Текст книги "Подземные дворцы Кощея (Повести)"

Автор книги: Эдуард Маципуло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Хозяину это не понравится. Хозяин велел выбросить Убайдуллу шакалам. Без головы хоронить нельзя.

– Как без головы?!

– Разве ты не видел? Хозяин забрал его голову с собой.

Я подошел к трупу басмача, лежащего на камнях. Все верно…

– Дикари!.. – выругался я. – Неужели Шанияз не боится нукеров Убайдуллы?

– А нукеров больше нет. Этой ночью всех зарезали. Столько крови вылилось…

– Кто зарезал?

– Все кишлачные люди, родственники и друзья хозяина… А теперь делят одежду, коней и оружие. Если поспешить, и нам что-нибудь достанется.

– Ты же только что убивался, и жить тебе не хотелось. А на дармовое позарился?

– Ну, так что ж? Больше не буду убиваться и плакать. Ведь на все воля аллаха, правильно? Тогда зачем плакать?

…Мы ехали по знакомой уже тропе в кишлак. Деревянные низкие колеса арб то и дело оказывались над пустотой или скребли осями о скалу. На опасности пути никто из нас троих уже не обращал внимания. Я лежал на тряской дощатой поверхности и пытался вспомнить типовые логические схемы из гимназического учебника логики. Я всегда старался приспособить их для своих расследований. Основное и трудоемкое занятие в таком деле – выстраивание точной цепи взаимосвязанных фактов. А вывод как бы сам собой приходит. И, как правило, является истиной.

Чтобы передать процесс моих мыслительных потуг, нужно заполнить множество страниц нудным, сухим текстом, да еще с комментариями и сносками, потому что терминология гимназической логики своеобразна, безбожно устарела. Но именно вся эта «рухлядь» была моей сублимацией, выражаясь языком учебника…

В общем-то, нетрудно было прийти к «выводу первой ступени»: доводя больных до состояния предельного измождения, вытянув из них все силы, табиб определял, КОГО ОН СМОЖЕТ ВЫЛЕЧИТЬ ОТ ТУБЕРКУЛЕЗА. Люди с запущенной болезнью умирали тут же, на берегу сая, как, например, курбаши Убайдулла, или погружались в предсмертное оцепенение, как я, например. Ну а тот, кто обретал второе дыхание или еще по каким-то другим признакам выбился из общей массы обреченных…

И меня в пот бросило: табиб определял, в ком НЕТ ЧАХОТКИ! Обалдеть можно… Значит, высшая сила выбирает здоровых? Смех и грех! Выбирает здоровых, чтобы лечить от того, чего нет? Должно быть, среди толп, жаждущих здоровья, всегда бывают «ошибочно больные» – допустим, страдающие от недоедания, побоев, от недостатка удивительных штучек под названием «витамины», уже известных в то время. Или простуженные. Или еще какие-то недомогающие. Но только без чахотки, без собачьего джинна в легких. Значит, ХУДАЙБЕРГЕН ЗДОРОВ?!

И все же я опять перескочил через важное звено умозаключений. Имя ему – Худайберген. Теперь нужно «разложить» его на составляющие части, чтобы подтвердить и опровергнуть «вывод второй ступени», ошеломляющий вывод…

Мы приехали в кишлак к полуденному намазу. Мир спрессовался в какой-то кошмар из бесконечных молитв, непосильного труда и смертей, и мне уже казалось, что так происходит в любой точке планеты и что иначе и не может быть. Под дребезжащие крики муэдзина и сытый лай собак мы подъехали к чайхане на отшибе.

– Молиться надо! – потребовал Садык. – Давайте помолимся, эфенди! На досках удобно.

Когда они обо мне забыли, я спустился к ручью. Наган я отыскал там, где и оставил его – в камнях под настилом. Но верхний пластинчатый камень, показалось мне, лежал не так, как я его установил. Я проверил патроны в гнездах барабана. Все семь штук были на месте.

Над головой стонали доски настила, и время от времени глухие удары сотрясали все хлипкое сооружение. Это Садык, Турды и служка чайханщика отбивали поклоны, подстегивая друг друга рвением.

Я вытряхнул патроны себе на колени, потряс каждый возле уха. Привычного шороха сыпучей массы не было. Или высыпали порох из гильзы, или побросали патроны в кипяток, что еще проще. Порох спекся, и капсюль приказал долго жить. Старая ловушка для дураков. Кто же подстроил?

