Текст книги "Несостоявшийся стриптиз (сборник)"

Автор книги: Эд Макбейн

Соавторы: Берт Хиршфелд,Генри Клемент,Берт Лестер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

– Знаешь, Берт, давай-ка уточним кое-что раз и навсегда. Во избежание недоразумений.

– Давай, – пробормотал Клинг боясь услышать, что Августа Блер замужем, помолвлена или просто живет с мэтром фотографии.

– Я знаю, что я красива, – сообщила ему Августа.

– Что-что? – не понял Клинг.

– Берт, я фотомодель, – с нажимом сказала Августа. – Мне платят деньги за мою фотогеничную внешность. Но когда на меня начинают так вот таращиться, я очень нервничаю.

– О’кей, я больше не…

– Погоди, я еще не договорила.

– По-моему, ты все сказала коротко и ясно.

– Я хочу, чтобы ты понял…

– Я все понял, – перебил ее Клинг. – Теперь мы оба знаем: ты красива. – Он чуть замялся и добавил: – И еще очень скромна.

– Господи, – вздохнула Августа. – Я пытаюсь говорить, как нормальный человек, а ты…

– Извини, что поставил тебя в неловкое положение, – сказал Берт, – но правда состоит в том… – Он замялся.

– Ну? В чем же состоит правда? – усмехнулась Августа. – Всегда неплохо начинать с правды…

– Просто у меня никогда еще не было свидания с такой красивой девушкой. Вот в чем состоит правда. И я никак не могу усвоить эту простую истину. Не могу оправиться от потрясения. Это тоже правда.

– Тебе, волей-неволей, придется оправиться от потрясения, Берт.

– Почему? – глупо спросил Клинг.

– Потому что ты тоже красив, – сказала Августа. – Представь себе, как весело нам будет, если мы только и будем делать, что таращиться друг на друга.

Она вдруг остановилась посреди тротуара. Клинг попытался поймать ее взгляд, надеясь в то же время, что это не будет воспринято как попытка продолжать таращиться.

– Послушай, – сказала она. – Похоже, мы будем теперь часто встречаться, и хотелось бы надеяться, что время от времени мне можно будет взять и вспотеть. Просто я довольно сильно потею.

– Разумеется, – сказал Клинг и улыбнулся.

– Договорились?

– Договорились.

– Вот и отлично! А теперь пойдем поедим. Я просто помираю с голоду.

Опознание звезды немого кино произвел лейтенант Бернс. Это казалось вполне естественным, поскольку он был в отделе самый старший.

– Это Норма Банки, – сказал он.

– Ты уверен? – спросил Мейер.

– Абсолютно, – ответил Бернс. – Я видел ее в «Пробуждении» и еще в «Двух возлюбленных» с Ричардом Колманом. – Бернс прокашлялся. – Я был развит не по летам, – добавил он.

– Банки, – пробормотал Хоуз. – Неужели он настолько обнаглел…

– Что ты хочешь сказать? – удивился Мейер.

– Неужели он хочет сообщить, что решил ограбить банк?

– Запросто, – буркнул Мейер. – С него станется.

– Черт бы его побрал! – воскликнул Бернс. – Слушай, Мейер, прикрепи и эту штуку на доску, посмотрим, что у нас имеется. – Когда Мейер прикрепил кнопками очередной листок, Бернс задумчиво произнес: – Два Гувера, два Вашингтона, два японских «Зеро» и Норма Банки. Ну, шевелите мозгами, ребята!

– Банки – фамилия, – сказал Хоуз. – Может, нам надо сложить воедино все фамилии?

– И получим название банка? – спросил его Мейер.

– Ну да.

– Гувер Вашингтон Зеро! – произнес Мейер. – Ничего себе банк!

– А может, надо стожить имена, – предположил Хоуз.

– Джон Джордж японский банк, – произнес Бернс. – Еще красивей!

Детективы посмотрели на доску, потом переглянулись.

– Слушайте, может, не будем… – проворчал Хоуз.

– Ладно-ладно. Не будем волноваться, – отозвался Бернс.

– Если он смог зашифровать, мы сможем расшифровать. Не такой уж он гений, – поддакнул Мейер.

– Именно! – кивнул Бернс.

– Итак, имена не подходят, фамилии не подходят, – размышлял Хоуз.

– Что подходит? – спросил Бернс.

– Не знаю. Он, по-моему, что-то напутал.

