Текст книги "Огненное порубежье"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

«Где Игорева дружина?» – подумал он, судорожным взглядом окидывая горбящиеся по берегам Черторыя холмы. И только тут вспомнил, что Игорь совсем недавно был у него в шатре, они мирно беседовали, сидя на ковре, а потом отроки водрузили князя в седло...

Русские приближались. Оставшиеся в живых верные воины хана сгрудились вокруг Есыра. Он слышал за спиной их взволнованное дыхание, прикинул, что воинов не менее трех сотен и что, если он сейчас прикажет им следовать за собой, они пойдут без звука, даже если это будет безумно и бессмысленно, потому что сзади была река и всех их ждали смерть или позорный плен.

Нет, не пощадят их русские, не сыщется у них жалости к степнякам: у каждого из них либо сын, либо жена, либо отец, либо близкий родич порублены, сожжены, проданы половцами в рабство.

И отчаявшийся Есыр выхватил из ножен саблю, взмахнул ею над головой, и три сотни сабель сверкнули в сереющем небе.

С гортанными криками ринулись половцы на русских. Русских было немного, их было еще меньше, чем степняков, они положились на ночь, внезапность и удачу. Они были храбрыми воинами и дрались ожесточенно. Но силы их иссякли, и, когда Есыр, разделив отряд, накинулся на них со стороны болота, дрогнули русские, отступили, а потом, побросав копья и щиты, бросились в свой тыл.

На поле брани осталась лишь горстка смельчаков, и среди них – тысяцкий Рюрика Лазарь. Горы трупов положил вокруг себя Лазарь, громкий голос его, пытавшийся остановить бегущих, перекрывал грохот мечей.

И, пробиваясь к нему на вороном жеребце, Есыр звал за собою половцев. Но половцы отошли, и хан оказался с Лазарем лицом к лицу. Могучий, как дуб, тысяцкий тоже увидел хана, и злорадная улыбка скользнула по его бледным губам.

Он крякнул, поднял над головою палицу, и воины, стоявшие за его спиной, отпрянули.

Солнышко уже пробилось над краем леса, высветило бронзовые скулы Есыра, когда сошлись они в смертельной схватке. Взвизгнул Есыр, охнул тысяцкий. Гулко хрястнула Лазарева палица по щиту хана, ханская сабля распорола тысяцкому синее корзно.

Разъехались они, развернули коней и снова ринулись навстречу друг другу. Во второй раз скользнула палица тысяцкого по половецкому кожаному щиту, Есырова сабля распорола Лазарю кафтан.

Разъехались они в третий раз и в третий раз сошлись. И лопнул Есыров щит, и, обливаясь кровью, скатился хан с коня в желтый прибрежный песок.

Много половцев побили в то утро русские, еще больше врагов утонуло в реке.

Лишь одному из трех сотен степняков удалось спастись, но и его достала на бугорке метко пущенная русским лучником стрела. Пошатнулся половец, схватился за грудь, но верный конь вынес хозяина к Игореву стану.

Едва продрав распухшие веки, уставился Игорь на свалившегося к ногам его конника, недоуменно оглядел отроков.

– Разбиты мы, князь,– прошептал половец немеющим ртом и стеклянно уставился на него помертвевшими глазами.

Ни слова не сказал Игорь, будто льдом сковало ему ноги. Хмель вышибло из головы, но сдвинуться с места он не смог. И если бы не расторопные дружинники, попал бы он в плен к Сдеславу Жирославичу, потому что конница Сдеслава уже врезалась в Игорев стан.

Подхватили дружинники князя под руки, потащили одеревяневшее тело его к реке, перенесли в лодию, оттолкнулись от берега. И только на середине Черторыя пришел в себя князь, стал ругаться и требовать, чтобы гребцы повернули обратно к стану.

– Да погляди-ко, князь, мыслимо ли это? – стали уговаривать его дружинники.

– Трусы! – кричал им князь и раскачивал лодию.– Кому велено поворачивать?

– Что ж поворачивать-то?– дивились дружинники.– Али не видишь ты, что нет уже твоего воинства?

Поутих Игорь, сел на лавку и громко зарыдал.

– Подвели меня поганые,– причитал он.– Ежели бы не они, ни за что не дался бы Сдеславу.

– А и половцев потопили в реке.

– Туда им и дорога,– сказал, успокаиваясь, Игорь.

