Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
К этому Айдан никак не мог привыкнуть – к полному отсутствию женщин. Они видел их на улицах, прячущих лица под вуалями, или – если это были рабыни – не носящих вуали, но и не поднимающих глаз. Он и не знал, насколько ценно для него присутствие женщин, их голоса на приеме или за столом, пока не лишился всего этого.
Об этом не говорили. Светский мужчина мог, после должных предисловий, в общих поэтических словах рассуждать о женской красоте, но никогда не подразумевал при этом своих жен, разве что косвенно. Женщина, о которой говорили, была женщиной, лишенной чести. Благородная госпожа была тайной, хранимой среди родственников.
Тайна Айдана была глубже и слаще всех прочих. Он пил воду, со вкусом лимона и этой эссенции сладости, именуемой сахаром, и пытался не тосковать о вине так же, как о женщинах. Добрый мусульманин не пьет вина; вот еще одна причина сохранять приверженность христианской вере.
Когда Исхак обронил фразу, что его друг – франк, Сайиде потребовалась вся ее воля, чтобы не ахнуть. Франк. Здесь. В их доме. Вкушает их еду, за их столом, вместе с ее отцом. Выглядит, говорит и движется совсем как человек.
Она сглотнула комок в горле. Почему она должна бояться? Их семья водит знакомство с ифритой. Они должны, кажется, знать все о том, как принимать в гостях дьяволов.
Марджана не шевелилась и почти не дышала, пока франк не сказал о погонщиках верблюдов. Тогда ее плечо, прижатое к боку Сайиды, затряслось. Она смеялась. Он говорил не как погонщик верблюдов. Или, по крайней мере, не совсем.
Маймун не мог есть и едва мог сидеть спокойно, узнав, с кем он делит трапезу. Отец, кажется, примирился с неизбежным; Сайида гадала, не сдерет ли он потом с Исхака шкуру в наказание за столь явное оскорбление закона, обычая и священной чистоты трапезы.
У франка были прекрасные манеры, хотя порою он забывался и брал чашу левой рукой. Кажется, он вообще предпочитал эту руку: его кинжал висел на левом боку. Сайида подмечала такие вещи. Она все-таки была дочерью оружейника.
Франк он или нет, но этот человек заинтересовал ее отца. Когда разговор зашел о стали, тучи в воздухе стали рассеиваться. Даже Маймун вылез из своей скорлупы, отвечая на какой-то вопрос, и при этом забыл даже о небрежном тоне.
Исхак выглядел весьма довольным собою.
Когда обсуждение переместилось в кузницу, Исхак попросил разрешения засвидетельствовать почтение гарему. Остальные даже не заметили его исчезновения.
Сайида оглянулась и вздрогнула. Марджана исчезла. И Сайида даже не почувствовала этого.
– Ну, сестренка? Что ты о нем думаешь?
С тех пор, как он перерос ее, Исхак называл ее так. Она показала ему язык.
– Что я думаю – о ком? О Маймуне?
Исхак закатил глаза.
– Не притворяйся тупицей. Я знаю, что ты подсматривала. Ты всегда подсматриваешь. – Он пощекотал пальцем животик Хасана, и ребенок засмеялся, глядя на Исхака блестящими глазами. – Ну?
Он бессознательно гордился своим другом. Сайиде даже захотелось солгать и притвориться, что на нее он не произвел впечатления, просто затем, чтобы посмотреть, как будет злиться Исхак. Но в этом Халиде было что-то, заставившее ее отказаться от этого намерения.
– Он… другой. Где ты нашел его?
– В Палате Правосудия, пока смотрел за упражнениями мамлюков. Он гостит в Доме Ибрагима. Он понимает сталь.
– Я это осознала, – сухо сказала она.
– Я думаю, он понравится отцу.
– Или ужаснет его.
– Скорее, Маймуна. – Исхак состроил гримасу. – Иногда этот мальчишка может быть невероятно глуп.
Этот «мальчишка» был на добрых четыре года старше Исхака. Сайида подняла брови и выразительно глянула на брата.
Исхак залился краской, заметной сквозь редкие волоски на подбородке – предмет его гордости. У него была еще девичьи-нежная кожа, и румянец на ней проступал очень ярко.
