Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
Часть V. Масиаф
24
Во внешнем дворе светили факелы, перестукивали копытами и беспокоились лошади, один из толпы вьючных верблюдов то и дело ревел от отвращения. Айдан смотрел на все это с некоторым удивлением. Он предполагал, что его мамлюки последуют за ним. Но он и не думал, что обнаружит здесь экспедицию, снаряженную, словно для рейда по пустыне.
К нему направлялся Карим, как всегда вычурно-элегантный, с завитой и надушенной бородой и в гороподобном тюрбане. Он выглядел невеселым, но причиной тому было загадочное происшествие и несчастье с Джоанной. Под этим, насколько могла проникнуть ослабевшая мощь Айдана, Карим был весьма доволен. Ему поставили невозможную задачу, он выполнил ее, он был рад отделаться от беспокойных гостей; и при этом он заплатил за все меньше, чем ожидал.
Он вежливо, хотя и без особой приязни приветствовал Айдана.
– Сожалею, – сказал Карим, – что мы не имели возможность снабдить вас всем, о чем договаривались. Проводниками, нужным количеством вьючных верблюдов, двойными заменами…
– Неважно, – оборвал его Айдан. – Я вижу две лошади для каждого человека и достаточное число верблюдов. В проводниках я не нуждаюсь. Я знаю, куда мы направляемся.
– А знаешь ли ты, где безопасно, а где племена запрещают проходить?
– Бог проведет меня, – ответил Айдан.
Ни один добрый мусульманин не мог допустить и тени сомнения в подобном заявлении. Карим, пойманный на вере, вернулся к долгу:
– Я рассказал предводителю твоих мамлюков все, что я знаю о дороге и ее опасностях. Тебе лучше ехать осторожно, особенно там, где местность кажется наиболее тихой. Тот, на кого ты охотишься, не использует племена как свое оружие, и они нападают просто из любви к схваткам.
– Значит, я могу угодить им, вступив в бой?
– Юность, – промолвил Карим, – удивительная пора.
Человек может умереть в схватке, говорили его глаза. А этот человек опозорил родственницу Карима и его Дом; а Аллах столь же справедлив, сколь и милосерден. Если это и была молитва, то какая-то хитрая.
Айдан усмехнулся.
– Это вряд ли голос юности, господин. Меня воспитали так, чтобы оказывать уважение как врагам, так и друзьям.
– Бог да поможет твоим друзьям.
Неосторожное высказывание. Айдан мысленно воздал ему должное, оборачиваясь и находя взглядом своего серого мерина, которого держал за узду Арслан. Глаза мамлюка несколько напоминали совиные, но он по крайней мере мог улыбнуться в ответ. Другие не настолько владели собой. Под взглядом Айдана усмешки пропадали, но звенящая свирепая радость не исчезала.
Он и сам чувствовал эту радость. Она была черной и алой, как пламя во тьме. Он легко взлетел в седло.
– Я вернусь, – пообещал он, – чтобы увидеть, чем завершится наша сделка.
Кариму не пришлось прилагать многих усилий, чтобы пробормотать в ответ:
– Аллах велик. – А потом, поскольку он был честный человек и не видел проку в мстительности, добавить: – Да дарует Бог успех твоему предприятию.
Айдан поклонился, сидя в седле. Его сорвиголовы ожидали. Он дал команду отправляться.
Город закрывался до рассвета, но Дом Ибрагима имел влияние на охрану боковых ворот. Когда город остался позади, никто не оглянулся на эту массу тени и звездного света, носившую название Алеппо. Часть сердца Айдана осталась там, и большая часть его силы, и кусочек его души, если у него была душа. Но все это он уносил в своей памяти. Взгляд его был устремлен на дорогу впереди.
Пять дней пути до Гамы на Оронтесе, наиболее подходящим для дороги аллюром; а потом три дня с меньшей скоростью и с оглядкой до Масиафа. Для Айдана в эту первую ночь, когда звезды бледнели перед рассветом, Масиаф казался столь же далеким, как луна. Он шел так далеко и так долго; он потерял могущество, чтобы увидеть финал.