Я вставил один патрон в патронник, остальные спрятал в поясной платок. По молодости лет я считал себя очень ловким и умным. И удачливым, несмотря на такую неудачу, как чахотка. Вот и сейчас – кто-то сунул меня носом в мои глупые промахи с наганом, и мне бы бежать отсюда сломя голову, но я вылез из-под настила и пошел к дому табиба. А в общем-то, все верно: если охотничий пес идет по следу, то посторонние запахи его не собьют, даже запах собственной крови.

К усадьбе Шанияза я подобрался со стороны пустыря, задавленного остатками селя – грудами камней и засохшей грязи. Я перелез через дувал там, где были хозпостройки, в том числе кибитка для работников, – Садык хорошо все объяснил. Цепной пес у ворот изнемогал от злобных рыданий, учуяв меня. Кто-то вышел из господского дома и начал успокаивать его пинками – должно быть, решил, что лает на Худайбергена, нового раба? Значит, намаз уже закончился, и люди спустились на грешную землю с молитвенных ковриков.

В ужасно тесной развалюхе человек пять усаживались за нищенский дастархан. На меня уставились испуганные и удивленные лица, среди них я не нашел Худайбергена. Я произнес положенные слова приветствия, мне ответили вразброд. Худайбергена я узнал по голосу. Свои лохмотья он сменил на чужие, и вместо дырявых сапог на нем были стоптанные кавуши. Впрочем, сейчас он был бос по обычаю мусульманского жилища. В кавушах потом щеголял.

– Как здоровье, Худайберген-ака? – спросил я, сдерживая нетерпение.

Товарищ по рабству стукнул Худайбергена по спине кулаком, и тот очнулся от изумления.

– Разве вы не знаете, начальник?.. Плохое здоровье. Хозяин-ака будет лечить… да осыплет аллах его благами…

Я попросил Худайбергена оголить спину и прижался ухом к его костям. Чахоточных хрипов вроде бы не было. Я не одну неделю провел в бараке для туберкулезных каттарабатцев, кое-какую науку освоил.

– Так, значит, плохое здоровье? И все болит внутри?

– Болит, начальник. Временами ничего, а потом собачий джинн просыпается и начинает грызть, терпеть невозможно. Вы же видели.

– У Кашгарца опий покупал? У Камбарбая по прозвищу Кашгарец?

Худайберген испуганно кивнул.

До этого торговца опием мы добрались буквально по трупам наркоманов. На суде ревтребунала Камбарбай признался, что намеренно подмешивал в «тесто» ядовитый «мусор», чтобы убить побольше банги – наркоманов. Кто-то из них убил и ограбил его родственника. Поразительное социальное явление, отметили трибунальцы, кровная месть по отношению к целому классу люмпенов-наркоманов.

Когда Камбарбая расстреливали у «дувала справедливости», он кричал со слезами на глазах:

– За что? Где справедливость?

Как я сразу не подумал, что Худайберген отравлен Камбарбаевым опием? Должно быть, меня сбило с толку то, что многие банги заболевали туберкулезом…

– Почему ты не пошел в больницу? Ты же знаешь Владислава Пахомыча? Ведь он лечил твоих родителей от желтухи.

– Кто же сам к нему пойдет? Он иглой всех колет…

– Идиот, дурак, джинни! – закричал я. – В башке масла нет! Вот и пинают тебя все, кому не лень! А сейчас так пнули, что сам уже не поднимешься!

VI

Дом Шанияза Курбанова состоял из многочисленных глиняных коробок, выходящих резными дверцами на айван. Непонятно было, как эта «кибитка» еще не развалилась под напором и тяжестью ковров, паласов, сундуков, подушек, одеял, одежд и дорогого тряпья, развешанных на жердях по стенам. Я нагло шел по длинному-предлинному айвану, заглядывая в комнаты и комнатушки, и наконец нашел табиба.

Грозный бог чахотки был в предельно домашнем виде – в мятых коротких подштанниках с огромной мотней, в просторной дехканской рубахе, под которую можно спрятать любое количество брюшного сала. Зря он так расслабился. Не ожидал, наверное, что кто-то из мертвых заявится? Или что так быстро возникнет наган с вареными патронами?