– Нет, Коттон, он соображает неплохо, – вздохнул Мейер.

– В этом-то как раз и заключается самое неприятное.

– Ты прав, – сказал Бернс.

Детективы снова посмотрели на доску.

– Дж. Эдгар Гувер, – начал Хоуз.

– Так…

– Директор ФБР.

– Правильно.

– Джордж Вашингтон.

– Так.

– Основатель Соединенных Штатов. Первый президент.

– Что не дает нам ничего.

– Или дает ноль… – сказал Мейер.

– Чистая правда, – подтвердил Бернс.

– Начнем сначала, – сказал Хоуз. – Первым появился Гувер, верно?

– Верно.

– А затем Вашингтон и «Зеро».

– Так.

– Надо проанализировать, – сказал Хоуз. – А лучше сыграем в ассоциации.

– Это еще что такое? – удивился Мейер.

– Что вам приходит в голову, когда я говорю «Вашингтон»?

– Генерал.

– Президент.

– Марта.

– Маунт-Вернон.

– Округ Колумбия.

– Штат.

– Так, вернемся назад. Когда я говорю «генерал», то какие возникают ассоциации?

– Революция.

– Вэлли-Фордж.

– Делавэр.

– Вишневое дерево, – сказал Мейер.

– Вишневое дерево? – переспросил Хоуз.

– Ну, он ведь срубил вишневое дерево.

– Так, а как насчет президента?

– Руководитель страны.

– Верховный главнокомандующий.

– Нет, так мы никуда не придем, – сказал Бернс.

– А как насчет Гувера?

– ФБР.

– Федеральное…

– Федеральное! – воскликнул Хоуз и щелкнул пальцами. – Федеральный банк?

– Да, – кивнул Бернс, и все трое замолчали.

– Федеральный банк в Вашингтоне?

– Но причем тут мы?

– А «Зеро»?

– Погоди с «Зеро», давай вернемся к Вашингтону.

– Нет, может, «Зеро» как раз что-то значит.

– Что?

– Не знаю.

– Ну, поехали. «Зеро»…

– Ноль.

– Гусиное яйцо.

– Последняя буква алфавита.

– То есть?

– Ну, зед, или зеро, как говорят в Англии.

– Любовь, – сказал Мейер.

– При чем тут любовь?

– Просто при счете в теннисе вместо «ноль» говорят «любовь».

– Вернемся к Вашингтону.

– Получается Федеральный банк в Вашингтоне, – сказал Бернс.

– Зачем тогда нам прислали портрет президента, если речь идет о месте?

– Но банк и есть место!

– Но почему тогда не прислать фотографию Капитолия или Белого дома?

– Но он не пытается очень уж облегчить нам задачу.

– Тогда что у нас имеется? Федеральный вашингтонский нулевой банк, верно? Чушь какая-то!

– Кончай, Коттон, это все не имеет смысла.

– Но картинки прибывали именно в такой последовательности.

– Да, но кто сказал, что тут должна быть какая-то последовательность?

– Все-таки Банки – банк. Это последнее поступление.

– Да, но…

– Вот я и поставил его на последнее место.

– А Гувер прибыл первым, – сказал Мейер. – И что с того?

– То, что я и поставил его в начале.

– Федеральный вашингтонский нулевой банк? Чушь.

– Может, «Зеро» и вовсе ничего не должно означать. Ноль это ноль.

– Ну, давай валяй.

– Тогда получается Федеральный вашингтонский банк.

– Но если банк находится в Вашингтоне, почему он обращается тогда к нам? – спросил Хоуз.

– Давай еще разок, – сказал Мейер.

– Вашингтон.

– Президент.

– Федеральный президентский банк?

– Нет, нет.

– Федеральный генеральный банк?

– Или Федеральный генеральский!

– Кто он был – первый президент и…

– Первый федеральный банк? – произнес Мейер.

– Что?

– Первый президент – Первый федеральный банк.

– Отлично, – воскликнул Бернс. – Ну-ка, давайте глянем в справочник.

Они исполнились гордости – их дедуктивные способности добыли решение! Им казалось, что теперь они знают не только день ограбления банка, но и его название, и они радостно, в предвкушении удачи, стали листать страницы справочника. Оказалось, что лишь в одной Айзоле двадцать одно отделение Первого федерального банка, причем ни одно из них не находилось на территории Восемьдесят седьмого участка.

