а князя так и не нашли.

Три дня глаз не смыкал Кочкарь, будто волк, рыскал по степи. Расспрашивал пастухов, пытал купцов. Но все отвечали ему, что они ни князя, ни жены его не встречали.

И лишь через несколько дней объявился Давыд далеко на севере: собирал он новую дружину, посылал гонцов к братьям своим. Клеймил Святославово коварство. Звал князей на Киев.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Словиша только что кончил завтракать, когда вошли трое и один из них, высокий худощавый дружинник с маленьким вздернутым носом, сказал:

– Князь повелел отнять у тебя меч и проводить в поруб.

Словиша, изогнувшись словно кошка, прыгнул на лестницу, ведущую в светелку, но воин подставил ножку, и он упал.

Его связали, отвели и бросили в яму. Не успел Словиша, опередили его. А что случилось?

Святослав прислал к сыну своему Владимиру в Новгород сказать, чтоб князь собрал войско и вышел на Всеволода.

– Пойдем вместе выручать брата твоего Глеба, – велел передать Святослав.

Пребрана узнала про Словишу только к вечеру. Придя к мужу, стала просить за дружинника: не пытай судьбу, выпусти. Обычно мягкий, Владимир на этот раз оставался непреклонен. Сидел на стольце, бросал на жену насмешливый взгляд. Пребрана расплакалась, но и это не тронуло молодого князя.

– Идешь по стопам Ярополка со Мстиславом, – сказала тогда она. – Себя бы пожалел.

– Словиша – Всеволодов послух, – ответил Владимир. – Нешто думаешь, что я и вовсе слеп? А до Мстислава с Ярополком мне дела нет. Тогда отец мой помог Юрьевичам. Ныне же сам он со мной.

Так и ушла от него Пребрана ни с чем. Ночью мужа к себе не подпустила, утром отправила к Всеволоду

гонца. Хоть Словиша и в порубе, а кто-то должен предупредить дядю.

Но за Пребраной следили. Недалеко ушел гонец от Новгорода – пробила ему шею быстрая стрела, весточку княгинину принесли Владимиру.

Князь был в гневе, топал ногами и кричал. Пребрана выслушала мужа спокойно. Когда же он пригрозил, что и ее бросит в поруб, молча вышла и повелела отрокам готовиться в дорогу.

К утру возок ждал ее у всхода. Она села под меховую полсть и крикнула вознице, чтобы гнал на Торжок. Сама же за городскими воротами свернула на Ростов. Трое преданных дружинников сопровождали ее в пути.

Узнав об отъезде княгини, Владимир снарядил погоню. Два дня напрасно искали ее у Торжка. Понял молодой князь, что его обманули.

А возок тем временем скользил по лесной укатанной дороге все дальше и дальше от Новгорода.

Вокруг лежали нетронутые снега, в лесу было тихо. Тусклое солнце едва пробивалось сквозь морозную дымку. Пребрана куталась в шубу, с восторгом глядела по сторонам.

Сидевший верхом на переднем коне возница размахивал кнутом. Дружинники скакали рядом.

Уже на полпути к Ростову сзади послышались голоса и лошадиный топ. Возок покачивался и жалобно скрипел.

Погоня приближалась. Дружинники по знаку Пребраны поотстали, чтобы задержать преследователей; возок свернул на узкий санный след, ведущий в лесную глушь.

Снег в лесу был плохо утоптан, кони проваливались, возница с искаженным от напряжения лицом беспрерывно хлестал их по мокрым крупам.

В чаще темнело. В сумраке деревья казались живыми, тянули к возку лохматые, безвольно опущенные под тяжестью снега лапы. Кони пошли медленнее и вскоре остановились.

На поляне, за пряслами утонувшей в сугробах изгороди, виднелась избушка. Из приотволоченных окон и из дверей валил белый дым. Возница спрыгнул с коня.

– Что делать будем, княгинюшка? – робко спросил он, склоняясь над Пребраной. – Дальше ехать некуда, сзади погоня. Да и жутко в лесу.

– Поворачивай к избе, – приказала княгиня и выпрыгнула из возка на дорожку. Возница привязал коней к изгороди, дал им сена, и направился вслед за Пребраной.