Мамлюки были мусульманами, и весьма ортодоксальными. Даже Конрад с его прекрасным викингским ликом пять раз между рассветом и ночью кланялся в сторону Мекки: при первых проблесках света, на восходе солнца, в полдень, на закате и перед сном. Они были так же пунктуальны, как монахи, и столь же непреклонны.
Они к тому же были быстры. Айдан вынужден был признать это. И разумны: они никогда не упускали подходящего случая дать отдых коням.
После молитвы на восходе солнца в первый день они поели и отдохнули. Это не был лагерь в полном смысле этого слова: они не стали раскидывать шатры, а разместились в каменистой ложбине неподалеку от дороги, где росла жесткая трава, которой питались верблюды. Большинство людей спало. Они были сильны, и несомненно были вояками, но они были еще и молоди, и не спали всю ночь.
Айдан, для которого сон был скорее обычаем, чем необходимостью, бродил между животными. Его мерин подошел без зова, дохнул Айдану в ладони и получил кусок сушеного яблока, которое тот прятал в рукаве. Айдан прижался щекой к теплой гладкой шее, почесывая животное меж ушами, где лошади это особенно любят, освободившись на несколько мгновений от мыслей, рассуждений, от себя самого.
Легкие шаги заставили его вернуться к действительности. Он повернулся, довольно медленно, как считал сам, но тот, другой, вздрогнул. Это был Райхан, серый и осунувшийся, с дикими глазами, как будто он вот только сейчас вдруг вспомнил, кем был его господин.
Айдан попытался успокоить его улыбкой. Тот даже не увидел этого. Он простирался в пыли, как это делают обитатели Востока, бормоча что-то, в чем Айдан не мог уловить никакого смысла.
Постепенно слова становились понятными.
– Я видел, как пришла твоя госпожа, я приветствовал ее, я стоял на страже до твоего прихода. Когда ты был там, я смотрел через перила в сад. А когда я снова обрел память, я лежал на галерее, как будто спал, и твоя комната была пуста, и все говорили, что ассасин пришел, нанес удар и исчез. Это моя вина, мой господин, моя прискорбная вина. Я плохо нес стражу. Я должен умереть за это.
Айдан схватил его за плечи и тряс до тех пор, пока тот не перестал бормотать.
– Ты должен умереть? Она была в моих объятиях, когда ее ранили. Как же я должен поплатиться за это?
Райхан громко сглотнул. Его кулаки сжимались и разжимались.
– Но, господин мой… Вы были заняты.
Айдан коротко, отрывисто засмеялся.
– А почему я был занят? Нет, Райхан. Я не буду наказывать тебя. Ты был заколдован очень сильным и коварным демоном. А я был просто непростительно глуп.
– Господин мой! – протестующе и оскорбленно воскликнул Райхан.
– Иди спать, – сказал Айдан. – Нам предстоит долгий путь.
Райхан набрал в грудь воздуха, как будто собираясь продолжить спор, но взгляд Айдана был непреклонен. Райхан медленно пошел прочь, нашел свое место и лег на него. Вздох его был громким и очень тяжелым, но выглядел он чуть менее несчастным, чем до этого.
Чувство вины покинет его, хотя, быть может, и не скоро. Айдан не знал, уйдет ли это чувство и от него.
Когда дневной жар стал спадать, они снова пустились в путь. На дороге было немного путников. Пастух, окруженный свои стадом; караван, предвкушающий завершение пути в Алеппо. Земля была ровной – голая бурая пустыня, тут и там мелькали островки зелени. Там, где была зелень, были и люди, деревеньки, пристроившиеся у источника или ручейка.
Они разбили лагерь много времени спустя после захода солнца, под растущей луной. Даже неугомонные кипчаки едва не засыпали в седле. Айдан смотрел, как люди размещались и договаривались о несении стражи. Первую очередь он взял на себя. Мамлюкам это не понравилось, но он не нуждался в сне. Его могущество оставалось пустой чашей, хотя первые капли новой силы уже коснулись краешка его сознания. Он присматривался, прислушивался и принюхивался, как поступала бы всякая земная тварь. Он обходил лагерь по кругу и ждал, пока проползут долгие часы.
