Текст книги "Подари мне жизнь"

Автор книги: Эдуард Резник

Соавторы: Александр Трапезников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Они уже подходили к металлическим воротам. Охранник стоял спиной к ним и что-то возбужденно говорил милиционеру, размахивая руками.

– Кажется, у меня сейчас опять будут неприятности, – произнес Костя. – Но хорошо, что у меня быстрые ноги. А сколько мне еще бегать? Всю жизнь?

– Пока сам не остановишься, – ответила ему Ольга.

Константин собрался, деловито прошел мимо охранника и милиционера, отворачивая лицо. Но страж больничных ворот все же узнал его и тотчас же заорал:

– Это он! Он! Держите его!

– Только не стреляйте влет! – крикнул им Константин и с предельной скоростью помчался по улице. А затем все дворами и дворами…

Приближался август – пора экзаменов. Но в маленьком больничном закутке писались не шпаргалки, а лилось вино. Все трое за круглым столиком были отчего-то растроганны и умиленны, клянясь друг другу в вечной любви и дружбе. Катя обнимала Митю, Митя обнимал Костю, Костя обнимал Катю. Так и сидели, раскачиваясь.

– И сдался тебе этот Израиль? – говорил Митя. – Как же я свой роман напишу, если тебя здесь не будет? Мне нужен живой образ перед глазами.

– Я тебе фотокарточку оставлю.

– Это не пойдет.

– А кто тебе сказал, что я вообще еду? Я пока еще сам не решил.

– А я по глазам вижу, что уже созрел. Готов продать родину за шекели. Изменник ты, власовец. Отечество тебе сопли в детском саду утирало, холило и растило, а ты ему – ручкой!

– Да говорю же тебе, что никуда я не собираюсь. Это просто один из вариантов. Наливай лучше.

– Мальчики! – сказала Катя. – А ведь в Израиле Костю сразу в армию загребут. Да-да, там у них такие правила, и мужчины и женщины обязательно должны послужить могендовену. А у него возраст подходит. Дадут ему в руки «узи», пошлют арабов стрелять. Не отвертится. И вообще, там сейчас страшнее, чем у нас ночью в Марьиной Роще.

– И потом, – добавил Митя, – ну, останется он там на жительство. И что? Посуду будет мыть в ресторанах? Апельсины собирать на плантациях? Снова санитаром работать? Еще и иврит учи! А у них все справа налево, сам черт голову сломит.

– Там все по-русски разговаривают, – сказал Костя.

– А ты себя все-таки кем считаешь: евреем или русским? – задал провокационный вопрос Митя.

– Не знаю, – честно признался Константин. – Теперь я совсем запутался.

– А ты вот послушай меня. Был такой писатель у нас, довольно удачливый, но посредственный, звали – Юрий Маркович Нагибин. Когда он только родился, его мать, дворянка, развелась со своим русским мужем и вышла замуж за еврея. И сыночку дала отчество нового супруга. Так-то он не Маркович, а Кириллович. Короче, более половины своей жизни он считал себя евреем. А когда стукнуло под пятьдесят, узнал, что все-таки русский. Представляешь, каково ему было? Все равно, если бы китаец под старость узнал, что он чистокровный негр.

– Это ты, Митя, у нас писатель, я всего лишь санитар.

– Но надо же ассоциировать себя с каким-то одним народом.

– А мне кажется, что важна не кровь, которая в тебе течет, а почва, которая у тебя под ногами, на которой ты вырос.

– Ему жениться надо, – произнесла Катя. – Тогда и почва под ногами будет. Твердая.

Они сдвинули бокалы и выпили.

– Кстати, как там твоя Рита? – спросил санитарный писатель.

Костя задумался, не отвечая. Только сейчас он мучительно осознал, как ему не хватает этой милой, красивой, пусть даже вздорной и глупенькой, но ненасытной в любви девушки, с которой они ссорились по сто раз в день и тут же мирились, разумеется, в постели. Более пяти месяцев он ее не видел. Теперь страстно захотелось обнять ее, поцеловать, прижаться к ней всем телом.