Столпившиеся на берегу воины Сдеслава метали в них стрелы. Но быстрое течение Черторыя подхватило лодию, дружинники налегли на весла и скоро скрылись из виду.

К полудню весть о разгроме Игоря дошла до Святослава, к вечеру Рюрик вернулся в Киев, а утром следующего дня примчался на запыленном коне в Святославов стан посланный великим князем гонец.

Рюрик писал, что больше не хочет крови, что уступает ему старшинство и Киев, а себе берет остальные города. Так сели на великом столе два князя.

Свершилось задуманное Всеволодом. Теряло свое значение поделенное между князьями великое Киевское княжество.

И взоры всех удельных князей изумленно поворотились на север, где высился над Клязьмой украшенный лучшими мастерами белокаменный город Владимир.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Мир между Мономаховичами и Ольговичами был скреплен двойным родственным союзом: выпущенный Всеволодом из поруба сын Святославов Глеб женился на Рюриковне, а другой его сын, Мстислав,– на свояченице владимирского князя.

Укрепившись за пределами своего княжества, Всеволод занялся делами внутреннего его устройства.

Уже давно и серьезно волновало его то, что духовная власть в лице епископа Луки, как и прежде, оставалась в Ростове. И он не мог успокоиться, не свер шив задуманного еще братом его Андреем Боголюбским.

Предстояла долгая и трудная поездка в бывшую столицу княжества, которую он так не любил. Но дело, однажды начатое, требовало завершения, и Всеволод не стал его откладывать.

Зимним путем, с небольшой дружиной, оставив во Владимире княгиню, отправился он на север. В тот год повсюду стояли большие морозы и глубокие снега.

Не доезжая Москвы, княжеский обоз был задержан сильным снегопадом и разыгравшейся после него метелью. Кони, надрываясь, вытаскивали из сугробов возки, снег залеплял глаза и уши, вокруг висела непроницаемая мгла, и Всеволод, подозвав Ратьшича, стал советоваться с ним, что делать дальше. Ратьшич настаивал на том, чтобы переждать непогоду, Всеволоду не терпелось поскорее попасть в Москву.

– Дороги перемело, князь,– сказал Ратьшич, закрывая лицо от ветра рукавицей.—Такого снегопада я еще отродясь не видывал. Что, как собьемся с пути? На обратный след не выйдем, того и гляди, заплутаем в лесу.

– А провожатые на что?

– Мужики и сами всполошились.

– Чай, уж заплутали?

– Все может быть.

– Велю гнать мужиков. В своей-то округе им хоть глаза завяжи...

Всеволод нервничал. Бледное лицо его со смерзшимися снежинками в бороде было взволновано. Он откинул пошире полсть и вышел из возка. Ледяной ветер сорвал с него шапку, он едва успел поймать ее на лету. Кузьма тоже соскочил с коня и встал рядом с князем по пояс в сугробе. Впереди слышались крики и отчаянная ругань.

В снегу замаячили темные фигуры. Шли трое, сгибаясь под ветром и придерживая руками распахивающиеся полы шуб.

– Должно, возницы,– сказал Ратьшич.

Всеволод всматривался в приближающихся людей. По обличью они не походили на возниц, а другому некому было быть в голове обоза. На переднем, том что погрузнее и пошире в плечах, была дорогая шапка из лисьего меха. Полы шубы оттопыривал длинный меч.

Кузьма шагнул вперед, властным жестом остановил людей:

– Кто такие? Почто оставили возы?

Шедший с краю низенький мужичонка, весь залепленный снегом, сорвал с головы треух.

– Да вот,– сказал он, заикаясь,– наткнулись на людишек. Возы у них застряли в лесу. Сказывают, купцы.

Всеволод разглядывал кряжистого мужика. Лицо его показалось ему знакомым.

– Как зовут? – резко спросил он.

– Яруном кличут,– не опуская глаз, спокойно ответил мужик.

– Ишь ты,– вспомнил Всеволод, раздвигая губы в улыбке.– Бывал и ране во Владимире?

– Доводилось,– сказал купец.– И с тобой беседовал, княже, как отправлялся к булгарам.

– К Дышучему морю ходил?

– Хаживал... Да ты-то отколь про то ведаешь, князь? – удивился Ярун.

Всеволод улыбнулся:

– Устюжский воевода доносил. А это кто с тобой?– повернулся он к его соседу.

– Зоря я,– склонился тот,– дружинник князя Юрия.

