Текст книги "Подари мне жизнь"
Автор книги: Эдуард Резник
Соавторы: Александр Трапезников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Глава двенадцатая
Еще раз об основном вопросе…
Елизавета Сергеевна подошла к запертой двери в кабинет, за которой укрылись ее муж и сын, прислушалась, затем постучала.
– Мужчины, отоприте! – громко сказала она. – Чем это вы там занимаетесь? Водку трескаете?
– Иди, иди, Лиза! – откликнулся Петр Давидович. – У нас серьезный мужской разговор. Без женщин. Не мешай!
Супруга недоуменно пожала плечами. Впервые за все годы совместного проживания муж позволил себе говорить с ней в такой неуважительной форме. «Неужели взялся наконец за воспитание Кости? – подумала она. – Интересно, чему он может его научить? Сам ничего не умеет». Она ушла в другую комнату смотреть телевизор. Там как раз показывали про взрыв кафе в Израиле. Елизавета Сергеевна выключила телек и призадумалась, глядя в окно. Здесь вид был более привычный: мусорные ящики и копошащиеся в них бомжи. Она задернула штору и, уставившись на стену, стала изучать узоры на обоях.
Между тем Петр Давидович продолжал свою «лекцию».
– Ты должен знать, сынок, что есть не только антисемиты, но и филосемиты – это те, кто фанатически верят в еврейскую исключительность и превосходство над всеми другими нациями, а они, может быть, еще и пострашнее будут. Они одно талдычат: «Перед нами все вокруг кругом виноваты». В Израиле тебе непременно придется с ними столкнуться. Ты – еврей всего на четверть. В глазах филосемитов это неисправимый изъян. Таких, как ты, там даже хоронят за пределами кладбища.
– Но медицинские операции делают? – спросил сын.
– Делают, – кивнул отец.
– А это самое главное.
– Конечно. Но перед тобой все равно встанет выбор: или быть «неполноценным евреем», или обычным русским. С небольшой особинкой, но не больше, чем у потомков татар, мордвы или остзейских немцев. Жуковский был наполовину турком, в Суворове текла армянская кровь, Пушкин имел предков эфиопов. Это все неважно, если ты умен и талантлив. Нет «еврейских генов», плохих или хороших, есть лишь национализм с той и другой стороны. Русские евреи в Израиле по-прежнему едят гречневую кашу, пьют водку и поют русские песни, даже украдкой почитывают «Лимонку» и газету «Завтра». Между прочим, самые крупные поэты еврейского происхождения – Гейне, Тувим, Пастернак и Мандельштам – крестились и «евреями» себя не считали. А Троцкий? Он крайне негативно относился к евреям и любил русских. Он с восторгом писал в своих мемуарах, что простые солдаты считали его русским, а Ленина – евреем. То же самое и Свердлов, выросший в русской среде. Конечно, в мире немало антисемитов, и даже среди великих людей, – Вольтер, Кант, Гоголь, Достоевский, Блок, Честертон. Но тот же Достоевский сказал, что русский человек – это всечеловек, он всех любит, потому что во всех – образ Божий.
– К чему ты мне все это говоришь, папа? – задал вопрос Константин. – Прежде я от тебя таких речей не слышал. Я даже не знал, что ты так глубоко копаешь в этой теме.
– Потому что меня это всегда занимало, – ответил Петр Давидович. – Потому что в России «еврейский вопрос» – один из ключевых, главных. Здесь завязаны и политика, и экономика, и культура. Три главных кита любой нации. Перед самым крушением Российская империя случайно наткнулась на спящую еврейскую общину Польши, растормошила, постаралась оживить, а евреи проснулись и рванули империю эту завоевывать. Они форсировали революцию, перебили всю русскую элиту и заняли командные посты в стране. В 37-м году Сталин оттеснил евреев от власти и вновь русифицировал власть. Тогда, через несколько десятков лет, евреи разочаровались и в России, и в коммунизме, стали уезжать в Израиль или Америку. Но в 1991 году они со своими союзниками вновь пришли к власти и опять вытеснили русскую элиту на обочину. Так будет продолжаться еще очень долго. Это и есть почти неразрешимый «еврейский вопрос». Чтобы было еще понятнее, приведу пример. Потомственный князь Пожарский жил в роскошной квартире на Арбате. В1919 году она перешла в руки наркома Натанзона. Князя, разумеется, расстреляли. В1937 году расстреляли уже Натанзона, и квартира досталась члену ЦК Петрову. А в 1992 году в нее вселился олигарх Абрамович. Вот так происходит круговорот воды в природе. Кому перепадет эта квартира через какой-то промежуток времени, через пять, десять, сорок лет? Ответ ясен. Иванову.