– Эй, Костя? – вывела его из оцепенения Катя. – Ты чего-то взгрустнул!

– Никто меня не любит, никто не жалеет, пойду я на болото, наемся жабонят, – откликнулся он. И действительно встал, допивая свой стакан.

– Куда это ты собрался? – спросил Митя.

– К Ритуле. Я знаю, где она может быть.

– А работа?

– Скажите, что я… умер!

– Не шути так! – крикнула ему вслед Катя.

Глава одиннадцатая
Пути и перепутья

Когда-то Константин выспросил у Риты адрес ее постоянного фотографа, снимавшего красотку для глянцевых журналов. И сейчас он брел по ночной пустынной улице как раз к этой фотостудии. Надежды обнаружить там Риту было мало, но рискнуть стоило. По крайней мере, могут подсказать, где ее искать. Ночь была теплая, ярко светили луна и звезды, в душе звучали грустные скрипки. О свалившихся на него проблемах Костя старался больше не думать. Ему вдруг почему-то казалось, что вот вернет он Риту – и тотчас все как-то само собой образуется. Все будут счастливы и довольны. А все потому, что он сейчас чувствовал себя очень одиноким…

В заборе отыскалась железная дверь. Звонка не было. Костя постучал. Потом снова – все громче и громче. Через минуту он уже барабанил в противную железяку руками и ногами. Наконец щелкнул засов и дверь отворилась. Перед Константином предстал полусонный молодой человек, обритый наголо, в длинном драповом пальто, ковбойских сапогах со шпорами и с серьгой в ухе.

– Манекен? – спросил он, зевая. – На съемки? Чего-то я тебя раньше не видел.

– Я к Рите, – ответил Костя. – Она не у вас?

Странный человек с минуту разглядывал его, изучая, затем коротко сказал:

– Топай за мной.

Костя пошел следом за ним по каким-то полутемным переходам и очутился в большом павильоне фотостудии. Горело несколько ламп. Помещение было уставлено декорациями, мебелью различных эпох, аппаратурой. Пахло духами, фотопленкой, пивом. В углу стояла огромная кровать с балдахином, под которым могло бы поместиться сразу человек десять, если их положить штабелем. Наверное, так тут и поступали, когда оставались на ночь. Но сейчас здесь лежала одна Рита и крепко спала. Фотограф подошел к кровати, ткнул в девушку пальцем, сам сбросил пальто, оказавшись совершенно голым и завалился в постель, натянув на себя одеяло.

– Сапоги бы тоже снял, – посоветовал ему Костя.

– Я сапоги никогда не снимаю, – откликнулся фотограф. – Я в них родился и умру. Не мешай спать.

– Тады ладно, приятных сновидений.

Он сел на кровать, рядом с Ритой и потряс ее легонько за плечо. Затем подозрительно приподнял одеяло, словно ожидая и ее увидеть голой и в туфельках, но на девушке было белое ажурное белье. Он вспомнил, что фотограф предпочитает мальчиков и успокоился.

– Проснись, голубка, – прошептал он в ее ушко.

Рита дрыгнула ногой и повернулась на другой бок.

Костя пощекотал ей спинку.

– Отстань, Вадик! – недовольно проворчала Рита.

– Я тебе не Вадик, а Костик, – сказал он, приподнимая ее голову. – Вадика я зарезал и изжарил. Вставай, Рита!

Она наконец-то открыла глаза и уставилась на него, словно увидела привидение. Потом зевнула и улыбнулась.

– Ты мне рада? – спросил он тревожно.

– Знаешь, если бы ты не пришел, я бы, наверное, через пару дней сама к тебе заявилась, – ответила она. – Не могу больше терпеть, не могу без тебя жить. У нас, должно быть, мысли в одном направлении движутся. Ты мне даже сейчас снился.

– То-то ты меня каким-то Вадиком обозвала! Это он, что ли? – Костя указал на похрапывающего фотографа.

– Нет, это Миша. Я тебе о нем говорила. Он гей. Но мне все равно никто не нужен, кроме тебя. И мне никогда не было ни с кем так хорошо, как с тобой. Мы с тобой – идеальная пара, и какие мы дураки, что расстались!