Он мог бы оставить их всех и отправиться в одиночку. Но они последовали бы за ним; и пока у него не было силы на большее, нежели проникновение в мысли того, кто стоял возле него на расстоянии вытянутой руки, он не мог ни ускользнуть из-под их присмотра, ни защитить их от демона из Масиафа.
Айдан зарычал, продолжая ходить. Демон. Марджана. Чудовище из его собственного племени. Слепая ползучая тварь без сердца и души, одна только ненависть и похоть, которую она называет любовью. Было ли это сущностью того, чем он был? Без человеческого воспитания, без человеческой любви, не более, чем волк или пантера. Животное. Убийца без понимания и милосердия.
И он считал ее прекрасной. Он желал ее, грезил о ней. В то время как она лгала и расставляла ему ловушки, и заманивала его к гибели.
Он бросил в воздух:
– Марджана. Марджана, охотящаяся в ночи. Теперь я знаю тебя. Я иду к тебе.
У него не было возможности узнать, услышала ли она его. Она не ответила.
Еще будет время и место для этого. В Масиафе; или, если ее сталь окажется быстрее, чем его ярость, в аду.
Айдан не знал, когда ему стало ясно, что он ошибся в своих расчетах. Его мамлюки, казалось, не видели ничего неправильного. Медленно наполнявшаяся чаша его могущества пыталась убедить его, что эта дорога – правильная, дорога на Гаму, откуда ему предстоит начать путь на Масиаф. Дорога вела на юго-запад по солнцу и луне.
Но глубоко под этой уверенностью крылось беспокойство. Броселианд, любимое место его матери, был точно таким же, непостоянно-изменчивым, и привкус на языке и дрожь на коже говорили о магии. Их вели, их сбивали с пути.
Он уверился в этом в тот день, когда они, передвигаясь со взятой ими скоростью, должны были прибыть в Гаму. Там, где широкая бесплодная равнина должна была блеснуть извивами Оронтеса, не было ничего, кроме пыли, песка и камней. Дорога убегала вдаль, пустая и дразнящая, и горячее марево плясало над ней.
Однако они еще не были в трудном положении. Они избегали больших городов, но в последней из маленьких безымянных деревушек они наполнили меха водой и хорошо напоили верблюдов. На этом настоял Айдан. Остальные считали это глупостью – так близко от реки и города готовиться словно бы к переходу через всю пустыню.
Айдан остановил своего мерина. Тот вытянул поводья из его пальцев, наклонив голову, чтобы почесать зудящее место на передней ноге.
Арслан остановился рядом с Айданом.
– Ты видишь что-нибудь, мой господин?
– Ничего, – ответил Айдан. – Вообще ничего.
Арслан поднял бровь. В последнее время это вошло у него в привычку. Айдан почувствовал, как его собственная бровь ползет вверх, когда осознал, у кого парень перенял эту привычку.
– Мой господин? – переспросил Арслан.
– Я ничего не вижу, – повторил Айдан. – А должен видеть Гаму или по крайней мере реку.
Подъезжали остальные, останавливаясь так близко, как позволяли их лошади. Кобыла Тимура, как всегда, негромко ржала и покусывала коня его брата, который, как обычно, набирался храбрости прекратить эти попытки познакомиться. Этот мерин, казалось, никогда не решится на это.
Ильхан похлопал его по шее.
– Дурашка, – сказал он мерину. Потом обратился к Айдану: – Мы не можем увидеть Гаму. Она лежит в ложбине, вырытой рекой.
– Так где же река?
Никто из них не мог дать ответ. Большинство, казалось, и не хотело этого.
– Мы, должно быть, ехали медленнее, чем считали, – сказал Дилдирим.
– Или свернули не там, – предположил Конрад.
Андроникос нахмурился:
– Разве это похоже на холмы вокруг Гамы?
– А на что это вообще похоже? – резко парировал Арслан.
Он хмуро уставился на дорогу. Постепенно лицо его становилось все мрачнее. Он выругался по-турецки, коротко и яростно.
– Аллах! – ответил он сам себе. – Ничего похожего на холмы нигде. Где мы, во имя Господа?
– К югу от Алеппо, – отозвался Тимур.
