Текст книги "Подари мне жизнь"

Автор книги: Эдуард Резник

Соавторы: Александр Трапезников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Дверь Мите открыл лысый сынуля, горький Лавр в терновом венце своего отца. За его спиной маячил настороженный Гельманд, почему-то с акварельной кисточкой за оттопыренным ухом.

– Мне Данилу Маркеловича, – скромно сказал Шишкин.

– Всем Данилу Маркеловича! – сердито ответил Лаврик. – Вы из газеты? Из телевидения? С какой программы?

– Я сам по себе, – несколько смутился санитар. – Но имею некоторое отношение к творчеству.

– Тоже художник? Живописец? – вмешался Гельманд. – Пришли взять секреты мастерства у нашего уникума? Ваша фамилия случайно не Куинджи? Не Левитан? Или вы Айвазовский?

– Шишкин, – вконец растерялся Митя.

– Ах вот как?! Он еще над нами издевается! – завопил Гельманд. – Гони, Лаврушка, его в шею! Да с лестницы, с лестницы спусти!

Храбрый галерист тем не менее прятался за спиной Лавра, воинственно размахивая акварельной кисточкой. Сынуля попытался захлопнуть дверь, но Митя поставил ногу.

– Дайте мне деда! – рявкнул он. И озверел в миг. Его толстое лицо побагровело, а губы затряслись от злости.

– Пойду звонить в милицию, – сказал Гельманд и куда-то исчез, оставив своего подельника на растерзание вандала и благоразумно решив, что в случае худшего исхода не придется с ним делиться выручкой.

А в это время из комнаты на шум вышел сам Данила Маркелович Жаков в расписанном павлинами длинном шелковом халате с бахромой. Санитара Митю он узнал сразу. И по-стариковски засмеялся.

– Пропустить! – властно бросил он сыну, затем крепко обнял друга своего спасителя. – Ну, пошли в мою комнату, покалякаем…

С первых же минут разговора Митя понял, что Данила Маркелович обложен со всех сторон этими кровопийцами, подписал какое-то условие, что продажа его картин идет исключительно через фирму Гельманда, а Лавр вообще сейчас оформляет над ним опекунство.

– Как же вы это допустили? – возмущенно спросил Митя.

– А вот так! – развел руками дедуля. – В эйфории пребывал, купался в лучах славы, ничего не соображал. Так ведь всегда и происходит, творческий человек что баран, его все время и стригут под корень. Тут, Митя, одно из двух: либо ты художник, либо торгаш. Совмещать не выйдет. Да мне ведь много и не надо, а на жизнь, слава Богу, хватает. Переезжаю вот скоро в укромный уголок. Ты запиши адрес, Косте дашь.

– У него, кстати, большие проблемы, – произнес Митя и понизил голос. – За дверью послышалось шуршание. – Но раз вы сами в таком положении…

– А ты расскажи подробнее, может быть, и мы на что-нибудь сгодимся, – улыбнулся старик.

Реакция Натальи Викторовны на то, что Константин и Ольга получили туристическую визу была несколько неожиданной.

– Быть не может, чтобы этот олух мог чего-то добиться, – заявила она дочери. – Наверняка он что-то напутал и взял визу вместо Израиля в Иорданию.

– Все равно это рядом, – ответила Ольга. – Ты несправедлива к нему, мама. Он столько сил вложил в эту визу!

– Ну уж! – не поверила мать. – Я-то думаю, что он только хоботом работать умеет. Бабник и пьяница.

– Мама! Не смей так говорить о моем муже! – рассердилась Ольга. И добавила: – О моем единственном пока муже.

– Вот-вот, – кивнула Наталья Викторовна. – А что-то другой не звонит? Немец-перец-колбаса.

– Тебе, по-моему, никто не угодит, – заметила дочь. – Ни русский, ни еврей, ни грек, ни немец. Гельмут сейчас в Германии. Поехал с моей фотографией, показывать матушке.

– Сосиски с капустой он поехал лопать, соскучился. Или со своей законной женой повидаться. Знаю я их!

– Ничего ты, мама, не знаешь. Живешь старыми представлениями. Ты еще вся в прошлом веке, – сказала Ольга. – А сейчас уже четвертый год нового тысячелетия. Ты попросту не адаптировалась к этим временам. А все давно изменилось – и страна, и общество, и политика, и отношения между людьми, и весь мир.