Табиб удивленно смотрел на меня, потом увидел наган в моей руке, и в глазах его появилось веселье.

– Кого убить хочешь? Неужели меня?

– Тебя. – Я с треском взвел курок.

– Эй, идите все сюда! – позвал он громко. – Тут гость очень интересный пришел! С наганом!

Вокруг нас как из-под земли появилось много дородных женщин, закрывающих лица, и детей, а также двое-трое одутловатых джигитов, очень похожих на табиба.

– Все собрались, или еще кто-нибудь прибежит? – спросил я.

– Разве ты не знаешь, что аллах не позволит меня убить?

Табиб упивался моментом. Должно быть, он время от времени организовывал себе острые забавы, чтобы не закиснуть в болоте всеобщего почитания.

– Встаньте все вон туда, – я показал на противоположную глухую стену комнаты.

– Встаньте, встаньте, раз гость просит! – веселился табиб.

Представление! Теперь можно было с помощью осечки при выстреле разыграть триумф Шанияза, и меня бы возили по кишлакам как живого свидетеля очередного чуда, и я бы укреплял культ нового божества до удобного мне момента. Но не мог я предоставить этим сволочам даже временного счастья.

Я кинул к ногам табиба мертвые патроны.

– Возьмешь с собой в могилу, на том свете будешь забавляться. – И поднял наган на уровень его бесстыжих глаз.

Он непроизвольно попятился, столкнул малыша своей ножищей. Тело управляло им в эту минуту, а не разум.

– Подожди, – голос его дрогнул. И все же он попытался взять себя в руки. – Откуда у тебя…

– Я же знал, что простые пули шайтана не берут. Я же пришел в кишлак не для лечения.

Тут он и вовсе струхнул, мгновенно покрылся потом. Знал прекрасно, что заговоренные пули носят в туморах, не расстаются с ними ни дном, ни ночью, ни в хонаке, ни в мечети. И он поверил в мой треп. Все тоже поверили – одутловатые джигиты даже присели в страхе, а женщины несмело заголосили.

– Хоп, хоп, я полечу тебя… – Табиб не в силах был оторвать взгляд от моего пальца на спусковом крючке. Ему что-то показалось, и он вскрикнул: – Не нажимай! Аллахом заклинаю!

– Ты же знаешь, шакал, меня вылечить невозможно! – заорал я. – А ну, выходи из кибитки! Всем оставаться здесь!

– Да, они останутся… Они все останутся…

Должно быть, кто-то из его жертв перед смертью называл его шайтаном. Или шакалом. Ну, совсем как я сейчас.

Пока он плохо соображал от страха, я вывел его за ворота.

– Выбирай свою судьбу, – сказал я. – Или я тебя застрелю у этих ворот, или пусть тебя судят в городе.

Шанияз вначале не понял, что я ему сказал, а потом затрясся в приступе буйной радости.

– Пусть судят! О аллах! Пусть судят! В город поедем!

Он боялся, что я раздумаю, и первым полез на арбу – как раз подъехали Садык и Турды. Поразительно, мы уезжали из кишлака будто на праздник, за нами двигались подводы с подарками для судей. И, опережая нас, летели слухи о том, что аллах отвел заговоренную пулю вместе с наганом от виска Шанияза-табиба. Арбакешем был Худайберген – я настоял.

По дороге в город было несколько селений, и везде нас встречали с почетом. И не поймешь, кто кого прижучил и везет на суд – я Шанияза или наоборот. А он пыжился при людях, отвечал на вопросы о своем здоровье, говорил о высшей справедливости, которая правит миром.

Чтобы сбить с него спесь, я спросил:

– Как же ты мог позариться на больную, слабую девочку? В твоем же доме полно разных баб. Неужели не хватает?

– На все воля аллаха, – смиренно ответил он. – Если аллах захочет, то будет казаться мало, хотя на самом деле есть много.

– Ты разве не знаешь, Мамлакат повесилась.

– Какая Мамлакат? Не знаю никакой Мамлакат. – И без задержки или смены тона принялся предлагать мне все эти богатые подарки («Зачем отдавать каким-то судьям?»), чтобы пожить по-настоящему, по-байски, по-хански, пока живой.