– Дураки и есть, – пробубнил во сне фотограф. – Ложитесь лучше и спите. Все поместимся. Втроем даже веселее.

– Нет уж! – усмехнулся Костя. – Я в этом отношении девственник.

А Рита уже соскочила с кровати и стала одеваться.

– Выпьем на дорожку кофе? – предложила она. – Сейчас я поставлю чайник. Ты на Мишку не обращай внимания, он хороший. Классный фотограф!

– Не сомневаюсь. А он и под душем в сапогах моется?

– Это у него бзик такой. Все талантливые люди с каким-либо приветом.

– Ясно. Хорошо, что я простой, обычный, нормальный человек.

– За это я тебя и люблю! – Рита подошла, крепко поцеловала его и добавила: – Оставайся таким всегда. Ты не представляешь, как мне надоели все эти звездные юноши, богатые дяденьки и крутые братки!

– А много их у тебя было за последние пять месяцев?

– А у тебя? – с вызовом спросила она. Кажется, вновь назревала ссора. – Что там у тебя с твоей Ольгой? Все трахаетесь?

– Перестань, – сказал Костя. – Там речь идет о жизни ребенка. Я тебе по дороге все расскажу.

– А мне кажется, она тебя за нос водит. Или за хобот. Сучка.

– Ну ты и дура! – вырвалось у него.

– Ах, так?!

Рита влепила ему пощечину. Костя сгреб ее в охапку и швырнул на кровать, прямо на фотографа. Тот проснулся и заорал:

– Уроды! Выясняйте свои отношения дома! Я вторые сутки не сплю!

– Покорнейше просим извинения, – сказал Константин. – Но тут у нас одно маленькое недоразумение возникло. Продолжайте дрыхнуть, больше мешать не будем.

– Спи, Миша, спи, – добавила и Рита. – Мы сами разберемся.

Она встала, сердито и обиженно посмотрела на Костю.

– Ты кофе будешь делать? – спросил он. – Нам еще такси ловить. И поживее, пожалуйста.

– Ну как же мне вытравить тебя из моего сердца? – улыбнулась она.

Пока Рита заваривала кофе, Костя рассматривал фотографии на стенах. Тут были и модные эстрадные певцы, и артисты, и спортсмены, и даже политики. Некоторые в весьма фривольном виде. На одном из снимков он обнаружил почти обнаженную Риту с представительным пузатым дядечкой в смокинге. Но без штанов. Они страстно обнимались.

– С кем это ты тут? – ревниво спросил Костя.

– A-а, это… – Рита мельком взглянула на фото. – Забавный снимок. Это и есть Вадик. Вадик Каргополов, депутат Думы, мой богатенький Буратино и спонсор.

– Так теперь ты с ним?

– Теперь я с тобой, глупенький, – она щелкнула его по носу. – Скажи лучше, ты по-прежнему меня любишь?

– Любовь… – Костя растерянно пожал плечами. – Конечно, люблю. Но что все же такое – любовь? Стендаль писал, что есть разные виды любви – страсть, влечение, тщеславие, физическая потребность… А я не знаю, что такое любовь. Вот чашка кофе – это мне понятно. Кровать с балдахином – ясно. Железная дверь в вашу фотостудию – ее я уже знаю. А любовь – не дверь.

– Нет, – не согласилась Рита. – Любовь – это именно дверь, дверь в чудесный, загадочный и неведомый мир. Мир подлинных и высоких чувств.

– Выходит, – усмехнулся Костя, – любовь и дверь – синонимы. Ну, тогда я тебя, конечно, «дверь». Я тебя очень «дверь». Я тебя железно «дверь».

– Я тебя тоже изо всех сил «дверь», – сказала Рита. – Сейчас и всегда, – и они, обнявшись, прижались друг к другу.

– Обормоты! – заорал фотограф. – Захлопнете вы наконец свои двери?! И окна, кстати, на всякий случай тоже!

– Все, все улетаем! – весело откликнулась Рита.

