Текст книги "Аламут"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

30

Сайида добавила щепоть кардамона в котелок и помешала варево, слегка хмурясь. Чего-то еще не хватало, но она никак не могла вспомнить, чего. Она рассеянно потянулась оттащить Хасана от мешка с рисом. Он цеплялся, стараясь взобраться повыше, как будто увидел что-то за ее плечом.

Марджана, как это часто бывало, отправилась куда-то – добыть что-нибудь, вне сомнений. Кажется, теперь она вернулась. Сайида повернулась посмотреть, что же та принесла.

Действительно, кое-то новое. И досталось оно ей нелегко, это было ясно видно. Волосы Марджаны были всклокочены, на скуле темнел кровоподтек, но она улыбалась. Тот, кого она принесла, явно был без сознания, он лежал у нее на руках, словно невероятно выросший младенец.

Часть сознания Сайиды в ужасе отпрянула назад. Часть – та часть, которая управляла ее телом – опустила Хасана на пол и бросилась на помощь Марджане.

Вместе они уложили его на гору подушек и покрывал, служивших Марджане постелью, диван был слишком короток для него. Сайида не могла не заметить, как отменно сложено это длинное тело и как удивительно легко оно. Ей было почти жаль благопристойно укрывать его шальварами из гардероба Марджаны и толстым мягким одеялом.

Видимо, он боролся с заклятием – то, что это было заклятье, Сайида была уверена. Он заворочался; брови его нахмурились; он пытался заговорить. Марджана коснулась его лба. Он замер.

Марджана сидела, поджав ноги, и смотрела на него, Сайида сидела и разглядывала ее. Да, у нее был новый синяк, волосы спутаны, а халат порван.

– Это все он сделал? – спросила Сайида.

Марджана вздрогнула.

– Он? Сделал?

Она, казалось, слегка пришла в себя, но не отрывала глаз от его лица.

– Да, Да, он сопротивлялся. Так просто; так явственно безумно.

Сайида задержала дыхание.

– Безумно? И ты принесла его сюда?

– А куда еще?

– Но он же опасен, – запротестовала Сайида.

– Я могу сдержать его.

Сайида бросила взгляд на исчезающие отметины на ее горле; на новый синяк на лице.

Марджана чуть покраснела.

– Это все мои промахи. Он удивительно мягкое создание, когда не ударяется в безумие. И у него есть причины – и он знает их – ненавидеть меня. Я приручу его постепенно.

– Если он прежде не разорвет тебя на части.

– Он не дикий зверь.

Сайида плотно сжала губы. Франк в забытьи лежал между двумя женщинами. Во сне лицо его лицо выглядело не более человеческим, чем лицо Марджаны. Сайида не могла понять, как она могла считать его прекрасным или даже просто красивым. Для этого он был слишком чуждым.

– Магия, – сказала Марджана. – Когда он находится среди людей, он притворяется одним из них; он надевает маску, чары. Но он исчерпал свое могущество. Сейчас у него нет волшебной силы, и это неотвратимо показывает его истинное лицо.

– Нет? Вообще нет магии?

– Она вернется. Если он даст ей. Это как родник, стекающий в бассейн. Он осушил весь бассейн; нужно время, чтобы наполнить его вновь.

Все это было вне понимания Сайиды. Она повернулась к Хасану, который направлялся к Франку с явной и несомненной целью. Сайида схватила Хасана и удержала его, несмотря на его протесты; но, подумав, ребенок согласился сидеть на ее колене и смотреть.

Марджана стояла над ними. Ее рука быстро и легко пробежала по волосам Сайиды.

– Не бойся, – сказала она. – Он не причинит вам вреда. Ты думаешь, почему он ненавидит меня? Я убила человеческое дитя и пыталась убить человеческую женщину, и оторвала его от его слуг.

Ее голос пугал, потому что был таким спокойным, рассказывая истину без прикрас. В нем было совсем немного горечи, совсем немного сожаления. Но отчаяние пропадало из него.

– Я преподам ему истину обо мне, – сказала Марджана. – Смотри и увидишь.

