Текст книги "Аламут"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Вернулся он не один. С ним снова был госпитальер, но не тот, который доставил их в Крак. Сначала Айдан не узнал его. Долгое черное время прошло с тех пор, как рыцарь святого Иоанна приезжал на похороны Герейнта.

Он помедлил в дверях, войдя следом за Райханом, чернобровый и суровый. Он осторожно произнес по-арабски:

– Лорд принц, я подумал, что это можете быть вы.

– Брат Жиль, – сказал Айдан, улыбаясь помимо воли. – Вы ждали меня?

Госпитальер зримо расслабился и ответил улыбкой на улыбку.

– Возможно, не в такой компании.

Айдан засмеялся вслух:

– Я мог бы держать пари, что нет! Я был потрясен, узнав, что ваш орден поддерживает отношения с сарацинами. И вот я господин целой толпы сарацинов!

– Эту историю я с удовольствием выслушал бы, – отозвался Жиль, – если бы вы рассказали ее мне.

– Это довольно просто, – сказал Айдан. – Я усвоил уроки необходимости. Ассасин был моим учителем; султан – прилежным соучеником. Он отдал мне то, что его собственная необходимость воспрещала пускать в дело. Если говорить прямо, я был захвачен врасплох.

– Не более, чем был я, когда услышал, что прибыл тот, кто мог быть только вами, но в обличье сарацинского эмира. Это долгое летнее путешествие, даже для принца Каэр Гвент.

– Оно было… очень долгим. – Айдан не хотел произнести этих слов таким смертельно усталым голосом. – Тибо мертв. Вы знаете это?

Жиль скорбно кивнул.

– Немного времени спустя в Алеппо его сестра была ранена и едва не убита. В том, что она жива, нет заслуги моей охраны. Но я видел лицо убийцы. И я оставил на ней свою метку, хотя и слабую.

– На ней? – Жиль изумился, решив, что арабский язык подвел одного из них или обоих.

Айдан оскалился и заговорил на лангедокском наречии:

– Да, брат. Женщина. По крайней мере, существо женского пола; демоница с серебряным кинжалом. Вы никогда не слышали о Рабыне Аламута?

– Легенда, – отозвался Жиль, – ночной ужас.

– Самый настоящий. Я записал на ее счет две жизни; третьей, если Бог пожелает, будет ее смерть.

Жиль не произнес ни слова.

– Да, – сказал Айдан. – Да, она подобна мне. Моя глупость, что я не верил; что я видел ее, знал о ней и никогда не думал, что она может быть смертью, преследующей меня. – Он тяжело дышал, руки его сжались в кулаки. Он с усилием взял себя в руки. – Она древнее, чем я, и сильнее. Она хорошо охраняет свое логово; долгое время она не пускала меня внутрь. И все же, вероятно, Господь услышал меня. Он послал навстречу мне ваших братьев именно тогда, когда я думал, как сокрушить стену магии, которой она перегородила дорогу на Масиаф. Один я никогда не собрал бы достаточно силы. Вместе с вашими братьями, огражденный их человеческой сущностью, я проник через стену. Теперь я внутри, и путь открыт. Я в неоплатном долгу перед вами и вашим братством.

Жилю понадобилось время, чтобы осмыслить все это: время, которое Айдан с радостью предоставил, потому что сам он уже едва держался на ногах, отчаянно усталый. Наконец госпитальер промолвил:

– Не вижу здесь никакого долга, кроме долга перед Господом. Я обещал вам всю помощь, какую только сможет предоставить орден; обещание было дано свободно, не за плату. И мы тогда даже не знали, будет ли оно исполнено.

– И все же оно было дано. Я запомню. – Так он сказал и тогда, во дворе Аква Белла, годы назад, если считать по времени, отмеряемому душой.

– Вы ожидаете, что мы отпустим вас, – произнес Жиль.

Айдан поднял голову. Госпитальер вздрогнул от света в его глазах.

– Вы можете задержать меня?

– Скорее всего, нет, – ответил Жиль. – Но во имя вашей жизни мы должны попытаться.

– Нет, – сказал Айдан. – вы, прежде всего, боитесь, что я могу разжечь пожар, который опалит даже вас в ваших замках на границах исламского мира. Как я могу уверить вас, что рискую только собой?