Фармацевтическая империя Мамлюкова занимала территорию в несколько гектаров на севере столицы. В начале перестройки, а точнее – растащиловки СССР, Славка Мамлюков был одним из многих мелких дельцов, имея за плечами два курса в геолого-разведочном и три судимости за мошенничество. В школе он постоянно списывал у своего приятеля Петра Щеглова, ни к каким наукам призвания не имел, но уже с тринадцати лет любил фарцевать и надувать своих сверстников. В этом отношении у него была действительно умная голова, похожая на круглый гуттаперчевый шарик, покрытая сверху пучком блеклой соломы. В конце восьмидесятых пришло «его время».

Мамлюков быстро поднялся на торговле аптечными товарами. Гнал дорогие, но просроченные лекарства из стран третьего мира, а здесь продавал по еще более баснословным ценам. Затем занялся собственным производством пилюль, порошков и таблеток. Выкупил у правительства Москвы здания и взял в аренду землю. Создал свою карликовую политическую партию. Заимел связи в Кремле и Думе. Пролоббировал несколько выгодных для своего бизнеса законов. Стал в принципе вполне респектабельным господином, имея за границей счета в банках и виллы, царскую усадьбу под Петербургом, целый парк роскошных лимузинов и все прочее, без чего не мыслит своей жизни «новый русский». Но главную свою аферу Вячеслав Миронович Мамлюков начал разрабатывать лишь полгода назад. Она должна была принести ему баснословные прибыли, не сравнимые ни с чем тем, что он имел сейчас. Это был широкомасштабный проект, который требовал значительных финансовых вливаний и многих сил, но зато и открывал перед ним такие перспективы, от которых захватывало дух. В результате он мог войти в круг самых главных олигархов России, а в конечном счете и вовсе оказаться на вершине экономической и политической пирамиды. При грамотном раскладе карт маячила даже должность вице-премьера, а то и… (тут Мамлюков закатывал от вожделения глаза)… главы правительства или… (здесь Вячеслав Миронович попросту слизывал с губ слюнку)… президента «этой страны».

Но ему требовались верные, сноровистые, оборотистые, не отягощенные моральными заповедями помощники. Вот почему, когда до него наконец дозвонился Петр Давидович Щеглов, его старый школьный дружок, с просьбой порадеть в трудоустройстве своего сына Кости, Мамлюков сразу же согласился, желая взглянуть на отпрыска. Сейчас Константин сидел в громадном кабинете флагмана отечественной фармакалогии и слегка ежился под колючим взглядом хозяина. Голова у Вячеслава Мироновича была все такой же круглой, а пучки соломы на ней – такие же блеклые. Они разговаривали уже минут пятнадцать, за это время Мамлюков определил степень пригодности «отпрыска» для своих нужд.

– Я с твоим папашкой не одну собаку съел, – бросил он Косте, принимая для себя окончательное решение.

– Как это? – не сразу сообразил тот. – Голодали, что ли?

– Ну, и это тоже, – усмехнулся Мамлюков, подумав: «Парень прост и, кажется, глуповат; тем охотнее служить будет». А вслух продолжил: – На работу я тебя возьму. Исключительно из-за заслуг твоего папашки, он ни разу не дал мне на второй год остаться. Потому что сам ты пока ничего из себя не представляешь, ты – ноль. Без палочки. Палка, может быть, у тебя и есть, но в штанах, а голова дырявая. Двадцать три года – и все санитаром работает. Да я бы со стыда умер! У меня в твоем возрасте уже подпольный цех по шитью джинсов из узбекского хлопка стопроцентную прибыль приносил. А папашка твой в эти годы над учебниками в институте все корпел. Но мы сделаем из тебя человека, ты не волнуйся!

Константина коробил самоуверенный тон Мамлюкова. Он уже жалел, что внял настоянию родителей и приехал к этому пучеглазому монстру. Он чувствовал себя неуютно, словно видел перед собой огромного блекло-ржавого паука, опутывающего его своей липкой паутиной. И терпел лишь через силу, вместо того, чтобы встать и распрощаться.

