Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)
27
Айдан покинул Крак ранним утром, отдохнувший, если и не полностью излечившийся, и сосредоточил внимание на своем пути. Жиль провожал его до самых границ земель госпитальеров, как на случай встречи с разведчиками госпитальеров, так и ради компании. Черная накидка с белым крестом резко выделялась среди алых ливрей мамлюков, но Жиль ехал спокойно, пробуя свою арабскую речь на айдановых сорвиголовах и покоряя их сердца с искусностью, которой даже принц отдал дань уважения.
На границе между землями госпитальеров и Масиафа стоял древний верстовой столб, на нем было вырезано имя забытого прокуратора, истертое временем и непогодой так, что его трудно было прочесть. Возле него Жиль натянул поводья. Остальные остановились, чуть растянувшись, и посмотрели на него.
– Лорд принц, – сказал госпитальер. – Быть может, вы передумаете хотя бы сейчас? Этот безумец уже причинил леди Маргарет весь вред, какой только мог.
– Нет, брат, – ответил Айдан. – Это не так. Сын ее дочери отдан на воспитание в местность неподалеку от Акры.
– Но ведь младенцу…
– Он не остановился перед убийством ребенка и женщины. Почему он должен колебаться перед тем, как убить младенца? Или хуже. Забрать его; похитить его. Вырастить его ассасином.
Жиль ударил себя по бедру бронированным кулаком.
– Дьявол тебя побери! Султан Сирии со всеми своими армиями не смог даже попробовать на прочность силу Масиафа. А ты с дюжиной подростков и кучкой костлявых верблюдов… Он съест вас живьем.
– Быть может, нет, – ответил Айдан. – Он может позволить мне войти, чтобы посмотреть, насколько забавным я могу оказаться.
– А потом?
Айдан пожал плечами.
– А потом Господь поведет меня. Или дьявол, если вам угодно. Вы забыли, кто я такой.
– Я помню, что у него тоже есть нечто подобное.
– Она из плоти и крови, так же, как и я. – Айдан растопырил пальцы перед лицом госпитальера. – Эти пальцы уже оставили на ней метку. Кто сказал, что я не смогу завершить то, что начал?
Жиль молчал несколько долгих секунд, пристально глядя Айдану в лицо. Потом поднял руку и перекрестил его.
– Господь да будет с тобой, друг мой, и да приведет он тебя вновь домой.
Айдан склонился перед его благословением.
– Господь да хранит тебя, друг мой, – ответил он.
Он оглянулся один раз прежде, чем дорога сделала поворот, огибая выступ скалы. Жиль сидел на своей смирной лошади возле верстового столба. Шлем был у него на голове; он был безликим силуэтом, рыцарем из камня и стали. Айдан вскинул руку. Рука в кольчужной перчатке поднялась в ответ. Айдан отвернулся прочь, лицом к ассасинским землям.
От Крака до Масиафа было не очень далеко. Если была спешная необходимость, верховой мог проехать это расстояние за день. Айдан решил этого не делать. Это не была трусость. Он был слабее, чем ему хотелось, и благоразумнее, чем следовало быть безумцу. По мере продвижения путь становился все круче, превращался в узкую горную дорогу, то проходившую между двумя высокими скальными стенами, то тянувшуюся по краю обрыва. Айдан ехал осторожным шагом, простирая силу настолько, насколько мог себе позволить, дабы она могла предупредить его об опасности.
С приближением вечера он приказал остановиться. Дорога стала шире, и была достаточно ровной, чтобы устроить лагерь; корма для животных тут было мало, но верблюдам должно было хватить. Лагерь раскинули быстро, не стали зажигать огня, и поставили стража на скале над лагерем – это был Дилидрим, вытянувший самую короткую соломинку. Он счел это достойной долей, но захватил с собой одеяло, потому что ветер уже нес холод.
– Но думаю, тебе не должно быть особо уютно, – предостерег его Арслан. – Если ты заснешь, а у нас из-за этого будут неприятности, я съем на обед твою печень, если ассасины оставят от нее хоть что-нибудь.
Айдан, не страдавший людской тугоухостью, проглотил улыбку. Она перешла в гримасу. Ему следовало задержаться в Краке подольше. Здесь он мог признаться в этом, себе и никому более. Один только день должен был восстановить его силы.