– Эй, кто тут есть? – крикнула княгиня с порога и, кашляя от дыма, вступила в густой мрак.

– Кажись, баба, – чуть погодя ответил из темноты удивленный голос. – Отколь бог принес?

– Не ждал гостей? – сказал возница, забегая вперед княгини и шаря по углам настороженными глазами.

Из темноты выросла могучая фигура в накинутой поверх сорочки сермяге.

– Да вы-то кто такие будете – спросил он, рассматривая вошедших.

– Княгиня Пребрана из Новгорода, – сказал возница.

Хозяин удивился:

– А не врешь?

– Огонь-то вздуй, – посоветовал возница. – Да глаза шире раскрой. Живешь тут ровно леший.

– А может, я леший и есть,– пробурчал хозяин, но уже ласковее.

Послышались удары кресала, в темноте засверкали желтые искры.

– Из печи бы огонь-то взял, – насмешливо посоветовал возница.

– Печь-то я уж протопил,– сказал хозяин.– Эко нетерпеливый! Уж не князь ли ты?

Возница хихикнул и не ответил. Пребрана села на лавку, запахнулась в шубу. Все внутри ее вздрагивало и ныло. Бил озноб.

Хозяин запалил зажатую в свете лучину, вторую лучину поднял над головой, чтобы лучше разглядеть гостей.

– На княгинюшке-то совсем лица нет, – вдруг заметил он с беспокойством. – Что с тобой, матушка?

Пребрана с трудом подняла веки, затряслась в ознобе и боком повалилась на лавку.

– Да что же это?! – засуетился перепуганный возница. – Да что с ней?.. Эй, хозяин!

– Дай-ко подсоблю, – сказал мужик и, подсунув под тело Пребраны сильные руки, поднял ее. – Клади на лавку сукманицу.

Возница послушно выполнял его приказания: разжег печь, сбегал с водоносом за снегом, насыпал его в медяницу и поставил на огонь.

Мужик тем временем достал сушившиеся под потолком пучки трав и, перебирая их, складывал в маленькие кучечки.

– Вто это от кашля, – ласково говорил он, – а это от внутренного жара помогает.

Травки пахли горько и пряно.

– Ты того, – сказал возница, с подозрением следя за движениями мужика, – ты княгинюшку нашу не попорть...

– Я те попорчу, – прикрикнул на него мужик и выпрямился. – Не тать я, а пустынник, беглец от мира и от людей. Живу в избушке своей наедине с богом. А ежели вам у меня не нравится – лес-то велик, в каком-нито сугробе и заночуете.

– Но-но, – попятился от него возница, хватаясь за короткий меч.

– Опять же дурак, – спокойно сказал инок и ухмыльнулся.– У меня вон оскорд под лавкой лежит, я с ним на медведя хожу. Видал?

– Ох и страшный ты, дядька, – покачал головой возница и сел на лавку в ногах княгини.

Мужик заварил в медянице травку, остудив, перелил в чару, поднес Пребране. Сделав несколько глотков, она снова впала в забытье. Но скоро щеки у нее порозовели, дыхание стало ровным. Мужик перекрестился.

– Простыла она,– сказал он.– Скоро совсем полегчает.

За дверью раздался конский храп. Кто-то радостно крикнул:

– Здесь она!

...Больную княгиню, закутав в шубы, со всею осторожностью доставили в Новгород.

А через день Владимир выступил с войском к Торжку, чтобы соединиться с отцом, как условились, возле устья Тверцы.

2

Продвигаясь к Переяславлю, Святослав сжигал на своем пути крепости и деревни. Дым пожарищ стлался за его войском, разоренные мужики уходили в леса.

Всеволод призвал к себе Кузьму Ратьшича и велел немедля скакать в Переяславль – держать город до прихода главных сил.

Расчет Всеволода оправдал себя. Изгнав Романа, он почувствовал только запах большой победы, но самой победы не было, она была впереди.

Сообщение о попытке пленения Давыда и о том, что Ростиславичи собирают в Белгороде силы, чтобы захватить киевский стол, было для него неожиданным и радостным.