– Что же, вечное противостояние, борьба? – спросил Костя.
Елизавета Сергеевна опять заколотила в дверь.
– Немедленно отоприте! – прокричала она.
– Лиза, не лезь! – отозвался муж. Затем продолжил: – Выход тут, на мой взгляд, есть. Например, олигарх Абрамович женит сына на внучке князя Пожарского, а дочь выдаст замуж за Петрова и сыграет свадьбу в храме Вознесения у Никитских ворот. Так произойдет слияние. А теперь отпирай дверь, пойдем есть украинский борщ с галушками.
– Я бы предпочел еврейскую фаршированную щуку, – произнес Костя. – Надо же привыкать к тому, что буду вкушать в земле обетованной.
– Твоя обетованная земля – Россия, – поправил его отец.
Елизавета Сергеевна поджидала их на кухне с половником в руке, раздумывая, пустить ли его в ход сразу или немного подождать? У нее имелись свои методы разрешения злополучного «еврейского вопроса»…
Психотерапевтом Леонид Максимович был уже достаточно известным и даже модным. На прием к нему записывались за несколько недель вперед. Его кабинет посещали бизнесмены, артисты, писатели, политики, богатые дамочки и просто бандиты, у которых тоже имелись «свои проблемы», например муки совести после очередных заказных отстрелов. Медицинский центр, где работал Леонид Максимович, был предприятием акционерным, свою долю имел здесь и фармакологический магнат Мамлюков. И он также пользовался услугами опытного психотерапевта. Сегодня он приехал на полчаса раньше оговоренного срока и вынужден был нетерпеливо ожидать в приемной. В кабинете врача в это время сидел другой пузатый клиент, вытирая платком пот со лба.
– Понимаете, – жалобно говорил он, – иногда мне кажется, что я просто схожу с ума – мне всюду мерещатся одни женщины – то тут, то там, то в ванной, то под кроватью, а то и за окном, а живу я на четырнадцатом этаже. Сижу в Думе – и там вокруг одни женщины, в бородах, с усами. Выступает Жириновский – женщина! Зюганов – баба! Явлинский – дамочка! Немцов – курсистка! Селезнев – Слизка! Я так больше не выдержу.
– Во сне тоже? – мягко спросил Леонид Максимович.
– Это уж непременно, просто кошмар какой-то… Сплошные эротические сны, в цвете, с полифоническим звучанием и с Николь Кидман в главной роли. Или с еще какой-нибудь фифочкой. Бесконечный сериал.
– Жене об этом вы не рассказываете?
– Разумеется, нет! Она тотчас же растрезвонит об этом по всему свету. Пойдут слухи, сплетни, меня сочтут за сексуального маньяка – и все! Прощай, избиратели. Впрочем, мы с ней вообще скоро разведемся. Я, доктор, влюбился тут в одну красотку… И тоже не знаю, как мне быть дальше? Потому что женюсь снова, а все равно буду о миллионах женщин думать. О миллиардах. Всех хочу поиметь. Вот вы сидите передо мной, а мне мерещится женщина-блондинка.
– Гм-м! – произнес Леонид Максимович, невольно отодвинувшись подальше. – Вам, господин Каргополов, необходимо пройти курс лечения. Я выпишу вам лекарства и постарайтесь съездить куда-нибудь к морю, отдохнуть.
– И Риту с собой взять? Или без нее?
– Это ваша жена?
– Нет, та красотка, в которую я втюрился. Жена – Света.
– Возьмите обеих, – принял соломоново решение Леонид Максимович. – Поселите их в разных отелях. Так вы частично облегчите проблему и семейной жизни, и сексуальной. Как говорят мудрецы, природа столь тонко связала концы с концами, что одно неразличимо переходит в другое; любовница становится женой, а жена – любовницей.