Начал говорить о полезности семейного уюта, о любви нежных и толстых женщин, такие, по его понятиям, и есть настоящие красавицы. Говорил о вкусном плове, ароматной шурпе, о фруктах-мруктах, и что все это может быть моим на отпущенный мне аллахом срок.

Знал, зараза, на какую наживку ловить нашего брата, отощавшего в революциях и войнах. Лично я мечтал украдкой о домашнем тепле, настоящей любви, красивой музыке на народных инструментах. Видно, мои предки изо всех сил веками тянулись к чему-то такому и никак не могли дотянуться. Во мне почти не было навыков проживания в любви и душевном тепле… А тут – обалдеть можно от счастья! – сразу могу получить все и даже больше. Ведь заработал, если разобраться-то на совесть? Получай, хапай, владей! Только и надо-то оставить все, как есть – и табиба в кишлаке, и таскание больными камней, и неотомщенными смерти многих людей.

– Скажите, что вам еще надо? – шелестел вкрадчивый голос табиба. – Шанияз для вас все сделает. Я давно не встречал таких мудрых начальников. Сейчас мудрых людей совсем мало осталось в мире, куда-то пропали. Вы не прячьте свою мудрость, рассудите как подобает.

– Сволочь ты, Шанияз! – не выдержал я. – Я же знаю все о тебе! Знаю, на чем стоит твое благополучие, отчего жиреют твои бабы и ты сам!

– На чем? – осторожно спросил он.

– На гнусном обмане! На самом гнусном, какой только может быть!

– Какой обман? – опешил он. – Расскажите, кого я обманул.

– Его! – я показал наганом на согнутую спину арбакеша. – И всех, кого ты вылечил и кого убил.

– Не понимаю ваших слов! – сердито сказал Шанияз. – Клянусь аллахом, ваши речи совсем непонятные!

– Для чего ты заставлял больных таскать камни?

– Так положено… Если больные крепко работают, то…

– То что?

– Нет, вам не скажу.

– А я знаю, что! Живыми остаются только здоровые! Ты выбирал только таких!

Он почему-то был ненормально спокоен, и я пожалел, что не могу выстрелить в эту наглую лоснящуюся морду. Вдруг он стукнул ногой по оглобле.

– Эй, арбакеш, поворачивай назад! Хватит кататься. – Голос властный, веселый, и мне стало нехорошо. Я понял: он водил меня за нос. Зачем? Да ясно же! Он вытянул из меня все, что ему надо было.

Худайберген в страхе сжался, тоже что-то поняв.

– Убери ты свой наган, – сказал издевательски табиб. – Все равно патронов в нем нет.

– Почему нет? – Я взвел курок, а сам – весь в липком поту, вот-вот грохнусь в обморок, даже перед глазами затуманилось. От переживаний, конечно.

– Ну, выстрели в воздух, выстрели.

Арба стояла, и вокруг нас уже собрались кишлачные люди, которые везли на других повозках подарки для судей. Я повернул барабан нагана, показал табибу донце гильзы с желтым кружочком ненаколотого капсюля.

– Если это не патрон, то я ишак.

Он опять погрузился в размышления, а мы тронулись в путь. Большое тело табиба тряслось, как студень, – дорога была ухабистая. Но связанные руки, тряска и другие неприятности жизни, видимо, только подталкивали его мысли. Голова его варила, тут надо признать, правда, страх отшибал ему мозги, но это второе дело. Вот он опять приободрился и выкрикнул:

– Эй, кто там? Турды, Ахмед, Садык!

Я мог бы заткнуть ему рот тюбетейкой, но мне стало интересно, что же он в этот раз нашурупил. К нам приблизились его работники и одутловатый джигит, похожий и лицом, и брюхом на табиба.

– Скачите в кишлак, привезите патроны, которые выбросил начальник. Все сосчитайте и привезите!

По каким-то данным он опять вычислил, что у меня не может быть заговоренных пуль для шайтана и что поэтому в нагане – один из вареных патронов! Но ведь и я не лыком шит.

– Садык, – сказал я. – Все семь штук привези. Если украдешь хоть один, убью.

– Хоп, эфенди, – пробормотал Садык, пугливо глядя то на меня, то на хозяина.

– Почему семь? – табиб был слегка ошарашен. – Здесь один и там семь. Разве в наган влазит восемь?