Айдан плавал в глубоких водах замечательно незатейливого сна. Запах готовящейся еды; что-то напевает женский голос, чистый, негромкий и мелодичный. На краткий миг он снова стал ребенком, маленьким полудиким зверьком, живущим в доме лесной ведьмы, ничего не зная и не ведая о дворцах и замках, ни даже о том, что у него был и есть отец, отец-король. Он едва не потянулся, чтобы коснуться второй половинки себя, брата, с которым вместе дремал в чреве матери.

Его рука знала, что обнаружит только пустоту. Его тело помнило себя. Было тепло и уютно. Если не считать чего-то живого и довольно тяжелого на груди.

Айдан открыл глаза. На него сверху вниз уставилась пара карих глаз на очень юном лице.

– Ха, – сказал их владелец. – Лид. – Ребенок запрыгал, смеясь. – Халид!

Айдан боролся за глоток воздуха, который словно нарочно выдавливали из него. Это был настоящий вес и весьма настоящий младенец – мальчик, как ясно видел Айдан: на ребенке было только ожерелье из синих камушков на шее и ничего больше.

– Халид! – ликующе кричал мальчик. – Халид!

Ребенка кто-то поднял. Легкие Айдана, освободившись, втягивали воздух. На него сверху вниз смотрела молодая женщина. У нее были такие же круглые карие глаза, как у ребенка, хотя и не такое круглое смуглое лицо. Ее черты были тоньше, почти острыми. Она внезапно покраснела и прикрыла лицо краем головного покрывала.

Айдан уже догадался, что она была сарацинкой. Он видел, что находится не в своей келье в Масиафе. Вообще не в Масиафе. Он догадывался, что к этому приложила руку Марджана.

– Она похитила и тебя тоже? – спросил он.

С закрытым лицом девочка была храбрее. Она держала ребенка на бедре, откуда тот рассматривал Айдана с радостной настойчивостью.

– Она моя подруга, – ответила женщина.

Айдан не мог произнести ни слова.

Женщина нахмурилась.

– Ты знаешь, это возможно. То, что у нее могут быть друзья. Что ты знаешь о ней?

– То, что она убивает.

– А на твоих руках нет крови?

Он сел. Щеки его горели. Кажется, это проклятье – его всегда ставят на место закутанные в покрывала истинные мусульманки.

Эта женщина отшатнулась назад, когда он пошевелился, загородив ребенка своим телом. Она боялась Айдана. Безумец, думала она. Опасный. И франк.

Его могущество вернулось.

Он сидел смирно. Она медленно успокоилась.

– Я прошу прощения, что Хасан разбудил тебя.

– Я полагаю, есть вещи похуже, которые тоже могут разбудить.

Ее глаза потеплели от улыбки – сначала медленно, невольно, но неудержимо.

– Мое имя Сайида.

Он склонил голову.

– Айдан.

– Ты голоден?

Он был голоден. Это удивило его.

Она все еще не доверяла ему: она забрала Хасана с собой и вернулась, удерживая равновесие с подносом на голове и с ребенком у бедра. Айдан чуть помедлил, чтобы оказать уважение такому подвигу. Теперь ее лицо было закрыто, но он видел, как вспыхнули ее щеки, когда он поднялся, чтобы взять поднос. Он не смог удержать улыбку, и это заставило ее покраснеть еще сильнее.

Она не стала есть с ним. Женщина не должна есть с мужчиной, к тому же он был неверный. Но Хасан не знал таких ограничений. Она отпустила его, в ожидании, когда Айдан поест, и Хасан устремился прямо к колену Айдана. Сайида рванулась было за ним, но остановилась.

– Я не причиню ему вреда, – мягко сказал Айдан.

Она подняла глаза. Она была чуть сердита, но не на него.

– Она сказала, что ты этого не сделаешь.

Он стиснул зубы.

– И ты поверила ее словам.

– Я знаю ее с тех пор, когда я была не старше, чем Хасан.

– А меня ты совсем не знаешь. – Айдан заставил себя расслабиться, потянулся за пресной по-восточному лепешкой и макнул ее в котелок. Хасан смотрел на это голодными глазами. Айдан разломил лепешку и отдал половинку ребенку, который принял это как должное. Айдан сжевал собственную половину.

– Вкусная еда.

Сайида засмеялась, как будто не смогла удержаться.