– Нет, – покачала головой мать. – Люди остались прежними, такими же жалкими ничтожествами и себялюбцами, только иногда их разбавляют праведниками, как гнилую воду хлоркой, чтобы можно было пить. А иначе отравишься. Но и хлорка-то эта скоро закончится, последний мешок в небесном продмаге остался.

– А Костя, между прочим, из породы праведников, – назло матери сказала Ольга. – Просто еще не догадывается об этом. Спит.

Наталья Викторовна даже засмеялась, схватившись за бока:

– Ой, не смеши меня! Сейчас лопну. Да он-то первым разбойником и будет. Уж лучше держись Гельмута. Хотя и тот, по-видимому, свинья порядочная. Нет, дочка, не верь людям, а мужчинам в особенности. Мир идет к своему концу.

– А вот давай-ка спросим у нашего домашнего Льва Толстого, – предложила Ольга, кивнув в сторону комнаты, где Вольдемар и бабушка вели почти немой философский диспут. – Он нам скажет: к концу мир идет или к своему возрождению? Не зря же он бороду отпустил, в ней – кладезь премудрости!

Мать и дочка, посмеиваясь, явились к Вольдемару, как к царю Соломону, чтобы разрешить спор. Тот, выслушав обеих, закатил глаза и задумался.

– Не может человек найти суть того, что делается под солнцем, сколько б ни трудился искать, – изрек наконец он. – А что было – то и будет, и что творилось – то и творится, и начало в конце, а конец – в начале, все же остальное тщета и ловля ветра.

Сказав это, он замолчал, сам пораженный своими словами, будто за него говорил кто-то другой. Молча переглянулись и мама с дочкой, каждая довольная ответом по-своему. А бабушка лишь вздохнула.

Глава двадцать шестая
Выход на финишную прямую

И вновь Костя с Джойстиком взывали к виртуальному компьютерному миру в ожидании ответов на свои сигналы о помощи. И опять над ними клубился сигаретный дым, а под ногами хрустели алюминиевые банки из-под пива.

– …Визу-то мы получили, но она туристическая, – рассуждал Костя, отвечая на предыдущий вопрос друга. – И она не дает права на бесплатное лечение.

– Пошел ответ! – воскликнул Джойстик, толкнув Костю, и сам же начал зачитывать с экрана текст: «…из вашего письма мы поняли, что к моменту приземления самолета у вас на руках еще не будет документального подтверждения статуса репатрианта».

– Ну разумеется! – проворчал Костя. – Оформление происходит в самом аэропорту.

– Тихо, не мешай. «Однако, учитывая вашу форс-мажорную ситуацию, мы пошли вам навстречу и приняли решение, что ваше устное утверждение о том, что посольство присвоило вам этот статус, является для нас достаточным, чтобы принять вашу супругу прямо с борта самолета».

– Супер! – высказал Костя – Это то, что мне надо!

– А если они позвонят в посольство и узнают, что никакого гражданства вам не дали?

– «Это – вряд ли», как говорил товарищ Сухов. Во-первых, для них это лишние хлопоты, а люди есть люди, поверили – и точка. А во-вторых, я уверен, что у них есть какой-нибудь страховой фонд, который компенсирует им неоплаченные операции.

– Разумно, – кивнул Джойстик, открывая новую банку с пивом. – Будем считать, что «таможня дает добро», как отвечал господин Верещагин, коли уж мы заехали в Педжент к Абдулле.

– Я вот что сделаю, – продолжил Костя. – Если Ольгу и Антошку примут в больницу прямо с самолета, то я останусь в аэропорту и буду мурыжить их с оформлением документов до последних сил, пока малышу не сделают операцию. Прикинусь сердечником, поваляюсь пару часов без сознания, в конце концов, изображу из себя тихого сумасшедшего, – и Костя, скривив рожу, заблеял, дергая всеми конечностями и пуская изо рта слюну.

Джойстик засмеялся, бросил ему банку пива и вновь стал читать текст:

– «По приземлении вам не обязательно расставаться со своей супругой – вы можете поехать в клинику вместе с ней, а документы оформить в следующие дни».

– Вау! – закричал Костя и даже пустился в пляс. Но танцевал он не «Хаву нагила», а почему-то «Сиртаки», что было не совсем справедливо в данной ситуации.

Джойстик весело наблюдал за ним. Потом отрезвил его резонным вопросом:

– А ты подумал, что будет потом? Ведь рано или поздно наступит момент, когда они попросят тебя вернуться в аэропорт и привезти документы, подтверждающие ваше гражданство. И что тогда?