– А ты подумай сам, все тебе надо объяснять.

– Вы один лишний нечаянно выкинули, да? Хороший? Тоже в платке лежал? – Я не ответил, и он взмолился: – Ну, для кого вы так хорошо стараетесь? Ведь скоро подохнете! Ну, зачем вы хотите все в мире испортить? Аллах создал такой хороший мир! – И вдруг он ляпнул: – А мне все равно ничего не будет! Худайберген не доедет живым до города. А без него кто вам поверит? Эй, Худайберген, собака, слышишь? Исчезни, чтобы тебя никто никогда не увидел!

И верно, самая главная теперь фигура – Худайберген. Никакой трибунал не поверит мне без такого свидетеля. Он единственный, кого можно представить: вот здоровый человек, выбранный для лечения, а в этом суть способа пропитания Шанияза Курбанова. И Владислав Пахомыч найдет, конечно, что-то по мелочи – простуду, глистов и так далее, но не найдет чахотки…

Так что спасибо, Шанияз, за подсказку. Я усадил Худайбергена рядом с собой на край арбы, почти заполненный телом табиба.

– Все будет хорошо, брат. Нам лишь бы добраться до первой заставы. А это уже близко. Вон видишь верхушки тополей?

– Значит, если меня убьют… – Худайберген был сжат в комок костей и мышц. – Значит, ему ничего не будет?

Я говорил что-то о справедливости революционных судов, о бесполезной хитрости врагов… Он не дослушал, навалился на меня жарким, потным телом, заломил мою руку с наганом. И вот уже он тычет твердым стволом в мягкое посеревшее лицо табиба и щелкает курком. Он поверил в мой треп – хотел застрелить негодяя заговоренной пулей. Не получилось. Он в ужасе смотрел на наган, потом выронил его и спрыгнул на дорогу.

VII

Я лежал на арбе, спутанный арканом по рукам и ногам. Работники табиба торопливо складывали большие ковровые мешки возле меня.

– Люблю новую власть, уважаю, – ханжеский голос долбил мне в ухо. – Потому и отпускаю тебя с подарками для твоей власти. От чистого сердца посылаю – в этих хурджинах головы джигитов Убайдуллы. И его голова тоже. Признайся, большая польза для твоей власти?

Все верно, теперь каждый подонок пытался объяснить свои делишки большой пользой для советской власти. И некоторым сходило с рук. Иногда мне казалось: саранча слеталась на какую-то нашу слабину…

– Где Худайберген? – спросил я.

– Зачем тебе джинни? Другой будет арбакеш, ты обрадуешься.

– Что ты сделал с Худайбергеном?

– Он куда-то убежал, его теперь не найти.

Под руки привели побитого, плохо соображающего старичка, усадили его на лошадь моей арбы. Я с трудом узнал своего деда.

– Раим-бобо ожидал вас в кишлаке, – пояснил с укоризной Шанияз, – а вы так быстро проехали мимо. Нехорошо. Но добрые мусульмане помогли догнать.

– Зачем вы его били?

– Разве били? Это, наверное, чайханщик требовал заплатить за чай, а Раим-бобо скупой, не хотел отдавать деньги.

Дед с трудом повернулся на лошади – один глаз совсем заплыл.

– Не надо ругаться, Артыкджан… – прошептал он. – Им помогает аллах, они все могут…

– Шайтан им помогает! – заорал я.

– Доброго пути, Артыкджан-начальник. Запомните: никого я никогда не обманывал, аллах тому свидетель. – Он с такой силой шлепнул своей ручищей по крупу лошадки, что та присела на задние ноги и затем рванулась с места.

– Будете в наших краях, заходите в гости! – гнался за мной голос, придавленный пластами внутреннего сала и большой радостью жизни. – Хорошо встретим! Женщину дадим! Ее имя тоже будет Мамлакат!

В городе я отправил деда с арбой и мешками в милицию, а сам пошел в больницу. Владислав Пахомыч был по обыкновению суховат и официален – даже с такими друзьями-единомышленниками, как я. На нем был все тот же известный всему уезду поношенный сюртук со штопкой на локтях. Седой ежик волос, сивая бороденка, холеные стекла пенсне на круглом славянском носу – тип интеллигента уходящей эпохи. Выслушав нудноватый мой рассказ, он пришел в возбуждение.