– Я бы не хотел, чтобы вы моего отца называли «папашкой», – произнес он все же, скрипнув зубами.

Это не ускользнуло от внимания хозяина. Мамлюков усмехнулся. Он подумал: «Зубки показывает, так мы их враз выбьем. Но характер есть, это хорошо. Бесхребетники мне тоже ни к чему».

– Ладно, для начала поработаешь у меня одним из менеджеров, – сказал он. – Пройдешь краткий курс обучения. Займешься рекламой. Потом, если дело пойдет, попробую тебя на другом месте. Мне нужны представители и за рубежом. Словом, все будет зависеть только от тебя самого.

– Хорошо, – против своей воли кивнул Константин.

– Что – «хорошо»? – опять усмехнулся Мамлюков. – Чего же ты про зарплату не спрашиваешь? Фамильная стыдливость? Ох уж мне эта интеллигенция. Прав был товарищ Ленин, когда сказал: интеллигенция – это не мозг нации, а ее говно.

– Ну… сколько? – совсем смешался Костя.

– Пока тысячу.

– Как? Всего? Я в своей больнице три получаю.

– Тысячу баксов, парень. Понял теперь?

От неожиданности Константин даже не знал, что ответить. Он готов был подпрыгнуть до потолка, вместе со своим стулом. Это же в десять раз больше, чем на нынешней службе! И работа, судя по всему, не сложная. Не жмуриков таскать из больницы в морг. Нет, наверное, первое впечатление было обманчивым; этот Мамлюков совсем не так плох. Даже симпатичен. Несомненно умен и талантлив. Человек, как говорят в Америке, сделавший сам себя.

– Чего же молчишь? – спросил Вячеслав Миронович. – В отпуск наши сотрудники выезжают на Канары. Бесплатно. За счет фирмы.

– А в Израиль? – зачем-то спросил Костя. – Не ездят?

– А тебе в Израиль хочется? Можно и туда. У меня там завязки с бизнесом. Но на Канарах свой отель для отдыха. Короче, это дело десятое. Так ты согласен? Приступать через две недели.

– Да! – вырвалось у Константина столь поспешно и громко, что Мамлюков опять не смог сдержать усмешки. «Мой будет!» – подумал он с некоторой долей брезгливого презрения. Впрочем, так он относился почти ко всем людям.

Костя вновь прогуливался возле детской больницы, поджидая Ольгу. Они договорились встретиться вчера вечером, а Рите ему пришлось наврать, что едет на дачу полоть грядки. На работе же он сказал, что дача вообще сгорела и он отправляется на пепелище, чтобы забрать из уцелевшего погреба банки с огурцами, пока их не уволокли соседи. Взяв отгул, Костя заготовил и заявление об уходе, но пока попридержал его, намереваясь получить от главного врача направление в медицинский. Его он тоже собирался обмануть. Совсем завравшись, Константин чувствовал себя плохо.

«Так жить нельзя, – думал он, меряя шагами пространство. – Вот и Антошку опять подвел, забыл купить эту проклятую полицейскую машину! Далась она ему, как собаке пятая нога и второй хвост. Где ее искать? И некогда. К экзаменам совсем не готовлюсь… Так и завалить недолго». Выглядел Константин очень странно. Он был одет в плащ и шляпу, несмотря на жару. На носу – темные очки. А главное, всего за один день у него выросли рыжие усы и борода эспаньолкой. Поэтому Ольга и не узнала его, проходя мимо.

– Девушка, погодите! – засеменил он рядом. – Беременным здесь ходить не положено, здесь особая зона, указ мэра, штраф – сто рублей или тюремное заключение сроком до трех месяцев, выбирайте, но мы можем договориться, я очень страстный…

– Чего вы мелете? – с возмущением повернулась к нему Ольга. – Сейчас как дам сумкой!

– А в сумке у нас что? Гантели? Тогда бейте! – Костя снял шляпу и склонил голову.

Тут только Ольга почувствовала что-то знакомое. Константин снял и очки, подмигнув ей.