Но даже он стушевался под их свирепыми взглядами.
– Я скорее хотел бы узнать, почему, чем где, – промолвил Андроникос. А когда все уставились на него, добавил: – Если мы поймем, почему сбились с дороги, мы можем понять, где находимся.
Греческая логика. Для сарацина она была бессмысленной. Для франкского колдуна она означала больше.
– Что касается «почему», – сказал Айдан, – то я могу ответить довольно легко. Мы были заколдованы. – Все уставились на него, но он не отвел глаза. – Да, даже я. Я не непобедим.
Они громко запротестовали. Он ждал, пока они устанут перекрикивать друг друга. Потом сказал:
– Нам лучше поискать места для лагеря. Нам надо отдохнуть, успокоиться и подумать, как выбраться отсюда.
Они нашли весьма подходящее для стоянки место, низкий холм, увенчанный развалинами древней крепости. Одна стена по-прежнему высилась в рост верблюда; каменная кладка была прочной, а на холме было достаточно молодого кустарника для верблюдов, хотя источник давно пересох. Как обычно, присутствие Айдана было защитой от змей и скорпионов, и даже мухи избегали подлетать близко. Он сам не обращал на это внимания, но его мамлюки тянули жребий за места поближе к нему; и каждую ночь новый счастливчик дремал в тепле у его спины.
Кажется, этой ночью счастливый жребий выпал Андроникосу. Когда последний отблеск заката исчез в небе, он сел, поджав ноги, рядом с Айданом, принюхиваясь к аппетитным запахам, поднимавшимся из котелка и помешивая верблюжий помет в костре ножнами меча. Арслан, положение которого еженощно обеспечивало ему место по правую руку от Айдана, смотрел на котелок безразлично. Его сильно тревожило, что они – даже они – пали жертвой колдовства. И рука Айдана у него на плече почти не успокаивала его.
Они ели почти в молчании, никто из них не выкидывал мальчишеских шуточек. Их глаза то и дело устремлялись на Айдана. Было ясно, что если надо думать, то этим предстоит заниматься ему.
Его аппетит, и всегда-то невеликий, совсем пропал. Он проглотил последний кусок и слизал жир с пальцев. Он знал, что должен сделать. Но не знал, хватит ли у него для этого силы.
Все прекратили жевать, уставившись на него. Он рявкнул на них. Они отшатнулись, но глазеть не перестали.
– Тело Господне! – взорвался Айдан. – Где еще сыщешь такую кучу пучеглазых идиотов?
– Нигде, – пробормотал кто-то.
Айдан рассмеялся, резко и коротко.
– Ну что ж. Но то, чем нам надо заняться – это отнюдь не размышления. Не совсем.
И пока он говорил, он отступил чуть назад от костра, пыли на брусчатке двора, разбросанных камней. Там, где был огонь, зияла пустота, но камень перед ним был ровным и неповрежденным. Айдан глубоко и медленно вздохнул, созерцая это. Пламя в нем едва горело, но все же горело. Решимость его мамлюков питала это пламя. С величайшей осторожностью он собрал его в ладонях, словно в чаше. Огонь мерцал; Айдан дохнул на него. Пламя стало ровнее. Айдан опустил его на камень. Он переливался, словно драгоценность, созданная из света, рубин в сердце, лунный камень по краям. Айдан простер над ним ладони. Самоцвет расплавился и растекся. Воля Айдана придала ему облик и вещественность, сделала его изображением мира. Восток засверкал, вырос и заполнил круг между Айданом и огнем.
Тут был Алеппо, белый как кость город с выступающим клыком цитадели. Дамаск, зеленый самоцвет в пустыне. Иерусалим, сердце мира, мгновенный золотой отблеск Скального Купола. Меньшие города становились отчетливее один за другим по мере того, как он называл их. Шаизар, Гама, Хомс вниз по течению Оронтеса. Антиохия, Тортоса, Триполи, к западу и по направлению к морю. А между ними, в горах Сирии, Масиаф.