– Да, я умею готовить! Только не говори моему мужу. Он думает, что это не пристало женщине из хорошей семьи. – Она смолкла; казалось, она вдруг осознала, что сказала. Она резко поднялась и пошла прочь через сводчатый зал, бывший, как теперь понял Айдан, пещерой.

Он не пытался пойти за ней. Хасан хотел еще хлеба. Айдан дал ему еще кусок, желая засмеяться, но не отваживаясь. Вот он сидит в пещере, разукрашенной, как султанский гарем, принесенный сюда магией, с ребенком на колене, а мать ребенка переживает самое частое женское горе: ссору с мужем. Он размышлял, ожидают ли от него, что он ее утешит.

Это было бы недостойно их обоих. Он ел, чтобы утолить голод, деля трапезу с Хасаном. К тому времени, как он поел, Сайида вернулась, ожидая, что он станет спрашивать, почему она плакала. Вместо этого он задал вопрос:

– Разрешено ли мне осмотреть это обиталище?

Она уже намеревалась упрекнуть его за любопытство, но остановилась и глубоко вздохнула, направляя мысли на этот неожиданный поворот разговора.

– Я не думаю, что смогу остановить тебя. – Она помолчала. – Тебе это уже под силу?

– Я не думаю, что когда-либо чувствовал себя лучше. – И это была правда. Он отдохнул; он был силен. Его могущество все еще текло чуть заметным ручейком, но ручеек постепенно наполнялся.

Она не поверила ему, но она была разумна: она не стала спорить с ним. Она настояла, чтобы он оделся – прикрылся, как она выразилась. Принесенная ею одежда была одеяниями кочевника пустыни.

Его собственная одежда, вычищенная и тщательно зашитая. Но оружия не было. Конечно: оружие ему было не дозволено.

Обиталище состояло из тех связанных между собою пещер: большой зал; маленькая комнатка с отверстием в своде, служившая кухней; чудо изукрашенных самоцветами стен и многоцветного камня, с бассейном, над которым поднимался легкий пар. Айдан едва задержался даже здесь. Его мысли были устремлены наружу.

Было утро; его кости знали это. Злой ночной холод почти ушел; дневная жара еще не настала. Вокруг была пустыня: песок, камни, небо.

И сила. При помощи своего собственного могущества Айдан проследил границы запретного круга. Он был меньше, чем кольцо вокруг Масиафа, но намного сильнее. Его назначение было совершенно понятно. Да, Айдан может ходить повсюду: довольно далеко по человеческим меркам. Но не может сбежать. Даже вверх. Более совершенной темницы для существа своего племени он не мог вообразить. Он решил залезть на скалу возле узкого устья пещеры, он был рад возможностью размяться, хотя изодранные ладони все еще напоминали ему о том, как он продирался в Масиаф. На вершине он упал на четвереньки. Небо было невозможно широким. Далеко внизу виднелись развалины из тесаного камня. Их укрывала земля, разрушало время, но работа человеческих рук все еще была заметна.

– Там когда-то был город, – сказала позади него ассасинка.

Он не подскочил. Он даже не обернулся.

– Персеполис?

– Нет. Этот город Александр не сжигал; он его построил. Он сказал, что делает это в честь своего пса, потому что тот умер здесь.

– Александр был безумен.

– Несомненно. – Ее тень коснулась его; он отодвинулся. – Ты вряд ли в более здравом уме, господин мой Халид.

– Есть ли здравомыслие в убийстве?

Эти слова прогнали ее прочь. Он долго ждал; она не вернулась. Он медленно спустился вниз.

В пещерах ее не было. Сайида занималась в уголке чем-то мирным и женским. Хасан хотел, чтобы его развлекали. Айдан доставил ему это удовольствие.

Несмотря на всю свою смелость и дерзкий язык, Сайида была застенчива. Быть может, если бы он был женщиной, она скорее перестала бы дичиться его. Но при сложившемся положении дел она ходила в вуали и спала на кухне, чего не делала до его появления. Он не мог уговорить ее разделить зал с ним, даже в противоположном от него конце.

– Это неприлично, – говорила она.

Но днем она не шарахалась от него и говорила с ним довольно свободно.

– Ты дочь оружейника? – воскликнул он, когда понял это. – Сестра Исхака?