– Гениально! – с восхищением сказал Каргополов. – Я бы записал, да все равно забуду. Кроме того, на любой бумаге, даже на проекте закона о бюджете, вижу лишь голых баб.
«И эти люди управляют государством! – с горечью подумал Леонид Максимович, прощаясь с клиентом. – Но погоди, мы тебя растрясем как следует!»
Мамлюкову надоело ждать в приемной, и он шагнул к двери, несмотря на протестующий жест секретарши. Но дверь сама открылась, а на пороге возник Каргополов. Депутат и магнат были завязаны на общих делишках и давно знали друг друга, но оба смутились. Кому охота признаться в том, что он ходит к психотерапевту? Первым очухался Мамлюков.
– Привет, Каргополов! – сказал он. – А я тут по делу. Хочу акций подкупить. А ну-ка, поговорим в коридоре, – магнат душевно приобнял политика за плечи и повел к выходу.
Там они остановились, и Вячеслав Миронович прошептал:
– Закон о легких наркотиках пройдет в Думе?
– Я делаю все, что в моих силах, – так же шепотом ответил Вадим Арсеньевич. – Это должно решиться на осенней сессии.
– Учти, обратно хода нет. Все средства я вложил в новый препарат. Зимой он уже должен продаваться во всех московских и российских аптеках. Рекламу запускаем на днях. По всем телепрограммам.
– Понимаю. Я тоже не сижу без дела. Обзваниваю и встречаюсь со своими коллегами каждый день. Говорю, что этот препарат – даже не столько легкий наркотик, сколько, напротив, лечебное средство от наркотической зависимости. А как в Минздраве?
– Там я все уладил. Разрешение на изготовление и продажу уже выдано. В некоторых аптеках уже приторговывают. Пока в виде эксперимента. Но эффект есть. Люди берут мой методон от кашля, простуды и астмы, а привыкают к нему за два дня. И уже не могут без него обходиться.
Мамлюков радостно потер руками. Каргополов посмотрел на него с некоторой завистью. Он представил себе, какие грандиозные барыши ожидают магната.
– Не бойся, ты тоже в накладе не останешься, – понимающе кивнул Вячеслав Миронович. – Главное сейчас – пробить этот чертов закон. Чтобы было, как в Голландии. Ежели нет – я банкрот. Но и тебе тоже крышка.
– Не волнуйся! – похлопал его по плечу Каргополов. И, засмеявшись, добавил: – Посадим матушку-Россию на иглу, посадим!
Распрощавшись, они разошлись в разные стороны. Каргополов поехал искать Риту, которая неожиданно куда-то запропала и уже целую неделю от нее не было ни слуху ни духу, а Мамлюков вальяжно прошествовал в кабинет Леонида Максимовича.
– Доктор, – сказал он, усаживаясь в кресло. – Люди все больше и больше представляются мне какими-то мелкими насекомыми, то мошками, то гусеницами, а то и червячками на рыболовном крючке. Вот и вы видитесь мне неким майским жуком с крылышками. И я все сильнее и сильнее, мучительно жажду власти над всем этим человеческим муравейником… Может быть, мне стоит попринимать какое-то другое лекарство? Или я схожу с ума?
– У вас в роду были случаи психических расстройств? – мягко спросил Леонид Максимович.
– Нет.
«Будут, – подумал психотерапевт, скрывая за улыбкой брезгливый взгляд. – Тебя, жирная гадина, мы тоже растрясем, как грушу».
После возвращения из больницы, ни с кем не разговаривая, Ольга заперлась в своей комнате и больше не хотела выходить. Наталья Викторовна не тревожила ее, чувствуя, что ей лучше побыть одной. Ходила на цыпочках по квартире и сама переживала. Бабушка ушла молиться в церковь. Попробовала то же самое проделать и Наташа, стоя перед домашней иконой Святого Николая Угодника, но… получилось не слишком-то складно. Она выросла атеисткой, канонических молитв не знала, а из своих собственных слов сложилось нечто такое: «Не знаю, что и сказать, но сделай, родной праведник, чтобы прошла болезнь у Антона, а Ольга отправилась в страну иудейскую, где Христа распяли… ну… ради спасения сына… помоги!»
Зазвонил телефон, будто ее слова были кем-то услышаны, а сейчас должен был последовать и ответ. Наталья Викторовна поспешно сняла трубку. Незнакомый мужской голос спросил Ольгу.
