Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
13
Пока Джоанна гостила в гаремах Дамаска, Айдан упрочивал свое присутствие в иных покоях. Он, как и она, был любопытен; но в отличие от нее Айдан, по совету Мустафы, наносил визиты под своим собственным именем – как франк, рыцарь и, когда это имело значение, принц.
Он не единожды побывал во дворце. Он не был удостоен аудиенции, да он и не испрашивал ее. Он лишь хотел посмотреть, что за человек этот султан Сирии, каких людей он приближает к себе, как намерен править своими владениями.
В глазах принца Райаны Салах аль-Дин Юсуф ибн Айюб был выскочкой, авантюристом, наемным солдатом, поднятым из ничтожества до высот трона. Саладин не был ни арабом, ни сельджуком королевской крови, он был всего лишь курдом, сыном наемника, воспитанником вспыльчивого старого вояки, своего дяди. Племянник волей-неволей последовал за стариком, когда тот отправился в Египет, чтобы завоевать его для сельджукского султана; и завоевал, и проделал это весьма хорошо. Слишком хорошо. Нур аль-Дин плохо сделал, доверив это предприятие наемнику, в то время как сам ожидал результата в Дамаске. Он собирался стать повелителем Египта, словно ему мало было Сирии, а увидел, как юный родственник наемника стал султаном в Каире: слуга, неожиданно для всех, стал господином и равным. А когда старый султан умер, Саладин пришел из Египта, чтобы спасти Сирию, как он с обезоруживающей сердечностью заявил наследнику старого султана. Ныне юный наследник томился в заключении в Алеппо, а Саладин сидел на троне в Дамаске и повелевал военными силами как Сирии, так и Египта.
Для такого высокого положения он был довольно молод – на два года моложе сорока лет. Он следовал примеру Нур аль-Дина в вопросе скромности, не терпел никаких проявлений пышности ни в одежде, ни в чем-либо еще, кроме тех, которые были неизбежны при его положении. Он любил черный цвет, возможно, зная, что в черном он выглядит хорошо: стройный мужчина среднего роста, с оливкового цвета кожей, обветренной в военных походах, черная борода коротко подстрижена, узкую нижнюю челюсть пересекает, прячась в бороде, шрам – след скользящего удара мечом или кинжалом. Когда Айдан впервые увидел султана, тот сидел на возвышении в палате, где собирался диван. Было время публичной аудиенции, но Саладин не пытался привлечь к себе внимание, кроме того, что уделяли ему собравшиеся, признавая его центром происходящего. Когда началась дискуссия, султан ушел в тень.
Затем, казалось, он решил, что с него довольно. Он не пошевелился, даже когда говорил, но внезапно он оказался на подобающем ему месте. Он не повысил голоса, но все кругом внимали в молчании. То, что он сказал, имело мало значения. Он правил своим диваном.
Это была царственность. Быть может, не врожденная, и уж точно не переданная с кровью, но приобретенная долгим обучением и отлично усвоенная.
Айдан обнаружил, что ему нравятся эти сарацины. У него никогда не будет достаточно терпения для постижения их искусства любезной уклончивости, но оно было приемлемо в качества игры, и всегда сопровождалось атмосферой безукоризненной вежливости. Хотя это не свидетельствовало о мягкости характеров этих людей. Они были жестоки, как окты, хищники среди людей, но хищники любезные. Пламя духа было у них в большом почете, особенно если оно шло рука об руку с мягкостью речи; их языки, как и их кинжалы, были тонкими и невероятно острыми.
Он, враг и неверный, был встречен весьма гостеприимно. Гостеприимство было столь же свято, как и война, и пока он не участвовал в последней, он вправе был испрашивать первого. У эмиров было в моде соперничать друг с другом в гостеприимстве; ходила история о человеке, который разорился, подавая милостыню и принимая гостей. Часто этот человек получал все назад, принимая милостыню и ходя в гости туда, где он прежде проявлял щедрость.
– Я думаю, вы могли бы научить христиан паре вещей, – сказал Айдан.
Он снова пришел во дворец, сопровождая Мустафу на прием к министру Палаты Правосудия: вопрос торговли, который Айдана совершенно не интересовал. Как это часто случалось, в одном из дворов занимался воинскими упражнениями отряд, и толпа придворных лизоблюдов собралась поглазеть и побиться об заклад. Кое-кто из них счел чужестранца более интересным, нежели упражнения с мечом и копьем, и подошел свести с ним знакомство.
В своей стране Айдан считался всего лишь мужчиной хорошего роста – несколько выше среднего. Здесь он башней возвышался над всеми, кроме самых высоких. Рост, франкские одежды и крест на груди выделяли его из толпы.