– Ну да, так и есть. В кузнечном деле он блистает, но в обращении с людьми он безнадежно глуп.
– Не совсем, – возразила Сайида. – Если твой друг знает сталь, то они найдут общий язык.
– Он знает. – Исхак вертел перед Хасаном игрушку, улыбаясь в ответ на улыбки младенца. – Я предполагал, что это будет потрясающе. Сидеть за обедом со столь представительной персоной, и вдруг обнаружить, что это не просто христианин, а франк. Ты знаешь, франки не едят детей.
– Это сказал тебе твой франк?
– Ему и не надо было это говорить. Он замечательный, ведь правда? Я не встречал никого подобного ему.
– И сколько же франков ты видел в жизни?
– Одного, – ответил Исхак. – Он не говорил ни слова по-арабски, и по его виду было понятно, что он и не хочет знать нашего языка. Он хватал еду с блюда обеими руками. Он вонял, как козел. – Исхак развел руками. – Я думаю, что наш сегодняшний гость так же необычен для франков, как и для нас.
– Я думаю, что ты несешь чепуху. – Сайида взяла Хасана на колени. – Сегодня утром здесь была Марджана.
Она не знала, почему сказала это. Исхак не любил Марджану. Он знал, кем она была: как наследник дома, он принял эту тайну как должное. Он сплюнул.
– А, эта. Чего ей было нужно?
– Компании. Мы выходили в город.
Исхак поднял брови. Он знал о запрете Маймуна. И считал его нелепым.
– Мы видели вас на базаре. Я думаю… – Сайида немного помедлила. – Я думаю, ей понравился твой франк.
– Йа Аллах! – Исхак побледнел. – Где она сейчас?
– Исчезла. Ты же знаешь, как она это делает.
– Знаю… – Исхак глотнул воздуха. – Понравился, говоришь? Понравился запах его крови. Она съест его живьем!
Сайида отстранилась от него, чтобы он не тряс ее за плечи.
– Она не убивает ради удовольствия. Ты знаешь это. Я думаю, она влюбилась.
– Вы, женщины, всегда об этом думаете.
– Ты ее не видел, – возразила Сайида. – Почему бы ей не влюбиться в него? Ты же влюбился.
– Я не ем человеческую печень на завтрак.
– Она всегда была добра ко мне.
– Н-ну, – протянул Исхак. – Ты это ты.
Сайида поблагодарила его за комплимент, и Исхак сразу нахмурился.
– Хасан любит ее больше всех на свете. Даже больше, чем меня. Кто сказал, что она не может быть столь же нежной с возлюбленным?
– Меня пугает не это. А что, если возлюбленный надоест ей?
Сайида невольно вздрогнула.
– Если он таков, как ты говоришь, он в состоянии о себе позаботиться. Быть может, она никогда не подойдет к нему близко. Она застенчива.
– Ну да, – пробормотал Исхак. – Застенчива, как тигрица.
– Если ты проболтаешься, ты нарушишь свое слово.
– Будь оно проклято, это слово.
Но после этого Исхак присмирел. Несколько минут спустя он поцеловал Сайиду, одарил Хасана прощальной веселой улыбкой и ушел.
Айдан был на вершине блаженства. Он увидел кузницу. Он рассматривал клинки столь превосходные, что они не могли даже пригрезиться кузнецам Запада. Даже игрушечное оружие было столь же смертоносно, сколь прекрасно: маленькие кинжальчики, украшенные камнями, несущие на себе отпечаток мастерства Маймуна и заставляющие покупателя расстаться с золотом. Они были красивы, но это были настоящие клинки, острые настолько, что могли до крови ранить самый воздух.
Но гордостью мастера и вершиной его мастерства были мечи. Фарук разрешил Айдану дотронуться только до трех, и все три уже были предназначены будущим владельцам: один для калифа багдадского, другой для повелителя Мосула, а третий для дамасского эмира. Рукоять и прочие детали каждого были выкованы в соответствиями с особенностями человека, который должен был владеть этим мечом; на каждом, с неимоверной искусностью, был выгравирован стих из Корана.