– Плевать! – отозвался Костя. – Главное – операция. Нет, какие же все-таки гуманисты эти ваши евреи! Даже не ожидал. Обязательно схожу к Стене Плача и помолюсь Иегове.

– Яхве, – поправил Джойстик. – Впрочем, не знаю. Ты лучше уясни себе, что за это мошенничество тебе грозит тюрьма. Здесь прямое нарушение закона, обман.

– Ну и пусть! – с вызовом сказал Костя. – Ладно, тюрьма так тюрьма. Посижу немного в израильской тюрьме, все-таки не зиндан у Туркмен-баши. Там, говорят, хорошо кормят и даже можно получить образование.

– Образование получишь, – согласился Джойстик. – Научишься из рукава тузов доставать. За пять-то лет!

– Почему пять? – удивился Костя.

– А сколько ты хочешь? Меньше вряд ли дадут. Может, и десять. С аферистами у них там строго.

– Ну… тогда… – Костя на несколько секунд призадумался. Затем все так же решительно сказал: – Тогда буду сидеть десять. Пятнадцать лет, сколько получу. Ничего, выйду еще в расцвете сил. Сколько мне будет? Ну тридцать, тридцать пять. Еще вся жизнь впереди. Я даже разрешаю тебе в это время жениться на Ольге.

– Вот черт! – стукнул кулаком по «мышке» Джойстик, отчего испуганный курсор запрыгал по монитору. – Опять ты со своими шуточками! А если я действительно в это время увезу Ольгу и детей куда-нибудь… в тундру. На Чукотку, где ты нас никогда не найдешь?

– Нет, Джойстик, ты Ольгу никуда не увезешь. Ты – парень честный. А вот помогать ей придется, пока я буду в тюрьме учиться подрезать козырей.

– Послушай, ты действительно способен сесть в тюрьму, пожертвовать своей свободой ради нее?

– Ради ребенка, – поправил его Костя. – Ради сына.

Джойстик помолчал, потом тихо сказал:

– А я бы, наверное, так не смог… Мне даже в тюрьму садиться не за кого.

– Никто не знает, на что он способен, а на что – нет, – философски изрек Костя. – До тех пор, пока тебя как следует не прижмет. Читай дальше, там что-то еще написано.

– «Что касается транспорта, – продолжил Джойстик, – то мы уже заказали специальный амбуланс, который будет ждать вашу жену на летном поле у трапа самолета. Кроме того, мы будем находиться на радиосвязи с экипажем, чтобы получать информацию о том, что происходит с вашей супругой на борту. Так как ребенок, которого вы родите, может не подойти, а поиски неродственного донора в международных регистрах занимают определенное время, мы хотели бы заблаговременно запустить для него международный поиск донора».

– Мы еще не прилетели, а они уже готовы тратить на нас свои деньги! – с восторгом сказал Костя.

– «В связи с этим как можно быстрее пришлите нам результаты его эйч-эл-эй-типирования», – закончил чтение Джойстик. – Это все.

– Нет, это высший пилотаж! – произнес Константин, разводя руками. И добавил с чувством: – Какие классные ребята! Даже жалею, что сам я не родился евреем. Однако будет о чем рассказать детям в старости.

Или расскажу я, если ты останешься в тюрьме до конца жизни, – усмехнулся Джойстик.

В последующие трое суток Константин проводил в постоянных бегах и заботах. Не оставалось времени даже на то, чтобы перекусить по-человечески. Ел на ходу, как собака, то что успевал схватить. Первым делом твердо настроил Ольгу на вылет в Израиль, и чтобы она больше не морочила голову ни Гельмуту, ни себе с этой Германией.

– После операции, – сказал он, – выходи замуж за кого угодно, хоть за Нельсона Манделу, он как раз свободен…

– А я, может быть, больше ни за кого и не выйду, – ответила она в некотором раздумье.

Костя принял это к сведению и намотал на несуществующий ус.

– Ладно, потом разберемся, – произнес он. – Но одного не могу понять: если наш новый ребенок подойдет Антошке как донор, то поиск в регистрах не понадобится. Тогда зачем же они уже сейчас начинают тратить эти двадцать тысяч долларов на ветер?

– Наверно, лучше нас с тобой понимают, что если не искать донора сейчас, то потом может не остаться времени, – ответила Ольга.

Константин хмыкнул. Почесал затылок.