Предстоящая битва со Святославом приближала его к осуществлению давнишней мечты. Он мог утвердиться на севере, лишь встав на выю гордому Киеву, лишь только сломив Святослава.

Обычно сдержанный Всеволод в эти дни негаданно преобразился. Мария со счастливой улыбкой всматривалась в возбужденные глаза мужа, ловила взглядом возвратившуюся былую упругость его движений. Он снова был молод и ясен, как тогда, в тот самый счастливый в ее жизни день их первой встречи.

Снова толпились на дворе дружинники, чадили березовые факелы, слышался храп коней, и князь, в распахнутом кафтане, без шапки, стоял на всходе, собранный и нетерпеливый.

Теперь он редко заглядывал к ней, и она мирилась с одиночеством, коротая вечера с дворовыми девушками и Досадой.

Мария знала обо всем, что случилось с боярышней, жалела ее, звала к себе в гости чуть ли не ежедень. И Досада понемному оттаивала.

Вернувшись из Рязани, князь Юрий искал с ней встречи – она избегала его. Два раза он наведывался к боярину, надеясь увидеть ее случайно, он она не выходила из светелки, хотя отец и звал ее – сказывалась нездоровой.

Совсем перестал понимать свою дочь Разумник. Ну, Василек Зворыка пришелся ей не по нраву, бог ей судья, а тут – князь, и не просто какой-нибудь, а сын самого Андрея Боголюбского! Ведь сразу смекнул старый боярин, что не зря зачастил Юрий к нему на двор. Не за стариковскими разговорами. Да и Досада о нем только и мечтала, оттого и отказалась идти за Василька. А нынче и видеть не желает. Вот уж воистину, дочь в доме – хуже пожара.

Не догадывался тогда боярин, что хотела она покончить с собой, что неспроста угодила в Клязьму. Скрыла от него все Досада, наговорила, будто купаться надумала да попала в омут. Но соврать Марии она не могла.

Сидели девушки в ложнице у княгини, вышивали голубей и петухов на сарафанах, пели стройными голосами любимые свои песни. А когда запевала княгиня, все смолкали – грустны и протяжны были ее песни, рожденные в горах. Голосок у Марии тоненький и звучный. А начинала она, словно рассказывала, но песня крепла, и девушки откладывали вышивки – то смахивали невольную слезу, то улыбались: люди везде одинаковы, и горести да заботы у всех одни.

– Не отчаивайся, Досадушка, – старалась успокоить боярышню Мария. – Еще придет твой суженый. А о князе Юрии и думать позабудь.

– Да как же позабыть-то? – поднимала на нее наполненные слезами глаза Досада.– Как же позабыть-то, ежели в каждом сне приходит и манит за собой?

– А ты гони его, гони. Ты богу молись, может, и полегчает.

– Да нешто мне в монастырь идти?

– С такой-то красотой? – улыбалась Мария и трогала длинными пальцами рассыпавшиеся по плечам девушки шелковистые волосы.

Но тут же взгляд ее становился строгим.

– Жестоко провинился перед Всеволодом твой милый, – говорила она. – Не простит он его.

– Да что же будет-то? – пугалась Досада.

Мария качала головой. Ей ли про это знать? Одно только знала она, что, справившись со Святославом, снова вспомнит князь о Юрии. Не жить им вместе на одной земле. Всеволод Владимира не уступит. Дела своего в чужие руки не отдаст. Измены не простит.

Но всего этого она не говорила Досаде. Не хотела тревожить девушку, берегла ее.

А еще было такое, о чем Досада и не догадывалась. Понравилась она Кузьме Ратьшичу. Увидев ее однажды с княгиней в сенях, удивился любимец князя: как же это раньше он не замечал, что нет краше ее во Владимире, любой терем обыщи.

Стал тихонько расспрашивать Марию: чья, мол, она да откуда.

– А не стар ли ты для нее, Кузьма? – посмеялась над ним княгиня. – Седина-то в бороду...

– Седина-то в бороду, да бес в ребро, – подхватил Ратьшич.