В этом что-то было – на него глазели как на франка, а не как на колдуна. Ни до кого здесь еще не докатились слухи о его происхождении. Он решил быть тем, кем они считали его – молодым рыцарем-неверным, любящим путешествовать и находящимся в родственных связях с Домом Ибрагима.
Случилось так, что разговор пошел на любимую молодыми людьми тему – не о гостеприимстве, а о войне. До приезда в Заморские Земли Айдан гордился своим прекрасным длинным мечом; это был хороший клинок, самое лучшее, что могли сделать на Западе, но здесь этот клинок считался средненьким.
– Ваши доспехи, – говори один из его новых знакомых, – так же хороши, как и здешние. У вас медлительные лошади, но они своим весом опрокидывают наших длинноногих красавцев. Но когда дело доходит до клинков то вам, воистину, стоит поучиться у ислама.
Остальные закивали, соглашаясь. Говоривший был самым молодым из них, юнец с яркими глазами, едва отпустивший первую бородку, и пыжился он, как и полагается юнцу; но остальные, кажется, считали, что он имеет на это право. Он поднял палец, словно наставник в медресе, и продолжил свои поучения:
– Лучшие клинки приходят из Индии или из Кх'итая. У них там есть особые ремесла, секреты которых в течение долгих веков передавались от мастера к подмастерью. Некоторые говорят, что они применяют магию. Наверняка существует некая сила, при помощи которой выплавляют чудесную сталь, и потом эта сила поселяется в самой стали, наделяя клинок собственной жизнью.
– Они действительно пользуются магией при работе? – спросил Айдан.
Маска торжественности соскользнула с лица мальчишки; он усмехнулся.
– Разве я не сказал, что это секрет?
– Я слышал рассказы, – промолвил другой парень, чуть постарше, – что частью таинства является закалка меча в крови. В свежей крови, как говорят. Дескать, первое, что должен свершить клинок в этом мире – это пронзить сердце жертвы.
– Может, и так, – хмыкнул юнец. – А может, и нет. Может быть, это делают только с самыми лучшими клинками.
– Итак, – сказал Айдан, – магия. Великий клинок подобен живому созданию. У него своя гордость и свой характер; он становится частью руки, сжимающей его.
Юнец посмотрел на него с зарождающимся уважением:
– Ты понимаешь сталь.
– Я неплохо знаком с нею. Я сам сделал один или два клинка: достаточно, чтобы понять, как проявляется в них таинство.
Уважение в глазах юнца возросло, но вместе с тем появился легкий скептицизм:
– Я никогда не слышал, чтобы норманнские бароны пачкали руки ремеслом.
– Искусством, – ответил Айдан, – может заниматься даже принц.
– Ты сделал этот клинок? – спросил юнец, указывая на меч Айдана.
Айдан рассмеялся и покачал головой:
– Ты льстишь моим скудным умениям. Меч – это больше, чем все, на что я когда-либо замахивался. Даже кинжал – это почти непосильная работа для меня. – Он вынул из ножен свой кинжал и протянул его юноше. – Посмотри сам.
Юноша изучил кинжал опытным глазом истинного специалиста, от прекрасно отточенного острия до серебряной рукояти.
– Неплохое оружие. Хорошо сбалансировано; острая кромка. Никаких изъянов в нем нет.
Айдан взял из его рук кинжал и спрятал в ножны. Оценка его мастерства была ему приятна.
– Ты понимаешь сталь, – сказал он, повторив юноше его собственные слова.
Тот пожал плечами:
– Я знаю то, чему меня научили.
Кто-то объяснил:
– Исхак обучался в самой лучшей школе. Он сын оружейника.
Исхак снова пожал плечами:
– В этом нет ничего особенного. Я никогда не стану кузнецом. Аллах подшутил над нашей семьей. У меня нет дара к умению обрабатывать сталь, но я проявляю некоторый талант к ее применению в бою. Я могу оценить оружие, но не как оружейник, а как воин.
Его друзья зафыркали:
– Не слушай его. Он лучший оружейник в отряде и лучше всех может оценить клинок. Его отец – лучший кузнец в Дамаске.
С последним, по крайней мере, Исхак был согласен:
– Он унаследовал искусство от своего отца и отца своего отца, и так до первого из нашего рода, пришедшего из Индии. Его клинки – одни из самых лучших в мире.
Айдан насторожился, словно пес, напавший на горячий след. Но голос его оставался спокойным, а лицо выражало всего лишь вежливый интерес.
– Должно быть, его работы достойны только королей.