В Калмспойнте таких отделений было семнадцать. В Риверхеде – девять, в Маджесте – двенадцать, в Беттауне – два, а всего филиалов оказалось шестьдесят один. Да, работать в большом городе – значит обрекать себя на немалые трудности.

10

Воскресенье.

Взгляните на Айзолу повнимательней.

Как можно испытывать к ней какие-то недобрые чувства?

Город состоит из пяти районов, не имеющих друг с другом ничего общего, кроме границ, точь-в-точь как у иностранных суверенных государств. Так, многие жители Айзолы лучше разбираются в улицах Лондона или Парижа, чем в географии Беттауна, до которого, как говорится, рукой подать, надо только пересечь реку. Да и жители этих районов-государств говорят на своем диалекте, и в ушах старожила Айзолы речь человека из Калмспойнта звучит так же необычно и непонятно, как для англичанина язык валлийца.

Как можно ненавидеть эту неопрятную негодяйку Айзолу?

Да, это сплошные стены, камень. Частокол домов, словно укрепления, воздвигнутые поселенцами на пути индейцев, которых давно уже нет и в помине. Айзола скрывает от своих жителей небо. Она прячет реку. Нет, пожалуй, в мировой истории города, который с таким пренебрежением относился бы к своим водным пространствам. Айзола дает возможность взглянуть на себя мимоходом, лишь на мгновения возникая в прогалах каменных каньонов – то тут засеребрится река, то там заголубеет небо, но никаких панорамных обзоров, никакой спокойной величавой картины. Сплошные стены, сплошной камень. И все же, как можно ненавидеть эту противную кокетку с ее волосами из дыма фабричных труб?

Айзола шумна и вульгарна, у нее постоянно рвутся колготки и стаптываются каблуки. Она слишком громко поет, у нее чересчур ярко накрашено лицо, она поднимает и опускает свои юбки с полным равнодушием к тому, что могут про нее сказать. Она злится, она икает, рыгает, спотыкается, падает, она общедоступна, неверна, упряма, злонравна, уязвима, раздражительна, опасна, глупа, наивна, хитра, но ее просто невозможно возненавидеть, потому что, когда она, приняв душ из грозовой тучи, предстает перед вами, благоухая бензином, потом, дымом, травой, вином, цветами, едой, пылью и смертью (что делать: слишком высок уровень загрязнения атмосферы), она делает вид, что все это изобилие запахов создает неповторимый букет, как у самых изысканных французских духов. Если вы родились и выросли в этом городе, то отлично знаете этот букет, и от него у вас голова идет кругом. Нет, совсем не так пахнут поселки и городишки, которые только строят из себя города, но если кого и могут ввести в заблуждение, то собственных же жителей-остолопов. В мире есть полдюжины настоящих городов, и Айзола часть одного из них, и потому, как можно ненавидеть ее, когда она является к вам, еле сдерживая типично женское хихиканье, распираемая желанием поделиться каким-то дурацким секретом юности, отчего ее губы растягиваются в веселую улыбку! Если вы не можете представить город в виде человека, то, значит, вы толком в нем и не жили. Если город не в состоянии вызвать у вас романтические и сентиментальные чувства, стало быть, вы не его коренной обитатель, а заезжий чужестранец, который только-только изучает язык. Что ж, поезжайте в Филадельфию, может, вам понравится хоть там. Чтобы познать город, надо крепко-крепко прижаться к нему, вдыхая его аромат.

Как можно ненавидеть этот город?

Как можно плохо относиться к Айзоле?

Воскресенье. Комикс в газете прочитан, в квартире тишина. В кресле-качалке сидит чернокожий. Ему сорок семь лет. На нем тенниска, джинсы и домашние шлепанцы. Он худощав и у него такие большие глаза, что кажется: он или удивлен, или испуган. С балкончика дует сквозняк – там его восьмилетняя дочка посадила в коробке из-под крекеров какое-то растение в соответствии со школьной программой. Приятный ветерок напоминает чернокожему, что лето уже стучится в дверь. Он хмурится. Его что-то беспокоит, хотя он толком не понимает, что именно. Его жена зашла в гости к соседке, и он вдруг начинает чувствовать себя брошенным. Он не может понять, почему бы ей не вернуться и не начать готовить ланч. Почему она точит лясы у соседки, когда ему уже начинает хотеться есть, и вообще лето на носу?