Еще один ночной сон будет достаточно полезен. Айдан завернулся в плащ и одеяло. Бок ему грел Тимур, ноги – Ильхан. Немного погодя Айдан и сам смог согреть все остальное.
Для невежд они были отменно осторожны. Марджана, тень среди теней камня, осмотрела их расположение. Он находился в середине, где и положено быть благоразумному предводителю, и для ее глаз горел ярче, чем костер, которого они так мудро не стали разжигать, но более тускло, чем помнилось ей. Что ж: проход сквозь границы круга запрета дорого ему стоил.
И этот же проход наконец-то дал ей повод вырваться из Дамаска, из слишком долгого блаженного безделья. Сайида и Фахима вместе прятали ее от напыщенного дурака, доставшегося Сайиде в мужья. Единственным его достоинством было то, что Сайида любит его. Если бы не это, Марджана давно бы уже научила его оказывать уважение жене.
Когда она закончит свои дела, надо будет все же заняться этим обучением. Мягко, сдерживая свой характер. Ведь был еще и Хасан. У мальчика должен быть отец, хотя бы и ужасно воспитанный.
С ее тенью слилась другая тень.
– Все готово, – выдохнула тень в ухо Марджане.
Та остановила пришельца жестом руки. Под ее пальцами прогнулись жесткие волчьи кости, окаменевшие от страха перед нею. Она безрадостно улыбнулась. Да, пусть он боится. Пусть только служит ей и делает, как она прикажет.
Пальцы ее напряглись, отбросив его.
– Теперь, – произнесла она.
Айдан вздрогнул и проснулся. Стояла глубокая тьма: тьма, предшествующая рассвету. Даже ветер утих, звезды холодно горели на небосводе. И все же было что-то…
Возле него пошевелился Арслан. Айдан зажал ему рот рукой; они лежали неподвижно, широко распахнув глаза и насторожив уши.
Было слишком тихо.
Лошади, верблюды.
Исчезли.
Айдан вытянул меч из ножен.
Ночь сошла с ума.
Это были не ассасины. Айдан не знал, почему, но он был в этом уверен. Это были бедуины, волки пустыни, отбросившие скрытность ради своего пронзительного, древнего боевого клича. Он заставил мамлюков вскочить и схватиться за оружие; он поднял весь лагерь на битву. Не было времени, чтобы собраться вместе для защиты, и не было места. Арслан пытался стать спиной к спине с Айданом, но неумолимый прилив унес его прочь.
Они окружили Айдана копьями. Он рубил их; они только смыкались плотнее. Они темнее сжимались вокруг него. Они кололи его, мешая движению руки с мечом. Он бросил клинок в ножны и схватил копье, швырнув его изумленного владельца через голову.
Другой копейщик качнулся к нему. Айдан застыл. Наконечник копья указывал на самое уязвимое место. За ним мерцала белая волчья ухмылка.
Айдан погасил эту ухмылку черенком копья.
Но у копейщика была дюжина братьев, и у каждого, казалось, еще дюжина. Никто из них не дал Айдану честной схватки. Они только кололи, кололи и кололи, и смыкали круг, и оттесняли его от его мамлюков.
Которых он не мог найти. Ни одного. Ни глазами, ни сознанием.
Сознанием.
Он забыл о копье в своей руке и о копьях, окружавших его. Он бросил широко вовне голос и силу:
– Сука! Убийца! Подлая! Выходи и схватись со мной лицом к лицу!
Его мучители подались назад. Он едва заметил это.
– Ассасинка! Я узнал твой смрад! Вылезай из своего логова!
Ничего. Ни вздоха, ни признака ее присутствия. Он кричал, пока не зазвенели горы:
– Марджана! Марджана!
Горы обрушились, и вместе с ними небо.
Бедуины разомкнули кольцо, моргая в сером рассветном сумраке. Кое-кто из них лежал на земле. И по крайней мере один был мертв.
Марджана отбросила мертвеца ногой и опустилась на колени рядом с тем, кто убил его. Вполне жив, но оглушен: удар древком копья свалил его наземь, когда еще не утихло поднятое им эхо, повторявшее ее имя. Она магией послала его еще дальше во тьму, и только тогда осмелилась коснуться его, положить ладонь на его щеку. Он был более худым, чем она помнила его, кожа туже натянулась на красиво очерченных скулах.