Хотя Исхак и выглядел, как элегантный юный придворный, но тем не менее питал презрение ремесленника к дивным фантазиям:
– Какой в этом смысл? Короли не валяются под ногами. Это стоит немало, верно, но если человек способен заплатить, мой отец продаст ему то, за что тот заплатит.
– Видимо, на его работу большой спрос.
– Он работает столько, сколько хочет.
Айдан кивнул и улыбнулся.
– Я хочу как-нибудь посмотреть клинки, вышедшие из его кузни.
– Это легко, – ответил Исхак. – Приходи и увидишь.
– Ах, – возразил Айдан. – Конечно… его драгоценное время… его секреты…
– Он всегда рад поговорить с человеком, который понимает сталь. Даже… – Исхак осекся.
Даже с франком. Улыбка Айдана не дрогнула.
– Быть может, я как-нибудь приду, – согласился он. – Поговорить о стали.
Исхак был в восторге.
– Тогда приходи скорее! Приходи… – Он сделал паузу, чтобы подумать. – Приходи завтра. У меня завтра свободный день. Я служу у эмира Масуда; все знают его дом. Встретимся после утренней молитвы.
Вот так легко и просто. Айдан пришел в условленное место в условленное время и обнаружил, что его уже ждут. Сегодня он решил не выглядеть франком; Исхак усмехнулся при виде благородного араба, направляющегося к нему, и обнял его, словно брата.
– Сэр франк! Из тебя получился отличный воин Веры!
Кажется, Исхак приберегал высокомерие для чужеземцев. Он схватил Айдана за руку и потащил его прочь от дома эмира, на ходу прощаясь со своими бедными товарищами, обреченными нести службу.
Исхак был старше, чем Тибо, и в нем не было ни грана застенчивости. Но все же этот смуглый, стройный и гибкий юнец, радующийся тому, что сумел сделать Айдану такой подарок, до боли напоминал погибшего мальчика. И даже занимал примерно такое же положение в мире. Нечто вроде оруженосца, юноша, упражняющийся в рыцарском деле под командованием эмира Масуда, друга и полководца султана. Он сказал, что это был дар, честь, оказанная родичу, и эмир, очевидно, не пожалел об этой сделке.
– Мой господин получил меч, а мой отец освободился от ненужного бремени. Девять поколений кузнецов, не имевших равных в мире, и вот я недостоин даже ковать лошадей.
– Ты единственный сын?
– Так захотел Аллах, – ответил Исхак без особого сожаления. – Но по воле Бога, да будет Он благословен, мой отец нашел подмастерье, обладающего талантом, которого я лишен, и он был подходящего возраста, чтобы жениться на моей младшей сестре и подарить ей сына. Дом и искусство оказались в сохранности, а я получил свободу и мог заняться тем, что назначил мне Бог. Бог, – сказал он с видом знатока, – очень велик.
– Аминь, – отозвался Айдан, в последний момент удержавшись от крестного знамения.
Исхак обскакал по кругу нищего и сверкнул зубами в сторону шлюхи, которая не то чрезвычайно поздно собиралась отправиться спать, не то слишком рано поднялась.
– Дома меня не ждут раньше полуденной проповеди. Здесь есть места, куда может пойти мужчина, если он мусульманин… – Мальчишка зыркнул глазами в сторону. – Ты любишь озорные проделки, сэр франк?
Айдан улыбнулся:
– С колыбели.
Исхак захлопал в ладоши:
– Чудесно! – Он склонил голову. – тебе нужно имя. Знаешь, на случай… если я не смогу называть тебя «сэр франк» или «Айдан». – Он произнес это имя так же странно, как выговаривала его Марджана. – Так вот, как мы будем называть тебя?
– Халид, – быстро ответил Айдан, едва ли осознав это даже после того, как уже произнес это имя.
– Халид, – повторил Исхак, примеряясь. – Друг мой Халид, я верю, что я тебе понравился.
По другому и невозможно было отнестись к этому юному чертенку, лишенному таланта к кузнечному делу. Айдан шел ради отца. Но теперь он был в восторге от сына. Даже если он не получит меча, он уже получил друга.
Была пятница, мусульманский саббат. И посему каждый истинный верующий наслаждался омовением в банях, хаммамах, бывших одним из чудес восточного мира.
Помимо имени, данного Айдану Марджаной, он получил еще одно напоминание о ней, раздеваясь перед омовением. Мусульмане блюли благопристойность: они всегда прикрывали тело от пупка до колен. И это сослужило добрую службу скрывающему свое происхождение необрезанному франку.