– Нету ее, – разочарованно ответила она. – И не будет… Не до вас всех ей сейчас! Как – где – где? В Караганде! Есть такой городок в Израиле. Вот туда и уехала. Хорошо, передам, если встречу.
Она повесила трубку, взглянула на притихшего Вольдемара, который пытался разгадывать кроссворд. Он покусывал карандаш и молчал.
– Какой-то Ренат звонил, – сказала Наталья Викторовна в недоумении. – Что за Ренат? Ольга мне никогда о нем не говорила. Яблоки ранет знаю, Ренат… Ну, ты-то чего молчишь?
– Ты же ни о чем не спрашиваешь, – ответил путевой обходчик.
– Придумай опять что-нибудь! Я вся на нервах.
– Надо куда-нибудь сходить, развеяться. Из стрессовых состояний лучше всего выводит музыка или живопись. Успокаивает.
– И откуда ты такой умный?
– Скажу откуда, – усмехнулся Вольдемар. – Вот идет поезд, в нем едут пассажиры на юг. Едут отдыхать. С собой берут лишь веселые мысли, а все серьезные выбрасывают в окно. Зачем тащить с собой лишний груз? Конечно, едут ведь загорать и купаться, пить сухое вино и флиртовать с такими же отдыхающими. А я иду по шпалам и подбираю. Все просто.
– Ну… ты даешь! – только и нашлась что ответить Наташа.
– Я тут в газете вычитал, что в галерее Гельманда открылась выставка одного народного примитивиста, – продолжил путевой обходчик, подбирающий мысли. – Некто Жаков. Старику 82 года, а он лишь недавно начал всерьез рисовать и сразу же прогремел. На него народ валит. Пойдем сходим? И Ольгу возьмем.
– Это мысль хорошая, сейчас ее позову.
Но Ольга еще раньше открыла дверь и стояла, прислушиваясь.
– Мама, кто звонил? – спросила Ольга.
– Ренат какой-то, – ответила Наталья Викторовна. – Ты сама просила ни к кому тебя не подзывать.
– Но это было вчера, а не сегодня! – почти прокричала дочь. – Ну что ты опять наделала? Он был мне очень, очень, очень нужен! Может быть, это был мой последний шанс…
Ольга готова была заплакать от огорчения.
– Я же не знала, – попыталась оправдаться мать. – Ну, перезвонит еще. Эка печаль! Давай лучше в картинную галерею сходим? Вот, Вольдемар предлагает. Пошли, доченька…
– Ладно, – равнодушно ответила та, взяв себя в руки.
Каргополов разыскивал Риту по всему городу. В редакциях глянцевых журналов, в любимом ею солярии, в ресторанах, где они часто бывали, в фотостудии. Нигде ее не оказалось, и никто не знал, где она сейчас пребывает. Словно сквозь землю провалилась. А Рита в это время лежала в постели с Костей – в его снятой квартире – и безуспешно пыталась растормошить своего любимого, который был как-то непонятно холоден и молчалив.
– Ну ты просто совсем сегодня какой-то осколок айсберга, – обиженно сказала она, прекращая свои попытки. – Бревно в лесу и то выглядит живее.
– Извини, – произнес он сумрачно. – Ты же знаешь почему? Я все время думаю об операции.
– Значит, решил все-таки ехать в Израиль?
– Это необходимо.
– А я как же?
– Рита, вот сделаем там все дела, вернусь обратно, и мы вновь будем вместе.
– А вернешься ли?
Костя поцеловал ее и улыбнулся. Потом вновь нахмурился. Видимо, сердечная боль никак не отпускала его.
– Я все понимаю, – сказала Рита. – Ты меня тоже прости, тебе сейчас, конечно, не до меня. Я часто бываю вздорной идиоткой, но когда речь идет о спасении ребенка, то… я на твоей стороне. Поезжай. Ты ведь ее не любишь?
– Кого? – спросил Костя.
– Ольгу.
– Нет. Но мне кажется, что я очень сильно стал любить сына. Черт! А ведь он даже не знает еще – кто его отец? А это я, я!
Костя вскочил с кровати, стал бегать по комнате. Сгреб со стола учебники и швырнул их на пол. Пнул ногой стул. Запустил пепельницей в стенку.