Он встает с креста, в сотый раз обращает внимание на его продранную обивку и тяжело вздыхает. Он вдруг видит, как вытерся за много лет линолеум на полу, и узор исчез, превратился в какие-то размытые пятна, и кое-где виднеется красно-коричневая подкладка. Он удивляется, как теперь все сделалось уныло и тускло, хотя раньше было весело и ярко. Он думает, не включить ли телевизор и не посмотреть ли бейсбол, но еще стишком рано. Он не знает, чем бы себя занять. А лето уже на носу.

Этот человек работает в мужском туалете в одном из отелей в центре города. В туалете есть столик, накрытый бетой скатертью. На столике аккуратная стопка полотенец, а также щетка для одежды и расческа. Перед началом работы он кладет в тарелочку четыре четвертака, надеясь, что посетители туалета проявят понимание и будут оставлять ему на чай никак не меньше, чем по четверть доллара. В зимнее время он работает много, но ничего против этого не имеет. Он ждет, пока клиент не закончит свои дела, потом вежливо подает ему полотенце, смахивает щеточкой пылинки и ворсинки с пиджака. Он дает понять, что вовсе не напрашивается на чаевые, хотя многие охотно оставляют в тарелочке монеты. Правда, далеко не все. По вечерам он возвращается домой и приносит с собой запахи уборной. Ночами он иногда просыпается, слышит возню крыс и снова чует этот запах уборной. Он встает, идет в ванну, высыпает на ладонь соль из флакона, разбавляет водой, но запах остается.

Зимой он не имеет ничего против своей работы. Но летом, сидя в душном сортире, и глядя на тех, кто пришел справить нужду и потом уходит, он задается вопросом, неужели ему суждено до конца дней своих сидеть за этим столиком, подавать полотенца, обмахивать щеткой пиджаки и делать вид, что его совершенно не интересуют четвертаки, что они не выступают в качестве последнего заслона между ним и нищетой, что он еще не утратил остатки человеческого достоинства.

Приближается лето.

Он стоит посреди гостиной и слышит, как на кухне из крана капает вода.

Когда десять минут спустя возвращается от соседки его жена, он набрасывается на нее с кулаками, избивает ее до потери сознания, а потом прижимает к себе ее обмякшее тело, покачивает его из стороны в сторону и не может понять, почему вдруг на него нашло такое, почему он чуть было не убил единственное любящее его существо, которое у него есть в этой жизни.

Четверо стариков-толстяков сидят за шахматным столиком в парке напротив университета и нежатся на весеннем солнышке. На всех четверых темные джемпера. Двое играют, двое следят за игрой, которая, впрочем, началась так давно, что игроки и зрители слились воедино.

В парке появляется семнадцатилетний юноша. Он идет уверенной пружинистой походкой, полной грудью вдыхает чудный весенний воздух, весело смотрит на девушек в укороченных юбках, любуется стройными ножками и чувствует, как в нем бурлит молодая кровь.

Поравнявшись с шахматным столиком, он неожиданно наклоняется и одним движением смахивает фигуры с доски. Старики начинают вздыхать и, кряхтя, подбирать фигуры с земли. Они молча расставляют их по местам, но великий ход, который мог бы решить исход партии, безнадежно утрачен.

День тянется непривычно медленно. В Гровер-парке нет движения автотранспорта по главным аллеям, зато полно велосипедистов, они петляют по тропинкам, скрываются в зарослях кизила и японской вишни. Где-то в отдалении раздается веселый девичий смех. Разве можно ненавидеть Айзолу в воскресенье, когда до самого горизонта простерлись ее пустынные улицы?

В кафе на углу сидят двое. Тот, что помоложе, в свитере и джинсах. Тот, что постарше, в синем костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом. Они о чем-то тихо переговариваются.

– Виноват, – говорит тот что в костюме, – но что мне делать, а?

– Я тебя понимаю, – отвечает тот, что помоложе, – но и ты меня пойми…

– Господи, не хватает всего два доллара…

– Два доллара – это два доллара.

– Ну, может, в виде исключения выручишь… Будь другом, Джей.

– Я бы с удовольствием, Ральфи, но не могу.

– Потому что завтра я собираюсь к матери, а у нее всегда можно кое-что позаимствовать.

– А ты навести ее сегодня.