Айдан пошатнулся, глаза его затуманились. Изображение заколебалось, словно видимое сквозь толщу воды. Его края остались четкими. Медленно он проследил линию между ними: зримый облик силы, исходящей из Масиафа. Край этой силы прослеживал дороги везде, где мог, направлял их туда, куда хотел, вел глаз так же, как вел тело. Да, на юг и запад, но прочь с верного пути, в пустыню. Гама была в долгом дневном переходе к западу. Они могли выйти к Оронтесу, но к югу от Хомса, к берегам озера. Оттуда они могли бы попасть в горы, но никак не в Масиаф; дорога и сила направили бы их в Триполи, к франкам.
Это была достаточно тонкая магия, коварная и удивительно искусная. Она показала ему, кем он был, бессильный ребенок, лишившийся дарованной ему силы; расточавший силу, когда должен был ее беречь и запиравший ее в клетку, когда должен был пустить ее в свободный полет.
Он не знал лучшего. Его войны всегда были человеческими войнами; могущество было игрой, даром, которым он пользовался потому, что бы наделен им, а не потому, что в этом была крайняя необходимость. Он никогда не тренировал этот дар, как тренировал бы лошадь или собаку. Он предоставлял этому дару развиваться самому по себе, если ему это надо, или учился чему-нибудь порою для собственного удовольствия.
Было поздно оплакивать собственную глупость. Он был отгорожен от Масиафа стеной; у него не было ни силы, ни умения пробить эту стену.
Но он был связан клятвой. Он должен идти. Он должен проломить стену.
Или перелезть через нее.
Или подкопаться под нее.
Айдан изумленно моргнул. Он лежал на боку; он не помнил падения. Изображение исчезло. Но оно пылало в его памяти. Он знал, где они находятся и куда им идти. Он пытался сказать это; он не мог подыскать слов на арабском. Все его чувства притупились, как было тогда, когда он отдал свою силу Джоанне. Он снова был опустошен. Ему следует научиться быть мудрее.
Позже.
Сейчас надо спать. Мамлюки завернули его в одеяла – и в свои тоже; он даже не мог заговорить, чтобы выругать их за это. Они сгрудились вокруг него, как щенки. Все они ощущали тепло, сонливость и блаженную уверенность. Он был их господином. Что бы он ни собирался сделать, он не может потерпеть неудачу.
За такие мысли он с удовольствием передушил бы их всех.
25
Айдан обнаружил, что было возможно обогнуть запретные земли по краю, настолько приближаясь к его границам, насколько было позволено. Как будто с правой стороны простиралась пустота, невыносимая невозможность свернуть к Масиафу. Иногда он пытался. И неизменно обнаруживал, что уклонился далеко от своего пути, медленно теряя ощущение, что ехал правильной дорогой.
Они обошли Хомсское озеро, перешли вброд Оронтес и свернули к северу. Сила Айдана возрастала, как будто долгие дни путешествия вне пределов запретного круга питали и поддерживали ее; он не мог свернуть прямо к Масиафу, но мог уже подобраться ближе.
Теперь они были во франкских владениях, в Триполийских землях. Для Айдана это мало что означало. Половина его замкнулась на скорби и ярости, которые вели его; половина – на следовании по узкой тропинке между кругом ассасинов и свободными землями. И не оставалось ни кусочка сознания, чтобы заботиться о том, ел он или спал, ехал или отдыхал, ехал ли через земли, лежавшие в тени мусульманского стяга или христианского щита. Его мамлюки трепетали перед ним больше, чем обычно; это он чувствовал. Они также полагали, что он совершенно потерял рассудок.
Так оно и было. Часто мир ускользал от его взора, и он видел Джоанну, лежащую там, где бросила ее ассасинка, и землю, какой начертала ее его сила, и запретный круг, очерченный кольцом пламени. Но он, который сам был огнем, начал, дюйм за дюймом, разрывать это кольцо.
В один из дней без имени и числа, под небом столь же серым, каким виделось Айдану все, что не было кольцом и запретным кругом, он резко выпрямился в седле. Лошадь остановилась. Его эскорт подтянулся к нему.
За кругом не было живого существа. Точнее, он был начертан энергией живущего, но, будучи единожды начертан, поддерживал сам себя: как защиты, которые возводил сам Айдан, но гораздо сильнее. Как жаль, подумалось ему, что такой мастер силы может быть столь жестокой тварью.