Она кивнула. Она была польщена.

По-своему, это было логично. Подруга Марджаны должна была иметь какое-то отношение к холодной стали.

– Значит, это ты смотрела на нас, в тот день, когда я был в гостях у твоего отца.

Она снова кивнула.

– Я видела тебя с Исхаком и на улице.

– Я думал, твой муж не позволял тебе выходить в город.

– Не позволял.

Айдан на это не сказал ничего. Из деликатности и благоразумия.

В тот раз Сайида больше не говорила об этом, но позже рассказала о молодом кузнеце без семьи, которого ее отец принял в подмастерья, а потом выдал за него младшую дочь.

– Он не принуждал меня, – сказала она. – Я могла отказаться. Но я достаточно хорошо относилась к Маймуну и уважала его мастерство. Я думала, что он будет хорошим отцом для моих детей.

В этих словах говорилось – или подразумевалось – больше, чем было произнесено.

– Он должен был верить мне, – промолвила Сайида. – Он должен был позволить мне сделать свой выбор.

– Это трудно для молодого мужчины, – произнес Айдан.

Она отвела глаза в сторону. Он усмехнулся. Он выглядел моложе, чем Маймун, и знал это. Она просто кивнула.

– Да, тебе это должно быть известно, не так ли?

– Понимаешь, это высокомерие. Наконец-то быть мужчиной, со всей мужской властью и гордостью. Что перед этим воля женщины?

– Неумолимость. – Именно так прозвучал его голос.

– Он поймет это. Это нелегкий урок: то, что он мужчина, что он силен, но не непобедим. Что иногда он должен уступить.

– Пусть учится этому без меня. Я не намерена терпеть побои ради его обучения.

– Бьюсь об заклад, он теперь жалеет.

– Надеюсь. – В ее голосе был яд. Она все еще сердилась.

Зверь может обезуметь в клетке, даже в такой огромной, как эта. Отродье ведьмы, с другой стороны, может обрести рассудок.

Он не хотел этого. Здравый разум ужасен, когда надо лелеять ненависть. Он подыскивает причины для отвратительного и извинения для непростительного. Рассудок заставлял Айдана забыть скорбь и вспомнить и тепле тела, прижимавшегося к нему; тела, созданного для него.

Рассудок смотрел на Сайиду и ее сына и не мог сопоставить Марджану, которую они любили, с Марджаной, которую ненавидел Айдан.

Сайида едва ли не понимала, кем была Марджана. Она знала это лучше, чем Айдан. Но она называла демоницу подругой и думала о ней, как о сестре. Хасан обожал ее. В его сознании она была чудом и дивом, огромным сияющим существом с самыми прекрасными волосами в мире. Он считал Айдана частью ее. Тем, кто высок, как небо, кто может петь часами, кто учит его новым словам, чтобы мама засмеялась и захлопала в ладони и назвала его маленьким королем. Кто брал его наружу, в широкий мир, и показывал ему птиц и зверей, и штуки с корнями, которые храбро росли в пустыне; кто в одно чудесное утро полетел с ним вверх до самой ограды.

Спустившись, Айдан застал Сайиду в неистовом гневе.

– Не смей, – сказала она, и спокойствие ее голоса заставляло содрогнуться. – Не смей больше… больше никогда…

– Я не хотел напугать тебя.

Она выхватила своего сына из рук Айдана.

– Нет. Ты не хотел. Ведь так?

– Сайида, я не думал…

– Мужчины никогда не думают. – Ее презрение было невыразимым. Она повернулась к нему спиной. Он остался стоять, в раскаянии и растущем негодовании.

– Женщины ничего не понимают! – крикнул он ей вслед.

Она остановилась, обернулась.

– Женщины понимают многое!

– Может быть, даже слишком многое!

Здесь не было двери, чтобы хлопнуть ею, но Сайида обошлась и без двери. Он взлетел, назло ей, на вершину скалы и улегся там, проклиная женское неразумие. Она осталась внизу, проклиная мужской идиотизм. Они вели себя, подумал кто-то из них – Айдан даже не был уверен, кто именно – совершенно как родственники.

Ее это не пугало. Ему… ему хотелось смеяться, и это было смертельно для его обиды.