– О чем разговор? Конечно, навестил бы. Только она уехала в Сандс-Спит. У нас там родня. Отец повез ее.

– Ну так навести ее завтра. А потом и увидимся.

– Конечно, ты прав, Джей… Только мне уже становится хреново…

– Жаль, очень жаль, но…

– Я понимаю, Ральфи, ты тут ни причем.

– Хорошо, что ты это понимаешь.

– Еще как понимаю.

– Это же бизнес… Я работаю, как и все остальные.

– Я тебя понимаю… Я ведь не прошу ничего даром. Просто речь идет о какой-то мелочи.

– Два доллара – не мелочь.

– Верно, но мы-то знаем друг друга давно.

– Давно.

– Я нормальный клиент.

– Знаю.

– Дай в долг до завтра, а?

– Не могу, Ральфи. Я бы с дорогой душой. Но если я пойду навстречу тебе, то придется тоща идти навстречу всем остальным.

– Я никому не расскажу. Ни одной живой душе. Клянусь!..

– Все равно поползут слухи. Нет, так дело не пойдет. Если бы я знал, что у тебя нет бабок, я бы не пришел.

– Но что такое два доллара?

– А, два доллара здесь, два доллара там. Получается много. Кто рискует – ты или я?

– Да, но…

– Ты ведь хочешь, чтобы я дал тебе товар за здорово живешь.

– Нет, нет, Джей. Выручи до завтра. А там я разживусь деньгами у мамаши и тебе все отдам.

– Извини, но не могу.

– Джей, погоди. Разве раньше я когда-нибудь приходил к тебе пустой?

– Нет.

– Ну вот видишь. Разве я жаловался, что мне всучали какую-то гадость?

– Погоди, я тебе никогда ничего плохого не всучал. Ты ведь хочешь сказать, что за свои деньги получал плохой товар?

– Нет, что ты!

– Мне показалось, что ты это хотел сказать.

– Боже упаси!

– Тогда что ты хотел сказать?

– Нет, просто бывало, товар шел плохой по всему городу. Когда полиция начинала вовсю шуровать. Когда нигде нельзя было достать ничего приличного. Вот это я и хотел сказать.

– Да, помню. В прошлом июне…

– Но я же не возникал, верно?

– Ну и что ты хочешь этим сказать?

– Выручи разок, Джей!

– Не могу, Ральфи.

– Джей, ну пожалуйста!

– Извини, но никак. Лучше не проси.

– Завтра я достану деньги.

– Пока, Ральфи.

Сумерки быстро сгущаются над городом. Небо над Калмспойнтом становится пурпурным. В окнах загораются желтые огни, неоновые вывески украшают потемневшие дома оранжевым и голубым, красные и зеленые огни светофоров вспыхивают с какой-то новой энергией, делаются в темноте ослепительными. Город празднует наступление темноты фейерверком огней. Как можно ненавидеть волшебное сверкание драгоценных камней?

Молодой патрульный в полной растерянности.

Женщина в истерике, у нее лицо в крови, а патрульный не может решиться, что сделать сначала: вызвать «скорую» или подняться наверх и арестовать мужчину, который ее ударил. Его сомнениям кладет конец сержант, который подъезжает в полицейской машине, выходит из нее и подходит к женщине, которая сквозь рыдания что-то лопочет молодому патрульному, а тот слушает ее с растерянным лицом.

Женщину ударил ее муж, и она не хочет выдвигать против него обвинения. Нет, она ждет от полиции другого.

Но сержант отлично разбирается в том, что такое правонарушение, и ему решительно все равно, какую позицию занимает пострадавшая. Но этим чудным апрельским вечером ему куда приятнее стоять на улице и выслушивать лепет женщины, которая, между прочим, хороша собой, в нейлоновом халате, под которым нет ничего, кроме трусиков. Это куда лучше, чем тащиться наверх и арестовывать того, кто ее ударил.

Женщина расстроена, потому что муж сказал, что покончит с собой. Он ударил ее по голове молочной бутылкой, попал чуть выше глаза, а сам заперся в ванной, пустил воду, продолжая выкрикивать, что покончит с собой. Женщине это решительно ни к чему. Она любит своего мужа. Она выбежала на улицу в халате на голое тело, чтобы найти полицейского и попросить помочь ей сделать так, чтобы ее муж не покончил с собой.