– Чтобы освятить его, – пояснил оружейник, – и помочь росту его души.
– А если меч предназначен для неверного? – спросил Айдан.
Глаза Фарука блеснули, как если бы он ожидал этого вопроса.
– Тогда неверный должен будет смириться с мусульманской душой меча. Мне не дано власти заключить в клинок иную.
– Может ли мусульманская душа проливать мусульманскую кровь?
– Это случалось довольно часто.
– Ага, – сказал Айдан, проверяя баланс меча эмира. – Должно быть, это высокий человек, по понятиям ваших земель, но худощавый, не так ли? Вроде меня. И не слишком богатый, хотя и пожелал ножны с золотой инкрустацией.
– Да. – Фарук оглядел Айдана с головы до ног. – Тебе понадобилось бы более длинное лезвие. Более тяжелое, чтобы соответствовать вашим доспехам и вашей манере боя, но с таким балансом, чтобы можно было орудовать мечом, словно перышком. Я думаю, с серебряной рукоятью и с рубином в навершии, если ты захочешь осквернить добрый мусульманский клинок и вырезать крест. А на лезвии узоры, словно языки пламени; пламенная душа.
Айдан почувствовал укол в области шеи. Это была сила, в этом негромком размеренном голосе, назвавшим его истинную суть.
– Что ты потребуешь за такой меч, мастер оружейник?
– Разве я сказал, что сделаю его?
– Я говорю, что ты можешь это сделать.
– Захочешь ли ты принять меч с мусульманской душой?
– Если меч примирится с христианской рукой на рукояти.
– Принадлежит ли эта рука воину-мечнику?
– Ты желаешь испытать ее?
Фарук кивнул. Айдан чувствовал, что эта игра доставляет кузнецу удовольствие. Он тоже наслаждался ею, словно вином.
Во дворе стоял столб для упражнений, три очищенных от веток ствола высотой в рост мужчины – невысокого мужчины, как оценивал это Айдан. Меч, который дал ему Фарук, был мечом для упражнений – затупленным, тяжелым, как дубина, но в ладони он казался до странного живым. Острый запах железа щекотал ноздри Айдана. Сказки лгали, будто его племя не выносит прикосновения холодного железа, но он ощущал это железо, как ни один другой металл, даже сталь: его пламя, темное и сильное, полыхало глубоко внутри, но от этого становилось только горячее.
Айдан поднял меч, проверяя его баланс. Меч был угрюмой тварью. Айдан постепенно осваивался с ним, повторяя движения, усвоенные им во время обучения военному искусству в Райане, и эти движения в его исполнении напоминали танец. Быстрее, теперь ритм действительно принадлежал танцу, не хватало только пения волынок, чтобы завершить картину. Клинок обрел свое равновесие. Ему никогда не испытать счастья, но он знает, что такое послушание. Он с силой врезается в сухое неподвижное дерево, не причиняя вреда, который мог бы нанести плоти и костям.
– Более длинное лезвие, – сказал Фарук спокойно и сухо, – да, верно. Но не настолько тяжелое, как я думал. Будет ли тебе прок от меча, которым можно и рубить, и колоть?
– Сможет ли он выстоять против франкского широкого меча?
– И устоит, и пронзит человека насквозь.
Айдан поклонился, все еще держа железный меч.
– Я доверяю суждению мастера. – Он помолчал секунду или две.
– Ты сделаешь меч для меня?
– Я сделаю для тебя меч, – ответил Фарук.
15
Послание было коротким и точным. Принц из Райаны, если это доставит его высочеству удовольствие, мог присоединиться к повелителю Сирии в охотничьих забавах.
– Мне нравится, как это написано, – хмыкнул Айдан. – Из Райаны. Неужели по-арабски нельзя сказать «Принц Каэр-Гвентский»?
– Затруднительно. – Джоанна запустила пальцы в его волосы. Она все никак не могла насладиться их густотой, красотой и вороным отливом. – По крайней мере, его посланники знают кое-что о твоем истинном титуле. Они пытаются быть учтивыми.
Положив голову ей на колени, он посмотрел вверх, ответив на ее улыбку пристальным взглядом.
– Ты приложила к этому руку.
