Текст книги "Огненное порубежье"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

– Да как же это?

– Запри ворота и жди. Надолго Святослав у Друцка не задержится,– сказал Давыд.– Ему в Киев поспешить надо. А как двинется он к Киеву, тут и Ярослав с Игорем снимут осаду.

– Спалит Святослав Друцк...

– Господь тебе поможет. Своего же слова я не порушу. Мне перед смолянами ответ держать.

С тем и ушел. Провожали его горожане злыми взглядами, вслед Летяге бросали голыши:

– Экой с виду-то храбрый был. А как дошло до дела, зайцем оборотился.

– Не вои вы, а бабы. Квашни вам ставить – не в чистом поле силой меряться.

– Наши-то бабы и то посовестливее будут.

Остался Глеб в Друцке один. Запер ворота, стал высматривать Святослава. А Святослав тут как тут. Долго ждать себя не заставил. Едва прибыл он – черниговцы тоже зашевелились.

Раньше-то только перестреливались через Дручу, а тут полезли на валы. Отогнали их дручане, приготовились отражать новый приступ.

Но вместо приступа явился перед воротами боярин Святослава Нежир. Осадил коня, сложив руки у рта, крикнул сторожам, чтобы звали Глеба. Есть, мол, к нему разговор, а какой – про то скажет только князю.

Вышел Глеб к частоколу, перегнувшись, спросил:

– Почто кличешь?

– Боярин я, Нежир. Послан к тебе князем Святославом.

– Ну так говори, с каким делом.

– Горло у меня не луженое, а дело тонкое. Ступай за ворота, здесь и поговорим.

Выехал Глеб к Нежиру на белом жеребце, остановился поодаль. Боярин поклонился князю.

– Ну так сказывай, с чем прислал тебя Святослав, – сказал Глеб, стараясь держаться с достоинством, потому что знал: глядели на него с валов горожане. А то бы деру дал.

Нежир, оглядывая валы, улыбнулся.

– Подгнил у тебя частокол, князь Глеб,– намекнул он словно бы мимоходом.– Да и ров обмелел.

– Не твое дело,– оборвал его князь.– Сказывай, с чем пришел.

– Оно-то так,– продолжал, улыбаясь, боярин.– К слову только сказано. Стар я, разговорчив, а ежели что замечу, то не по злобе говорю. Пожил бы ты с мое, князь, поглядел бы мир, тогда бы и смекнул, что твои ворота и часу и не устоят перед Святославовыми пороками.

– Может, и дольше устоят.

– Может, и дольше. А уж кровушки прольется...

– Не по моей вине.

– По твоему упрямству.

– Уж ежели ты так о дручанах моих печешься,– сказал Глеб,– то времени бы на слова зря не тратил, а поворотил к Святославу и посоветовал ему идти куда идет, а город мой оставить в покое.

– Складно все говоришь,– похвалил его боярин.– Да как посоветую я Святославу? Смоленский-то князь Давыд много ли с тобой советовался?

– О Давыде молчи,– налились негодованием глаза Глеба.– А Друцк – мой город. Я за него и в ответе. С Давыдом говорить поезжайте в Смоленск.

– Давыд нам пока не к спеху.

– А Друцк – костью в горле застрял?

– Э, князь,– покачал головой Нежир,– да с тобой, как я погляжу, нам не столковаться.

– Города я не сдам.

– Разгневаешь Святослава.

– Бог простит.

– Прощай, князь.

– Прощай, боярин.

Поклонился Глебу Нежир, повернул коня. Глеб тоже поворотил своего жеребца. Ехал довольный собой. Улыбался. Не струсил-таки перед Святославом, теперь бы в бою не оробеть.

Молод был Глеб, жил с оглядкой на старших. Учился у них степенности, а прорывало его, как петуха; учился умные речи сказывать, а говорил не к месту; учился храбрости, а сам не раз показывал врагу спину. Нынче впервые не оробел, даст бог, не в последний раз.

У Святослава дыхание перехватило от гнева, когда услышал он от Нежира сказанное Глебом.

– Ах ты молокосос! – вскочил он со скамьи.– Нешто драться со мной задумал?!

– Упрям молодой князь,– сказал Нежир.– Я и сам подивился. Вроде бы он смирен и покладист. А тут ишь как распетушился.