– Странные они все-таки люди, – сказал он. – Уж точно не русские. Русский человек задним умом крепок. Когда рак на горе свистнет, а жаренный петух в жопу клюнет.

– Не русские, зато советские, – усмехнулась она. И добавила: – Впрочем, мама мне рассказывала, что раньше у нас медицина тоже была бесплатной и… человечной. Пройдет еще сто лет, прежде чем мы чему-нибудь научимся.

– Или вспомним хорошо забытое, – поставил точку в этом разговоре Костя и побежал в больницу к Антону. Ольга бы с удовольствием отправилась с ним, но сейчас врачи уже не рекомендовали ей далеко ездить.

Там, возле палаты, он столкнулся с Валерой; тот к этому времени закончил свое выступление и собирался уходить. На сей раз он был без Милы, которая слегка приболела.

– Ну как у тебя? – спросил он с тревогой.

– Порядок, – коротко ответил Костя. – Едем в Израиль. Операцию будем там делать.

– Ну поздравляю! А когда же банк грабить? – клоун заговорил шепотом.

– После, после! – Костя махнул рукой. – Банк никуда не денется, как стоял, так и стоит. Считай, что нам там даже проценты капают.

– Мне деньги позарез нужны, – признался Валера.

– Мне тоже.

Константин не понял, почему Валера выглядел каким-то подавленным и озабоченным.

– А в чем дело? – спросил Костя.

– Да. Видишь ли… – замялся Валера.

– Что-то серьезное с Милой?

– Нет. Тут один мальчик лежит, рядом с Антоном в палате…

– Ну знаю. Виталик, кажется.

– Точно. Шустрый такой. Вернее, был шустрым до вчерашнего дня. А теперь у него обострение болезни. Его даже перевели в реанимацию… Понимаешь, прихожу сегодня – а его нет. А мы с Милой уже так к нему привыкли, как к твоему Антошке. Словно родной. У него ведь тоже лейкоз. А родителей нет. Одна бабушка осталась.

– А где же родители? – спросил Костя.

Валера как-то неопределенно пожал плечами.

– То ли бросили, то ли разбежались в разные стороны. А может, и умерли. Сам Виталик, конечно же, говорит, что они на космическом корабле к Луне улетели, скоро вернутся… Да не вернутся они ни черта! Сволочи…

У него даже побелели костяшки пальцев на сжатых кулаках. Костя положил руку ему на плечо.

– Успокойся. Что же ты предлагаешь?

– Я? Это не я, Мила придумала. Я ведь только смешить могу и кривляться. Думать особенно не умею.

– Брось, все ты умеешь. Но выход-то какой?

– Помочь ему как-то, – вздохнул клоун. – Может быть, к себе забрать… После операции. А какая тут может быть операция? У бабушки этой денег ни копейки нет, у нас тоже не густо. А мальчик умирает… Вот поэтому мне твой банк позарез и нужен! – добавил он со злостью в голосе. – Я хочу вывернуть этих жирных котов наизнанку ради Виталика. Не для себя стараюсь…

– Я тоже, – ответил Костя. – Ладно, не дергайся пока особо, что-нибудь придумаем. В беде не брошу, как и ты меня.

Валера молча пожал ему руку и побрел к выходу. Прямо в своем клоунском наряде и колпаке. А Косте показалось, что на глазах у него блестели слезы.

Постояв немного в нерешительности и раздумывая, не догнать ли Валеру, Константин вдруг увидел мелькнувшего в коридоре Вильгельма Мордехаевича и поспешил к нему. Необходимо было срочно получить результаты эйч-эл-эй-типирования Антона. Врач молча пригласил его в свой кабинет. Выслушал его столь же безмолвно и сурово.

– Старые результаты, месячной давности, могу дать хоть сейчас, – сказал он. – А новые будут готовы через неделю.

– Мне надо как можно быстрее, – умоляюще произнес Костя. – Они готовы сделать операцию в Израиле.

– Все-таки добились своего? – усмехнулся Попондопулос. – Рад. Но раньше чем через пять суток не получится. Людей нет, компьютеры загружены. Медицинское оборудование устарело.

– Дорогой Мордехай Вильгельмович, я у вас задаром санитаром поработаю, сколько скажете, – попросил Костя, перепутав его имя с отчеством. – По ночам приходить буду. Только скостите срок.

– Хорошо, три дня, – подумав, ответил врач. – Больше не могу.

– Два, – сказал Костя, хитро блеснув глазами. – И я вам привезу кое-что со своей старой службы: нужны утки – будут, каталки – пожалуйста, халаты медицинские, полотенца, пижамы – все достану.