Сержанту быстро надоедает этот разговор. Он продолжает уверять плачущую женщину, что все в порядке, что тот, кто задумал покончить с собой, не станет кричать об этом во всеуслышание, а просто молча выполнит задуманное. Но женщина в истерике, лицо ее в крови, и сержанту кажется, что пора преподнести салаге-патрульному урок, как должен вести себя блюститель порядка в подобных обстоятельствах.

– Пошли, парень, – говорит он, и они вдвоем отправляются наверх, а водитель патрульной вызывает по рации «скорую». Женщина устало опускается на бампер полицейской машины. Она обращает внимание на кровь и бледнеет. Водителю кажется, что она сейчас грохнется в обморок, но он остается на своем месте.

На третьем этаже сержант и молодой патрульный останавливаются возле указанной женщиной квартиры. Там тихо. Сержант несколько раз стучит в дверь, не получает ответа и опять говорит молодому патрульному:

– Пошли, парень.

Он толкает дверь, которая не заперта, и они оказываются в квартире. Там по-прежнему тихо, только в ванной слышно, как течет вода.

– Есть тут кто-нибудь? – громко произносит сержант, а затем жестом призывает молодого патрульного следовать за ним. Он подходит к ванной, берется за ручку, но тут дверь распахивается.

На пороге голый человек.

Он только что вылез из ванной, где по-прежнему течет из крана вода. Тело его блестит от воды. Но вода в ванной красного цвета. Он вскрыл себе вену на левой руке, и теперь из раны течет кровь и стекает на белый кафельный пол. В правой руке у него разбитая молочная бутылка, скорее всего, та, которой он ударил по голове жену. И как только он распахивает дверь, он замахивается этой бутылкой на сержанта. Сержанта сейчас заботит несколько проблем, среди которых далеко не главное место занимает перспектива в ближайшие секунды оказаться с разбитой головой. Он думает о том, как справиться с голым человеком, чтобы не запачкать кровью новенькую форму, и как произвести впечатление на молодого патрульного.

Мужчина тем временем кричит:

– Оставьте меня в покое! Дайте мне умереть!

При этом он машет рукой с разбитой бутылкой, норовя задеть сержанта. Тот, тяжело сопя, уворачивается от бутылки, пытается схватить самоубийцу за руку и в то же время вытащить из кобуры револьвер. Голый продолжает истошно вопить и размахивать бутылкой с острыми краями.

Потом раздается грохот. Окровавленный мужчина испускает последний вопль и выпускает из пальцев бутылку, которая вдребезги разбивается о кафельный пол. Сержант, выпучив глаза от удивления, смотрит, как он начинает пятиться, потом падает навзничь и, оказавшись в ванной, погружается в воду. Сержант оборачивается и видит молодого патрульного, в руке которого дымится револьвер. Потом он переводит взгляд на ванну, красная вода в которой сомкнулась над рухнувшим в нее телом.

– Лихо сработано, парень, – говорит сержант.

Город спит.

Тусклый свет уличных фонарей – вот и все, что осталось от недавнего буйства огней. Они освещают мили покинутых улиц. Окна почернели, и лишь кое-где вспыхнет свет в ванной и быстро погаснет. Кругом тишина.

Айзола спит.

Разве можно ее ненавидеть?

11

С середины субботы Карелла безуспешно искал Мери Маргарет Райан. Он побывал в квартире на Портер-стрит, где она якобы жила, но Генри и Боб сказали, что ее нет, и где она, им неизвестно. Он обошел все местные точки, где она бывала, он даже устроил засаду у магазина Эллиота в надежде, что вдруг она вздумает навестить его, но все это успеха не принесло.

Сейчас же, в понедельник двадцать шестого апреля, за четыре дня до того, как Глухой собирался взять полмиллиона долларов из Первого федерального банка (только непонятно, из какого филиала), Карелла шел по Рутланд-стрит и выискивал взглядом серебристый мотоцикл. В ходе недавней короткой беседы с Янком он узнал, что тот прибыл в город несколько недель назад и теперь проживает на Рутланд-стрит. Правда, адреса он не сообщил, но Карелла не сомневался, что найдет Янка – в конце концов, серебристый мотоцикл не иголка. Правда, он не надеялся, что Янк внесет ясность в ситуацию с Мери Маргарет, она, похоже, не из тех, кто водит дружбу с байкерами, но Янк и Окс побывали в магазине Эллиота и их объяснение с хозяином, которое Карелла наблюдал через витрину, показалось ему не совсем обычным. Когда ты уже не знаешь, где искать, ищи всюду, где только можно. Мери Маргарет Райан должна где-то находиться, не может же она раствориться в воздухе?