– Я ему перья-то повыдергиваю,– пообещал, оттаивая, Святослав.– Да вот беда: не гоже нам стоять под Друцком, когда Рюрик собирается с силой.

Донесли Святославу, что спешат на помощь киевскому князю луцкие князья, Всеволод с Ингварем, а галицкий князь Ярослав послал к нему свое войско с боярином Тудором. Не останется, знать, в стороне, и

Мстислав Владимирович, приведет с собой трипольские полки.

– Ты под Друцком, князь, не медли,– нашептывал ему Кочкарь.– Веди войско свое к Рогачеву. Нынче принял я гонца – уже второй день дожидаются там наши лодии.

И Васильковна говорила:

– Пусть сводят счеты с Глебом князья черниговские. То их дело.

Не расставалась она с мечтой о Горе. Не терпелось скорее въехать в Киев, подняться по знакомому всходу в терем, сердцем отдохнуть над полноводным Днепром, каким открывается он из окон ее ложницы.

Нет, не время нынче Святославу стучаться в ворота затерянной среди лесов маленькой крепости. И хоть дерзок Глеб и достоин примерного наказания, счеты свести с ним никогда не поздно. Пусть думает, что одолел могучего Святослава, пусть радуется и пирует со своей дружиной – вина у него всегда в достатке, не то что воинов. А чтобы очень не расходился на радостях, велел Святослав Кочкарю спалить вокруг Друцка деревни.

Среди ночи заполыхали за крепостными стенами города зловещие пожары, застучали на стрельнях сигнальные била, высыпали дручане на валы, торопливо крестились, охали и вздыхали. А утром обрадовались: слава те господи, пронесло.

Ушел Святослав под покровом темноты – и след его простыл. Князь Глеб, узнав об этом, обессиленно опустился на лавку. Когда за полночь донесли ему о пожарах, снова почувствовал он, как наливаются свинцом его ноги и немеют руки, страх сковал тело, и уж приготовился он встречать погибель свою или позорный плен. Но счастье в который уж раз улыбнулось молодому князю.

Вышел он на крыльцо, подбоченясь, оглядел столпившуюся на площади ликующую толпу. Широким жестом пригласил к себе виночерпия, велел ставить всем меды и брагу.

Сам пировал с дружиной до глубокой ночи, слушал угодливые речи бояр. К утру совсем одурел от радости, рубил мечом столы и лавки, звал Святослава на поединок.

Едва увели его дружинники в терем, едва уложили спать. А как коснулся он головой подушки, так и затих, будто умер.

С утра снова лились меды и брага. И так целых три дня. На четвертый день прямо за столом пошла у князя горлом обильная кровь.

8

Зихно очнулся от сильного холода. Руки и ноги его были связаны. Рядом мирно жевали траву стреноженные кони, воины сидели у костра и с любопытством смотрели на него.

Зихно изогнулся и сел. Чернобородый с шишкой на лбу, тот, что ударил его мечом, отошел от костра и опустился перед ним на корточки.

– Ну как? – спросил он.

– И пьяно и сытно, – ответил, с трудом шевеля разбитыми губами, Зихно.

– Ладно ли воев обманывать?

– А ты уж тут и за меч...

– Чуть воев моих не перетопил.

– Кабы знал про брод...

– Так сам же сбрехнул. Грешно это,– покачал головой чернобородый.

– Не тутошный я, – признался Зихно. Мирная беседа с чернобородым немного успокоила его.

– Не тутошный, а брод указал.

– С перепугу.

– Знамо, с перепугу, – улыбнулся чернобородый и, вынув из-за пояса нож, пересек путы. – Вставай, богомаз, да садись к костру. Злате поклонись, это она тебя выручила. А не то изрубил бы в куски, шибко зол я был на тебя...

Только тут Зихно увидел сидящую у огня Злату. На плечи ее был накинут чужой кафтан, из-под высокой шапки змейкой выскользнула русая коса.

Зихно сел к костру. Кто-то сунул ему в руку краюху хлеба, кто-то протянул кружку с крутым кипятком, Зихно отхлебнул из кружки, ожегся, виновато взглянул на внимательно наблюдавших за ним воев.

– Вот, рассказала нам молодица, – сказал, стоя за его спиной, чернобородый, – что ехали вы в Смоленск с купцом Синькою, да попали в беду.

– Хуже и не бывает,– согласился с ним Зихно, на спуская со Златы благодарных глаз.