– Я научу тебя не питать ко мне ненависти, – сказала она ему.
Ее волки взирали на это в крайнем изумлении. Она повернулась к ним:
– Поднимите его. Свяжите его, как я говорила вам. – И когда они не бросились исполнять: – Ну!
Сдвинувшись с места, они действовали достаточно проворно. Даже их род мог быть настороже, проходя через земли ассасинов; а они забрались глубоко в эти земли. Они осторожно, но прочно связали франка веревками и погрузили его на лучшего их верблюда. Марджана пристроилась позади него, поддерживая его. Ее руки осязали тепло его тела.
Бану Нидаль собрали раненых и убитых и тщательно замели следы битвы. Большая часть из них забрала животных и добычу и отправилась туда, куда приказала им Марджана, со всей возможной для них скоростью. При ней остался маленький отряд, но это были лучшие из племени, сам шейх и куча его сыновей. Их путь был быстрее и более тайным. Они скакали быстрой рысью, укрытые чарами, превращавшие их в мерцающие тени.
Племя стояло лагерем в секретном оазисе, в зеленом острове, окруженном горами. Торговые и военные пути проходили ближе к нему, чем было известно путникам, но вход был узким, скрытым и хорошо охраняемым.
Они влетели в оазис с последним отблеском угасающего вечера, понукая своих усталых одров перейти на галоп и во все горло визжа о своей победе. Страж прохода пропустил их, тоже крича что-то. Шатры, растянутые на лугу, опустели: навстречу прибывшим выбежали женщины, дети и несколько хмурых подростков, оставленных охранять лагерь. Стариков здесь не было. Мужчины Бану Нидаль жили только до тех пор, пока могли сражаться.
Марджана видела, как ее пленника уложили в шатре возле шатра самого шейха, на лучшие коврики и одеяла племени.
– Он мой, – сказала она, – и я выпью всю кровь племени, если его не будет здесь, когда я вернусь за ним.
Шейх кивнул.
– Мы можем устроить это, – сказал он. Он опустился на колени, распахнул пыльный халат и вынул нож. – Подрезать сухожилья, и он не убежит, но будет достаточно силен для чего-либо другого, если ты пожелаешь. Илы быстрый удар сюда, в пяту, и продеть веревку…
Она ударила его так, что он растянулся на земле.
– Ты ответишь мне за каждую каплю его крови, пролитую вами. Это, – она прочертила на костлявой груди шейха кровавую полосу его собственным ножом, – за слова о том, чтобы изувечить его. Зорко охраняй его и сохраняй его невредимым, береги его, как бережешь себя, потому что его жизнь – это твоя жизнь. – Она достала маленькую бутылку. – Он будет спать еще некоторое время. Когда он проснется, напои его этим. Но осторожно! Если он заснет слишком глубоко или умрет от этого, ты мне заплатишь.
Шейх взял фиал рукой, дрожь в которой сдержать не мог. Он боялся Марджаны: он не был глуп. Но это был чистый страх, страх волка перед соперником, который сильнее его. Он склонялся перед ее волей, но не опускал глаз.
– Я буду охранять его так же, как себя самого.
Она коротко кивнула и повернулась к нему спиной. Она задержалась, чтобы расправить одежды Айдана и провести пальцами по его щеке. В миг между вдохом и выдохом она исчезла.
Айдан блуждал в смутном чуждом сне. Он видел лагерь в горах, и весь он был разметан и разграблен. Его мамлюки исчезли из пределов его мысли; лошади, верблюды, его чудесный меч – все исчезло. И превыше скорби был гнев, чувство поражения и горькой беспомощности.
Сон был расплывчатым. Он лежал в объятиях женщины на зыбкой качающейся постели. Ее прикосновение было мягким, тело, прижимавшееся к нему, было теплым и сильным; запах был изумительно сладким. Он знал, что где-то там, на свету, должна быть ненависть. Здесь был только покой.
Он яростно прокладывал путь из этого покоя, сквозь долгую тьму и еще более долгие сумерки. Его тело было сосудом, наполненным болью. Сумерки превратились в смертный полумрак: темные стены, содрогавшиеся под музыку ветра, воздух, тяжелый от множества запахов – люди, козы, верблюды, застарелый, пропитавший все дым. Айдан подавился этим воздухом, и, подавившись, понял, что проснулся.