С тех пор старался попасть Досаде на глаза. Но она хоть бы что: будто и нет Кузьмы. «Должно, и вправду я старый,– с тоской подумал Ратьшич. Но сердцу не прикажешь. Ни часу не мог он прожить, чтобы не подумать о Досаде – на совете ли у князя, в битве ли, или на охоте. Даже на хмельном пиру вспоминал он ее и не хмелел. Валились бояре под столы, а он сидел, подперев голову, выливал в себя чару за чарой, глядел на красную рожу пирующего напротив гридня – и видел Досаду. Ну разве не наваждение?!

И сейчас, по дороге в Переяславль, кольнуло его в сердце, когда приметил, проезжая небольшую деревушку в три двора, поднимающуюся в гору девушку. Проскакал мимо нее, не выдержал, обернулся – и обожгли его такие же, как у Досады, ясные, зеленоватые глаза.

В Переяславле ждали Ратьшича несчетные заботы и тревоги. Приехав в город, увидел он жителей его в беспечности, а городские укрепления в полной запущенности: рвы обмелели, валы осыпались, стрельни покосились, частоколы подгнили.

Вызвал к себе воеводу, говорил, глядя в трусливо бегающие глаза:

– Обленились тут, жируете, а Святослав под самым боком!

Дрожал воевода, бормотал что-то невнятное. Лицо длинное, постное, в бесцветных глазах – тоска. Не воевода, а смиренник.

– Завтра же согнать мужиков на вал. Завезти лес, кликнуть плотников, старые стрельни разобрать, поставить новые! – дышал ему в лицо Кузьма. – А не выполнишь – со света сживу, попомни.

Пятясь и униженно улыбаясь, выскочил от него воевода. «Тьфу ты!» – выругался Кузьма.

И, чуть встало солнышко, Ратьшич сам отправился проверять, что сделано.

Напугал он воеводу. Только выехал Кузьма за ворота, увидел – потянулись в лес подводы, во рвах уже долбили мерзлую землю мужики. Бабы помогали им. Даже ребятишки и те таскали землю на валы в плетеных корзинах.

Воевода суетился среди работающих, покрикивал:

– А ну, наддай!.. А ну, пошевеливайся!..

Оглядываясь на него, мужики ворчали. «Поди-ка, и без воеводы бы справились», – подумал Ратьшич и сам спустился в ров. Подобрал валявшийся под ногами беспризорный лыскарь, вскинул над головой, вонзил в неподатливую землю.

– Гляди-ко, – прошелестело по рву. – Сам княжеский милостник...

– А силища-а!..

Силушкой Ратьшича бог не обидел: берег на троих, а одному досталось. Перед тем как попасть на службу к Всеволоду, пришлось Кузьме много чего повидать. С детства он и пахал, и копал, и лес рубил. И топором работал, и лопатой. Каменные мозоли набил на ладонях.

Привычно ему долбить землю. В теле приятное тепло, озорной морозец гоняет по жилам и веселит кровь. Здесь не то, что с боярами на совете штаны протирать, нудить одни и те же неторопливые речи, глотать кислый от пота воздух.

Скинул Кузьма кафтан. Остался в одной рубахе. Пар подымается от спины и от рук, лыскарь звенит, мерзлые комья летят под откос – лихо!

Сел Кузьма передохнуть, окружили его люди, разглядывали с уважением, робко щупали брошенный в снег дорогой кафтан: ну и ну-у! Никак, все такие у нынешнего князя – с этакой-то сноровкой да силищей?

– Все такие, все, – отвечал Кузьма, улыбаясь. – А вы-то? Нешто обробли?

– Мы-то пообыкли. Не неженки, вестимо.

Мужики гудели одобрительно. Кузьма смотрел в их открытые, приветливые лица и радовался: эти не подведут.

– Не сдадим, мужики, ворогу Переяславль? – выпытывал он у них.

– Почто сдадим? Выдюжим.

– А сильна ль у тебя дружина? – спросил пробившийся сквозь толпу старикашка. – Не то ведь и срубы не в прок.

– Мои дружинники – один к одному, – сказал Ратьшич и обвел толпу пытливым взглядом. – Да и вы, как погляжу, не из трусливого десятка?..

– Нам бы мечей поболе. Да копий, да луков...