– Болот здесь вокруг не считано, – заметил один из воев. – Давеча-то и наш чуть не утоп. Едва вытащили.

– А конь пропал, – с грустью сказал другой.

– Вот так и у Синька, – подхватил богомаз.

– Добрый был конь, – будто не слыша его, продолжал воин. – Большая подмога в хозяйстве.

– То верно! – сразу подхватил чернобородый.– Конь в хозяйстве – все равно что баба в избе.

– А нынче что получается, – повернулся к нему воин.– Забрали нас от земли, пустили рыскать по болотам. Чего в болотах-то мы потеряли?

– Не наше это дело, – прогудел над ухом богомаза чернобородый.

– Да как же не наше-то? – всполошился воин.– Детишки-то наши с голоду пухнут.

– Не у тебя одного пухнут. Судьба у нас обчая.

– Судьба обчая, да не все пополам.

– Ишь, чего захотел,– засмеялся чернобородый.– Чего ж князем-то ты не уродился?

– Мамка виноватая.

– Был бы князем, спал на перине.

– Мне и на земле мягко.

– Потому как она нам кормилица.

– А что мужику надо?..

Все замолчали, занятые своими мыслями. Вспоминали воины брошенные семьи, думали об оставшихся в деревнях женах. Нынче им одним управляться с урожаем. А осенью князь приедет за податью.

– Что-то не пойму я, – сказал Зихно, прервав молчание,– Не то пленники мы ваши, не то гости?

– Ишь, чего захотел,– улыбнулся чернобородый.– А как потопли бы мои вои, с кого спрос?

Мужики тоже заулыбались.

– Так бы уж и потопли, – вставила словечко Злата.– Мужик ни в огне не горит, ни в воде не тонет.

– Ловка на язык!

– Догадлива!..

– Хорошая у тебя баба, богомаз.

Злате понравилась похвала, осмелела она и – снова к чернобородому:

– Светает уж. Отпустил бы ты нас, Христа ради. А?

Мужикам понравилась настойчивость девушки.

– И верно, отпусти их, Евтей, – попросил молодой вой.

– Шибко добрый ты, Макушка, – нахмурив брови, сказал чернобородый. – А что, как нынче подадутся они к Святославу?

– Богомаз он...

– На лице нe написано.

– Девка врать не будет...

– Ан и девка с ним.

Евтей упирался – нравилось ему, что его упрашивали. Давно ли стал он десятинником, а уж не простой воин. С него и спрос не такой, как с Макушки. А то ведь после сами же донесут сотнику.

– А смолчите?

– Будто не знаешь...

– Ну, ладно, – решился чернобородый. – Ступайте, страннички, куда путь наладили, да больше мне не попадайтесь.

Злата тотчас же вскинулась у костра, сбросила чужой кафтан и шапку.

– Ой, спасибо тебе, Евтеюшка, – радостно проговорила она и поклонилась чернобородому. Зихно тоже поклонился ему:

– Сколь ни идем, все на пути добрые люди встречаются.

– Попадутся и злые, – предостерег Евтей.

Сказал не задумываясь, да будто в воду глядел. Беда стряслась под Смоленском, когда уж обрадовался богомаз, что все самое трудное осталось позади.

Откуда было знать им, что той же самой дорогой возвращался из-под Друцка в вотчину свою под Смоленск с дружиной и челядью Святославов боярин Нежир? Откуда было знать им, что задумал боярин? Да и сам Нежир ни о чем не ведал, а просто был в хорошем настроении и велел привести к себе схваченных в лесу подозрительных странничков. Попотешиться хотел да и отпустить их с богом, а все бедой обернулось.

Привели странников к боярскому шатру пред очи млеющего от истомы и выпитого вина Нежира. Открыл боярин один глаз, открыл другой: подивился на девку. Стал дразнить Зихно:

– Эка рожа у тебя. Как есть свиное рыло.

– Чай, не воду пить, – пробовал отшутиться Зихно.

Боярин не отставал:

– Балаболка ты, мужик неотесанный.

– Двумя топорами тесали, да оба сломали.

– Уж не скоморох ли ты?

– Богомаз.

Обрадовался Нежир:

– Богомаз-то мне как раз нынче и нужен. Церковка у меня при усадьбе. Распишешь?

– Чего ж не расписать, – сказал Зихно. – Дело это мне привычное.

– Вот и ладно.

– А как платить будешь? – поинтересовался Зихно.