– У тебя есть возражения?
Айдан нахмурил брови.
– Нет. – Но произнес он это так, словно сам не вполне в это верил. – Мустафа вне себя. Неожиданное приглашение от султана, и при этом не надо давать взятку или подкупать камергера. Куда катится мир?
– К женскому правлению. – Джоанна провела пальцем по его щеке от брови до подбородка. – Я всего лишь свела дружбу с госпожой Исмат.
– И рассказала ей обо мне.
– Мне можно было и не рассказывать. О тебе знают все женщины. Если бы ты был женщиной, а мы – мужчинами, ты был бы первой красавицей, покорительницей сердец.
Румянец на лице Айдана в свете лампы был ярок, словно знамя. Пальцы Джоанны продолжили свой рассеянный путь. Айдан поймал их.
– Почему вы позволяете нам хотя бы делать вид, что мы правим вами?
– Надо же вам чем-то заняться, пока мы обсуждаем важные вопросы.
Он невольно рассмеялся.
– Настоящий мужчина посмеялся бы над вами, и я тоже желал бы это сделать. Знаешь, это какое-то проклятье – осознавать истину.
– Бедненький. – Она скользнула в его объятия. Это движение ничего не требовало от него, хотя он был готов к тому, что она захочет чего-то большего. Но она не хотела. Ей было достаточно его тепла. – Я хотела бы поехать на охоту, – сказала она мечтательно.
– Ты можешь переодеться мальчиком.
– Кого это обманет? – риторически вопросила она. – Нет, сейчас не время шокировать поклонников ислама. Я буду послушной, надену вуаль и присоединюсь к госпоже Исмат. Ты знаешь, она слышит все, что говорят в совете. Для этого за залой совета устроены специальные помещения, отгороженные решетками.
– И султан знает об этом?
– Конечно. И он спрашивает совета у свей жены. Она родилась в Сирии и жила во дворце с самого детства. Она знает об управлении королевством почти все.
Айдан медленно склонил голову:
– Логично. Но странно. Так странно…
Он не сразу понял, чем он так рассмешил Джоанну.
Это было странно, твердил себе Айдан, присоединившись к собравшимся у западных ворот Дамаска. Не имело значения, что он даже не человек. Он был наполовину франк, и полностью чужеземец, и потому в это ясное утро оделся в костюм, подобающий рыцарю, едущему на охоту в Заморских Землях. Сокол, присланный вместе с приглашением султана, спокойно сидел под колпачком у него на руке, не обращая внимания на шум вокруг. Благодарение Богу и султану, сокольничий был добродушным человеком: он решил оказать уважение странностям чужестранца и не стал беспокоить своим присутствием ни птицу, ни принца.
– Сэр франк!
Не узнать голос Исхака было невозможно. Потом из мгновенно возникшей толкотни явился и сам Исхак, пристроившись на своем пустынном пони рядом с большим серым конем Айдана. мальчишка улыбался, глядя на принца.
Айдан не смог удержаться от ответной улыбки. С тех пор, как Фарук пообещал сделать Айдану меч, сын Фарука старался проводить рядом с принцем все время, свободное от обязанностей. Если не больше, подумал Айдан, сгоняя с лица улыбку и хмуря брови.
– Разве ты не должен сопровождать своего господина?
– Я сопровождал, – ответил Исхак. – Он послал меня присмотреть за тобой. Тебе не следует ездить без сопровождения.
В горле Айдана встал комок. Серый мерин затанцевал на месте; сокол дико забился, пытаясь освободиться от клобучка и пут. Айдан с мрачным лицом постарался успокоиться, чтобы не внушать тревогу животным. Он почти забыл об этом так надолго; и теперь словно шип вонзился в его сердце. Герейнт. Тибо. Его собственная, жестоко наказанная глупость.
Юноша тоже начал тревожиться. Айдан успокоил его, хотя и не мог улыбнуться.
– Я полагаю, что сопровождать меня выпало совсем не тебе, – промолвил он с хорошо сыгранной небрежностью.
– Ну да, – согласился Исхак, – это должен был быть Али. Но я поменялся с ним. – Он помолчал. – Ты никогда не говорил мне, что ты принц.