– Дадим вам и мечи, и копья, – пообещал Ратьшич.

К вечеру за работу принялись плотники. Разобрали ветхие стрельни, вместо них стали рубить новые. Отваливая щепки, бойко постукивали топоры.

Через неделю Переяславль было не узнать: высокие валы, крепкие дубовые ворота, неприступный частокол из свежих бревен, глубокий ров и над всем над этим – грозные стрельни с темными проемами бойниц.

Но Святослав на Переяславль не пошел. Он встал в сорока верстах от города, на реке Влене.

3

Ночная метель занесла дороги, заметала липким снегом возы. Кони и люди выбивались из сил. Во мгле едва виднелись обступившие дорогу деревья. Ветер налетал порывами, слепил людей.

Передовой отряд вели молодые и норовистые, как необъезженные кони, рязанские князья, младшие братья Романа, Всеволод и Владимир Глебовичи. Сам владимирский князь все время оставался в середине войска, Юрий с дружиной сопровождал обоз.

Не много воды утекло с тех пор, как он помогал Всеволоду брать Торжок, – и трех лет не прошло. А как все переменилось. Тогда он скакал впереди, дружина его первой бросилась на врага, и сам он не был еще отравлен ядом тайной зависти.

А нынче, закрывая локтем лицо от снега, Юрий покорно ехал позади всех, и мысли его были смутны, и в голове все мешалось и путалось. Надежды, возложенные на Романа, не оправдались. На Святослава он тоже не мог положиться. Всеволод ему не доверял. А доверяли ли ему его же дружинники? Даже Зоря и тот глядит из-подо лба, дергает удила своего коня, покрикивает на него, широко разевая рот. Все так: кому лестно плестись с обозниками, вытаскивать из сугробов возы с походным скарбом, ловить в лесу сорвавшихся с привязи коров? Разве это их дело? Разве не доказали они свою храбрость?! Разве дрогнули хоть раз перед лицом врага?..

Только зря косился Юрий на своего верного дружинника; и думал Зоря совсем не о том, что тащится в хвосте войска с обозом, хоть и пристало ему быть впереди рядом с бесстрашным молодым князем, – мысли его витали далеко и от этой дороги, и от снежной замяти, и от нежданных тревог, которые сулил чуть брезживший над лесом рассвет.

Вспомнил он, как вернулся из рязанского похода в Поречье, как еще издалека увидел на луговине красный Малкин сарафан, как пустил вскачь коня, подхватил девушку, усадил впереди себя и, вдыхая запах ее пушистых волос, направился не к избушке, а в светлый березняк, уже встречающий приближающуюся осень ярким золотом опадающей листвы.

В лесу было прозрачно и тихо, под, кустами приманивала взгляд спелая брусника, румянцем наливалась калинушка, а старые пни лохматились целыми стаями усыпанных веснушками упругих опят.

Прижимал к себе Зоря девушку; одурев от счастья, шептал ей на ушко ласковые слова.

– Не сбежишь теперь ты от меня, Малка. Видишь, и лето прошло, пройдет и зима. Все наврала твоя кукушка.

– Велик ли с нее спрос?

– Моя ты теперь...

– Твоя, Зоря, навеки твоя. Ох, и стосковалось по тебе мое сердце, ох, и стосковалось.

Спрыгнул Зоря с коня, девушку принял в свои объятия. Прижал ее к себе, ожег поцелуями мягкие губы...

За полночь возвращались они в деревню. Шли по скошенному овсяному полю, глядели в усыпанное звездами небо, дивились, до чего же все красиво и хорошо вокруг.

Возле избы ждал их похмуревший Надей. Стоял, опираясь на сучковатую палку, лохматый, будто кот. Схватил Малку за руку, потянул к себе. Зоре сказал:

– Ты, мил человек, дочь мою не позорь. Вся деревня над нами нынче посмеивается. Приходил Ивака, и тот спрашивает: «А не твоя ли, Надей, Малка в березнячке с князевым дружинником балуется? Али обознался?..»

– Чего уж там, – ответил Зоря, улыбаясь выглядывающей из-за спины Надея дочери. – Свататься, знать, пора. Любим мы с Малкой друг друга. А ты, Надей, будь мне отцом.