– Да тебя-то откуда бог принес? – изумился князь.

– Пристал я в Тмутаракани к картлийскому купцу Дато. Вместе дошли до Киева. А в Киеве встретили Яруна...

– Почто ж бросил ты своего князя? – нахмурился Всеволод.– Донесли мне, будто подался Юрий в Царьград, а с ним дружина.

Зоря наморщил лоб.

– Не гоже русскому человеку жить на чужбине,– смущенно проговорил он.– Уж и в половецких вежах чуть не помер я от тоски, а как увидел море, да как подумал, что обратно его уже не переплыть, так и вовсе покой потерял. Женка у меня осталась в деревне...

– Не вини его, князь,– вступился за своего попутчика Ярун.

– А где же ваш картлиец? – оборвал его Всеволод.

– Замерз дюже. С возами остался.

– Ну-ка, ведите меня к нему,– приказал князь. «Вот порадую я Марию»,– подумал он, садясь на подведенного Кузьмой коня.

Ветер бросал в лицо колючий снег. Деревья скрипели и раскачивались. Конь под князем хрипел и закидывал на сторону морду.

В голове обоза, чуть в стороне, под сникшей от налипшего на ветви снега сосной горел костер. У костра на обрубке дерева сидел человек, протягивая к огню озябшие руки.

Услышав храп коня, человек пошевелился, обернулся, и Всеволод увидел устремленные на него поверх воротника внимательные темные глаза.

Опережая князя, Ратьшич ловко выпрыгнул из седла, торопливо приблизился к незнакомому и тронул его за плечо.

Человек вздрогнул, удивленно посмотрел на Ратьшича и встал. Всеволод спрыгнул с коня у самого костра, бросил Кузьме поводья. Темные глаза купца блеснули так знакомо, что у Всеволода вдруг защемило сердце: у Марии были такие же глаза, с лукавинкой, такое же тепло струилось из них, когда она, выбежав на крыльцо, провожала князя в дальнюю дорогу. Он еще долго вспоминал этот взгляд и думал потом, что зря не взял Марию с собой в Ростов – в пути она не была бы ему обузой, и он не чувствовал бы себя сейчас так одиноко.

Дато приложил руку к груди и склонился перед Всеволодом. Внимательно разглядывая гостя, князь сказал:

– Какие пути привели тебя в наши края, купец?

– Шел я в Киев,– ответил Дато,– но в Киеве встретил своих собратьев. Как торговать купцу, если товар его не в ходу? Попались мне добрые люди, пригласили с собой во Владимир. Тебя нахваливали, говорили, во Владимире мне будут рады.

– Попутчики твои правду сказали,– кивнул головой Всеволод.– Но еще больше меня обрадуется тебе наша княгиня.

Дато улыбнулся:

– Слышал я, будто она родственница князя нашего Сослана? Верно ли это?

– Верно, купец,– сказал Всеволод,– и потому ты – мой гость.

– Спасибо тебе, княже, за приглашение,– обрадовавшись, поклонился ему Дато.

Всеволод порывисто обнял картлийца.

– До Владимира тебе нынче добраться не просто,– сказал он.– Можешь ехать со мной в Ростов.

– Смею ли отказаться? – растроганно улыбнулся Дато.– О Ростове я тоже наслышан. А в княжеском обозе путешествовать надежнее.

– Пойдем к моему костру,– предложил Всеволод,– Люблю я послушать бывалых людей. А ты, чай, много чего повидал?..

Подошли Ярун с Зорей, услышали последние Всеволодовы слова.

– Так, может, и меня возьмешь с собой, княже?– стал напрашиваться Ярун.– И мне есть что порассказать...

– Не хвастаешь?

– Вот те крест,– подстраиваясь под шутливый тон Всеволода, оказал Ярун.

– Ну, коли так, делать нечего. Ступай и ты со мной в Ростов.

Он повернулся к Зоре:

– Нешто и тебя взять?

– Не,– смущенно сказал Зоря.– Мне в Ростов не по дороге. Благодарствую на добром слове, княже. Но путь мне нынче один выпал – в родную деревню.

– Ишь ты,– быстро взглянул на него Всеволод,– Да ты не из робких.

– Чай, ведомо: мы володимирские...

– Хорош,– засмеялся Всеволод.– Ну а коли так, вот тебе мое слово: наскучит дома – приходи ко мне. Возьму в свою дружину.