– Платить-то? – ухмыльнулся Нежир. – Платить-то буду щедро, не обижу.

– А хлеба?

– И хлеба мои.

– А одежа?

– И одежа.

– А мед?

– Ненасытное твое брюхо, богомаз! – рассердился боярин. – Эй, люди! – крикнул он. – Вяжите этого молодца, да покрепче. С девки тоже глаз не спускайте. Беглые они.

Кинулись на богомаза боярские служки, повалили на землю, скрутили. Злату втолкнули в возок.

– Ну как? – спросил, издеваясь, Нежир.– Может, теперь столкуемся?

– Не подходит тебе моя цена, боярин, – сказал Зихно. – Жаден ты.

– Вот посидишь в порубе, – пообещал Нежир,– станешь сговорчивее...

– Своим товаром я не торгую.

– Не торгуешь, так даром возьму...

– Воля твоя.

– На то я и боярин, – важно сказал Нежир и велел сворачивать шатры.

Держал он свое слово, зря на ветер не бросал: по приезде в Смоленск посадил богомаза в поруб. А Злату отправил на кухню, перед тем наказав отмыть ее хорошенько в баньке да попарить с веничком. Разобрала его, старика, охотка взглянуть на девичье молодое тело.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Прибыл Дато в Олешье – и удивился: картлийских купцов хоть пруд пруди. Куда ни пойдешь, везде слышишь грузинскую речь.

– Словно в Тбилиси попал, – грустно сказал он Зоре.– Товар мой в Олешье не пойдет, а осень на носу. Не возвращаться же обратно.

– Верно рассудил, купец, – согласился с ним Зоря. – А не попытать ли тебе счастья в Киеве?

Разгорячился Дато:

– Хороший совет даешь, кацо. Пусть дураки сидят в Олешье.

И тем же вечером они двинулись вверх по Днепру. Скоро приплыли в Киев. Но и в Киеве было много картлийских купцов.

Совсем потерял Дато голову. Тут подвернулся ему возвращавшийся из Галича Ярун.

– Не грусти, купец, – сказал он картлийцу. – И окромя Киева много городов на Руси. Поехали со мной во Владимир.

О Владимире Дато никогда не слышал.

– Еще услышишь,– пообещал Ярун. – А то, что вернешься к себе домой с хорошим прибытком, я тебе твердо обещаю.

Призадумался Дато: все-таки странно. Далеко забрался он от родного Картли. А заберется еще дальше. Но и возвращаться с пустыми руками ему тоже не хотелось. Согласился.

– Порадую я князя Всеволода, – сказал Ярун.– Охоч он до нашего брата. Встретит и проводит тебя, как сына родного.

На том и били по рукам. И Зоря чуть не плясал от счастья: нет нужды ему искать попутчиков, да и к картлийцу он привязался, не хотел с ним расставаться.

В ту пору как раз Рюрик Ростиславович сел на киевском столе. Примазывался к киевлянам, пировал с ними, на пирах меды и вина лились рекой. Но, как ни угождал киевлянам новый князь, те были себе на уме. Не очень-то доверяли ему, не могли забыть старого Святослава. Хоть и был он прижимист, и пиров не пировал, и киевлян не задабривал, а было им спокойно за его спиной. Что до Рюрика, то, может быть, он и лучше, да что-то не очень-то верится. Вон и слухи уже потекли: мол, идет Святослав на Киев с новгородцами и черниговцами, хочет стол себе вернуть. А как вернет да спросит у киевлян: так-то вы блюдете клятву, даденную мне в бытность великим князем. Чуть пошатнулся подо мной стол – и кинулись к первому попавшемуся: иди княжить к нам, а Святослава мы забыли.

Нет, не забыли киевляне Святослава, и хоть хороши у Рюрика меды, хоть и поит вволю, а веры ему нет. Нет и не будет. И на том стоят киевляне, и на том держится преподанный им Андреем Боголюбским урок. Не хотят они, чтобы снова жгли их посады, не хотят идти в плен, а из плена в рабство. Давно уж мечей не держат они у себя во дворах, заржавели в подвалах кольчуги, боевые топоры зазубрились от черной работы, а булавы пошли для гнета на капусту.

Нынче Рюрику присягают киевляне, завтра снова присягнут Святославу, а ежели побойчее сыщется князь, то и ему отворят ворота.