Давно это было, а помнится все, как сейчас. И сваты, и свадьба, и скоморошьи пляски на берегу реки. И новая изба, в которую Малка вошла хозяйкой. Были на Зориной свадьбе дружинники, веселили честной народ, пугали деревню криками кряду три дня и три ночи, Сроду еще не случалось в Поречье такой свадьбы...

Нет, не в обиде был Зоря, что едет с обозом. Знал, придет срок, грянет битва – и снова он впереди.

А князь Юрий совсем потерял себя от гнева. Оставшись с обозом за крепостными стенами Переяславля, распалился еще больше. Как, Всеволод с дружиной в городе, а ему, словно простому вою, коротать ночь с мужиками на попоне?!..

Вечером покинул стан, разыскал дядю. Говорил с князем грубо и высокомерно.

Всеволод сказал:

– Не слышит тебя прадед твой Владимир Мономах. Великий и грозный был князь, а малым не гнушался, ибо из малого складывается великое. В чем обида твоя, князь? В том, что спишь на попоне?.. А почто спать тебе в красном терему, ежели вои твои приставлены к обозу? «Пойдя на войну, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; и стражей сами наряжайте, и ночью, нарядив их со всех сторон, тогда ложитесь около воинов», – так поучал нас дед, а твой прадед. Стыдись, князь.

На том и кончился их разговор. Не до Юрия было сейчас Всеволоду, беспокоили его вести, доставленные Кузьмой: Святослав не шел им навстречу, стоял на Влене, рассылая во все стороны небольшие отряды, выжигавшие и грабившие окрестности Переяславля.

Что задумал старый князь? Почему мешкает?..

Ночью Всеволод снова советовался с Ратьшичем. Ставил себя на место Святослава, пытался вникнуть в его замыслы. Прислушивался к доводам Кузьмы. Утром принял решение: Ратьшич выходит с небольшим отрядом, переправляется через реку и нападает на Святослава.

– Будь что будет, а там поглядим, – сказал Всеволод. – Может, и вылезет старый князь из берлоги, соблазнится, легкой добычей. Владимирский мужик хорош при защите крепостей, а в чистом поле нашему киевлянина не побороть.

Тем же днем отряд Ратьшича перешел через Влену по льду, насел на новгородскую дружину, находившуюся поближе к селу наделал шума и тут же вновь растворился в метельном крошеве. Но Всеволод зря прождал ответного удара. Святослав по-прежнему избегал сражения.

Возбужденный после недавней вылазки, с поцарапанной щекой и продранным во многих местах кафтаном, Кузьма советовал не тянуть до оттепели и самим перейти на тот берег. Он поминутно вскакивал, размашисто ходил по шатру, подергивал плечом.

– А если Святослав только этого и ждет? – спрашивал его Всеволод. – Сунемся всею силой, а там – засада?..

– Сомнем.

– Смять-то сомнем, да посадим врага на хвост. Своих людей положим.

– Ихних тоже посечем, – самодовольно напыжился Ратьшич.

– Дурень, – вспыхнул Всеволод. – Кого «ихних»? Наших же, русских мужиков. Тебе бы кровь реками проливать... Дурень.

Кузьма потупился, переступил с ноги на ногу, щеки залил румянец.

– Так ведь они-то... – начал было он, но Всеволод нетерпеливым жестом оборвал его. Кузьма преданно уставился на князя.

Всеволод прошелся по избе; положив руки на косяк, остановился в дверном проеме. Осунувшееся лицо его было теперь спокойно. Глядя поверх головы Ратьшича на красное от закатного света оконце, князь сказал:

–Труби заутра сбор. Встанем на Влене против Святослава.

Кузьма встрепенулся, радостно покашлял в кулак:

– Верно рассудил, князь. Непереная стрела вбок идет.

Всеволод улыбнулся:

– Туды ли стрелу направил? Тако ли оперил?..

– Тако, княже! – весело выкрикнул Кузьма и вышел из горницы.

4

– Ай да красавец! – сказал Святослав, разглядывая вырядившегося в лохмотья Кочкаря.– Никак, с каликами снюхался?..