– Так почему же ты ему не скажешь? – спокойно произнесла Рита. – Это ведь так просто. И угомонись, пожалуйста.
– Просто, но не легко, – отозвался Костя, вновь прыгнув в кровать и тотчас «угомонившись». – Мне, если честно тебе сказать, очень стыдно перед малышом. Я не могу вот так просто взять и выпалить: я твой папа!
– А мне кажется, подобные вещи только и нужно «выпаливать». Как из пушки, чтобы оглушить.
– Он и так оглушен болезнью. Нет, надо подождать, пока он выздоровеет. Так ты меня отпускаешь?
– В Израиль? Да. Но не далее.
– Куда уж дальше! А сама чем будешь тут заниматься?
– Найду чем, – уклончиво ответила Рита. – Опять пойду сниматься для глянцевых журналов.
– А к этому… как его… Каргополову? Не переедешь на жительство?
– Если только ты не слишком долго засидишься в Иерусалиме. Полгода ждать обещаю.
– Всего-то? Пенелопа своего Одиссея лет двадцать ждала.
– Пойми, мне тоже надо свою жизнь как-то устраивать. Я не Пенелопа, полотно ткать не стану.
Рита отвернулась к стене. Константин опять соскочил с кровати. Был он то почти мертвым от неподвижности, то живее всех живых, как ртуть или господин Ульянов-Ленин.
– Собирайся! – сказал он, и сам начал быстро напяливать одежду, не попадая ногой в штанину.
– Зачем? Куда? – опешила она. – Что ты опять выдумал?
– Не выдумал, а обещал одному знакомому старику прийти на его выставку. Сегодня последний день. Я его от смерти спас. Еще успеем до закрытия.
– А поехали! – весело откликнулась Рита.
Глава тринадцатая
Художники, врачи и шпионы
Народу в картинной галерее прохиндейского околобогемного дельца толпилось действительно много. Сам хозяин этого заведения всегда чутко держал нос по ветру, делал ставку лишь на то, что можно продать быстро, выгодно, шумно и заработать при этом не только баксы, но и очки в художественной и политической среде. Он ни на шаг не отходил от Данилы Маркеловича Жакова, дедули, словно боясь, что часть денег и славы поплывут мимо него. Крутился тут же и Лаврик, вытирая потную от возбуждения лысинку платком. Сам живописец-примитивист, обретя вторую жизнь не только в физическом, но в духовном смысле был по-прежнему по-стариковски ехидно весел, подвижен и очень общителен. Его сухонькая фигурка мелькнула в длинном зале, за ним поспешали девушка-журналист с микрофоном, оператор с камерой. Старик обожал давать интервью.
На картинах Жакова были изображены люди и звери, лешие и домовые, леса и реки, погосты и избы, а также какие-то неведомые существа и неземные пейзажи. Все это смешивалось, переплеталось в картину загадочного, странного, но теплого и узнаваемого мира. Посетители галереи, среди которых были и известные деятели культуры, восхищенно и одобрительно кивали своими учеными головами. Простой люд, забредший сюда отчасти случайно, не отставал от них. Но в художественных опусах Жакова было действительно НЕЧТО. Возможно, та жизнь, которая снится нам всем в детстве…
– …Первые восемьдесят лет моей жизни прошли не слишком толково, – говорил Данила Маркелович журналистке, – но обещаю, что следующие восемьдесят станут значительно лучше. – Говорят, что хорошие люди долго не живут, но я постараюсь опровергнуть это заблуждение.
– Продали ли вы уже что-нибудь из своих удивительных картин? – спросила девушка, тыча микрофон в лицо деда.
– Этим мой сын занимается, спросите его. Кажется, несколько сделок состоялось.
Журналистка повернулась к Лавру, тот снял очки, глядя на нее замаслевавшимися глазами. Оператор перевел камеру на него.
– Картины моего отца идут нарасхват, – начал он заученно. – В этом большая заслуга и моего друга – Гельманда, хозяина галереи, очень тонкого знатока искусств.