На купецком подворье шумно, слышится разноязыкая речь, русские и булгары, немцы и грузины сидят рядышком, играют в кости, за игрой да за разговорами не забывают и о делах: хвалят свой товар, чужой хулят, выторговывают друг у друга по ногате. Никому не хочется оставаться в убытке. На то они и купцы. Обиды друг на друга не таят, нож за спиной не прячут. Из беды друг друга выручают, княжеским мытникам спуску не дают.

Свой мир у купцов, свои законы, своя дорога. С разных концов земли пришли они в Киев, и хоть говорят на разных языках, а понимают друг друга. Такие они люди. Всем на зависть и всем на удивленье.

Казалось бы, что общего у Дато с Яруном? А вот на же тебе: сидят рядышком, как родные братья, и цель у них одна, и оба хитры, хоть один пришел из Тбилиси, а другой из Новгорода. Оба пойдут во Владимир, а ежели нападут на них разбойнички, встанут рядом спина к спине и будут драться до последнего издыхания.

Купцы не только ловкие, но и самые отчаянные люди. А без этого лучше в дорогу и не собираться. Потому что дорога – и риск, и вечная опасность, которая поджидает на каждом шагу. Вышел на нее богатым человеком, а вернешься в лохмотьях с клюкой в руке, вышел без гроша в кармане, а вернешься в бархате и жемчугах. А то и вовсе не вернешься и не сыщут костей твоих до скончания века.

Только раз прошел Зоря купецким трудным путем, а словно прожил две жизни. Сколько же таких жизней прожил Ярун, если борода у него бела как лен, если вышел он с первым товаром, когда еще пробивался под носом ранний пушок?!

Нетерпеливый Дато поторапливал старого купца:

– И чего сидеть нам в Киеве? Так-то всю зиму просидим. Сгниет мой товар, кому тогда будет нужен?

– Товар твой не лежалый, ничего с ним не станется,– успокаивал картлийца Ярун, – а нынче, когда на дорогах шумно, лучше сидеть за надежными стенами. Вот разберутся Рюрик со Святославом, тогда и тронемся. Вои – народ озорной, оторвали их от земли, от родного крова, приучили к безделью, а человек без дела хуже лесного зверя. Куда спешить?

– Не кровь у тебя в жилах, а водица, – возражал ему горячий Дато. – Если всего бояться – зачем жить?

– Экой ты нетерпеливый, – смеялся Ярун. – А вот мы привыкли жить с оглядкой. Раз оглянешься, два оглянешься, в третий раз пригнешься, а стрела-то над головой и пролетит.

– Оглядываться – только шею крутить. Если твоя стрела, все равно смерти не миновать. А два раза в землю не ложиться.

– Ложился я и два раза, а в третий охоты нет. Впервой было, когда ходил к Дышечему морю, а во второй раз совсем недавно, под самым Галичем...

Слушая Яруна, покачивал Дато головой:

– А напугал ты меня, купец. Может, повернуть, пока не поздно? Товара жалко, да своя голова дороже...

– Со мной не бойся, – рассмеялся Ярун. – Иль невдомек тебе, что я завороженный?

– Ты-то завороженный, а меня детки дожидаются.

– Чай, и мне еще белого света поглядеть охота.

– Отчаянный ты человек.

– Отчаянный, да не сорви-голова, как ты. Если бы не я, завтра же пустился бы ты в дорогу.

С того дня Дато немного попритих. Оставив его на подворье, Ярун с Зорей отправились на торг, выспрашивали, что слышно на Горе.

Однажды поднялся в городе сильный шум. Тут уж сразу смекнул Ярун, что неспроста зашевелились оружейники. Дни и ночи дымились в посаде домницы, бойко стучали молотки.

– Чей наказ? – интересовался Ярун у оружейников. Отрываясь от наковален, оружейники говорили:

– Князев.

Шел Ярун к щитникам и к бронникам. И их про то же спрашивал. И они отвечали, что наказ у них князев.

– Дождались, – сказал Ярун картлийцу. – Не нынче, так завтра идет Рюрик на Святослава.

2

Сгущались сумерки. Митрополит киевский Никифор, сидя в кресле перед столом на толстых дубовых ножках, молчал. Смуглое лицо его с темными, как маслины, глазами было непроницаемо.