Зоря, как стоял, так и бухнулся ему в ноги:

– Как благодарить тебя, княже?

– Вот придешь, так и отблагодаришь верной службой. Смелые люди мне нужны.

– Вовеки должник твой буду.

– С богом.

Зоря попятился и скрылся в снегу...

2

Когда епископу Луке сообщили, что в Ростов прибыл Всеволод и уже сидит в трапезной, он побледнел и велел всем выйти. Приезда князя Лука не ждал.

Раньше, бывало, впереди Юрия или Андрея скакали биричи, бояре загодя собирались на совет, думали-гадали, какой устроить прием. К городским воротам выходил епископ с клиром, на улицах толпились празднично разодетые горожане, за два дня до приезда кня-зя все готовилось к пиру: сокалчие варили уху, жарили лебедей и уток, подрумянивали на вертелах лосиные туши, медовары свозили на княжеский и епископский дворы брагу и меды.

Теперь все переменилось. Князь наезжает не как гость, а как хозяин. Наезжает в полночь-заполночь, подымает бояр с постелей, велит держать отчет. Возражений не терпит, сидит на стольце нахмуренный, недовольно поджимает губы, если сказанное боярином слово не нравится, распаляется гневом, стучит об пол ножнами меча.

Нет, не на радость прибыл Всеволод в Ростов. И неспроста. Давно уж не жалует он бывшую столицу, а если и заглядывает, то затем только, чтобы собрать дань, или потребовать людей для войска, или привести в чувство иного зарвавшегося боярина.

Виделись они после смерти предшественника его Леона только раз, но и тогда сразу не понравились друг другу. Нынче князь, кажись, приехал по его душу.

Лука неторопливо надел темную однорядку, перепоясался простым власяным пояском.

Пока одевался, кряхтел и часто вздыхал: немочен был он последнее время, кашлял, задыхался. А тут еще простудился после баньки, щеки его пылали, в голове стоял жар. Ноги подгибались в коленках и вздрагивали.

Оправив на груди однорядку, Лука перекрестился на образа, вздохнув, вышел в переход. У двери лежал большой рыжий пес с обрезанным коротким хвостом и гноящимися глазами.

Увидев Луку, пес поднялся с рогожной подстилки и радостно заскулил, прижимаясь к ноге епископа. Лука рассеянно улыбнулся, нагнувшись, потрепал пса за ухом.

В переходе было холодно. Часто семеня непослушными ногами, Лука прошаркал к двери трапезной, еще раз перекрестился и толкнул высокую резную створу. Пес проскочил впереди него и, крутясь на ковре, громко залаял на незнакомого человека.

Всеволод сидел на лавке сбоку от окна. Белый свет, падавший в трапезную, скрывал в тени его лицо. Увидев Луку, он встал, быстро подошел к нему и, слегка поклонившись, жестом пригласил к столу.

Кровь бросилась в лицо епископа: князь не принял от него благословения, и рука Луки, сложенная щепотью, повисла в воздухе.

Всеволод заметил его жест, заметил смущение на его лице и улыбнулся. Заметил он и нездоровый румянец, разрисовавший щеки епископа, и лихорадочный блеск его глаз.

Небольшая заминка у порога еще больше смутила епископа. Свежее, пышущее здоровьем лицо Всеволода вызывало в нем неприязнь. Но, отправляясь сюда, он дал себе слово быть сдержанным и не выдавать своих чувств. В присутствии Всеволода сделать это было очень трудно.

Лука подошел к столу, сел, молча глядя на князя. Всеволод тоже молчал.

Пес крутился по ковру, гоняясь за своим коротким хвостом. Шум его возни раздражал епископа, Всеволод же, казалось, с любопытством наблюдал за игрой.

– Вот так и человек – та же подлая возня. А зачем? – произнес он, не подымая головы.

– О чем ты, князь? – удивился Лука.

– О жизни. О нас с тобой. О боярах и о холопах наших...

– Жизнь дана от бога,– покашляв, сказал Лука с достоинством,– ибо сказано в писании...

Всеволод оборвал его:

– Писание чёл. И не единожды.

Леон подобрался на лавке. Всеволод сказал:

– Худо живешь ты, отче.

– Худо, да не хуже других,– кичливо отозвался Лука.

Всеволод усмехнулся, посмотрел на пса, на однорядку епископа, грустным взглядом окинул потускневшие стены трапезной, попорченные молью ковры.