– А ты никогда и не спрашивал.
– Мне кажется, я должен был оказывать тебе большее почтение.
– Почему?
– Твой отец был королем, а мой…
– Твой отец – король оружейников.
– Я знаю правила вежества, – осторожно сказал Исхак. – И как я должен себя вести. Я хочу, чтобы ты понял. Если бы я знал раньше…
– Я рад, что ты этого не знал. – Айдан наконец-то смог опять улыбнуться. Он слегка потрепал Исхака по плечу, а потом опять принял серьезный вид. – Итак, ты знаешь. Будем ли мы держаться на равных?
Было интересно наблюдать, как отражается на лице юноши ход его мыслей. Сын ремесленника и сын короля. Истинно верующий и неверный франк.
– На равных, – согласился Исхак не без тайной радости.
Исхак был не единственным юнцом в охотничьей компании, и кое-кто из них кланялся Айдану так, что было ясно: они знают, кто он такой. Айдан отметил, что таких знатоков было довольно много. Кажется, никого особо не задевало его присутствие и его явно франкское происхождение. Он был гостем: кем он был до этого и кем он будет потом, в данный момент не играло роли.
Сарацины не ездят в организованном порядке. Высокопоставленные лица толпились вокруг эмиров, эти круги перемещались и смешивались, как хотели. При появлении султана поднялась суматоха. Его сопровождение было меньше, чем у любого из предводителей отрядов: два-три родственника, егеря и сокольничьи, готовые к выполнению своих обязанностей, да горсточка стражей в одеждах солнечного цвета. Сам султан был одет в черное без каких-либо знаков его положения. Но уздечка его кобылы – королевы королев арабской породы – была отделана золотом.
Его появление вызвало взрыв приветственных криков; султан сверкнул улыбкой и махнул рукой, и вся кавалькада под гром копыт выехала из ворот.
Животворной кровью Дамаска была река Барада, прохладный поток, струящийся с гор и питающий посредством проложенных труб мириады колодцев и водяных цистерн города. Охота ехала вдоль реки, мимо фруктовых деревьев, клонящих ветви под тяжестью плодов, мимо прекрасных загородных домов знати, мимо круглых цветников, утопающих в благоухании роз. Лошади, свежие и бодрые в это раннее утро, словно танцевали по дороге. Один из всадников запел, песню подхватили остальные. Даже Айдан, уловив мелодию, присоединился к поющим. Он был горд тем, как освоился в городе, тем, что провел в нем много времени и ни разу ни сорвался и не бросился на поиски открытого неба; но теперь, вырвавшись на простор, он был опьянен. Он едва сдерживался, чтобы не пришпорить мерина и не вырваться вперед всех.
Его удерживало присутствие Исхака. Исхак, каждое движение которого вызвало воспоминание о Тибо. Исхак, который не был и даже – по воле Божией – не будет мишенью для кинжала ассасина.
И так, сдерживая себя, Айдан ехал вместе с остальными, иногда, если мог, подпевая песни, и с приличествующим принцу достоинством беседуя с теми, кто заговаривал с ним. Он знал многих эмиров. Курда из того же племени, из какого происходил султан; турка, старающегося держаться подальше; двоих-троих сирийцев. Двое из них были почти принцами: Масуд, брат госпожи Исмат, мало похожий на свою сестру, как описывала ее Джоанна, тяжелый и неуклюжий на ногу, но полный дивной грации в седле; и Мураф Шайзарский, сотрапезник султана, почти такой же высокий и худощавый, как Айдан. Мураф ехал рядом с глубоким старцем, оказывая ему почтение необычайное для столь высокомерного человека. Старец ехал верхом с легкостью человека, который всю жизнь провел в седле; спина его была прямой, а рука уверенно держала поводья его кобылы. Не только Мураф относился к нему уважительно: даже султан, чуть придержав свою лошадь, обратился к старцу «шейх» и «отец», и тот принял это как должное.