– Ну, это другой разговор, – согласился Попондопулос. – Тогда я дам списочек, а через два дня приходи за анализами. И неделю отработаешь у меня в ночную смену.

– Идет! – кивнул Костя, и они ударили по рукам.

Уже стоя в дверях, Константин вдруг обернулся, словно вспомнив о чем-то, вылетевшем из головы.

– Чего еще? – спросил врач, поднимая голову от бумаг.

– Спросить хотел: про этого мальчика, Виталика, который вместе с Антоном лежит. Он что – совсем безнадежен?

– А ты как думаешь? – Попондопулос вновь посуровел и даже рассердился: – Коли ни лекарств, ни родителей, чтобы хотя бы прийти проведать. Одна бабушка и навещает с костылем подмышкой. А ей тоже ходить не близко.

– Где же родители?

– Спились, – коротко ответил врач. – Типично российская история. Мать под забором, отец в тюрьме. Вот так-то, сынок.

– Что же с ним будет? – растерянно спросил Костя. Он вдруг представил на месте Виталика – Антошку, и сердце заныло от боли.

– Откуда я знаю? – развел руками врач, отвечая на вопрос Кости. И добавил печально: – А что с нами со всеми вообще будет?

Перед Константином встали еще два важных вопроса: как быть с учебой в Менделеевском университете и с работой у Мамлюкова? Ни то, ни другое бросать не хотелось, тем более что при благоприятном стечении обстоятельств можно было бы вернуться в Россию месяца через три-четыре. Или даже еще раньше, а лечение продолжить здесь. Деньги к тому времени, Костя был в этом уверен, найдутся. Сейчас он в фармакологическом центре неплохо зарабатывал, и еще был связан негласным договором с Красноперовым – вывести Мамлюкова на «чистую воду». Косте и самому смертельно хотелось проникнуть в «тайную канцелярию» олигарха, выведать секреты и далеко идущие планы. Конечно, Костя воображал себя этаким русским «Джеймсом Бондом», до конца не представляя всей опасности своей игры. Здесь играли не в карты или наперстки, ставки были столь велики, что слишком любопытные люди просто-напросто бесследно исчезали, как вода в раковине… А поступление в университет, пусть даже на заочное отделение, далось ему после стольких безуспешных попыток, что бросать учебу сейчас было бы крайне обидно. Но Константин придумал мудрый и вполне приемлемый вариант решения всех этих вопросов. Настала пора подключить родителей.

К ректору Менделеевского отправилась Елизавета Сергеевна и с присущим ей пылом объяснила химическому член-корру, сколь много потеряет отечественная наука, ежели оставит за пропуск сессии ее талантливого сына вне стен альма-матер.

– Почему же он сам ко мне не пришел? – устало спросил ректор, начиная сдаваться. – Или ноги не ходят?

– Потому и не пришел, что ноги не туда ходят, – не совсем вразумительно ответила Елизавета Сергеевна.

– Что же вы хотите? Академический отпуск мы на первом курсе не даем, – сказал он.

– А вы дайте! – с нажимом отозвалась она. И вновь принялась рассказывать о детских годиках Кости, когда он впервые начал соединять бертолетову соль с йодистым натрием и что в результате осталось от дачного домика.

– Ну хорошо! – взмолился член-корр. – Пускай сдает эту сессию весной… Я думаю, что с этим террористом мы еще все намаемся, – добавил он скорбно.

Елизавета Сергеевна вернулась домой победительницей, а к Мамлюкову был запущен Петр Давидович. Здесь также все прошло гладко. Встреча школьных приятелей была бурной и многословной, а сопровождалась обильным возлиянием горячительных напитков. Петр Давидович вспоминал позже (через два дня, когда память постепенно стала к нему возвращаться), что за всю жизнь не выпил столько, сколько в тот вечер. За воспоминаниями о чудесном пионерском детстве и юных увлечениях последовал вполне взрослый кутеж в цыганском ресторане и пребыванием в какой-то загородной вилле, где хозяйничал некий толстый депутат Думы. Но что там происходило – о том Петр Давидович стыдливо умалчивал, краснея при этом как маков цвет и ссылаясь на временную амнезию. Говорил лишь, что там было три упитанных немца и всех звали одинаково – Гельмут. Но главное, что Мамлюков без всяких проблем решил вопрос с бессрочным отпуском для Кости.