Перед митрополитом, склонившись, стоял горбатенький ромей с большими оттопыренными ушами – верный слуга его Агапит. Облаченный в просторную хламиду из серой шерсти, горбун сливался с погружающимися во мрак стенами: лицо его, плоское и невыразительное, являло собой олицетворение покорности.

Никифор вздохнул и потянулся рукой к писалу, брошенному поверх большого пергаментного листа.

О чем писать?

За дверью митрополита ждал гонец из Царьграда, привезший послание патриарха. Патриарх выговаривал Никифору за молчание, жаловался на скудость даров. Или так обеднела Русь, что перестали водиться в ее лесах соболя и черные лисы? Или обленились холопы и не доставляют на митрополичий двор стерлядей и осетров?..

«Обмельчал патриарх,– с неприязнью подумал Никифор.– Погоня за роскошью погубила царьградский двор, тлетворный дух коснулся и церкви».

А митрополита волновали дела земные.

Совсем недавно, здесь же, у этого самого стола, принимал он облеченного его особым доверием греческого купца Ириния. По поручению Никифора ходил тот во Владимир и Ростов, встречался с епископом ростовским Лукой.

Не очень-то радостные вести привез Ириний. Епископ Лука произвел на него тягостное впечатление.

– Болен старец, доживает свой век, – распевчиво говорил он. – Немощен и запуган. Нет в нем уже былой твердости. Ростовские бояре раздавлены Всеволодом. Не на кого положиться епископу. Да и соборы в Ростове хиреют, отобрал у них владимирский князь лучшие земли, отдал своим людишкам. Слышал я,– перешел он на полушепот, – будто замышляет Всеволод перенести епископию во Владимир...

Вот где нужно искать причину, рассуждал Никифор. Киевские дела уже не волновали его. На Горе меняются князья, а жизнь идет своим руслом. И русло это, возникнув далеко на севере, пробивает себе путь в самые отдаленные уголки Руси. Вон и Святослав, на что мудрый и хитрый князь, а жить стал с оглядкой на Всеволода. Ищут дружбы его и новгородцы, и галицкий князь Осмомысл. Твердая рука владимирского князя простерлась и на Рязань, и на Муром, и на Новгород-Северский, и на Чернигов, и на Смоленск.

Что толку в том, что Рюрик сел в Киеве? Завтра снова сядет Святослав. А Всеволоду все на пользу. Не ратью берет он, а умом. Не в битве решает споры, а использует княжескую вражду. Повергнув Святослава, не стал добивать его. Выждал. Теперь смотрит из своего далека, как Святослав расправляется с Давыдом и Игорь с Ярославом идут на Рюрика.

Выжидает Всеволод, ждет своего часа, а когда пробьет он, вся Русь будет под его дланью. Тогда и киевский митрополит окажется на окраине земель русских, тогда ослабнет и воля царьградского патриарха.

Но разве обо всем это напишешь на обыкновенном листе пергамента, разве вместит он тревогу и раздумья Никифора? И разве не призван он сам крепить единую веру, которая держится не на одних только молитвах?

Не в доброе время оказался Никифор на Руси. Здесь он одинок и беззащитен. И не в его силах остановить или изменить то, что рождено в самой глуби народной, к чему зовут отбившиеся от Царьграда безродные и исступленные в правоте своей попы.

К единству призывают не только протопопы и игумены, к единству зовут вечевые колокола в богатых городах и железные била в городах победнее. И дальновидные бояре, и простой люд давно уж разглядели в княжеских усобицах грозящую им большую беду...

Нет, не напишет обо всем этом патриарху Никифор, все равно не понять его убеленному сединами, изнеженному старцу, как не понять этих грубых и мужественных людей, способных спать на голой земле и создавать величественные храмы.

Русь, Русь... Извечная тревога и загадка. И не измерить ее царьградскою куцею мерой. Чтобы понять

русского человека, нужно родиться на Руси. Родиться в бедной избе под белесым небом, впитать в себя шорох ее степей и лесов, журчание воды в ее могучих реках, вдыхать запахи дыма и хлеба, весенних цветов на опушках, ходить с рогатиной на медведя, орать пашню, корчевать пни, сражаться с булгарами, уграми, чудью и половцами, издыхать под плетьми, пройти дорогой рабства и все-таки остаться свободным.

Ничего этого сделать Никифор уже не мог. И, обмакнув в краску писало, он начертал патриарху о церковных доходах, о житье монастырей, о дарах, которыми был так озабочен Царьград и которые были уже в пути.