Здесь охотились несколько иначе, чем на Западе: тоже с собаками и соколами, но еще и с котами, с тощими пятнистыми гепардами, которых везли к месту охоты на спинах невозмутимо-спокойных лошадей. Впереди охотников ехали барабанщики, которые должны были вспугнуть дичь, какой бы она ни была – птиц, кроликов, мелких зверьков, стало газелей, которые вынеслись из зарослей, словно на крыльях. Айдан, засмотревшийся на гепардов, едва вспомнил о том, чтобы пустить в полет своего сокола. Вальяжные, сонные почти до безразличия, они, будучи спущены на землю, превращались в самых быстрых и самых смертоносных охотников. Они всегда настигали добычу, за которой гнались. Иногда на помощь им приходили соколы-указчики, которые налетали на жертву, забившуюся в убежище. Соколы падали на дичь, спрятавшуюся в глухих зарослях, дичь выскакивала наружу, гепарды настигали ее. Или же гепарды загоняли ее на открытых местах, дичь спасалась бегством, и соколы преследовали ее в тростниках. Затем соколы возвращались к вабилу, гепарды – на свои мягкие сидения; соколы терпеливо ждали, пока их спустят вновь, а гепарды погружались в дрему, казавшуюся их обычным состоянием.
Сокол Айдана, уже без клобучка, закричал и забил крыльями, вцепившись в рукавицу. «К охоте! – кричал сокол Айдану. – К охоте!»
Айдан рассмеялся и подбросил птицу в воздух.
Превратности охоты разделили компанию, одни охотники направились к реке, к ее высоким зарослям, а другие углубились в холмы. Айдан обнаружил, что они с Исхаком едут вместе с Мурафом и старцем – возможно, отцом Мурафа, – с их свитой, сокольничьими следом за парой собак. Все барабанщики спустились к реке, как и гепарды. Без них дело двигалось быстрее. Собаки вели их прочь от Барады, вверх по ручью, впадавшему в нее: он едва струился по каменистому дну, но заросли по его берегам были полны птиц.
Ягдташ Айдана быстро наполнился дичью. Его сокол почти не устал; успокоившись, но не насытившись кусочком своей последней добычи, птица лениво описывала круги – не охотясь, а всего лишь ради удовольствия. Сокол понимал Айдана, но не так, как понимал он обычного человека, а так, как осознавал присутствие силы – ветра, солнца, радости охоты, силы, которая несет и захватывает тебя.
Человеческая речь была непонятной и странной. Слова об остановке на отдых, о воде, яблоках из придорожного сада, куске хлеба.
Айдан спешился немного в стороне от остальных, пустив лошадь пастись. Он напился из ручья и утолил свой собственный голод, но продолжал ощущать острый голод сокола. Глаза его были полны солнца и неба, а сознание – свободой полета.
Сокол устал. Его хищная природа требовала своего. Он думал о том, как широк мир и как тесно в неволе, и вспомнил, что ничто не связывает и не может связать его, кроме воли того, кто послал его в полет.
Из укрытия, гонимый страхом, выпорхнул голубь. Сокол погнался за ним, с наслаждением впитывая его ужас, метания из стороны в сторону в последней отчаянной попытке спастись. Глупая птица снова слетела в чащу деревьев, спугнув всю стаю. Сокол с царственной неторопливостью выбрал среди них жертву, поднялся повыше и ударил, словно молния.
Айдан позволил соколу наесться, по-прежнему поддерживая слабую связь, но ничего не требуя. По мере насыщения сокол успокаивался; он поддался прежде, чем понял это, и, заслышав приближение Айдана, поднял голову и взлетел ему на руку. Айдан дал соколу почувствовать наслаждение, быстрое и яростное.
Остальные, поев и запив завтрак водой, расположились на отдых. Все прекрасно знали, что делается это ради старца, и сам старец знал это не хуже других. Но, как заметил Айдан, ничем не выдал этого. Это было проявление мудрости. А также доброты: Мураф, сам далеко не юноша, страдал от едва залеченной тяжелой раны и был едва ли в лучшем состоянии, чем его отец.