– Когда уладит свои дела – пусть тогда и возвращается на работу, – сказал тот. – И передай сыну, что я имею на него большие виды… Я его человеком-то сделаю!

Однако не все коту – масленица. Постный день наступил тогда, когда Константин, уже передав Джойстику генетическую карту Антона, явился в офис частной авиакомпании, чтобы взять три билета на чартерный рейс в Израиль.

Рита присутствовала на том выдающемся празднике плоти, который закатил Славка Мамлюков на вилле Каргополова, куда привез еще и старого школьного приятеля Петьку Щеглова. Вместе с ними приехали какие-то девочки с Тверского бульвара, коих насчитывалось с полдюжины. А также музыканты «живьем». Они ворвались заполночь, словно собравшиеся на шабаш бесы, и начался кутеж. А ведь Гельмут Шрабер уже собирался уезжать в свой номер-люкс, да и Рита с Каргополовым готовились ко сну. Но Мамлюков, очевидно, хотел пустить алмазную пыль в глаза неудачливому, с его точки зрения, однокласснику, и показать – кто чего стоит в этой жизни? Он швырял сотенные долларовые бумажки и в ресторане, где они гудели прежде, и по дороге сюда, закупая всякую снедь и выпивку, и здесь – прямо в полыхающий камин.

Сам Щеглов был уже настолько пьян, что Риту не узнал, правда, он и видел-то ее всего пару раз в жизни. Петр Давидович попытался было сразу, едва войдя на виллу, улечься на медвежьей шкуре и уснуть, но Мамлюков, как гоголевский Ноздрев, никому не собирался давать покоя. Растолкав Щеглова, он заставил его пить шампанское из туфельки Риты, сам же делал большие заглоты из какого-то инкрустированного черепа, заменявшего на столе Каргополова пресс-папье. Недовольному внезапным вторжением депутату и полусонному Гельмуту пришлось присоединиться к феерической попойке.

В глазах у Щеглова все уже давно троилось. И Мамлюков, и Гельмут, и Рита, и Каргополов, и шкура медведя, на которую он никак не мог улечься, потому что «они расползались», а его постоянно кто-то поднимал и усаживал за стол.

– Смотри, как жить надо! – бил его кулаком в плечо Мамлюков и, подобно загулявшему купцу с нижегородской ярмарки, требовал самовар с водкой и чтобы в бассейн немедленно привезли из зоопарка лебедей, павлинов и пингвинов. – Это тебе не задачки по арифметике решать на первой парте! Вот я в классе на последней сидел, на «камчатке», а всех вас переплюнул! Мое время пришло! Мое!..

– О, рюсски разьмах! – поднимал вверх большой палец Гельмут и подслеповато щурился на Щеглова, принимая его также за какого-нибудь «нового русского». – О, рюсски уряган!

– Ппслушьте, ппчему ввас т-трое? – попытался спросить Петр Давидович, но ответа ждать не стал, а уткнулся носом в осетрину.

– Я вообще скоро в исполнительную власть пойду! – заявил окончательно захмелевший Мамлюков. – Захочу – и премьер-министром стану. А то и президентом. Тогда, Гельмут, так и быть, отдам тебе Калининградскую область в обмен на тридцать процентов акций твоей свинофабрики. Договоримся!

– О, я, я! – кивал головой Шрабер. – Майн Кенигсберг, я!

– «Я, я!» Головка от… – передразнил его депутат Каргополов. – А меня об этом спросили? Я вам устрою распродажу земли Русской, не для того ее Иван Калита собирал. Я – патриот. Меньше чем за пятьдесят процентов от твоих тридцати, Слава, я не соглашусь!

– Договоримся, – вновь благодушно кивнул Мамлюков. – Земли много, всем хватит. И японцам, и немцам, и прочим шведам.

Пока они пили, спорили и делили территорию России, как праздничный пирог, а девицы с Тверской возле них исполняли стриптиз, Рита под шумок повела Петра Давидовича в спальню. Ей было жалко смотреть на столь беспомощного отца Кости.

– Лиза, я не пьян, – говорил он, обнимая Риту за плечи. – Я притворяюсь! Я люблю тебя…

– Я тоже, – отвечала девушка, пытаясь уложить его в постель. – А теперь баиньки.

– Только с тобой! – вцепился в нее Петр Давидович.

– Ну что же, – вздохнула Рита. – Тогда поглядим, такие же у вас достоинства, как у сына? Только, чур потом не жалеть!

И она погасила свет в комнате.