– Ровно на краю земли стоит, захирел Великий Ростов, продолжал князь, глядя прямо в глаза епископа.– Ехал вот я и дивился: купола собора давно не золочены, стены источила сырость.

– В том беда наша, князь.

– Не беда, отче, не беда,– покачал головой Всеволод.

– А коли не беда, то что же? – спросил Лука, уже догадываясь о несказанном.

– Упрямство.

– Упрямство? – нахмурился Лука, чувствуя, как дрожат пальцы его покоящейся на столешнице руки.– Перекрестись, князь,– не ты ли еще при Леоне отнял у наших церквей доходы? А загляни-ко в монастыри: чернецы пухнут с голоду. Рушишь веру, князь. Грех на душу берешь превеликий...

– Гордыню твою смиряю, отче,– сказал Всеволод.– О чем печешься ты на своей окраине?

– О благе паствы.

– Так почто же отвернулся от тебя бог?

Лука покраснел, растерянно пожевал губами. Усмешливый взгляд князя сбивал его мысли.

Всеволод встал, придерживая за ножны меч, прошелся по трапезной. Пес откатился от его ног в угол, уставился из темноты желтыми лешачьими глазами.

– Псы и те у вас одичали,– ровным голосом, без раздражения, сказал Всеволод.

Вернувшись к столу, он сел на лавку, прилип прищуренными глазами к смятенному лицу епископа. Губы Луки дрогнули.

– Хулу возводишь на меня, князь.

– О благе общем помышляю.

– Помышляешь, да токмо о своем...

Глаза Всеволода потемнели. Но он сдержался. Отвернувшись, посмотрел за окно. Неужто зря ехал? Неужто не сломить старика?..

Лука молчал. Успокоившийся пес снова стал возиться на ковре. Всеволод покачал головой:

– Умер Микулица – осиротели мы.

– Леон тоже умер, а велика ль ему честь? – с ехидцей в голосе проговорил Лука.

– Честь по заслугам... А нынче мы тебя ждем, отче, во Владимире. Быть ему и моим и твоим стольным городом.

Вот оно! Главное сказано. Не ошибся Лука, угадал: к нему только и ехал в Ростов Всеволод.

Не решаясь прямо отказать князю, Лука попытался вывернуться:

– О чем толковать? Митрополит все равно не даст позволения.

– То забота моя,– оживился Всеволод, уловив в его голосе колебание.– Решись.

Лука молчал. Зря подал он князю надежду.

Не первый год сидит Лука в Ростове. Как умер Леон, так его и избрали. Привезли из дальнего монастыря, не посмотрели, что стар. В тревожное время доверили паству... В жизни-то много чего повидал Лука и понял. Люди приходят и уходят, времена меняются. Великий Ростов – столица боярская. Нынче вознесся Владимир, завтра сгинет в небытие. Не обрести Всеволоду покоя, покуда жив и тверд в своей воле Лука. Покуда жив он, жива и старая вера... Неспроста любил Луку милостями своими жаловал в былые времена Леон.

Терпелив был Всеволод и умен. Знал, что победа над Святославом еще не победа, коль прорастает сорняк на его собственном поле...

Бился ветер в слюдяные окна, потрескивали от мороза бревна, на ковре возился желтоглазый пес.

– Решись, отче,– проговорил Всеволод, вперив в епископа настойчивый взгляд.

Но было ясно – Лука не уступит, не переедет в новый Владимир крепить Всеволоду власть. Вытащил его Леон из смрадной кельи, заметил, приласкал; бояре ростовские тоже постарались – не зря золотишком сорили, не зря будоражили чернь.

Вскочил Всеволод вне себя от гнева.

– Врагам моим потатчик! – закричал, выкатывая из орбит глаза. Губы сжал до синевы, стиснул зубы.

Отпрянул Лука, в испуге перекрестил грудь:

– Свят, свят...

Взвизгнул и, сев на задние лапы, протяжно заскулил пес.

Всеволод вышел, бухнув тяжелой дверыо.

Беззвучно разевая рот, Лука отрывал скрюченными пальцами пуговки однорядки. Пес подпрыгивал и лизал ему руки.

3

Нет, не усидела Мария одна во Владимире. Вскоре после отъезда Всеволода приснился ей нехороший сон: будто идет князь по ровному полю, по обледенелому насту, а спина у него в крови, кровь на шее и на плечах. Проснулась Мария вся в слезах, разбудила кормилицу, утром рассказала про сон Досаде.