Он повернулся лицом к небу.

– Теперь я понимаю, – сказал он. – Ты хочешь смягчить меня при помощи этой девочки; ты хочешь успокоить меня при помощи ее малыша. А потом ты найдешь меня ручным и мягким, созревшим для тебя. Но этого не будет. Я не сдамся тебе. Ты убила моего родича. Бог может простить тебя. Я – не прощу.

31

Когда Марджана вернулась оттуда, где была, она застала невозможно домашнюю картину. Сайида сидела на подушках, занимаясь своим неизменным рукоделием. Айдан возился на полу с Хасаном. Малыш хотел ходить, но все еще нетвердо держался на ногах. И тем соблазнительнее были длинные волосы его приятеля, ниспадавшие так заманчиво, и его борода, в которую можно было запустить пальцы. Мать Хасана порою укоряла его, но в то же время пыталась удержаться от смеха. Айдан и не пытался. Он разжимал дерзкие пальчики и притворялся, что сейчас откусит их. Хасан радостно вопил.

Сайида заметила ее первой. Марджана приложила палец к губам. Но даже после этого предупреждения Сайида не могла продолжать смеяться по-прежнему.

Айдан был поглощен игрой. Выдал ее Хасан, радостно закричавший:

– 'Джана!

Очень медленно Айдан отнял руки Хасана от своих щек и опустил его на пол. Он имел не больше желания оборачиваться к Марджане, чем тогда, на вершине скалы.

Хасан, освободившись, поднялся на ноги и устремился к ней. Она подхватила его прежде, чем он упал. Он запустил пальчики в ее волосы и засмеялся, бесконечно счастливо.

– 'Джана, – сказал он. – Мама. Халид. Ковер, чашка, диван, вода, небо!

Она изумленно слушала его.

– Он учится говорить! – А когда его мать кивнула, гордо, несмотря на свое напряжение, Марджана добавила: – У него алеппианский акцент.

Спина Айдана была неподвижной. Лампа зажигала синеватые отблески в его волосах. Ей хотелось погладить их, расчесать спутавшиеся пряди, скользнуть рукой под эту гриву и изгнать напряжение из его плеч.

«Я скорее умер бы», – ответил он внутри, тихо и с горечью.

Когда доходило до этого, она оказывалась трусихой. Иначе почему, начав его приручение, она оставила его с Сайидой так надолго? Она вздрогнула от неумолимости его ненависти. Она вылетела из пещеры, все равно куда.

И вернулась обратно. Больше не скрываться; больше не убегать. Это было ее место. Пусть он увидит, что она не собирается убегать отсюда, пока не одержит над ним верх.

– Значит, мы останемся здесь, пока звезды не падут с небес, – ответил он сквозь сжатые зубы.

– Не так долго, я думаю, – она обошла его, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Он не стал проявлять ребячество: он стоял спокойно. Глаза его тускло светились. Несмотря ни на что, он не выглядел пленником, гложущим в заточении самого себя. Пока она держит его здесь, чтобы играть им, его родные в безопасности.

Она кивнула без улыбки.

– У тебя достаточно ясный взгляд. Как можно убедить тебя, что я не своей волей причиняла вред тебе и твоим родичам?

– Не лги мне. Ты была счастлива, убивая Герейнта. Ты заколола Тибо, не почувствовав угрызений совести. Мои воины Аллаха исчезли. Джоанну… Джоанну ты с радостью порезала бы на кусочки.

У нее перехватило дыхание.

– Эта толстая корова. Что, во имя Аллаха, ты в ней нашел?

Он выпрямился. Это было великолепно, так высок он был, так похож на пантеру; как он не обращал на это внимания. Его гнев заставил ее пошатнуться. Он ударил бы ее, если бы не Хасан; или так хотелось ему думать.

– Что я в ней нашел? Что ты можешь знать, ты, демон, убийца детей? Что ты нашла во мне, кроме того, что ищет всякая сука во время течки?

Эта прямота была жестокой, и именно этого он добивался. Она сказала это себе. А ему ответила:

– Отлично. Это ревность и огонь в теле. Только тогда я обнаружила тебя, ты вряд ли был в монашеской келье и умерщвлял плоть монашеским аскетизмом.