– Ты совсем с ума спятил? – засмеялась она. – Чего это ты так вырядился? Когда борода выросла?

– Это грим, фальшивка, – сказал он. – Знакомый парень из театрального института одолжил. На всякий случай, а то охранник меня признает и вновь вцепится. Ну, пошли, что ли?

– Клоун! – покачала головой Ольга. – Был клоуном и остался. Ты только перед Антошкой в таком виде не предстань. Испугается.

– Я сниму усы и бороду в туалете, – пообещал Костя.

Они благополучно прошли па территорию больницы, миновав знакомого охранника, затем очутились в корпусе Антона. Ольга сразу же отправилась к лечащему врачу, Вильгельму Мордехаевичу, а Костя поспешил «в гримерную». В коридоре они вновь встретились.

– Он пока занят, я подожду, – сказала Ольга. – А ты ступай к Антошке.

Выглядела она очень бледно и напуганно. В коридоре, кроме них, возле окна стояла еще одна молодая женщина, с каким-то отрешенным и безучастным лицом. Покосившись на нее, Костя спросил:

– Что случилось? Ты как-то странно изменилась за эти несколько минут.

– Просто мне сказали, что тут один мальчик умер. Он лежал в одной палате с Антоном. Тоже лейкоз. И тоже пять лет. Я вдруг подумала… подумала… что и Антошка…

Константину пришлось обнять ее и прижать к себе.

– Успокойся, – сказал он. – Погоди, не реви раньше времени. Возьми себя в руки. Мы не дадим ему умереть.

– Правда? – с надеждой спросила она, заглядывая ему в глаза.

– Правда, – ответил он. – Когда я лгал?

– Всегда, – улыбнулась она сквозь силу. – Но сейчас я тебе верю.

Женщина у окна вдруг повернула к ним свое лицо.

– Это мой мальчик умер, – глухо произнесла она. – Его Ванечкой звали. Он очень любил рисовать пароходы. И волны, и желтое солнце над ними. Но теперь это уже не имеет никакого значения.

Открылась одна из дверей, к женщине подошел врач, сказав привычную фразу:

– Пойдемте, свидетельство и вещи вам выдадут внизу.

Женщина сомнамбулически пошла за ним, а Константин и Ольга проводили их долгим взглядом. Затем ему понадобилось вновь схватить ее, потому что она начала биться в истерике.

– О, Господи!.. За что?.. За что?.. – повторяла она всего одну фразу. – За что… Господи…

– Прекрати! – сказал Костя, с силой встряхнув ее. – Немедленно перестань! Я же рядом, мы вместе, мы справимся с этой чертовой болезнью… – но у него и самого не было уверенности в том, что он сейчас говорит.

С лестницы спускался Вильгельм Мордехаевич. Заметив Ольгу и Костю, он тотчас же пошел к ним.

– Ну-с, дело обстоит так, – без всякого предисловия начал он. – У Антона развивается аспергиллез легких, начинается токсическое поражение печени.

– Что все это означает? – спросил Костя.

– В легких поселяются грибки, – пояснил врач. – Потому что химиотерапия убила иммунную систему. Ну, не совсем убила, а вот слизистая может быть сожжена и печень разрушена. Нужно делать операцию. Теперь его жизнь находится в ваших руках.

– А в ваших? – закричал Костя. – В ваших руках уже ничего не находится?!

– Молодой человек, не надо так кричать, тут же больные, – спокойно и хладнокровно заметил Попондопулос. – Мы делаем все, что можем. Но мы не боги. Необходима замена костного мозга. Нужен донор.

Ольга была не в силах больше сдерживаться. Зарыдала, прижимаясь к Костиной груди лицом. Ей хотелось спрятаться куда-то, зарыться в землю, исчезнуть, чтобы не видеть больше никого – ни людей, бессильных что-либо изменить в этом мире, ни сам мир, жестокий и нелепый.

– Ну будет, будет, все… – говорил Костя, утешая ее. – Мы его увезем в Израиль. В Америку, на Луну, к черту на рога. Но спасем Антошку. Теперь я тебе не лгу.