Он лежал на вытертом ковре в шатре, сотканном из козьей шерсти. Он был связан по рукам и ногам, на голове была шишка от удара. Об этом ударе он не помнил ничего. Он уснул среди своих мамлюков. Он… просыпался? Сражался?
Да. Сражался. А теперь, понятно, был в плену. Но не в Масиафе. Музыка ветра была музыкой открытого пространства, и в нее вплетались голоса, блеяние коз, стук копыт по камню, рев верблюдов.
Его сила с трудом простиралась вовне, но все же простиралась. на миг он испытал горькое ликование. Ну что ж. Он получил свой ночной сон, как бы тяжко не пришлось его телу. Он касался сознаний; вот сознание более открытое, чем остальные, потому что оно моложе и в чем-то проще. Пустыня, оазис, лагерь. Бану Нидаль, кочевое племя из глубины пустыни, связанное служением Аллаху и демону воздуха. Мужчины пошли в набег – негодование; он тоже должен был идти, он достаточно взрослый, он может натянуть лук своего отца – но самые сильные вернулись с демоном и лакомым кусочком демону на обед.
Лакомый кусочек лежал на боку в шатре, обнаружив, что его путы были искусно завязаны. Он мог двигаться довольно свободно, мог даже сесть, но узлы были вне его досягаемости.
Сев, он совершил ошибку. Его желудок, и без того пустой, сделал все, чтобы облегчиться на ковер.
Спазмы медленно ушли, оставив его лежать, скорчившись, дрожа, в холодном поту. И прошло много времени прежде, чем он смог не только дышать, но и пошевелиться.
И, помимо, поразмыслить. Он хорошо понимал, о каком демоне шла речь. Было достаточно времени, чтобы гадать, почему она привезла его сюда, а не к своему господину в Масиаф. Быть может, они были в ссоре. А быть может, она хотела порезать его на кусочки ради собственного, личного удовольствия.
Ее здесь не было. В этом Айдан был небеспричинно уверен. Его будут держать здесь, пока она не удосужится забрать его.
Страж перед шатром слышал его мучения; но только отчаянно смелый человек мог связаться с жертвой демона, а этот отнюдь не был таким. Довольно скоро на зов стража пришел кто-то еще, быть может, не более смелый, но более покорный воле демона. «Невредимым, – бормотало сознание новоприбывшего. – Невредимым, или она сожрет мою печень.» Под этим: «Если он умрет, пока мы оставим его без присмотра, как она сможет обвинить нас?» А потом: «Легко. О, легко.»
Свет ослепил Айдана. Потом его заслонила тень. Вонь людей и коз почти лишила его сознание. Сознание бедуина лепетало: «Проснулся. Иблис его побери! Еда… вода… фиал, как она приказала… – Удар вдохновения; огромное облегчение. – Это женская работа. Пусть женщина расплатится, если ему будет худо.»
– Да, – мягко сказал Айдан. – Пусть она.
Мужчина выскочил вон.
Он не был так робок, управляясь со своими женщинами. Но та, что пришла, пришла по собственной воле, неся свои синяки, как знамя. Она была женщиной сильного мужчины; шла она гордо, держалась по-королевски прямо, даже в тесном шатре.
Она не носила вуали: странно было после столь долгого пребывания в исламских землях видеть непокрытое женское лицо. Она едва ли была красива, а пустыня состарила ее до срока. Несомненно, ее муж подумал об этом, разрешая ей исполнить роль няньки для жертвы демона.
Ему следовало бы вспомнить, что даже у некрасивой женщины есть глаза. Едва ли Айдан был самым прекрасным зрелищем в мире, связанный и избитый, но она привыкла к худшему. Он подарил ей одну из самых своих ослепительных улыбок.
Она поставила на пол то, что принесла с собой: круг пресного хлеба, выпеченного явно не один день назад, кусок сыра, мех, наверняка содержавший воду, и деревянную чашку. Она остро осознавала его красоту, но она была чертовски разумной женщиной. Он был красив; Марджана была ужасна. Выбор был достаточно прост.