Они приветствовали Айдана, каждый по-своему, а Исхак с виноватым видом предложил ему хлеба. Айдан отказался. Он сел на свободное место между Исхаком и старцем. Сокол злыми глазами оглядел людей. Их птицы молча сидели в путах и под клобучками возле лошадей, под присмотром сокольничьих. Айдан погладил своего сокола по спинке, успокаивая. Птица нахохлилась, прикрыв глаза. Айдан мягко пересадил ее на шест, поднесенный сокольничьим. На лапки сокола надели легкие путы, но клобучок надевать не стали, и сокол, удовлетворенный охотой, сытым брюшком и присутствием Айдана, задремал.
– Ты настоящий сокольничий, – сказал старец.
Айдан склонил голову. Мураф, несколько раздраженный раной и своим промахом, запоздало представил их друг другу. Старец действительно был его отцом: Усама из дома Мункид в Шаизаре. Усама не испытывал трепета перед сыном короля страны, о которой никогда не слышал, хотя в его манерах проявлялась доля уважения. Для него куда больше значения имело то, что Айдан знает соколиную охоту.
– Значит, в вашей стране известно это искусство.
Если судить по его тону, то эта страна находилась так же далеко, как луна. Айдан подавил улыбку.
– Да, кое-какие скромные познания у нас есть.
– Ты охотился с орлами?
Это была проверка. Айдан не смог удержаться от улыбки.
– Один раз. Когда я был молод и глуп. Теперь я предпочитаю ястребов или пустельг. Они лучше охотятся, и их легче нести на руке.
– Я охотился со львами, – заявил Усама.
Остальные переглянулись. Несомненно, у старика уже мутилось в голове. Айдан, который был осведомлен лучше, сказал:
– Однажды я пошел на кабана с голыми руками.
– И как долго ты после этого выздоравливал?
– Всю зиму. А кабан дожил до преклонного возраста.
Усама засмеялся. Голос его был слегка подточен старостью, но все еще оставался глубоким и звучным.
– Несомненно, ты отыгрался на его потомстве.
– Я пытался, – согласился Айдан. – Иногда я побеждал.
– Ах, – вздохнул Усама, – в молодости мы все безрассудны. Однажды я напал на змею, которая свила гнездо в нашем доме. Во внутреннем дворе, среди резьбы портика; для тех, кому приходилось там проходить, в этом было мало радости. Она спала, свесив голову с арки, как будто часть резного украшения. Когда мне это надоело, я принес лестницу и поставил ее под гнездом, а змея видела каждое мое движение – она спала, но глаза ее были открыты, как всегда у змей. И пока мой отец смотрел на все это и сдерживался, чтобы не накричать на меня за глупость и этим не спугнуть змею, я добрался до ее головы с маленьким кинжалом. Понимаете, там не было места для удара мечом, а о том, чтобы застрелить ее из лука, я не подумал. Ее морда была на расстоянии локтя от моего лица, и была так отвратительна, как только можно вообразить. Я ударил ее в шею. Ее туловище выскользнуло из гнезда и обвилось вокруг моей руки. И так мы шатались на лестнице, я пытался сохранить свою жизнь, а она боролась за свою, и когда я уже был уверен, что сейчас свалюсь вниз и разобьюсь, вниз рухнула змея. Но в отместку мне вместе с нею свалилась лестница, и я остался висеть, цепляясь за резьбу, пока камень не выпал, мои пальцы разжались, и я упал. Но Аллах был милостив. Мой отец бросился и подхватил меня, чтобы я не сломал себе шею.
– Быть может, он предпочел бы не видеть твоего подвига? – спросил Айдан.
Глаза Усамы блеснули.
– Я думаю, он жалел, что не додумался до этого первым. Я был диким юнцом, но мой отец порою мог быть еще более бешеным.
– Мой отец приучился сдерживаться прежде, чем я смог узнать его, потому что он должен был стать королем; но многие помнили, каким он был до того, как принял корону. Когда я доводил своих наставников до отчаяния, они утешали себя воспоминаниями. «Латан был хуже», – говорили они. Но потом они научились не упоминать об этом в моем присутствии. Я никогда не терпел соперничества в выходках, даже со стороны своего отца.
– Я должен проявить суровость, – промолвил старец, – и потребовать уважения к старшим.
– Да, – кивнул Айдан, – и я должен со смирением подвергнуться каре.
– Твои речи хороши, – отметил Усама.
– Для франка, – добавил Айдан.