– Собой и двенадцатью мамлюками сирийского султана.

– Они часть меня. Я оберегаю их так же, как себя самого.

Жиль глубоко вздохнул.

– Я не занимаю здесь высокого положения. Я просто один из братьев ордена, который думает, что знает ответ на загадку о франке, выглядящем как сарацин. Кастелян намерен держать вас здесь под стражей до тех пор, пока вы не докажете, что не угрожаете ни нам, ни нашему замку. Я могу поручиться за вас, но я должен сказать правду. я думаю, что вы движетесь навстречу своей смерти.

– Будет так, как пожелает Бог. Я не очень желаю умереть, можете поверить. Смерть, которой я желаю – не моя смерть.

Рыцарь-госпитальер действительно мог поверить в это и понять это. Но Жиль, который был монахом настолько же, насколько и воином, медленно промолвил:

– Желание отомстить – вряд ли христианское чувство.

– Тогда по окончании дела я исповедаюсь своему духовнику.

Жиль покачал головой, неохотно сдаваясь.

– Истинный принц, и в достаточной мере христианин. Вы еще не обратили своих сарацинов?

– Пока незаметно, – ответил Айдан.

Они посмотрели на Райхана, который, будучи забыт ими, начал свою закатную молитву. После минутного молчания Жиль спросил:

– Не желаете послушать с нами вечерню?

Айдан поклонился в знак согласия.

Он не слышал молитвы своей веры с тех пор, как пересек Иордан, и не преклонял колени и не молился вместе с монахами с незапамятных времен. Все здесь были мужчинами, и низкие голоса тянули песнь. Ни женщин, ни мальчиков. Им не было места на лезвии меча.

Эта была армия в центре боевых действий. И все же слова молитвы были теми же, что и повсюду, слова отдохновения и мира.

Айдан не находил в них успокоения. Он слишком далеко зашел; он слишком много перенес. Для него не будет мира, пока ассасинка не умрет.

Госпитальеры закончили мессу и потянулись из часовни. Айдан остался на скамье, куда Жиль проводил его. Жиль вышел вместе с остальными. Юный брат затушил свечи одну за другой, все, кроме неугасимой лампады над алтарем. Казалось, он не видит Айдана в тени. Он низко склонился перед алтарем, выпрямился, зевнул и ушел.

Чуть погодя в узкую щель чуть приоткрытой двери проскользнула тень. Ее выдало чихание: запах ладана ударил по непривычному обонянию. Тень скользнула вдоль стены, отчаянно испуганная этой чуждой святостью, но нуждающаяся в присутствии своего господина. У края скамей она застыла в нерешительности. Айдан не двигался. Внезапно тень сорвалась с месте и молча припала к его ногам. Глаза Райхана были устремлены вверх, на лицо Айдана, пугающе светлые на смуглом лице и почти слепые в темноте, которая самому Айдану казалась светлыми сумерками. Райхан дрожал, прижимаясь к коленям Айдана, ненавидя это место, но отказываясь уйти отсюда.

– Я ходил, – прошептал он. – Я ходил посмотреть, как там остальные.

– С ними все хорошо? – спросил Айдан, негромко, но и без особой мягкости.

– Было бы хорошо, если бы ты был с ними. Но они повинуются. Они ждут, когда ты дашь им приказ.

– Скоро, – ответил Айдан. Он откинулся на спинку скамьи и закрыл глаза. Когда он открыл их, в часовне был Жиль, и рыцарь с дороги, и еще трое, старше, чем те: жилистые, обветренные, напоминающие ременный кнут, и черное госпитальерское облачение сидело на них, словно хорошо подогнанная кольчуга. Воины, и все же – воины Господа; не изнеженные монастырские монахи, но воины веры, столь же твердые и непреклонные в ней, как любой мусульманин.

Айдан встал, чтобы принять благословение кастеляна Крака. Поднимаясь, он слегка пошатнулся. Круг запрета отобрал больше силы телесной и магической, чем Айдану хотелось бы знать.

Кажется, никто, кроме Райхана, не заметил этого, но плечо Райхана было именно там, где нужно – надежное и ненавязчивое. Айдан слегка оперся на него прежде, чем преклонить колени для благословения.