И решили они, что со Всеволодом приключилась беда. Мало ли что могло случиться на зимней дороге?... Вон дружинник Юриев Зоря, встретивший Всеволода в лесу под Москвой, сказывал, в какую они попали метель. А с тех пор больше недели прошло – и ни весточки.

Велела Мария запрягать возки и пошевни, быстренько собралась и на крещенье уже была в Ростове.

Всеволод удивился ее приезду, упрекнул, что не послушалась его, а после обрадовался. Надоели ему ростовские бояре, чуть не каждый день приходившие к нему с жалобами друг на друга, надоели их кислые меды и недожаренные лебеди.

Мария привезла из Владимира сокалчих, умевших готовить просто и вкусно. А еще потчевала она его своими блюдами, от которых у Всеволода все горело во рту, а из головы вышибало дурные мысли.

Едва ли не больше Всеволода обрадовался приезду Марии Кузьма Ратьшич. Еще когда сгружали возы, еще когда сенные девки, хохоча и повизгивая, сносили в терем княгинины лари и шкатулки, увидел он Досаду в беличьей душегрее – увидел и обмер от счастья.

А нынче утром скакал он рядом с ее возком на прогулке по озеру. Скакал и поглядывал на медвежью полсть: не покажутся ли в щелочке девушкины глаза. И верно – увидел он, как откинула тонкая рука в вязаной рукавичке пушистый мех, как блеснули в улыбке белые зубы. Не кому иному – ему была назначена улыбка. Не могла же не заметить Досада не отстававшего от возка княжеского милостника!

Снегопады, поозоровав, сменились морозами, а потом вдруг наступила оттепель, солнце вскарабкалось на небесную синеву, поля засверкали, и чуть ли не весь город высыпал на валы и на озеро.

Лихо несли украшенные лентами кони княжеские и боярские возки по белоснежной озерной глади, лихо покрикивали возницы, лихо скакали рядом с возками дружинники.

Ветер, посвистывая в ушах Ратьшича, напевал ему веселую песенку, сердце его радовалось, и не заметил он, как свернул возок с Досадой в сторону, как выросла на краю дороги крутая льдина. Взлетел возок одним полозом на льдину, перевернулся, кони дернулись, сорвали постромки. Вознице размозжило ногу; волоча ее по льду, заскулил он по-щенячьи. Но его видел Ратьшич одним только глазом – сам он мигом слетел с коня и бросился к возку, приподнял его плечом, поставил на полозья. И из-под меха прямо на руки ему вывалилась бесчувственная Досада.

Подхватил ее Кузьма, прижал к себе, сам не свой от страха, кинулся к коню. Бережно придерживая девушку, привез ее в окружении зевак и сочувствующих к княжескому терему. Мария заохала, захлопотала, велела звать знахарей. Досаду уложили в постель, растерли тело жгучими травами, пустили кровь.

Всю ночь не сомкнул Кузьма глаз, прислушивался к шорохам, долетавшим с женской половины. А утром, ни свет ни заря, первым делом отправился к Марии: все ли ладно с Досадой?

Улыбнулась княгиня, глядя в осунувшееся лицо Ратьшича:

– Не казнись, твоя ли в том вина?.. Досаде нынче совсем хорошо.

– Да спала ли в ночь?

– Как дите.

– Слава тебе господи,– перекрестился Кузьма, и Мария шепнула ему на ухо:

– Тебя вспоминала.

Обрадовался Ратьшич. А Мария масла подлила в огонь:

– Хочу, говорит, видеть Кузьму. Кабы не он, лежать бы мне во сырой земле.

– Вот оно...– снова испугался Ратьшич.– Неужто так и сказала?

– Аль не веришь? – сдвинула брови Мария.

– Прости меня, матушка,– спохватился Кузьма.– Совсем, знать, отшибло у меня разум.

– А ты разум-то не теряй, а ступай к Досаде,– смягчилась Мария и взяла Ратьшича за руку.

– Не пойду я, матушка,– вдруг уперся Кузьма.

– Да что же ты?! – удивилась Мария.

– Стыдно мне...

– Экой ты стыдливой,– засмеялась Мария и настойчиво потянула его за собой.

Противиться княгине Ратьшич не смел.

В ложнице, куда они вошли, горела свеча на столе, и всюду еще лежал полумрак. Мягкие половички заглушали шаги, но Досада услышала их, повернула голову, и слабая улыбка коснулась ее губ. Ратьшича удивила бледность лица боярышни и грустные глаза ее, устремленные на Марию.