Она помогла ему сесть, и на этот раз он не испытал ничего худшего, чем секундное головокружение. Ему было ясно, что его не развяжут, даже чтобы накормить. Женщина кормила его с видимым удовольствием, кусочек за кусочком, пока он не насытился, а потом поднесла к его губам чашку.
Он сморщил нос. Древняя козья шкура, соль и сера – вода пустыни, какой она часто была. Но под этим – что-то еще. Тьма и сон.
Горло его пылало, требуя воды. Но воля его восставала против. Он подался вперед. Чашка вылетела из руки женщины, расплескав тяжесть сна. Айдан рванулся к меху с водой.
Женщина отодвинула мех подальше.
– А, – сказала она со смехом, – какой умный! Что ты дашь мне за это?
– Улыбку, – ответил он.
Она качнула головой.
– Это я уже получила.
– Если у тебя уже есть золотой безант, разве ты откажешься от второго?
– Если я буду знать, что смогу получить кое-что получше.
– И что же это?
Ее взгляд был лукавым. Она была не так уж стара; и в юности, должно быть, она не была так уж некрасива.
– Мой муж – ужасный человек, но Она еще ужаснее. Если ты поцелуешь меня, что он сможет поделать, кроме как злиться?
– Он может побить тебя.
Она пожала плечами.
– Он бьет меня. Я тоже бью его. Иногда я побеждаю. Иногда я позволяю ему победить. – Она встряхнула бурдюк, дразня. – Ты испытываешь жажду, о сын газели?
– Только по твоим поцелуям, о моя козочка.
Она дала ему и воды, и поцелуи, с великим наслаждением, и оставила ему бурдюк: дар более драгоценный, чем золото.
– Притворись, – сказала она перед тем, как уйти. – Спи. Я сомневаюсь, что ты сможешь подкупить поцелуями его, а Ее вообще невозможно подкупить.
Чтобы узнать, что она думает о Марджане, ему почти не потребовалось прибегать к могуществу. Она могла бы счесть выгодной сделкой, если бы смогла заплатить болью за возможность помешать демону. Но даже она не заходила так далеко, чтобы развязать его.
Айдан лежал там, где она оставила его, изгибая запястья, стянутые крепче всего.
Он заметил, что никто не принимал во внимания самых человеческих последствий трапезы. Быть может, они ожидали, что он будет ходить под себя. Однако он пока не собирался делать этого.
Он никогда не думал о покорности. Чем дольше он лежал, тем больше был уверен, что за ним следят не больше, чем за любым смертным. Предполагалось, что он должен спать глубоким сном, опоенный, беспомощный и безгласный, пока Марджана не явится за ним.
Но у него была клятва, которую надо было сдержать, и долг, который надо было заплатить: и сейчас он увеличился на целую дюжину мамлюков. Но этот плен не был частью долга.
Его похитители не знали, кто он. Она не сочла нужным сказать им.
Он начал улыбаться.
28
Сайида зарылась в гору одежды, отделяя изношенные тряпки от того, что еще можно было починить и от того, что в починке не нуждалось. Лейла всегда бросала в тряпки то, что ей надоело, неважно, в каком состоянии была вещь; Сайида уже нашла вуаль из переливчатого шелка с золотой нитью, которая может оказаться очень полезной, когда ей захочется выглядеть красивой для Маймуна. Она повязала ее вокруг шеи и зарылась глубже.
– Она тебе пойдет, – сказал кто-то.
Сайида вынырнула из груды. Марджана держала халат сливового цвета. Он кошмарно дисгармонировал с цветом ее волос.
Постепенно сердце Сайиды успокоило свое неистовое биение.
Она взяла халат все еще слегка дрожащими пальцами и выпрямилась, пытаясь выровнять дыхание.
– Я хочу, чтобы ты так не делала, – сказала она.
Ифрита засмеялась. На ее горле красовался узор из позеленевших синяков, но ее голос снова был прежним, осталась только легкая хрипотца. Она выглядела так, словно ей хотелось пуститься в пляс.
И она так и сделала. Она подхватила Хасана из груды тряпья и закружила его, к его вящему удовольствию.
– Ты в хорошем настроении, – промолвила Сайида чуть сердито. Улыбка Марджаны была невыразимо озорной.