Проведя в этом районе четверть часа, он заприметил три мотоцикла на цепях у ограды дома шестьсот один. Он постучал в дверь единственной квартиры на первом этаже и спросил у открывшего ему типа, где живут мотоциклисты.

– Вы их заберете? – поинтересовался тип.

– Где они живут?

– На третьем этаже. Хорошо бы, их отсюда выбросили.

– Почему? – спросил Карелла.

– А на хрена они нам тут? – злобно отозвался тип и закрыл дверь.

Карелла поднялся на третий этаж. У стены громоздилось несколько коричневых мешков с мусором. Он прислушался. В квартире слышались какие-то голоса. Карелла постучал. Дверь открыл крепкий, голый до пояса блондин с широкой грудью и бицепсами штангиста, одетый в голубые джинсы в обтяжку, с босыми ногами. Он молча уставился на Кареллу.

– Полиция, – сказал Карелла. – Меня интересуют двое. Их зовут Янк и Окс.

– Зачем?

– Хочу задать им пару вопросов.

Блондин смерил Кареллу лишенным теплоты взглядом, пожал плечами и сказал:

– Ну, ладно.

Он прошел в комнату. Карелла за ним. За столом сидели Янк и Окс и пили пиво.

– Так, так, – заметил Янк.

– Это кто такой? – спросил его Окс.

– Джентльмен из полиции, – сказал Янк и с притворной церемонностью добавил: – Боюсь, я не запомнил вашу фамилию, начальник.

– Детектив Карелла.

– Карелла… Карелла. Чем можем быть вам полезны, детектив Карелла?

– Есть тут Мери Маргарет?

– Кто-кто?

– Мери Маргарет Райан.

– Такой не знаем, – сказал Янк.

– А ты? – обратился Карелла к Оксу.

– Первый раз слышу.

– И я тоже, – подал голос блондин.

– Высокая, длинные каштановые волосы, карие глаза…

– Увы! – сказал Янк.

– Я ею почему интересуюсь… – начал Карелла.

– Мы ее не знаем, – перебил его Янк.

– Потому что она позирует для Сэнфорда Эллиота.

– И его не знаем, – сказал Янк.

– И ты его не знаешь? – обратился Карелла к Оксу.

– И я.

– Значит, никто из вас его не знает?

– Нет.

– Не вспомнил того, кто был на снимке? – спросил Карелла Янка.

– Нет, – сказал Янк. – Как это ни печально.

– Может, Окс посмотрит снимок? – спросил Карелла.

– Какой снимок? – спросил Окс.

Карелла вынул из бумажника снимок, протянул Оксу, а сам стал следить за его лицом, за выражением его глаз. То, что он увидел, его насторожило. Когда Карелла наблюдал его через витрину в магазине Эллиота, Окс показался ему вполне сообразительным, может, потому, что говорил и при этом жестикулировал. Но сейчас, внимательно вглядевшись в его лицо, Карелла пришел к выводу, что интеллектуальный потенциал Окса ненамного превосходит умственные способности животного. Это было неприятное открытие. Господи, как хорошо иметь дело с башковитыми ребятами, думал Карелла. Лучше тысяча Глухих, чем эти кретины…

– Нет, – сказал Окс и бросил фотографию на стол.

– В субботу я разговаривал с Сэнфордом Эллиотом, – заговорил Карелла, убирая фотографию в бумажник. – Надеялся, что он поможет мне установить личность этого парня. – Он говорил, а сам следил за лицами собеседников, но ни Янк, ни Окс ничего не сказали. – Вы, кстати, с ним не знакомы?

– Как, говорите, его зовут? – спросил Окс.

– Сэнфорд Эллиот. Друзья зовут его Сэнди.

– Первый раз слышу! – буркнул Окс.

– Понятно. – Карелла обвел комнату взглядом. – Неплохое гнездышко. – Он перевел взгляд на могучего блондина в джинсах. – Твое?

– Да.

– Фамилия?

– А почему я должен отвечать?

– Мусор на площадке – это нарушение закона, – сказал Карелла. – Хочешь, чтобы я рассердился, или сообщишь, как тебя зовут по-хорошему?