На Кузьму Досада только взглянула и тут же отвернулась.

– Вот, привела тебе твоего спасителя,– сказала Мария, подталкивая перед собою Ратьшича.

– Спасибо тебе,– сказала боярышня, стараясь глядеть мимо Кузьмы,– кабы не ты, придавило б меня возком.

– Да что возок,– чувствуя переполняющую его радость, воскликнул Кузьма,– я бы крепостные ворота поднял, даром что окованы железом.

– Эка,– засмеялась Мария.– Ну и хвастун же ты, Ратьшич. Где же тебе поднять ворота?

Досада тоже засмеялась, и это еще больше раззадорило Кузьму. Посмотрел он вокруг себя, увидел брошенную у печи кочергу, схватил, скрутил в узел.

– Ну и здоров ты, Кузьма,– удивилась княгиня.

Кузьма промолчал с достоинством и, поклонившись, стал прощаться с девушкой.

– Ровно навсегда уходишь,– добродушно заметила Мария.– Небось завтра свидитесь.

Кузьма еще раз поклонился Досаде, повернувшись, поклонился княгине.

– Добрая ты душа,– сказал он с благодарностью в голосе.– Ежели бы не ты, княгинюшка, не знаю, что бы со мною сегодня было.

На следующий день Досада уже гуляла по двору, и Кузьма шел рядом с ней. Дивился, глядя на своего любимца, Всеволод:

– Совсем не узнать стало Ратьшича. А нынче взял я в толк: влюбился.

И шутливо погрозил Марии пальцем:

– Испортишь ты мне доброго воина.

Радовалась княгиня, что все так хорошо обернулось. Ведь и не думала, не гадала она, что полюбится Кузьма Досаде. А то, что полюбился, по глазам видать.

Все хорошо нынче, все ладно. И Всеволод рядом. На охоту не ездит, пиры не пирует, не собирает бояр. Сидит целыми днями в трапезной, босой, в одном исподнем, листает книги. Морщит лоб, водит пальцем по строкам, шевелит губами.

А в мыслях у него – Лука.

Упрямый старик. Ни на лесть, ни на угрозу неподатлив. А неподатлив оттого, что труслив.

– Без Луки мне во Владимир хоть не возвращайся,– говорил он вечером Марии.

– Да что тебе дался Лука? – удивлялась княгиня.

– Печать на нем патриаршая. В Чернигове испокон веков свой епископ, то же и в Новгороде, и в Смоленске. А во Владимире, хоть и выше он всех городов, своего епископа нет. Вроде бы на стороне занимаем. Вроде бы от бедности. А ведь и Чернигов тот же, и Новгород, и Смоленск под моей десницей. Неужто не смягчится Лука?

– Смягчился бы, кабы не Киев,– догадалась Мария,– А в Киеве Никифор. А над Киевом – сам патриарх. Нешто непонятно?

– Боятся они меня,– мотнул Всеволод головой.

– Тревожатся...

Глаза Марии излучают улыбку. «Ишь ты, во всем уже разбирается»,– с уважением подумал Всеволод о жене. И, обняв, нежно привлек ее к себе. Ластясь к нему, княгиня говорила:

– Хоть бы посватал ты Кузьму.

– Рано еще,– отвечал, целуя ее, Всеволод.

– Отца ее, боярина Разумника, кликни.

– Почто ему ехать в Ростов?

– Как услышит, небось сам прилетит. Пошли ему весточку.

– Другие дела у меня на уме.

Да разве Мария отступится?..

Поторговав в Ростове, ехали во Владимир Дато с Яруном. Им и наказала она разыскать боярина.

– Все исполним, как велено, – сказал Ярун. – Ты на нас положись.

– Та на меня положись, батони,– приложил руку к груди Дато. – Хорошо у вас на Руси, но все-таки лучше в Картли. Приезжай к нам в гости, рады будем. Из Владимира путь мой снова лежит на Киев, а оттуда в Тбилиси. Не передать ли поклон от тебя Давыду Сослану?

– Обязательно передай, – попросила Мария. – И горам нашим поклонись.

– И горам поклонюсь. Хорошо у нас в горах.

– Прощай, Дато.

– Прощай, батони.

Ушли возы с купцами на юг, и, проводив их, взгрустнула Мария.