Его кожа была даже белее, чем у нее; румянец на этой коже пылал гораздо ярче.

– И ты думаешь, что после этого я могу желать тебя? Или простить тебя?

– Я не убила ее.

– Не потому, что не пыталась.

– Если бы не ты, я не стала бы и пытаться. – На этих словах она запнулась. Сайида спокойно подошла, взяла у нее Хасана и исчезла. Никто даже не обратил на это внимания. Марджана вскинула голову и посмотрела на Айдана. Кровь отхлынула от его лица. – Мне было приказано именем моей священной клятвы, я была связана словами власти в том, что заберу ее жизнь. Я уже решила было нарушить эту клятву: просто найти ее, увидеть ее в лицо, быть может, легко ранить ее ради успокоения своего господина, а потом исчезнуть. И в каком же виде я нашла ее? Я вряд ли могла винить ее в том, что она получала удовольствие там, где могла. До того, как я увидела, с кем.

Айдану была ведома ревность, и безумие. Он мог распознать, что это было правдой. Но это не смягчило его.

– Ты сожалеешь о том, что сделала, но не ради нее, а потому, что из-за этого ты потеряла меня.

– Она всего лишь человек, – сказала Марджана.

Он резко выпрямился, глаза его сверкнули.

– Значит, ты не будешь жалеть, если я сверну шею этому щенку.

– Ты не осмелишься.

– Он всего лишь человек, – парировал Айдан. Тот же тон, тот же легкий привкус презрения.

Ее кулаки сжались. Он поймал ее на этом; он слишком хорошо знал это. Были просто люди, а были люди, принадлежащие кому-то. Но то, что та разжиревшая огромная тварь могла принадлежать ему… это было невыносимо.

– Ты думаешь, что смогла бы остановиться перед убийством младенца, – сказал Айдан. – И все же ты едва не сделала это. Она носит моего ребенка.

Слова отказывались облекаться смыслом. Конечно, смертная женщина не могла… как он мог…

Он снова атаковал ее, нанеся удар еще глубже, повернув лезвие в ране:

– Она боялась сказать мне; она боялась, что я прогоню ее. И когда она узнала, что я этого не сделаю, что после первого потрясения я был счастлив, что я с радостью принимал и ее, и ребенка, и все, что из этого могло получиться, она была так счастлива, что сам воздух, казалось, пел. А потом… потом появилась ты. Ты увидела и ударила. Ты потеряла последнюю надежду завоевать меня.

Марджана не могла заплакать, проявить ярость или закричать, отрицая все. Она была слишком горда. Она сказала:

– Смертные женщины стареют. И умирают.

Лицо его исказилось.

– О да, ты жестока, и ты холодна. Тебя не может коснуться человеческое тепло.

– Не больше, чем тебя.

Ответный удар. Он вздрогнул; губы его плотно сжались.

– Я ничего не могу поделать с тем, что сделали со мной годы, – промолвила Марджана. – Я была одинока; я стала рабыней, чтобы придать длинным дням хоть какую-то цель. Моя глупость и моя скорбь. Откуда мне было знать, что Аллах предначертал для тебя и для меня?

Он выслушал все, что в силах был выслушать. Он без единого слова отвернулся от нее и широким шагом вышел из пещеры.

Она позволила ему уйти. Он не мог сбежать, и знал это так же хорошо, как она. Быть может, он не знал того, чего не хотел знать. Большая часть его сопротивления была мятежом против иных устремлений его души.

Как хорошо ты лжешь себе. Его голос в ее сознании был горек от яда. Она отослала эти слова обратно, уже без яда. Его сознание захлопнулось, точно ворота.

Когда в пещере обитали трое, они обустроили для себя мирок, маленький, но уютный. Этот нежеланный четвертый уничтожил все.

Девчонка и ребенок не были к этому готовы. Он вторгся сюда, он был взрослым мужчиной и чужаком. Он видел, как Хасан радуется просто присутствию Марджаны и как Сайида раскрывается перед ней, делится радостью и теплом, словно с родной. То, что его видеть не хотели, было до боли очевидно. Его приняли не ради него самого, но ради Марджаны.