Кастелян, благословив его, сказал:

– Мы приветствуем вас в Краке, принц.

Айдан склонил голову:

– Преподобный отец.

– Готье де Турнай, – подсказал Жиль.

Айдан снова поклонился.

Кастелян смотрел на него, измеряя его и сравнивая с тем, что о нем рассказывали.

– Я вижу, вы еще не совсем стали неверным.

– Я и не намеревался, преподобный отец, – ответил Айдан. Кастелян кивнул.

– Король был бы рад вам, если бы вы захотели послужить ему. Вы не желаете вернуться?

– Не раньше, чем я исполню свою клятву.

– Даже если она убьет вас?

– Разве вы сделали бы меньше?

– Нет, – ответил кастелян. Он выпрямился. – Я не имею власти задерживать вас. Если бы вы попросили моего совета, я просил бы вас вернуться в Иерусалим и принести королю клятву верности. Но поскольку мой брат дал мне понять, как мало я могу на это надеяться, то я могу сделать не больше и не меньше, чем просто отпустить вас по вашему пути.

– Благодарю вас, – сказал Айдан, имея в виду именно это: больше, чем мог знать кастелян. Но Жиль понял. Он улыбнулся за спиной своего начальника, достаточно широко, чтобы дать понять, что битва была трудной, но зато победа полной.

– Вы можете остаться, – продолжал кастелян, – настолько, насколько сочтете нужным, и уйти тогда, когда захотите. Вы гости нашего ордена, и можете получить любую помощь, какую я могу оказать.

– Я прошу только о приюте на ночь для меня и моих спутников, и о ваших молитвах за нас.

– Вы получите и то, и другое, – ответил кастелян.

Айдан пошатнулся. Так иногда случалось: сила исчерпывала свои пределы и все, что за пределами, и тело предавало его.

На этот раз Райхан оказался менее быстрым или менее незаметным. Жиль подхватил Айдана раньше, чем успел мамлюк.

– Вы больны, – промолвил госпитальер.

Айдан покачал головой, столь тяжелой, что он едва почувствовал движение.

– Нужно только поспать, – выдавил он. Это было невнятно. Он пытался повторить: – Поспать… нужно…

Они отнесли его в постель. Он был так слаб, что не мог сопротивляться. Потом большинство из них ушло, но Жиль задержался, хмуро глядя на него сверху вниз.

– Если она настолько сильнее вас, как же вы надеетесь противостоять ей в открытой схватке?

Айдан наконец заставил язык повиноваться, хотя тело, казалось, превратилось в студень:

– А разве у меня есть выбор?

– Вероятно, нет, – вздохнул Жиль. – не хотите ли, по крайней мере, исповедаться перед отъездом?

– У вас есть право отпускать грехи?

– У меня – нет. Я принял только монашеские обеты.

Айдан закрыл глаза.

– Значит, я еще некоторое время поживу с грехами на душе.

– Обо мне злословили бы, – сказал Жиль.

Айдан улыбнулся в темноте под веками.

– Брат, вокруг меня всегда злословие. Стали бы вы духовником незнакомцу, в такой степени, в какой я им являюсь?

– Какой вред это может причинить, если хранить тайну исповеди?

– Достаточный, – ответил Айдан, – и довольно мало добра. Пусть так, брат. Я есть то, что я есть. Я поступаю так, как должен. И все же мы боремся с неверными, вы и я.

– На все воля Господа, – отозвался Жиль.

Айдан засмеялся, хотя уже засыпал.

– Вы говорите, как сарацины.

– Иногда даже неверный может воспринять немного истины.

– Как пожелает Бог, – сказал Айдан, все еще улыбаясь. – А Он пожелает, брат. Только ждите и смотрите.

26

Все мужчины Сайиды были накормлены и удалились на день: отец и Маймун в кузню, а Хасана забрала Фахима, собираясь часок побаловать его. Сайида, свободная и чувствовавшая странную незавершенность, пошла прибраться в комнате, которую делила с Маймуном. На ходу она слегка улыбалась. Он пообещал ей снова прийти сегодня и почти пообещал отпустить ее на базар через день-другой. Хитрость, вот что было нужно на него. Видит Аллах, ей потребовалось много времени, чтобы понять это.