4

Ох, и круто меняет жизнь человеческую судьбу. Вчера еще только поглядывал боярин Зворыка свысока на Разумника, а сегодня – первый у него на дворе:

– По всему городу слухи прошли, будто кличет тебя в Ростов сам князь Всеволод.

Гордо подбоченясь, Разумник отвечал:

– И верно – кличет.

– Да что ж ему от тебя надо?

– А то и надо, что кличет, – уклончиво объяснил Разумник, потому что и сам не мог взять в толк, зачем понадобился он князю. Человек он вроде бы незаметный, на совете у Всеволода голоса его сроду не слыхивали. Да и что взять с худого боярина, который все хозяйство свое пустил по ветру?! И не из-за разгула, а по доброте и доверчивости. Другой бы с его-то деревеньками да землями в первые люди вышел. А Разумник на том же все потерял.

И вот – на ж тебе, вспомнил про него князь. И Разумник делал вид, будто знает что-то, да не может сказать. Это еще больше подзадоривало Зворыку.

Вечером он выговаривал сыну:

– Дурак ты, дите неразумное. Сватали тебя за Досаду, а ты сопли распустил. Нынче был бы при князе первым человеком. Глянь, как распетушился Разумник.

– Что мне Разумник, ежели Досада не мила? – хмуро ответил Василько.

– Опять же дурак ты, – проворчал Зворыка. – Аль девки от тебя убегут? Так и любился бы, ежели кто по душе. Нешто отец тебе добра не желает?..

– Да как же это – не любя?

За день до отъезда принесли Разумнику новый кафтан, клобучник Лепила сшил ему знатную шапку. Заказал себе боярин и сафьяновые синие сапоги.

В дороге Разумник все погонял возницу, если где и останавливался, то только на ночь. Прибыл в Ростов и – сразу на княжеский двор. Удивился, что принял его не Всеволод, а княгиня. Еще больше удивился, узнав, зачем звали. Но, поразмыслив, понял – породниться с Ратьшичем тоже великая честь.

Вечером выпытывал у Досады:

– Да чем же тебя пленил-то Кузьма?

Ничего не сказала ему на это Досада, и показалось почему-то Разумнику, что вовсе и не рада она предстоящей свадьбе.

Откуда было знать старому боярину, сколько слез пролила его дочь, прежде чем призналась во всем Марии.

– Не люб мне Ратьшич, – говорила она, стоя на коленях перед ложем княгини. – Не за милого иду, по нужде, а не по сердцу.

– Да как же тебя понимать? – удивилась княгиня. – Не ты ли мне давеча сама признавалась, что нет никого для тебя краше Кузьмы?

– Сама себя обманывала. А нынче вижу – не люб он мне.

– Про то и думать не моги, – осерчала на девушку Мария. – Зря, что ли, звали в Ростов Разумника?

– Батюшке моему радость...

– Не батюшке за Кузьму идти. Чай, никто тебя не принуждал. Сама надумала.

– Надумала-то сама, от слов своих не отказываюсь, А тебе, княгиня, признаюсь, как на духу.

– Ты про Юрия-то забудь, – догадавшись о ее мыслях, строго сказала Мария.

– Вовеки не забуду.

– Пути ему обратно нет.

– Ране-то и я думала: куда мне с ним на чужбину? А нынче только бы кликнул...

– Глупая ты...

– А кто уму-разуму научит? Любит меня Кузьма – знаю. Да мое-то сердце холоднее льда. Намается он со мной...

– Стерпится – слюбится.

– И про то знаю. Потому тебе и открылась.

Смягчилась княгиня, прижала Досаду к груди, стала ее успокаивать: ведь и ее за Всеволода отдавали – не спрашивали; привезли за тридевять земель.

Так и справили свадьбу. На свадьбе три дня и три ночи пили меды за молодых. Сидел Кузьма рядом с Досадой счастливый. А охмелевший Разумник плакал от восторга и лез к нему целоваться.

5

На грачевники Всеволод с Марией, со двором и с дружиной прибыл во Владимир и тем же днем призвал к себе Никитку.

Давно уж не был Никитка в княжеском тереме, робел дюже. Но Всеволод принял его ласково. Стал выведывать да выспрашивать, каково живет, не соскучился ли по работе. Обещал побывать в гостях, а нынче посылал его в Суздаль – поглядеть на Рождественский собор: подправить стены, подновить купола.

Назад к карточке книги "Огненное порубежье"