И впрямь – трудно было узнать княжеского милостника: в драных штанах, в лаптях и в облезлой заячьей шапке с оторванным ухом. Зипун в разноцветных заплатах, рукава болтаются – сразу видно, что с чужого плеча.

– Пристукнули тут мои вои одного странничка шарил по обозу. Вот старье-то и сгодилось, – сказал Кочкарь.

Путь ему предстоял опасный. Не на шутку встревоженный осторожными действиями Всеволода, Святослав отрядил Кочкаря в Переяславль; своими глазами взглянуть, что делается в городе и разузнать, о чем помышляет владимирский князь – думает за воротами крепости отсиживаться или намеревается выйти в поле.

Потолкавшись с утречка на дороге, Кочкарь дождался ростовских купцов, завел с ними разговоры, наплел кучу баек и скоро сидел уже в возке посередине длинного обоза.

При въезде в Переяславль обоз обшаривали дружинники, щупали тюки, ворошили солому. На странника никто не обратил внимания. Сидя на мешке с овсом, Кочкарь пошучивал:

– Не велик умишком, везу золотишко.

– Ишь, богатой какой, – мрачно огрызались дружинники.– А что, как и впрямь золотишко? Ну-тка, попридержи кобылу-то...

– Мне что, – отвечал Кочкарь, натягивая поводья. – Товар не мой. Хоть все мешки потрошите...

– Не куны ищем.

– Чего ж усердствуете?

– То князев приказ. Давай проезжай! – кричали дружинники и шли к следующему возу.

От ворот Кочкарь сразу направился на торжище. Народ здесь разный, сметливый. На торгу что хочешь узнаешь, дырявому рту тайны не удержать. В уличной толчее Кочкарь чувствовал себя как дома. Тут остановится, там поговорит. Увидел в толпе пьяненького воина.

– Эй, мужичок, не покормишь ли божьего человека?

– Много вас таких, – отвечал, икая, воин. – Нынче отбоя от нищих не стало.

– А я не нищий.

– Так кто же ты?

– Богомолец.

– А пошто в рванье?

– Смиряю дух.

– Эка смиренник. Как думаешь, божий человек, не выпить ли нам бражки? – прищурился воин.

– А обет? – замялся Кочкарь.

Воин сказал:

– После отмолишь. Бог милостив.

Пошел Кочкарь с воином. По дороге выпытал у него, кто он и откуда.

– Клобучник я. А зовут меня Лепилой. Как пролетел по Владимиру слух, что идет на нас Святослав, дали мне меч. Вот он. Нынче, сказывают, не до шапок. А потом и вовсе не для кого будет шапки шить.

– С чего это?

– Эко ж глуп ты, смиренник, – сказал Лепила с хмельной усмешкой. – Ну подумай, на что покойнику шапка?

Делая испуганные глаза, Кочкарь быстро перекрестился:

– Свят-свят...

– Свят, да нам не подмога. Многих голов не досчитаемся мы после похода...

В избе, куда они пришли, народу было тьма. Мужики и воины пили, сидя на лавках и на бочках.

– Однова гуляем,– кричали они.– Завтра идем на Святослава.

Иные хвалились:

– Укоротит наш князь Святославу хвост.

Другие плакали, уткнувшись в столы:

– Пропали наши головушки. Много сирот пустят князья по свету.

Лепилу знали, завидев его, лезли целоваться, подносили в чарах мед. Кочкарь сел к столу. Трезвыми глазами оглядел пирующих. Выпил, повел осторожный разговор. Рассказывал о сладости привольной жизни. Выпытывал нужное. Запоминал слово в слово. Будет, что поведать Святославу. Да не шибко порадует он князя. Войско у Всеволода огромное, силы неисчислимые.

А Лепила все подносил ему то мед, то брагу. Не заметил Кочкарь, как опьянел, только почувствовал, что взыграло в нем сердце молодецкое. С озорством подумал: «А что, как и на княжеский двор заглянуть? Может, еще что выведаю?» И тихонько, бочком, выбрался из избы на волю. Хлебнул свежего воздуха, огляделся и пошел в толпе по городу, глазами отыскивая княжеский дворец.