В крошечной комнатке было непроглядно темно. Сайида привычно прошла к окну, открыла его и постояла, наслаждаясь теплом солнца на щеках.

Призрак звука заставил ее повернуться. Кто-то распластался на матраце: белое, алое и неожиданный, пугающий пурпур. Сайида радостно и удивленно воскликнула:

– Марджана! – И повторила, уже менее весело: – Марджана! Что в мире…

Марджана сжималась в комок и дрожала. Сайида тронула ее за плечо. Она сжалась еще сильнее. Она плакала. Сайида схватила ее за плечи и обняла.

Марджана застыла; возможно, в шоке. Плакала ли она когда-нибудь? Дарил ли кто-либо ее просто любовью, не запрашивая цену?

Ее тело медленно распрямлялось. Она подняла лицо, прекрасное даже в слезах. Долгую минуту спустя Сайида осознала. что пряталось под подбородком Марджаны. Горло ее было синевато-багровым и опухало почти на глазах у Сайиды. Голос ее был хриплым шепотом.

– Я не собиралась являться сюда.

Голова ее качнулась, откинулась. Она с усилием подняла ее. Ее волосы липли к лицу; она откинула их за спину. Остановилась. Уставилась на свои руки. На них была кровь – немного, но достаточно; уже засохшая, начавшая трескаться. Марджана содрогнулась.

– Смыть. Нужно… смыть…

Поблизости была вода – для утреннего омовения перед молитвой. Сайида принесла кувшин к матрацу и мягко, но настойчиво, потому что Марджана пыталась отпрянуть, смыла кровь. У нее был запах, слабый, но ощутимый, словно запах земли и железа.

– Кровь из сердца, – прозвучал хриплый шепот Марджаны. – Но не… не кровь жизни. Я потерпела неудачу. Я, которая никогда не промахивалась, убивая. – Она пыталась смеяться, и слышать это было страшно. – Потому что впервые это была чистая ненависть, а не холодное убийство. Потому что впервые я действительно хотела отнять жизнь. И Аллах вырвал ее у меня из рук.

– Это выглядит так, – промолвила Сайида, – словно Он хотел помочь. – Чистой одеждой и остатками воды она начала омывать помятое горло. На нем остались отпечатки: полосы, словно от пальцев, чуть уже, чем ее собственные, но намного длиннее.

Кулаки Марджаны откинули ткань и руки:

– Отпусти меня!

Сайида спокойно подошла снова.

– Не кричи. Ты совсем сорвешь голос.

Марджана зашипела, но когда заговорила, то шепотом:

– Аллаху там нечего было делать. И даже Иблису. Это все франк моей крови, и я научила его ненавидеть меня.

– Франк? – Сайида помолчала. – Твой франк?

Ифрита скривила губы.

– Никак уж не мой. Он принадлежит огромной гяурский корове. Смертной женщине, жене христианина, но отнюдь не его жене.

Сайиде потребовалось время, чтобы найти в ее словах смысл7

– Ты нашла его в постели с женой кого-то другого?

– Я нашла добычу моего господина пляшущей старый греховный танец с ее телохранителем, который не в большей степени смертный мужчина, чем я – смертная женщина. Я нанесла удар, как не наносила никогда, с неистовой ненавистью, и она ослепила меня. Я ударила неточно. И теперь он знает меня и ненавидит меня, и он обратил все свое сердце и всю свою силу, чтобы спасти жизнь своей шлюхе.

– Он пытался убить тебя.

Марджана снова засмеялась и задохнулась.

– Не… не убить. Он не был так милосерден. Он отшвырнул меня. – Из глаз ее струились слезы, вопреки ужасному, пугающему смеху. – Он ненавидит меня. Но я… но я… я хочу его еще больше.

– Таковы некоторые женщины, – сказала Сайида. – Им нужен мужчина, который был бы им господином.

Марджана выпрямилась.

– Я не такая …

– Не кричи.

Марджана судорожно вздохнула. Глаза у нее были, словно у бешеной кошки.