Он уходил из пещеры и не возвращался, пока его не принуждал к этому голод; а иногда даже и тогда. Если запастись терпением, можно было немного поохотиться. Он начал испытывать на прочность ограждающий круг, как тогда, когда шел на Масиаф; но этот круг не поддавался вообще. Создательница круга была внутри него и могла его поддерживать, и теперь она знала возможности Айдана. Он предполагал, что намного лучше, чем он знал ее.

Она всегда осознавала его местонахождение, как и он – ее. Часто она следовала за ним. Она не пыталась схватить его. На него шла охота, но охотник был терпелив. Казалось, ей было довольно просто видеть его; знать, что он в ее власти.

Ее сознание было открыто для него. Это было доверие, полное и безоговорочное. Это лишало его спокойствия. Но не разума. В этом прибежище ему было отказано. Он должен был знать, как она любила его и желала его; как глубока была рана, что теперь он не сумел бы вернуть любовь и желание.

Не сможет.

Не смог бы. Она предпочитала точность, будь оно все проклято. Будь прокляты ее годы, ее сила и ее настойчивость.

Упрямец, сказала она ему. Глупец.

Убийца, подумал он в ответ.

Она показала ему первого человека, которого он убил, когда ему было двенадцать лет. Она показала ему второго, третьего, четвертого. Она показывала ему годы странствий, сражений, разграбленных городов, врагов, беспощадно зарубленных в кроваво-красном угаре войны. Город – название он забыл, заставил себя забыть – город, истощенный осадой, изможденные тощие женщины с оружием, сделанным наспех из всего, чем можно было ударить и убить, одна из них, с криком бросившаяся на него, он в доспехах, она в изодранных лохмотьях, и дитя на ее спине, но он не видел его, пока не зарубил ее и его тоже одним ударом. И на миг почувствовал дурноту, но потом пожал плечами и вытер клинок, и вернулся к тому, что прежде всего было войной.

Она показала ему, как он склоняется над газелью, которую догнал и убил, словно гепард, бросившись на нее и сломав ей шею. Огромный грациозный хищник со вкусом крови во рту, светлые кошачьи глаза щурятся от света.

– Такими Бог сотворил нас, – сказала она. Она сидела, скрестив ноги, на плоской макушке валуна и смотрела на него сверху вниз. – Ты не меньше, чем я. Если ты хочешь ненавидеть меня, ты должен ненавидеть и себя самого. Мы одной крови, одного племени.

Раздражение жгло ему глотку.

– Хоть бы Бог никогда не дал тебе родиться!

– Почему? Потому что я учу тебя видеть правду?

– Умная ложь. Извращение того, что есть, в то, что ты желала бы видеть. Я не твой пес, ассасинка. Отпусти меня!

Она покачала головой.

– Я теперь не ассасинка. Я оставила это. У меня больше нет веры, за которую можно убивать.

Его покоробило, что за веру вообще можно убивать.

Что-то порхнуло в воздухе и упало к его ногам. Кусок ткани с вышитым на ней крестом, алым на черном.

Молчание затягивалось. Казалось, ее мысли обратились с него на ту землю, где он охотился: город, построенный Александром в память пса. Айдан оставил ткань там, где бросил ее ветер, и хотя его отвращение росло, сел потрошить и свежевать свою добычу. Для этого у него был нож, простое грубое лезвие с достаточно острым краем. Присутствие Марджаны было словно огонь на коже, ее невнимание терзало его душу.

У нее на все был ответ. Она не желала, не могла увидеть различие между холодным убийством и чистой войной.

Чистой?

Он увидел тело Тибо, спокойное, словно во сне; и увидел последствия кровавой битвы.

Это не принадлежало ей. Его сознание было заперто на замок. Она изменила его изнутри, как и снаружи.

– Я не прошу прощения за то, что я есть, – сказала она. – Я только прошу тебя, чтобы ты ясно видел это, а не так, как тебе хотелось бы видеть.

– Я вижу достаточно ясно. Я вижу, что у тебя время для спаривания, и я здесь, и я самец, и подходящего вида. И не более, чем это.

– Вначале это было так, – возразила она.

Она стояла перед ним в холодных и скрывающих фигуру белых одеждах. Святая дева не могла бы быть более невинной. В ней не было обольщения. Она никогда не знала, что это такое.