– Вилли Харкорт, – сказал блондин.

– Давно тут живешь?

– Год.

– Когда приехали ваши друзья?

– Я же говорил… – начал Янк.

– Я спрашиваю твоего приятеля. Ну?

– Несколько недель назад.

– Почему вы повздорили с Эллиотом? – обратился Карелла к Оксу?

– С кем? – тупо переспросил тот.

– С Сэнди Эллиотом, – повторил Карелла.

– Я сказал, мы его не знаем – подал голос Янк.

– У вас, молодой человек, дурная привычка отвечать, когда вас не спрашивают, – заметил Карелла. – Я спрашиваю вашего приятеля. Ну что, дружище Окс, о чем вы поспорили?

– Мы не спорили.

– Почему ты на него кричал?

– Вы в своем уме?

– Вы оба были у него в магазине в субботу, и ты на него кричал, – сказал Карелла.

– Вы, видать, нас с кем-то спутали, – сказал Окс и, взяв со стола бутылку, отпил пива.

– Кто тут еще живет? – спросил Карелла.

– Только мы втроем, – сказал блондин.

– Мотоциклы у дома ваши?

– Да, – быстро вставил Янк.

– Слушай, парень, – сказал Карелла. – Я тебе говорю последний раз…

– Ну, что ты мне хочешь сказать? – осведомился Янк, вставая из-за стола и упирая руки в боки.

– Ты большой мальчик, – заметил Карелла. – Я это понял. – Он вынул из кобуры свой револьвер и продолжал: – Это пушка 38-го калибра, в ней шесть патронов, и я неплохо стреляю. Я не собираюсь драться с тремя гориллами. Сядь, а то я выстрелю тебе в ногу и скажу, что ты пытался напасть на сотрудника полиции при исполнении…

Янк стоял и, моргая, смотрел на него.

– Живо! – рявкнул Карелла.

Тот постоял еще секунду, потом сел.

– Так-то лучше, – сказал Карелла и, по-прежнему держа револьвер в руке, а палец на спуске, спросил Янка: – Который твой мотоцикл?

– Серебристый.

– А твой? – спросил он Окса.

– Черный.

– А твой? – спросил он блондина.

– Красный.

– Они все зарегистрированы, как положено?

– Ладно, – буркнул Янк, – хватит. Мы ничего не нарушали.

– А мусор на лестничной площадке?

– Кончайте к нам вязаться, – сказал Окс. – Зачем вам это?

– Зачем что?

– Зачем катите бочку. Что мы сделали?

– Соврали, что не были у Эллиота в субботу.

– Ладно, мы у него были. Ну и что?

– Ну и о чем вы спорили?

– Ни о чем!

– А все-таки?

– О цене за статуэтку.

– Судя по тому, как вы толковали, в это трудно поверить, – усмехнулся Карелла.

– Мы точно спорили о цене.

– Ну и как, на чем сошлись?

– Мы не договорились.

– Вы хорошо знакомы с Эллиотом?

– Мы его и не знали. Просто увидели в витрине разные штучки, зашли узнать, что почем.

– Вы знакомы с Мери Маргарет?

– Нет. Первый раз о такой слышим.

– О’кей, – сказал Карелла, подошел к двери, открыл ее и, обернувшись, сказал: – Если вы собираетесь укатить в Калифорнию, мой совет – немного погодите. И еще: уберите мусор с площадки. – Он закрыл за собой дверь и стал спускаться вниз. Он снова постучал в дверь квартиры первого этажа. Ему открыл тот же самый тип.

– Ну, что, выкинули их? – спросил он Кареллу с надеждой в голосе.

– Нет, можно войти?

– Очень жаль, – сказал тип, но отошел в сторону, пропуская Кареллу. Это был мужчина лет пятидесяти в темных брюках, шлепанцах и майке. – Я техник-смотритель, – сообщил он.

– Как вас зовут?

– Энди Халлоран. А вас?

– Детектив Карелла.

– Что же вы их не забрали, детектив Карелла? Неужели нельзя было за что-то зацепиться?

– Кто платит за их квартиру, мистер Халлоран?

– Здоровяк. Зовут Вилли Харкорт. Он там живет все время, и у него вечно гости. Иногда по десять человек разом. Парни, девки, им без разницы. Напиваются, ширяются, орут, дерутся друг с другом и с теми, кто пытается их утихомирить. Короче, шваль подзаборная.