Но он знал кое-что, чего могла не знать она. Сквозь защиты без постоянного живого стража можно было пройти. Не легко, не просто, но можно. И тот, кто прошел, если он искусен и достаточно могуществен, могу установить стену снова, но он был бы уже внутри и, может статься, недосягаем для того, кто установил защиту.
Айдан медленно улыбнулся. Он вконец перепугал своих несчастных парней; но объяснять им ничего не стал. Он тронул с места нервничавшую лошадь, успокаивая ее голосом и прикосновением руки.
Они ехали почти точно на север по дороге, которая была древней, когда Рим был молод; но Рим выровнял и замостил ее, и она просуществовала тысячу лет. Круг запрета пытался оттеснить их на запад; Айдан собрал всю силу сознания, отвратил мысли от конца охоты и сконцентрировался только на том, что лежало прямо перед ним. Напряжение ослабло. Он расслабился тоже и почти задремал.
По камню застучали копыта. Айдан насторожился вновь. Тимур, уезжавший вперед, галопом вылетел из-за холма и остановил коня. Он едва не плясал в седле.
– Всадники! Целая армия. В доспехах. С копьями.
– Франки? – спросил Айдан, хотя уже и сам знал.
– Франки, – ответил Тимур.
Мамлюки собрались вместе. Один или двое обнажили мечи. Турки потянулись за луками.
Айдан остановил их всех.
– Нет. Боя не будет.
До некоторых их них дошло не сразу. Они забыли, кем был их господин.
Он поехал вперед, велев Арслану удостовериться, что мечи остаются в ножнах, а луки – не снаряженными. Без спешки, но и не медленно, они въехали на холм.
И вправду всадники. Всадники в черном, с белыми крестами на щитах и на плечах. Пара рыцарей-госпитальеров с оруженосцами и вооруженным эскортом. они видели Тимура: выстроились в походном порядке, рыцари надели шлемы перед боем. Увидев Айдана, рыцарь, ехавший впереди, вскинул руку. Франки остановились, загородив дорогу.
Айдан тоже велел своему отряду остановиться, слегка вздрогнув и начав осознавать опасность положения. Если его мамлюки забыли, что он франк, то и сам он забыл, как выглядит в глазах рыцаря Заморских Земель: сарацин с отрядом сарацинов, он в бедуинских одеяниях, они в алых ливреях, экзотичных, словно оперение фазана; и какая наглость – ехать вооруженными, открыто, по дороге через земли, где правят франки.
Госпитальер закричал на ужасном арабском, его голос сотрясал недвижный воздух:
– Кто вы? Почему вы едете по этой земле?
Айдан выехал вперед, махнув мамлюкам держаться сзади. Они повиновались, готовые броситься при первом же намеке на угрозу. Франки напряглись. Айдан держал руки далеко от своего оружия, лицо его было спокойно, в глазах бился сдерживаемый смех. Он заговорил на самом своем изысканном лангедокском наречии, столь же мягко, как он некогда обхаживал свою даму в Каркассонне.
– Доброго дня тебе, преподобный брат, и всему твоему отряду.
Если госпитальер и был потрясен, обнаружив рыцарскую учтивость в волке пустыни, то он не обнаружил это ни малейшей заминкой. Он перешел на родной язык с видимым облегчением. Его выговор был ничуть не чище, чем у Айдана.
– День настолько хорош, насколько хорошо прожил его человек. Кто ты, и какое дело привело тебя в наши земли?
– Я добрый христианин, – ответил Айдан, – и рыцарь с Запада, надеющийся стать рыцарем в Иерусалиме, и если я вторгся в чьи-то владения, то молю простить меня. Я думал, что эта дорога открыта для любого, кому нужно проехать по ней.
– Это зависит от того, для чего это нужно.
Айдан улыбнулся.
– Не питай страха, преподобный брат. Мое дело не относится ни к тебе, ни к кому-либо из вас.
– Вряд ли ты ждешь, что я поверю в это.
Все они, собеседник Айдана и молчаливый отряд, смотрели на мамлюков Айдана, которые в ответ бросали отменно свирепые взгляды.