– О да! Да! – Она прижала Хасана к себе и звучно поцеловала его в обе щеки. – Ты знаешь, что я сделала?
– Что-нибудь ужасное.
– О, да. Это так. Я даже никого не убила. – Эти слова чуть омрачили ее чело. Но тайна была слишком большой для нее. Она недолго помолчала, словно не в силах была высказать ее словами. Потом произнесла: – Теперь он у меня.
– Он?
– Он! – Она подскочила; по-другому это нельзя было назвать. – Мой франк. Я схватила его прежде, чем кто-либо узнал, что я сделала, и унесла его прочь. Теперь он в безопасном месте, до тех пор, пока я не буду готова заявить на него права.
Марджана говорила так, как будто эта детская глупость была великим откровением. Сайида попыталась внести в происходящее хоть немного здравого смысла.
– Разве у него нет собственного мнения? Или ты не позволишь ему иметь это мнение?
– Оно у него будет. Когда я буду готова. – Она снова рассмеялась, почти – Аллах помоги всем нам – захихикала. – Ты помнишь, как едва не отравила меня? Я утянула бутылку. Он будет спать, пока я не захочу разбудить его.
Хуже и хуже.
– А потом?
– Он проснется. – Она сделала паузу; Сайида уже отчаялась притушить ее ликование. – Ты не понимаешь. Он проснется, в том месте, которое я приготовила для него. Он будет в ярости, я знаю. Но я приручу его. От ненависти до любви вообще нет расстояния; а мы принадлежим друг другу. Он ребенок, но у него есть начатки здравого смысла. Он увидит то, что должен увидеть.
– Ты несешь совершенно безумный бред, – вздохнула Сайида.
Даже это не затронуло Марджану.
– Ты смертная, – возразила она. – Ты думаешь, как смертные. Он и я – мы одного племени. Он запомнит это. Он поймет, как поняла я.
– Да будет на то воля Аллаха, – сказала Сайида.
Сайида надела вуаль и халат этой ночью. Марджана с радостью помогла ей: вымыть волосы с капелькой хны, принадлежащей Лейле, и стянуть их заколкой, которую сделал сам Маймун, серебряной с бирюзой; и подкрасить глаза, и даже чуть надушиться. С самой свадьбы она не чувствовала себя столь близкой к красоте.
Маймун задерживался. В этом не было ничего особенного: он ужинал с одним-двумя друзьями, которые любили проводить всю ночь за игрой в триктрак. Маймун мог остаться ненадолго, решив, что мужчин не пристало проявлять слишком большое желание к своей жене.
Она ждала в одиночестве. Хасана забрали Фахима и Марджана. Она подумывала, не скоротать ли ожидание в их обществе, но ведь Маймун мог вернуться, пока она сидит там. Она притерпевалась к своей непривычной роскоши, пытаясь не стереть краску с век. Если он не придет скоро, она будет чувствовать себя не великолепно, а глупо. Что ей делать с краской, духами и крашенными хной локонами? Она просто неуклюжая Сайида, и ей не добавит красоты даже наряд султанской невесты.
Она узнала шаги Маймуна: такие же плотные, как он сам, и слегка самоуверенные. Они вырвали ее из полудремы, и заставили ее принять позу, которая, по словам Марджаны, подходила ей больше всего. Она была напряжена, как все время в эти дни, с тех пор, как у нее завелась тайна.
Он помедлил за дверью. Она не шевелилась. Иногда у его друзей бывало вино, но она предпочитала не знать об этом. Но всегда знала, потому что тогда он двигался осторожнее и говорил свободнее, и пахло от него мятой.
Он медленно вошел. Брови его были нахмурены. Ее обоняние не уловило ни запаха вина, ни запаха мяты, но что-то более сладкое. Это напомнило ей о…
Она была одета в одежду с тем же запахом. Душистая вода Лейлы.
Нет. Он никогда не сделал бы этого. Не с женой своего господина.
Его глаза не отрывались от ее лица. Он вообще не видел ни ее вуали, ни халата, ни даже краски, делавшей ее глаза почти прекрасными. Он сказал:
– Ты скрывала кое-что от меня.
Она открыла рот, снова закрыла.
– Я говорил тебе, – продолжал он. – Я говорил, чтобы ты не встречалась с ней.