Гельманд выскочил из-за его спины, как чертик, влез в кадр и перехватил инициативу:
– Я устроил эту выставку не ради финансовой прибыли, а исключительно из любви к живописи и молодым талантам, а наш герой торжества, господин Жаков, конечно же, юн душой и, несомненно, одарен природой. Можно сказать, что это наш русский Гойя. Да, не скрою, жаждущих приобрести его картины сейчас очень много. И мы в этом направлении работаем. Есть даже клиенты из-за рубежа. Но мы бы не хотели, чтобы бесценные работы Жакова уплыли за границу. Если только в какие-нибудь широко известные галереи.
– А каковы приблизительные суммы? – спросила журналистка.
– Ну, это, как вы сами понимаете, коммерческая тайна, – скромно улыбнулся Гельманд, обнажив желтые зубки.
Данила Маркелович в это время узрел поднимавшихся по лестнице Костю и Риту и поспешил к ним. Журналистка и оператор пошли следом. За ними рванули и Гельманд с Лавриком, а также и все окружающие зеваки.
– А вот мой архангел Константин! – сказал дедуля, обнимая своего молодого друга. – Со своей, как я полагаю, невестой. Или уже жена?
Костя от такого обилия людей возле своего «крестника» и нацеленной на него кинокамеры смутился; зато Рита, привыкшая к фотовспышкам, почувствовала себя «в своей тарелке». Она приняла эффектную позу и заулыбалась по-голливудски.
– Просто Рита, – представил ее Костя.
– Не «просто», а одна-единственная, – поправила его девушка. – Мне Костик о вас рассказывал. Вы знаете, – она повернулась к журналистке, – он ему жизнь спас. А дело было так… Вы снимайте, снимайте! – это уже относилось к оператору.
Пока Рита рассказывала в микрофон о той давней истории, причем «строя глазки» всем присутствующим, Костя с дедулей отошли в сторону, Гельманд и Лавр продолжали крутиться рядом.
– Ну, здоровье-то как? – спросил Костя.
– Отменно! – улыбнулся старик. – Видишь, как мы тут размахнулись? А главное, лишь теперь чувствую себя по-настоящему счастливым. Знаешь, сынок, самое основное в жизни – это даже не любовь, как о том талдычат на каждом шагу, и не богатство, конечно же, не власть и не слава. Важнее всего – любимая работа, то дело, которое приносит тебе подлинное счастье. Эх, если бы я начал рисовать раньше, лет этак на шестьдесят! Сколько времени пропало даром…
– Ну, теперь-то у тебя, Данила Маркелович, все путем пойдет, – сказал Костя. – Не болей только.
– Да меня теперь вон те цепные псы, как сокровище, охраняют, – ухмыльнулся дед, кивнув в сторону Лавра и Гельманда. – Думают, миллионы на мне заработать. А я все равно все государству завещаю. России. В моей родной Вятке музей есть – вот туда все и пойдет: и картины, и деньги.
– Картины? – услыхал ключевое слово Гельманд и прытко очутился рядом, пытливо заглянув Косте в глаза. – Если вы насчет покупки понравившихся вам картин, то обращайтесь исключительно ко мне или к Лавру Даниловичу. Мы – представители господина Жакова.
– Да-да! – подтвердил Лаврик, держась все же на безопасном расстоянии от Кости. – Вы это… не того… Знаю вас!
– Конечно, знаешь, – кивнул Костя. – Тут оконные рамы покрепче будут или проверим?
Лаврик поспешно ретировался еще дальше, а Гельманд недоуменно спросил:
– При чем тут рамы? С решетками и сигнализацией.
– А иди ты! – грубовато осадил его дедуля. – Не мешай мне с моим юным другом разговаривать.
Он взял Костю под руку и потащил к одной из картин. Там был изображен небесный ангел с лебедиными крыльями, в белом врачебном халате и колпаке, с фонендоскопом на груди, везущий на медицинской каталке куда-то к горизонту новорожденного младенца, орущего и дрыгающего ножками. У младенца было лицо самого Данилы Маркеловича, а у врача-ангела – Костино. И подпись внизу: «Архангел Константин, дарующий жизнь».
– Да это же я! – не удержался от восклицания Костя. – И ты, дедушка. А почему в облике новорожденного?
– Старость и младенчество – суть одно, – отозвался Данила Маркерович. – Оба эти естества к Богу ближе всего. Один выходит от него в мир, другой – возвращается. Посередине же – борьба, боль, страх, страсти. Счастье же и подлинная мудрость – лишь в начале и конце жизни. Так-то вот!