– Мне не нужен господин. Мне нужен он. Ты думаешь, я счастлива от этого? Он жаждет моей крови. Он считает себя мужчиной и принцем. Младенец. Ребенок. Это… – она провела пальцами по горлу, – выходка юнца. Если бы он был мужчиной, он довел бы дело до конца.

– Значит, слава Аллаху, что он не мужчина. – Сайида нахмурилась. – Тебе нужно больше воды, чем есть здесь.

– Мне не нужно ничего.

«Не все взрослые младенцы, – подумала Сайида, – мужчины.»

– Ты останешься здесь и будешь сидеть тихо. Я сразу вернусь.

На удивление Сайиды, когда она вернулась, Марджана по-прежнему была в комнате, лежала, скорчившись, на матраце, бледная, тихая и невыразимо жалкая. Она безмолвно покорилась бальзамам и компрессам, и мягким повязками, которыми Сайида обматывала ее горло. Ее гнев уже ушел.

– Теперь он охотится за мной, – шептала она. – Он думает, я обитаю в Масиафе. Мудрый глупец. Прощу ли я его? Вернусь ли я обратно и позволю моему господину приказать мне убить его? Я думаю, я смогу. Клятва – это такая чудесная, ужасная штука.

– Ты останешься здесь, – сказала Сайида, – и постараешься не думать об убийствах. Вот, я принесла тебе попить холодненького, а немного погодя, если захочешь, ты сможешь поесть.

Марджана не хотела шербета, но Сайида чуть ли не силой напоила ее. Потом она улеглась обратно, чуть менее несчастная, и начала упрямиться.

– Я не могу остаться, – произнесла она хриплым шепотом. – Мой господин… я не сказала ему…

– Твой господин подождет. Спи. Здесь ты в безопасности.

Марджана засмеялась – грудь ее коротко содрогнулась.

– В безопасности. Конечно, я в безопасности. Кто тронет меня? Кто может убить Ангела Смерти?

– Тише, – встревоженно сказала Сайида.

Марджана покачала головой и зевнула – изящно, как могла бы зевнуть кошка, сама удивившись этому.

– Не бойся. Мы хорошо знаем друг друга, он и я. Разве я не самая верная из его слуг?

– Не здесь, – возразила Сайида.

– Нет. Молю Аллаха, чтобы здесь… никогда. – Глаза Марджаны закрывались. Из-под век текли слезы; она сердито отвернула лицо.

Она плакала, пока не уснула. Сайида сидела рядом с ней, не говоря ничего, только нежно гладя ее волосы.

Когда дыхание Марджаны наконец стало ровнее и медленней, Сайида выпрямилась. Марджана теперь будет некоторое время спать: в шербете было снотворное. Насколько же Марджана была взволнована, если не почувствовала этого!

Сайида расправила на спящей покрывало и встала, слегка вздохнув. Она никогда не думала подвергать сомнению волю Аллаха, но это была тяжелая ноша. Она не думала, что сможет нести ее. Маймун будет разъярен; и ведь она только начала внушать ему здравый смысл.

Аллах поможет. Он должен помочь ей.

Правду говоря, начал Он хорошо. Фахима была одна, в тот час, когда все женщины обычно собирались вместе, чтобы заняться своим рукоделием. Хасан спал, румяный и совершенно довольный.

– А, дорогуша, – произнесла Фахима, когда Сайида вошла и остановилась возле них. – Он играл столько, сколько мог, а потом прямо тут и уснул, тебе на радость.

– Когда-нибудь я пойму, как добиться этого, – отозвалась Сайида. Она неуверенно потянулась к корзинке с одеждой, которую надо было чинить. – А где остальные?

– У твоей матери болит голова, – ответила Фахима. – Лейла ушла с Шахин на базар. Пришел новый караван.

Лейла всегда знала, когда приходили караваны, Но редко вспоминала о том, чтобы сказать об этом кому-нибудь еще.

Но сейчас Сайида была рада. Она упала перед Фахимой на колени и схватила ее пухлые руки вместе с иглой, нитками и остальным. Фахима удивленно и польщенно улыбнулась.

– Младшая мать, – промолвила Сайида, – Фахима, можешь ли ты мне помочь?

– Ты знаешь, дитя, что я всегда стараюсь помочь.

Сайида с усилием сглотнула. Быть может, не следовало делиться этой тайной. Но она не могла нести ее одна. Она была слишком тяжкой.