Айдан улыбнулся еще шире.
– Ах да, вижу. Прошу прощения, сэр. Они не причинят никакого ущерба. Они принадлежат мне и будут делать то, что я им прикажу.
– С каких пор, – едко спросил госпитальер, – толпа сарацинов повинуется христианскому рыцарю?
– С тех пор, как султан Дамаска подарил их мне, – ответил Айдан.
По рядам пронесся ропот.
Айдан понял, что это означало.
– Вы думаете, я изменник? А разве вы сами никогда не вступали в союз с Оплотом Ислама?
– Тебе лучше будет проехать со мной, – сказал госпитальер. – Если ты действительно тот, за кого себя выдаешь, тебе лучше предоставить объяснения тем, кто сможет рассудить лучше меня.
А если нет, стояло за этим, то с тобой поступят так, как ты того заслуживаешь.
Айдан оглянулся. Его мамлюки смотрели, настороженные и напружиненные, словно звери. Только один или двое могли понять то, что было сказано, но все они понимали выражение лица и голоса, и узнавали враждебность, чувствовали ее. Госпитальеры терпеливо ждали, но их терпение грозило лопнуть, и уже скоро. Позади, там, куда они намеревались отвезти его, был их замок.
Замок находился внутри запретного круга, у дороги, которая вела почти прямо в Масиаф. Айдан прикинул тяжесть и количество человеческих сознаний и силу, которая оставалась у него, чтобы скрыть свою чуждость. Вполне возможно, ее окажется достаточно.
Он послал благодарственную молитву доброму ангелу, который поставил на его пути госпитальеров, и сказал:
– Я буду счастлив воспользоваться вашим гостеприимством.
Они приняли это за иронию. У него пропало всякое желание посвящать их во что-либо. Он позволил им окружить его маленький отряд, удерживая своих сорвиголов от оскорблений, сдерживая их словами и взглядами. Тимур был достаточно отважен, чтобы высказать то, что думали они все, яростно, но почти шепотом:
– Но мы же пленники!
– Гости, – возразил Айдан с царственной уверенностью, – и союзники.
Никто из них не верил в это. Но все сохраняли спокойствие. Их не обезоружили, и они заметили это. Они просто предпочли бы ехать куда угодно, но только не туда, куда вели их госпитальеры.
А они были внутри запретного круга, и не видели этого, и не беспокоились об этом. Айдан, окруженный ими, не мог избежать этого. Он был соломинкой в потоке воды, вращавшей мельничное колесо; и не имело значения, что он хотел пройти сквозь стену. Всего его могущества было недостаточно, даже притушенного, даже похороненного глубоко в человеческом сознании, даже заглушенного почти до забвения. Он не был достаточно могуществен. Он не был достаточно искусен. Он не выдержит. Он бросится прочь. Он…
И как раз тогда, когда он понял, что не вынесет этого, когда казалось, что мозг закипает в черепе, а по жилам течет расплавленный свинец, стена треснула, прогнулась и в мгновение ока рухнула.
Он прошел. Он тяжело навалился на переднюю луку седла и на долгий миг повис так, борясь с тошнотой и головокружением.
Его воины смотрели на него, начиная тревожиться. Айдан с усилием выпрямился и утер лицо. Позади них запретный круг восстанавливался сам собой. Никто не высылал погоню; ни единый знак на земле или в небе не указывал, что строитель защиты заметил ее разрушение.
Айдан засмеялся – радостно и вызывающе – и пустил лошадь легким галопом.
Он с радостью оставил бы свой эскорт и направился бы прямо по дороге в Масиаф, но какие-то остатки предусмотрительности удерживали его от этого. Близилась ночь; его лошадь устала. Так же, как и он сам, если говорить начистоту. Какая разница, остановится ли он на отдых в лагере или в твердыне госпитальеров?
Для Арслана и его товарищей это был Хисн аль-Акрад, Замок Курдов; но для франков – Крак де Шевалье, Крак Рыцарей, охранявший границы Триполи. Он уже вырисовывался на скале, стена и башня, защита и оплот, суровый и неприступный. Ничто на Западе не могло соперничать с ним; и ничто из того, что Айдан видел на Востоке.