Она могла бы солгать. Могла отрицать все. Могла закричать на него. Она спокойно сказала:
– Кто сказал тебе, что она была здесь?
– Лейла.
Это вырвалось у него прежде, чем он подумал. Он покраснел.
– Это было предательство, – промолвила она.
Его румянец стал багровым.
– Ты признаешься в этом?
– Я не хочу лгать. – Руки Сайиды дрожали. Она сжала их. – У меня не было выбора, Маймун. Она была ранена; ей было плохо. Ей больше некуда было идти.
Он двинулся на нее.
– Я запретил тебе. Ты ослушалась меня. Как ты осмелилась? Как ты посмела?
Ее спина коснулась стены. Она даже не помнила, когда начала отступать. Она никогда не видела Маймуна таким.
– Маймун! Выслушай меня. Она друг. Она пришла ко мне. Я была ей нужна. Как я могла прогнать ее?
– Я запретил тебе видеться с ней.
Он прижал ее к стене. Она пыталась высвободиться; он сбил ее с ног. Она не должна кричать… не должна.
– Почему? Почему ты так ненавидишь ее?
– Она – это ужас. Она убивала больше раз, чем можно сосчитать.
– Кто сказал тебе это?
Он не ответил.
– Это Лейла, ведь так? Ты знаешь, как мало любви она питает ко мне.
– Иногда она говорит правду.
– Ты даже не знаешь эту женщину!
– Женщину? Это женщина? Я знаю, чья она рабыня. Я знаю, каким проклятьем она была для вашей семьи. Я знаю все, Сайида. Ты думала, что сможешь утаить это от меня, так? Все вы так думали. – Он презрительно усмехнулся. – Евнух Бахрам. Бахрам, лишенный мужественности, со страстью к кинжалам с серебряной рукоятью. Вы делали из меня дурака.
Она схватила его за халат.
– Маймун. Прекрати. Пожалуйста, прекрати.
Он легко оторвал от одежды ее руки.
– Нет, не прекращу. Ты не прекратила привечать ее, хотя я строго запретил тебе.
Что-то ломалось. Она не хотела этого. Она пыталась собрать все воедино, заставить голос не дрожать.
– Я была ей нужна. Я знаю ее с тех пор, как была ребенком. Я не могла выгнать ее.
– Ей не нужен никто и ничто. Ты выбрала. Ты выбрала ее и ослушалась меня. Что еще ты делала? Куда ты ходила? С кем виделась? Говорила? Спала? Быть может, мой сын – вовсе не мой сын?
– Маймун, – произнесла она. – Перестань.
Он рывком поставил ее на ноги. Его слюна брызгала ей в лицо.
– Перестань? Ты приказываешь мне, женщина! Ты смеешься мне в лицо? Ну, давай, говори правду. Расскажи, как ты издевалась надо мной.
– Я этого не делала.
– Лгунья.
У нее перехватило дыхание; из горла рвался всхлип.
– Не называй меня так.
– Я буду называть тебя так, как хочу.
Она больше не могла сдерживаться. Ей было плохо. Она не хотела этого. Но это чувство было слишком огромным; оно было слишком сильным. Это был гнев.
Гнев делал голос мягче, мягче.
– Не будешь, – сказал этот гнев.
Маймун ударил ее так, что голова мотнулась на шее.
– Буду. Лгунья. – Пощечина. – Лгунья. – Пощечина. – Лгунья!
Она высвободила руки и ударила его со всей силой гнева, горя и боли от его предательства.
Он ударил ее так, что она упала.
– Это, – произнес голос столь же мягкий, как голос гнева Сайиды, – был не очень умный поступок.
Сначала он, казалось, он не слышал этого. Он изумленно смотрел на Сайиду, словно не понимал, как вышло, что она очутилась там, распростертая у его ног. Она посмотрела вверх. Она с холодной определенностью понимала, что чувство, проснувшееся в ней, было ненавистью.
Марджана шагнула между ними. Она была в белом. На фоне темной плотной фигуры Маймуна она казалась языком пламени. Хасан, широко распахнув глаза, цеплялся за ее шею.
Лицо Маймуна из багрового стало белым, как накидка Марджаны.
Она вообще не обращала на него внимания.