– Повторите еще раз эти фразы в микрофон! – сказала подскочившая к ним журналистка. Она уже «закончила» с Ритой, а теперь велела оператору заснять Жакова на фоне его картины с ангелом и каталкой. Втолкнула сюда же и Константина.
– Меня-то зачем? – попробовал он сопротивляться.
– Но ведь это вы изображены на картине? Вот и стойте. И молчите. Лева, снимай!
Застрекотала камера, а журналистка продолжила свое интервью с новой московской знаменитостью. Звезды в столице порой загораются столь внезапно, особенно в лишенные сенсаций летние дни, что только успевай налаживать свой телескоп. Возле них собралась уже довольно плотная толпа зевак, каждому хотелось попасть в кадр. Вскоре появились еще какие-то репортеры и фотокорреспонденты. Жаков очутился в тройном кольце, а Костю и Риту оттеснили. Данила Маркелович лишь что-то прокричал им издали, но они не услышали.
– Пошли отсюда, – сказал Костя. – Мы с тобой, в общем-то, чужие на этом празднике жизни.
– А надо сделать так, чтобы этот «праздник» был всегда с тобой. С нами, – ответила Рита. – Попроси дедушку, чтобы он тебя усыновил.
– Скажешь тоже! У меня есть отец. А у дедули – сын, Лаврик. Я не хочу быть братом этого подонка. Мне кажется, он обдерет папу, как липку.
– Тогда… пусть удочерит меня, – с чисто женской логикой заявила Рита.
Тут они столкнулись с завершающими осмотр галереи Ольгой, Натальей Викторовной и Вольдемаром. Константин замер, продолжая держать Риту под руку. Несколько оцепенела и Ольга, разглядывая свою «соперницу». Та сразу обо всем догадалась, скользнув взглядом по животу беременной женщины.
– Ну, познакомь же нас, – сказала она и, не удержавшись, фыркнула. Конечно, сейчас Рита выглядела гораздо привлекательнее Ольги: к ее услугам были лучшая зарубежная косметика, салон красоты, свой парикмахер, спортивный корт, сауна, массажист, маникюрша, солярий и прочие прибамбасы, способные превратить даже дурнушку в принцессу. Ольга же в последнее время почти и не следила за своей внешностью, лишь переживала и плакала по ночам в подушку. Но теперь они внимательно изучали друг друга.
– Ольга – Рита, – недовольно буркнул Константин.
Наталья Викторовна возмущенно сверкнула глазами, взяла Вольдемара за руку и демонстративно отошла прочь. Но тут в картиной галерее неожиданно появились еще два персонажа этой трагикомедии. Они тоже шли под руку, представляя на публике вполне счастливую семейную пару. Это были Каргополов и Света. Итак, пока под прицелом фото– и кинокамер Данила Маркович раздавал налево и направо интервью и автографы, а народ вокруг него возбужденно гудел, в отдалении от основного центра притяжения стояли три пары и одинокая в своей беременности Ольга. Впрочем, ничуть не одинокая, ведь в ней уже жил маленький человечек.
Каргополов смотрел на Риту, та – на него; Костя – на Ольгу, она – мимо; Вольдемар – на всех сразу. Лишь сестры бросились друг к другу обниматься, хотя с их последней встречи прошло всего несколько дней.
– Вот вытащила своего депутата на выставку, пусть хоть немного на искусство посмотрит, – сказала Светлана. – А то все бюджет да законы, девки да водка! Привет, Олечка!
– А меня мой путевой обходчик вытащил, – созналась Наташа. – Вот его бы на место Каргополова – в Думу. Ей-ей, сгодится!
– Не надо, жаль парня, испортится, как осетрина в жару, – ответила сестра.
Сам Каргополов тем временем подавал какие-то немые знаки Рите. Она незаметно покачала головой. Костя перевел взгляд на депутата, узнал его по снимку в фотостудии. Ольга стала смотреть на картину «Архангел Константин, дарующий жизнь». И, обнаружив знакомое лицо в облике врача-ангела, вдруг засмеялась.
– Вот и славно, – сказал Вольдемар. – Я же говорил, что живопись выводит из стресса.
– Пошли отсюда, – вновь повторил Костя, на сей раз почти силой увлекая за собой Риту.