– Это же варварский метод диагностики, известный, наверное, с доисторических времен! Нагружают человека физической работой, требующей больших расходов энергии, – и больной впадает в кому, коллапс, в предсмертное состояние. Или тут же умирает! Даже пот больного человека выглядит уже не как роса на свежем упругом листе, а…

Он осекся. Я сидел перед ним в липком, тяжком поту, который, конечно же, не был похож на жемчужины росинок, украшающие розу перед восходом солнца.

– Все нормально, Владислав Пахомыч, – улыбнулся я ему. – Мы с вами опять попали в одну точку. Почти то же самое я вывел логическим путем. Но может тут быть хоть малейшая зацепка в пользу Шанияза? На прощание он, по сути, поклялся аллахом, что никогда никого не обманывал.

Владислав Пахомыч задумчиво погладил свой неприглаживаемый ежик.

– Насколько мне известно… смертельная встряска иногда возбуждает в больном человеке какие-то скрытые резервы жизнеспособности… – И уже уверенно: – Но только не в случаях запущенных форм туберкулеза легких! Тут я голову даю на отсечение: таких страдальцев встряска убивает немедленно!

– Выходит…

– А выходит то, – он перебил меня с горячностью джигита, – что ваш табиб лжет! Вы же говорите, он все время мудрил. Тип азиатского демагога. Под завесой религиозных слов и обычаев делает свое дело. В психологической литературе и у Виссариона Белинского такой тип хорошо описан…

– Выходит, Шанияз – безбожник? Если лжет, прикрываясь аллахом? А если представить, что он религиозный человек, фанатик?

И мы постепенно добрались, кажется, до ясности. Единственное, что «можно было сделать» для Шанияза, чтобы обелить его тучный образ, – это переложить древний метод определения «джинна болезни» на шаблон религиозного сознания. И получилось вот что. ЕСЛИ БОЛЬНЫЕ КРЕПКО РАБОТАЮТ (точно словами табиба!), ТО ВЫЖИВАЕТ ТОЛЬКО САМЫЙ УГОДНЫЙ БОГУ. И его даже лечить не надо, бог вылечит.

Но даже в этом «обеляющем» варианте Шанияз Курбанов – преступник, осознанно закабаляющий «угодных богу» именем бога. Я же предъявил ему обвинение: закабаление здоровых людей с помощью обманного лечения (с сопутствующими в том или ином случаях насилием, доведением до смерти, издевательствами и наживой на труде больных). То есть суть преступлений одна, формы несколько разные…

Я слушал Владислава Пахомыча и думал о том, что любой наш уездный фельдшер или санитар может стать запросто миллионщиком и покорителем туркестанских умов, да и российских тоже – на данном этапе роста.

Владислав Пахомыч тоже, наверное, подумал об этом.

– Надобно о душе побольше толковать и агитировать, Надырматыч, а вы твердите на каждом шагу: «души нет». Как же без души, без совести? Ведь самое смешное в том, что без души можно и лечить, и красиво говорить, и даже в бога верить, и даже революции совершать. Вон начмил ваш Муминов – без души…

Он отпил глоток холодного чая из мензурки и вообще ушел в философию. И что в этом мире мудрецы уже давно не считают звезд на небе и что ищут они легкие способы пропитания. Вся мощь восточной мудрости теперь направлена на это. Вот и бродят по свету табибы, гуру и улемы в поисках темных умом, но сильных телом, из которых можно пить кровь до отвала…

Ну, одного мудреца я прихлопну, это точно. Даже если уважаемый трибунал его оправдает по причине тяжелых подарков, спрятанных в хурджины.

…Дед мой сильно переживал: «Не получилось лечение». И мне же пришлось успокаивать его: в следующий раз обязательно получится.

– Не надо было тебе учиться грамоте, Артыкджан, внучек. Не зря же наши мудрые предки в роду запрещали учение нам, они хорошо знали – от него и болезни, и недовольство больших людей.

– Уж так получилось, – я обнял его, погладил по совсем ссохшейся спине. – Пусть теперь грамота нас и спасает.

– Неужели спасет?

– Конечно!

– Побыстрей бы спасала… А то умру и не увижу.

Ну, что с ним поделаешь? Тоже мудрец…