– Для франка, – согласился старец, – и для многих мусульман. У меня есть друзья среди твоего народа. Лучшие из вас хороши, как только может живой человек. Худшие не хуже, чем мы, и порою менее испорчены. Когда я был в Иерусалиме по поручению своих повелителей, я вынужден был возносить молитвы в маленькой мечети – Мечети Отца, лежащей в тени Каменного Купола. Франк, только что приехавший с Запада, увидел, что я молюсь лицом на юг, в сторону Мекки, и не потерпел этого: он грубо поднял меня и швырнул на землю лицом на восток. «Вот так надо молиться», – сказал он, и не от доброты сердечной, а так, словно желал указать мне на ошибочность моей религии. Ему никто не возразил, пока не пришли мои друзья-тамплиеры и не вывели его вон. Они очень извинялись и были крайне учтивы.
– Тамплиеры? – изумился Айдан.
– Тамплиеры, – ответил Усама, столь же удивленный.
Айдан покачал головой.
– Никто в моей стране не поверит этому. Там все очень просто. Чистая вражда, без малейших уловок. И даже без учтивости.
– Часто так бывает и здесь. У меня был случай убедиться в обратном. Люди есть люди, какова бы ни была их вера.
– Ты сожалеешь о том, что участвовал в битвах?
Глаза Усамы были затуманены годами, но за этим туманом полыхало неистовое пламя, словно у юноши.
– Не сожалею. Война – это величайшая проверка для мужчины. Без нее он всего лишь женщина или женская игрушка. А ты, сын короля? Разве ты дитя мира?
Айдан рассмеялся, открыто и свободно. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы подобрать слова.
– Прошу прощения, господин. Просто… знающие меня говорят, что мое имя слишком хорошо подходит мне. Я пламя сухого дерева, я ястреб битвы. Не находя больше войны дома, я пришел искать ее сюда.
– Ты нашел ее?
Айдан прикрыл глаза, не давая упасть завесе чар, не давая вырваться наружу неистовому зеленому свету.
– Я нашел ее.
– Пусть Бог дарует тебе добрую удачу, – промолвил Усама.
Во время разговора Айдан слышал стук копыт по камням русла, слышал, как звенят удила. Неспешно приближалась маленькая группа всадников. Айдан без удивления увидел двух едущих бок о бок всадников в золотых куртках, а за ними – верхового в черной одежде, вместе с одним-единственным сокольничьим. Собаки с лаем рвались вперед, и егерь придерживал их за поводки.
Султан легко спрыгнул на землю, отвечая на спокойное приветствие Усамы. Мураф согнулся в поклоне. Исхак весь обратился в зрение и трепет. Айдан сидел неподвижно, предоставив властелину Сирии решать, как ему приветствовать франкского принца. Он отлично видел, что все это запланировано заранее. Такова уж была искусность этого народа.
Саладин смотрел на него взглядом чистым, словно у ребенка, удивлялся его необычному росту и наслаждался этим удивлением.
– На Западе некогда жил король, – сказал Айдан, – который не садился за праздничный обед, пока не увидит что-нибудь чудесное. Мой господин уже обедал сегодня?
Султан рассмеялся:
– Думаю, теперь я могу и пообедать. Добрая встреча, принц. Хорошо ли ты поохотился?
– Хорошо, господин мой, и в хорошей компании.
– Я знал, что эта компания доставит тебе удовольствие. – Саладин сел рядом с Айданом с легкостью истинного обитателя востока, для которого кресло – бесполезный предмет. Он был меньше ростом, чем ожидал Айдан, и был гибок даже в кольчуге, и хотя солнце, война и недавний шрам добавляли ему возраста, он все равно казался моложе своих лет. Таковы же были и его манеры. Он не был высокомерен; казалось, это ему не нужно.
Слегка вздрогнув, словно от холода, Айдан понял, что султан принадлежит к редкому типу людей: к людям, на которых не оказывают воздействия чары. Он видел Айдана таким, каким он был. Всю его странность, все, кроме глаз, которые Айдан прятал от него. И более того. Саладин видел перед собой не юношу с гладким лицом. Он вообще не видел возраста.