Слух о том, что санитар Константин Щеглов выиграл в лотерею Джек-пот двести сорок два миллиона рублей, а потому увольняется из больницы и уезжает в Израиль, как масляное нефтяное пятно расползался по коридорам этого медицинского заведения. Утечка «информации» произошла от Мити, который еще и «пошалил» в духе писателя-фантаста. Но сотрудники и коллеги восприняли это известие по-разному. Одни искренно радовались, другие завидовали, третьи огорчались. К числу последних принадлежал и реаниматор Петр Петрович.
– А институт как же? – спросил он Костю, встретив того на этаже. – Ты прирожденный врач, тебе надо образование получать.
– А я готовлюсь, – ответил Костя, еще «не врубаясь» в причину столь странного тона, с которого начал разговор Петр Петрович. Реаниматор смотрел на него как-то презрительно, даже гневно.
– «Капусты», говорят, много срубил, – продолжил тот. – Теперь поедешь задницу на Красном море греть и мацу лопать?
– Чего-то я вас не понимаю, Петр Петрович? – пожал плечами Костя. – У нас на даче нынче с капустой неурожай.
– A-а… ну тебя! – махнул рукой реаниматор и пошел прочь.
Зато другой врач, тот самый, дежуривший февральской ночью в приемном покое, Николай Семенович Климакович, воспылал к санитару запоздалой симпатией. Он задержал Костю в коридоре и зашептал:
– Все знаю, молодой человек. Горжусь. Верю. Поздравляю и советую поспешить с отъездом. В этой стране вам, да и мне тоже, всем бла-ародным людям ничего не светит. Провались она пропадом! Страна рабов, подлецов и казнокрадов. Еще дураков, махровых черносотенцев и бандитов. Недобитых красно-коричневых и сталинистов. Жить здесь нельзя, только прозябать. У меня тетка в Хайфе, скоро и я вслед за вами рвану. У меня есть идея: открыть там геммороидальную клинику, я ведь проктолог. Если мы объединим ваши капиталы и мои идеи – то протрубим иерихонской трубой. От клиентов отбоя не будет. Как, а? По глазам вижу, что согласны.
Константин отшатнулся от него, как от чумного, и поспешил в административный корпус. Нес он туда заявление об уходе. В приемной Красноперова секретарша передала ему направление в мединститут.
– Геннадий Васильевич подписал, – сказала она. – Хотя зачем тебе теперь учиться? Ты же миллионер. Сколько, интересно, это будет в баксах? А почему именно в Израиль, места лучше не нашел? Отправлялся бы сразу во Флориду.
– Ты, Галина, тоже башней накренилась? – совсем опешил Константин. – Или вирус какой по больнице бродит? Геннадий Васильевич у себя?
– Проходи, он с тобой сам поговорить хочет, – ответила секретарша и заиграла на клавиатуре компьютера.
Главный врач поглядел на Костю со стариковской суровостью, заявление прочитал, но подписывать покуда не спешил.
– Почему? – коротко спросил он.
– Так складываются обстоятельства, – уклончиво ответил санитар.
– А мне говорили, ты в Израиль лыжи навострил. Деньги какие-то большие выиграл. Чуть ли не целое состояние. Так пожертвуй на старый корпус, там крыша течет.
– Насчет денег – брехня! – сказал Костя, уже начиная догадываться, откуда ветер дует. – Это вам, наверное, Галочка на хвосте принесла? Есть тут у нас один шутник-выдумщик, романы по ночам пишет. А вот что касается Израиля – правда. Но у меня сын лейкозом болен. Нужна операция. Пересадка костного мозга. А там бесплатно.
– Понимаю. Причина уважительная, – Красноперов побарабанил по столу пальцами, задумался. – Не знаю даже, чем тебе и помочь. Попробую связаться со своими друзьями. Один из них подобные операции здесь делает, другой – там, в Тель-Авиве. Что-нибудь придумаем. Если не получится тут, тогда, конечно, поезжай. А пока оформляй документы на выезд, дело это хлопотное. И вот еще что. Поступай-ка ты, братец, не в медицинский, а в менделеевский, на химию. На заочное отделение. Если уедешь в Израиль, то, когда вернешься, переведем тебя в мед. Так-то оно лучше будет.