3

Сняв осаду с Друцка, Игорь с Ярославом и с половцами направился впереди Святослава к Киеву и стал на Долобском озере. Навстречу ему вышел Рюрик с Мстиславом Владимировичем. В пути Рюрик задержался, войском командовал Мстислав, при котором находились Рюриков тысяцкий Лазарь с младшею дружиною, воевода Борис Захарыч с людьми молодого княжича Владимира и Сдеслав Жирославич с трипольскими полками.

Войско устало после длительного перехода, но Мстислав не давал ему отдыха: лазутчики донесли ему, что выдвинувшийся вперед Игорь встал на реке Черторые, что пришедшие с ним половцы не ждут нападения и даже не выставили заслонов.

Подбили Мстислава Черные Клобуки, примкнувшие к его войску, на отчаянный шаг: напасть на половцев врасплох, когда они будут спать.

Тысяцкий Лазарь, прослышав об этом, предостерег князя:

– Не верь, князь, Черным Клобукам. Ненадежные они вои. Шуму наделают много, спугнут Игоря, а как дойдет дело до сечи, пустятся наутек.

Прямодушный Мстислав посмеялся над его осторожностью:

– А мы-то с дружиной нашей зачем?

– Сомкнут нас Черные Клобуки.

– Даст бог, выдержим.

Покачал головой тысяцкий: кому неведомо, что Мстислав Владимирович – отчаянная голова? Оттого

и прозвали его Храбрым. Да не всегда храбростью одной красна победа. Иной и храбр и ловок, и силушкой не обделен, а сложит буйную голову – и никто не помянет его добрым словом. Другой же хил и осторожен и сам не лезет в сечу в челе дружины своей, а бьет противника, и с малой силой.

Нет, не послушался Рюрикова тысяцкого Мстислав, радовался легкой победе: вот-де рассеем Игоревых мужиков, потопчем половцев – и повернет Святослав обратно в Новгород, а Рюрику и делать будет нечего.

Но осторожный тысяцкий не привык доверяться слепому счастью: ему ведь тоже хотелось победы, но только верной. Послал он дружинников на Черторый – проведать, не замышляет ли Игорь какой-нибудь уловки.

А Игорь весь день пировал в стане у половцев и отрывался от чаши для того только, чтобы узнать, не подошел ли к Долобскому озеру Святослав. Самому ему, как и у Друцка, не хотелось добывать чужую победу. Не ему – Святославу сидеть на Горе, пусть Святослав и кладет за Киев свою дружину.

Половцы тоже не спешили – худо ли им жилось на чужих-то хлебах? Набили они сумы захваченной без риска добычей, пожгли немало смоленских деревень, теперь озоровали по Днепру. Выпустят отряд, как стрелу из лука,– вечером возвращаются в Игорев стан, гонят перед собой мужиков и баб. Ухмыляются. Хорошо им гулять по Руси, хорошо, когда ссорятся друг с другом князья.

Принимали они у себя Игоря, как дорогого гостя, хвалили, похлопывали по спине, скаля белые зубы:

– Хорош русский хлеб.

– Хороши русские детки.

– Бабы русские хороши.

И плакали пленницы, топча босыми, изодранными в кровь ногами свою заскорузлую землю. Плевали Игорю под ноги, шли, проклиная его, в ненавистную степь.

Своими людьми откупался Игорь от половцев, и не терзала его неразбуженная совесть.

Не он один продавал в рабство русских людей – не свое отрывал, чужое. Так испокон веков поступали князья: то не мое, что не в моей вотчине.

Пил Игорь меды с половецким ханом Есыром, обнимался с ним в шатре, измывался над Рюриком. Поддакивал ему, щелкал языком хитрый Есыр:

– Будешь братом моим, Игорь.

– А я и есть твой брат,– пьяно бормотал огрузший от выпитого князь.

– Приезжай в степь – будешь гостем моим.

– Нынче ты мой гость.

– Много в степи у меня кобылиц, еще больше красавиц.

– Зачем мне твои красавицы, Есыр? – удивлялся, недоуменно уставившись на него Игорь. – Погляди-ка вокруг: разве мало у меня красавиц?

– Хорошие женщины у тебя, князь.

– Бери любую.

И брал Есыр все, что хотел.