– Должна ли я убить его? – спросила она.
Сайида с трудом сглотнула. Ее губа была разбита, во рту чувствовался привкус крови.
– Нет, – ответила она. – Нет, он не стоит того, чтобы его убивали. – Она помедлила. – Ты ведь ничего не сделала Лейле?
Ифрита улыбнулась с ужасающим очарованием:
– Нет. Ничего. Кроме… – Голос ее утих.
– Что ты сделала?
Ее опасения заставили Марджану расхохотаться.
– Ничего преступного, поверь. Я просто наложила на нее заклятье. Своему мужу она должна будет рассказать правду, и только правду, все, что у нее в мыслях, без малейшей утайки. Это прольет свет на все, что случилось.
Сайида не могла смеяться. Она не думала, что когда-либо вообще сможет снова смеяться. Но она выдавила улыбку:
– Могу представить.
Глаза Марджаны сузились; она наклонилась к Сайиде. пальцы ее коснулись разбитой губы. Ифрита зашипела.
– Он ударил тебя.
Сайида хотела сказать, что это ничего. Не ради любви к Маймуну. Просто потому, что не хотела, чтобы любое человеческое существо умерло из-за нее.
Но он заговорил первым, разъяренный, слепой к любым доводом рассудка, понимающий только то, что он – мужчина, а она, даже она – женщина.
– Да, я ударил ее. Она моя жена. И она принадлежит мне, чтобы я делал с ней все, что захочу.
– Принадлежит? – Это было произнесено нежно. По-девичьи мягко, по-девичьи сладко. Смертельно опасно.
Он слышал только мягкость. Он выпятил грудь.
– Принадлежит. – Он протянул руки. – Отдай мне моего сына и убирайся.
Хасан уткнулся лицом в плечо Марджаны. Она переводила взгляд с него на его отца. Ноздри ее раздувались.
– А что ты сделаешь, если я откажусь? Побьешь меня?
– Хорошая трепка пошла бы тебе на пользу.
– Ты так думаешь? – Она вся была огромные глаза и девичье изумление. – Ты действительно так думаешь?
Даже он вряд ли был настолько глуп, чтобы принять это за чистую монету. Он помедлил, прищурив глаза. Марджана прижималась щекой к волосенкам Хасана. Одной рукой она держала ребенка. Другой обнимала за плечи Сайиду.
Маймун резко выбросил руки вперед. Одна, сжатая в кулак, должна была нанести удар одной из женщин. второй он пытался ухватить Хасана. Марджана отскочила. Сайида бросилась вперед. Она не знала, кого из них она пыталась защитить. Его кулак с размаху ударил ее по голове, отбросив ее на ифриту. Марджана закричала. Сайида тоже пыталась крикнуть:
– Нет! Не убивай! Не убивай…
Тишина.
Сайида с трудом села. Крестец протестовал: он помнил прикосновение камня. Голова кружилась, и не только от удара.
Комната вокруг была ей незнакома.
Она оперлась о пол руками. Да, камень. Поверх него – ковер, богатый и яркий, словно драгоценность. Лампы, собранные в гроздь; занавеси из шелка, огненно-красного, огненно-голубого, огненно-золотого.
Марджана – белое, алое и яростное кошачье-зеленое, и Хасан, глядящий на все с хмурым удивлением.
Сайида протянула руки. Марджана опустила Хасана ей на ладони, и Сайида прижала его к себе, пытаясь не дрожать. Скоро, очень скоро, она сорвется на истерический крик.
– Где… – попробовала спросить она. – Где мы?
– Далеко. – Марджана опустилась перед ней на колени. – Это мое место, моя тайна.
– Это сюда ты уходишь, когда исчезаешь?
– Иногда.
Сайида обняла Хасана и стала покачиваться. Ей было холодно; внутри нее все застыло. Сегодня ночью не выдержало и сломалось нечто большее, чем ее терпение.
– Ты ведь… ты ведь не убила его? Да?
– Ты сказала мне не делать этого. – Марджана колебалась. Она выглядела… выглядела неуверенной в правильности этого выбора. – Я оставила его таращить глаза и кричать, чтобы ты вернулась.
Сердце Сайиды сжалось.
– Я могу вернуть тебя, – предложила Марджана. – Если ты хочешь этого.