– Фахима, Марджана здесь. Маймун запретил мне видеться с ней. но как я могла прогнать ее? Она ранена; она нуждается во мне. Я не могла вытолкать ее прочь.

Фахима не тратила времени на ерунду.

– Ранена? Как?

Сайида закусила губу.

– Кто-то пытался убить ее. Но дело не в этом, – торопливо продолжила она. – Это довольно быстро пройдет. Это… она любит его, а он хочет ее смерти.

– Она пыталась убить кого-то, кого он любит?

Сайида смотрела на нее, моргая, как круглая дура.

Фахима покачала головой. Она выглядела не более умной, чем всегда: круглая, уютная, чуть простоватая женщина, к которой приходят, когда хотят спокойствия, уюта или понимания без расспросов. Она сказала:

– Аллах дает каждой женщине того мужчину, которого она заслуживает. Даже Рабыне Аламута.

– Ты знаешь?

– Малышка, – ответила Фахима, – мой разум не самый быстрый в мире, но иногда этого и не нужно. Когда я вышла замуж за твоего отца, он поделился со мной некоторыми своими тайнами. И это была одна из них.

– Так ты поможешь?

– Разреши мне взглянуть.

– Ах, бедное дитя, – промолвила Фахима, склонившись над спящей ассасинкой. Вместе они перенесли ее в комнату Фахимы, вымыли и переодели в старую одежду Лейлы, и унесли запачканные кровью тряпки, чтобы сжечь. Спящая, с дивными волосами, заплетенными в косу, Марджана выглядела такой невинной, слишком юной и хрупкой, чтобы нести столь страшный груз смерти.

– Не такое уж бедное, – возразила Сайида, – и совсем не дитя.

Хасан пытался вырваться у нее из рук. Она отпустила его и позволила ему свернуться возле Марджаны. Казалось, он знал, чего ждут от него: он вел себя тихо, и хотя не мог устоять перед винно-красной косой, но все же тихонько играл только самым ее кончиком.

– 'Джана, – четко произнес он. – 'Джана.

Сайида зажала ладонями рот. Фахима была менее потрясена. Она подхватила его на руки.

– Его первое слово, Сайида! Самое первое! О, маленький принц!

Маленький принц явно проявлял недовольство.

– 'Джана! – настойчиво требовал он.

– 'Джана, – вздохнула Сайида, когда Фахима вернула Хасана туда, куда он так рвался. – Его первое слово, и я даже не могу сказать об этом его отцу.

– Будут и другие, – успокоила ее Фахима. – Ты побудь здесь с ним, а я присмотрю за всем остальным.

– Но… – начала было Сайида.

Это спокойное лицо так редко можно было увидеть нахмуренным, что при первых признаках Сайида немедленно смолкла. Она склонила голову; Фахима удовлетворенно кивнула и отправилась исполнять обязанности Сайиды наравне со своими собственными.

По крайней мере, Сайида могла чувствовать себя при деле: она принесла с собой корзину, в которой было работы по меньшей мере на месяц. Она занялась ею с терпением, которому каждая женщина, если она обладает мудростью, выучивается раньше, чем закрывает лицо покрывалом.

Марджана спала весь день и еще ночью. Сайида беспокоилась, ведь она вроде бы дала ей не такую уж большую дозу, но сон казался вполне естественным. Дышала Марджана спокойно, и лицо ее было не бледнее обычного, Временами она шевелилась, чтобы перевернуться на другой бок или распрямить затекшую конечность. Когда Фахима пришла, чтобы сменить Сайиду на страже, та уже успокоилась.

– Она проснется, когда будет готова проснуться. Иди к своему мужу, дитя.

Как будто Сайида может оставаться или уходить только если ей прикажут. Она оставила Хасана, сытого и сонного, там, где он явно предпочитал оставаться, и приготовила выражение лица для Маймуна.

Он ничего не подозревал. Он хотел поговорить о появившейся у него идее, о новом способе наносить узор на рукояти кинжалов. Она признавала, что это интересно; она делала все, что могла, чтобы прислушиваться и издавать соответственные возгласы. Она даже увидела способ решить проблему; он не поскупился на похвалы. Она была рада, когда поток речей начал иссякать. Сегодня он горячо желал ее, но пытался удовлетворить и ее: двигался немного медленнее, как она это любила, и чуть нежнее, чем подсказывала ему его молодая мужская пылкость.