Погуляли, славно погуляли половцы по Русской земле. Да только не все возвратились в степь. И не в битве пали они, а за дележом добычи. Защищали себя люди, как могли – от князя помощи не ждали.

Нагрянули как-то половцы в деревню, согнали баб на околице, удивились:

– А где же ваши мужики?

Молчали бабы, хоть и знали, что корчуют мужики недальний лес под роздерть.

Стали половцы над ними глумиться:

– Видим, нет у вас мужиков. Верно, прячутся они под вашими подолами.

Нет, не расшевелили баб. Согнали их в кучу, повели на просеку, а сами со страхом на лес поглядывают. Половец в степи молодец, а в лесу он сам себя боится. И неспроста: посыпались из леса на тропу меткие стрелы. Заметались половцы на просеке, кричат, саблями размахивают, рассекают воздух. А когда положили их всех до единого, вышли из-за кустов мужики, похвалили баб. Но, зная коварство степняков, в избы свои не вернулись: тем же вечером оставили деревню и скрылись в леса – новое место отправились искать, драть новину под пашню...

Отгуляв в шатре у Есыра, возвращался Игорь в свой стан. Обмякшее от вина тело князя заваливалось на сторону, заботливые отроки с двух сторон поддерживали Игоря. Ночь стояла тихая и звездная, рядом шуршала, набегая на откосы, река, кони шли понуро. Князь бормотал что-то, изредка вскидывал голову и снова опускал ее на грудь. Отроки, тоже подпившие, ехали молча.

За болотистой низинкой едва белеющая в темноте тропа взбегала на бугор, поросший мелким березняком. За бугром были свои.

На счастье, Игорь не торопился; на счастье, отроки были пьяны; на счастье, кони то и дело сходили с тропы и тянулись губами к сочной траве. Если бы ехали они чуть быстрее, то увидели бы людей, осторожно пересекавших тропу в том месте, где начинался березняк. Люди выходили из березняка, как бесплотные тени, и исчезали за крутым изгибом Черторыя. При скудном свете звезд тускло поблескивали их обнаженные мечи и копья, слышался приглушенный шепот, позвякиванье металла о металл, сливающийся шорох шагов.

Потом все стихло, и, когда последний человек, замешкавшись, скрылся под берегом, отроки с князем Игорем взобрались на взлобок и остановились на том месте, где только что проходили люди.

Один из отроков, тот, что был моложе всех, склонился с седла и стал внимательно разглядывать непонятный след. Но тот, который ехал с ним рядом, засмеялся и сказал, что это пастухи еще вечером прогнали на водопой коров. Отрок приподнялся на стременах, вытянув шею и прислушиваясь, посмотрел по сторонам. До него еще донесся какой-то отдаленный шум, но выпитые меды бродили у него в голове, и он подумал, что шум ему примерещился, и облегченно опустился в седло.

Если бы отрок не пил у половцев медов и если бы, увидев загадочный след, не послушался своего друга, беды не стряслось бы. Стоило бы ему ударить плетью своего коня, стоило бы подъехать к Черторыю, и он ужаснулся бы открывшейся перед ним картине.

В половецком стане догорали костры, степняки беспечно спали, накрывшись войлочными одеялами, а со стороны болота в полной тишине подбирались к ним русские воины. Вот один из них приподнялся, оглянулся на товарищей и, коротко взмахнув рукой, свалился, будто сокол с неба, на дремлющего дозорного.

Пронзительный крик раздался в ночи. Подкравшиеся воины разом встали и бросились на стан.

4

Застигнутые врасплох половцы бежали. Напрасно пытался остановить их Есыр, напрасно метался среди них на вороном жеребце, напрасно стегал плетью по спинам бегущих.

Черная, зловеще гудящая лавина русских надвигалась со стороны болота. До слуха Есыра доносился звон мечей, стоны раненых и вопли тонущих в трясине людей. Чей-то конь с рассеченной шеей вырвался из темноты, волоча зацепившегося ногой за стремя убитого половца. Краем глаза Есыр увидел серебряное оплечье и оправленный лисьим мехом воротник. Он узнал своего верного оруженосца Урусобу. Конь заржал и остановился возле хана. Нога Урусобы выпала из стремени, он запрокинул голову и напряженно приподнял мертвеющие веки. Рот приоткрылся, но вместо слов из него раздалось хриплое клокотанье. Есыр вздрогнул и отвернулся.

Назад к карточке книги "Огненное порубежье"