Она протянула руки. Он отшатнулся было, но удержал себя. Он увидел быструю вспышку боли и еще более быстрый промельк улыбки на ее лице. Ее рука на его щеке была теплой. Ради вызова, ради горькой насмешки он повторил ее жест. Гладкая, удивительно мягкая щека. Плоть его племени, носящая тонкое, но глубокое отличие от человеческой. Легким, как дыхание, прикосновением пальца он проследил очертания ее лица. Ее красота не была холодной под той маской, которую она носила. О, нет. Совсем не холодной.

Он отдернул руку. Она не проявила ни малейшего признака торжества. Просто повернулась и пошла прочь. Пешком, как любое земное создание. Любая женщина. Ни один мужчина не мог бы идти с такой грацией, чуть пританцовывая даже на каменной осыпи.

Лицо Айдана горело там, где она дотрагивалась до него. Он вернулся к своей освежеванной добыче и поднял ее на плечо. Самым удобным путем назад был избранный ею путь. Он не откажется от этой дороги, сказал он себе, из-за того, что ею прошла Марджана.

При всей своей храбрости и дикости Марджана разделяла застенчивость Сайиды в вопросе спальных мест. Женщины расстилали матрацы в кухне; они не желали и слышать об обмене. Но Айдану часто составлял компанию Хасан. Даже будучи так мал, он, казалось, осознавал, что они оба были мужчинами; и ему нравились подушки и одеяла.

– Он превращается в маленького принца, – сказала его мать.

– Тогда он в подходящем обществе, – ответила Марджана.

Айдан, без аппетита ковырявший кусочек жареной газели, поднял взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть на лице Сайиды комичное замешательство.

– Йа Аллах! Я совсем забыла.

Его улыбка была кривой.

– Не кланяйся. Ты упадешь в котел.

– Я не намеревалась… я вела себя… я… – Сайида в смущении умолкла.

– Так, словно я совсем не принц, – завершил он. Она открыла рот, негодуя. Он засмеялся. – Я знаю, что не похож на принца. Мне это говорили те, кто в этом понимает. Как я могу сердиться на правду?

– Это ерунда, – возразила Сайида. – Королевская кровь есть королевская кровь. И я даже не вспомнила… Исхак говорил мне однажды… он просто не мог удержать это в себе. Я и не беспокоилась о том, чтобы помнить. Что для меня принц? Я никогда не оказалась бы к нему ближе, чем уже была.

– Странные вещи пишет ваш Аллах, когда он захочет. – Айдан доел мясо и потянулся за сыром. Взгляд Марджаны был острым. Он отказывался замечать это.

Он отложил сыр, отрезав только кусок.

– Ешьте. Я закончил.

Они пытались спорить с ним, но у него не было аппетита, и они приступили к еде. Пока они ели, он направился в баню. Он был до изумления рад, что всегда может искупаться. И что бассейн достаточно широк, чтобы можно было плавать.

Он скинул одежду, но не вошел в бассейн. Там, где камень плавно нисходил в воду, похожий на лед, синий и бледно-зеленый, Айдан улегся на живот, положив подбородок на скрещенные руки, и стал любоваться игрой воды в свете ламп. От нечего делать он сотворил свой собственный свет, рассыпал его угольками и пустил их танцевать на поверхности воды.

Айдан зевнул, почесав щеку о плечо. Он уже и забыл, каково чувствовать себя чисто выбритым. Быть может, следовало к этому вернуться. Это могло шокировать женщин; это могло доказать, что он франк и варвар. И чудовищно молод телом.

Время не оставляло на нем отметин. Даже шрамы рассасывались и исчезали. Однажды, будучи уже совсем взрослым, он получил удар в рот. Обломки зубов расшатались и выпали; он научился улыбаться, сомкнув губы, и приготовился на всю оставшуюся жизнь смириться с испорченной красотой. Было неожиданно и унизительно узнать, как много она значила. Но пришел день, когда он, пробежав языком по уродливому широкому провалу, почувствовал нечто чужеродное. За несколько месяцев все выбитые зубы выросли заново, острее и белее, чем были. Иногда в неистовом расположении духа он хотел пожертвовать даже пальцем, чтобы посмотреть, не вырастет ли то заново, не оставив и следа.