Немного времени спустя она позволила ему заставить ее забыть о тревогах. Но он насытился слишком скоро, как это часто случалось, а потом заснул. И она была одинока рядом с ним, ее тело было словно наполовину прозвучавшая нота, а в мыслях была малодушная радость оттого, что все позади. Она обнаружила, что размышляет, каково было бы делить ложе с ифритом. Он знал бы все, что чувствует она, все, чего она хочет. Разве он заснул бы, едва удовлетворился бы сам, и оставил бы ее лежать без сна?

Она покачала головой, возражая сама себе. Была и другая сторона монеты: никаких недомолвок, когда он хотел бы того, никаких тайн. Она не смогла бы утаить Марджану от демона-любовника.

Второй день был труднее. Лейла была дома, и требовалась ловкость, чтобы избежать ее взгляда. Матушка, излечившись от головной боли, хотела, чтобы ее развлекали разговорами. Хасан капризничал; Сайида все время боялась, что он не вовремя произнесет свое первое слово.

Аллах проявил милосердие только в одном, если это было милосердие: когда Марджана пришла в себя, Сайида была рядом. Марджана проснулась, проклиная свет и свою тяжелую голову; голос ее напоминал карканье. Глотать было невыносимо больно, говорить можно было едва-едва. Сайида все же ухитрилась как-то напоить ее, на этот раз просто холодной водой, и когда после первого глотка Марджана посмотрела в лицо Сайиде, она, казалось, все поняла. Пила она жадно; когда чашка опустела, она сунула ее в руку Сайиде, свирепо глядя на нее.

– Никогда, – прошипела Марджана. – Никогда не пытайся опоить меня, не сказав мне. Я не такая, как смертные женщины. Ты могла меня отравить.

– Но не отравила, – возразила Сайида.

– Отнюдь не благодаря твоему лекарскому искусству. Сколько я спала?

– День и ночь, – призналась Сайида.

Марджана вскочила. Она немедленно упала снова и увлекла за собой Сайиду. Во второй раз она двигалась медленнее, и села, держась руками за голову. Очень осторожно она разжала руки. Кажется, голова осталась на своем месте; Марджана глубоко вздохнула.

– Борода Пророка! Девочка, если бы я любила тебя чуть меньше, я спустила бы с тебя шкуру за это.

– Приди и возьми. Маймуну достанется остальное.

Марджана схватила ее за руку. Даже после долгого сна и лекарства ее руки были нечеловечески сильными.

– Он заставил тебя страдать из-за меня? Скажи мне!

– Он даже не знает, что ты здесь. И не узнает, пока мы не подготовим все как следует. Сможешь ты сыграть бедную родственницу, которую прогнал муж? Ты будешь надевать покрывало, когда он будет близко, и скрывать волосы.

– Что хорошего из этого выйдет? Женщины узнают меня.

– Они узнают достаточно правды, чтобы заставить их замолчать. Фахима уже знает все.

Марджана покачала головой.

– Я должна уйти. Мой господин ждет. Охота началась. Она не должна затронуть Масиаф, я давно уверилась в этом, но франк может оказаться сильнее, чем я думаю. Я отдыхала здесь более, чем достаточно.

– Разве ты не можешь сделать все необходимое, не выходя отсюда? Ты говорила мне об охранной магии. Ничто не призывает тебя вернуться в когти к твоему господину. – Хватка Марджаны разжалась; Сайида взяла ее за руки. – Останься по крайней мере до тех пор, пока не пройдет твое горло.

– Я не могу.

– Тогда на день. Или на два. Хасан вчера сказал слово. Это было твое имя. Разве ты не хочешь услышать это сама?

Марджана распознавала шантаж, когда слышала его. Она нахмурилась, но ответила:

– На день. Не больше. Чтобы оправиться от того яда, которым ты меня напоила.

Для начала и это сойдет.

– Для завершения, – возразила Марджана, подслушав ее мысль. – А сейчас – где там твой красноречивый сын?