На фоне печального неба замок был прекрасен, прекрасен и ужасающ. Но Айдан не испытывал страха перед ним. Это был не Масиаф.
Его мамлюки пытались подражать его спокойствию. Даже когда проходили под гулкой аркой ворот. Даже во внутреннем дворе, на котором мог бы разместиться целиком какой-нибудь французский замок, где они оставили лошадей и, наконец, сдали свое оружие. Айдан позволил угрюмому сержанту обезоружить и обыскать его, сказав с трудно давшейся ему небрежностью:
– Сообщите, куда вы положите оружие. Я хочу впоследствии получить его обратно.
– С этим обратитесь к кастеляну, – ответил сержант. Он передал кинжалы и меч Айдана брату-мирянину, и повернулся к своему командиру:
– Чисто, сэр.
Рыцарь кивнул. Он уже снял шлем и сбросил наголовник на плечи, открывая обветренное лицо без возраста, седеющие коротко стриженые волосы, обрамляющие тонзуру, и бороду, отрощенную длиннее, чем было в обычае у монахов-воинов. Здесь, в своей твердыне, среди своих людей, он мог немного расслабиться и позволить себе подумать – что если эта дорожная неожиданность сказала правду?
– Ты пойдешь со мной, – сказал он, по-прежнему не оказывая уважения и не называя титула, но и не проявляя враждебности.
Айдан не двинулся с места.
– Один?
Рыцарь слегка нахмурился.
– Можешь взять с собой еще одного.
– А остальные?
Тот еще больше помрачнел.
– Они останутся под присмотром.
– Как гости?
Айдан шел по узенькой и опасной дорожке, и знал это. Но казалось, что госпитальер не усматривает причины для гнева.
– Как гости, – согласился он. – Пока вы не докажете обратного.
Айдан учтиво склонил голову. Потом сказал по-арабски своим мамлюкам:
– Я пойду с этим человеком. Вы гости. Ведите себя соответственно, иначе будете отвечать передо мной. Райхан, идем.
Он, как и они, осознавал, что его слова и их повиновение будут замечены и взвешены. И поэтому они поклонились все разом, изящно и гордо, и без малейшего неповиновения, и пошли туда, куда вели их слуги госпитальеров. Райхан остался. Он желал громко заявить о том, что недостоин, но был слишком горд, чтобы высказать это перед столькими франками. Айдан обнял его рукой за плечи и усмехнулся.
– Ну, братишка. Покажем этим людям, из чего мы сделаны?
Райхан распрямил спину. Он никогда не забудет, что оказался плохим стражем именно тогда, когда случилось несчастье, но он уже учился прощать себя. Айдан удовлетворенно улыбнулся. Он отпустил юношу, и тот занял место телохранителя в одном-двух шагах позади Айдана. Они пошли за своими проводниками во внутренние покои замка.
Восточный обычай сохранялся даже здесь, где рыцари Господа несли стражу против сарацинов. Хотя простота голого камня и сумрачные коридоры целиком принадлежали западному монастырю, здесь были и признаки более утонченного мира: ковер, драпировки, часовня с алтарем, покрытым византийским шелком. Айдану была предложена ванна, потом еда, напитки и свежие одежды. Он отлично знал, что все это будет отменно. Он с сердечной радостью принял вино, остерег Райхана от свинины, запеченной с пряностями, предоставив ему угощаться хлебом, бараниной и чистой водой. Но Райхан позволил слуге облачить его во франкские одежды, получая от этого озорное удовольствие, которое он разделял со своим господином. Айдан видел в Иерусалиме юных лордов, которые носили куртки и узкие штаны менее уверенно, чем этот сорванец, и с меньшим изяществом.
После еды они решили исследовать пределы отведенной им свободы. Казалось. они не были заключены в тюрьму или взяты под стражу, если не считать таковой молчаливого и вездесущего слугу. Райхан проверил дверь; слуга смотрел на него пристально, но не сделал ни единого движения. Потом Райхан отважно вышел в коридор. Его шаги удалились, легкие, но твердые, в них не было никакой неуверенности.