Исхак исчез, дабы исполнить какие-то тайные банные обычаи. Айдан не отважился последовать его примеру. Он сидел во внешнем помещении, рассматривая входящих и выходящих мужчин и прислушиваясь к их разговорам. На него почти не смотрели. Сюда ходили просто люди – ни нищие, ни принцы, а солидные зажиточные горожане, их сыновья, порою их слуги. Здесь он мог услышать чисто дамасскую учтивую речь – жеманную, как говорили в Алеппо, приводя пословицу: «У жителей Алеппо языки мужчин, у жителей Дамаска – женские.» На что обитатели Дамаска твердили о грубости жителей Алеппо.
В углу сидели лютнист, барабанщик и слепой певец, в голосе которого сочетались сила и чистота, какие могут быть только у евнуха. Казалось, в его песне нет слов, только поток чистых звуков.
– Ты культурный человек, – произнес Исхак, возникая рядом с Айданом. Он был гладок, как облупленное яйцо, если не считать бровей, длинных ресниц и едва заметного пушка на подбородке. Айдан с трудом отвел взгляд. По счастью, он не был единственным длинноволосым мужчиной в хаммаме. Тут и там попадались турки с падающими на спину косами, кудрявые юноши, и даже один араб, со взглядом волка, попавшего в клетку.
Айдан хорошо понимал настроение этого араба. Он вслед за Исхаком прошел через все стадии банного церемониала, совершенно непривычного, но чудесно влияющего на кожу. Он очень быстро понял, как такая роскошь становится необходимой.
– А у тебя дома такого нет? – ужаснулся Исхак. – Что же вам остается?
– Достаточно немногое, – признал Айдан. – Летом – река или море. Зимой – вода в бадье, если очень этого захотеть; хотя при дворе говорили, что один человек умер после этого от холода. В моем городе остались римские бани, но мы давным-давно утратили полный ритуал омовения. Мы плаваем в бассейнах. А иногда разжигаем печи и устраиваем праздник.
Исхак недоверчиво покачал головой:
– Жить без хаммама … не могу в это поверить.
Он все еще качал головой, когда они вышли наружу, вымытые до кончиков пальцев. Айдан решил, что он сделает по возвращении домой: возродит римский ритуал омовения или по крайней мере, будет проводить нечто близкое к нему. Священники взвоют. Он уже предвкушал, как будет слушать этот вой.
Они взвыли бы еще громче, если бы могли увидеть его сейчас. С животом, набитым сарацинским мясом и хлебом, радом с сарацинским щенком, в сарацинской мечети. Не в Мечети Умайядов, величайшей в мире, в которой произносил проповеди сам султан; у Исхака были более скромные претензии. В Дамаске было пять сотен более мелких мечетей: многие, как и эта, – благочестивый дар богатых людей. Дворик, фонтан, у которого верующие умываются перед молитвой, минарет, с которого призывает их муэдзин, а внутри – огромное пустое пространство, устеленное ковриками, освещенное висячими лампами, резная кафедра и михраб, молитвенная ниша, глядящая на юг, в сторону Мекки. Ни изображений, ни икон, ни единого образа живого существа, запечатленного в красках, стекле или в камне; нет даже алтаря. Молитву вел старейшина, но он не был священником в понимании христиан; он просто указывал путь, по которому мог идти любой.
По спине Айдана пробежал холодок. Что он делает здесь? Что это за безумие, этот танец – стоять, падать на колени, простираться перед чужим богом?
И он еще ужасался тому, что Рыцари Госпитальеры могли заключить перемирие с сарацинским султаном! Они по крайней пере хранили свою веру незапятнанной. Они не склонялись перед Аллахом, даже для виду.
«Чтобы принять ислам, – говорил ему Исхак, – надо с чистым сердцем произнести слова веры.»
Нет бога кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его.
Нет. Айдан делал все то же самое, что и мусульмане, в этом доме молитвы, куда нет входа неверным, но молитвы, которые он шептал, не были исламскими молитвами. Его Церковь не питала любви к созданиям, подобным ему, но это была его Церковь. Он не мог предать ее ради проповедей аравийского безумца.
Во всяком случае, это была занятная игра. Юность Исхака была заразительна. Айдан осознавал, что Исхак, видимо, на несколько месяцев старше Джоанны; но при этом он казался моложе на несколько лет. Он оставался ребенком, с детской живой любовью к озорным проделкам.
И он не знал, кем был Айдан. Достаточно того, что он – франк; Исхак был доволен этим и полон озорного желания поставить отца перед этим фактом. Айдан надеялся, что отец Исхака переживет это потрясение.
14
– Не желаешь ли сыграть маленькую шутку?
Сайида едва не уронила кувшин с маслом, который несла из кладовой. Хасан, который полз за нею на четвереньках, шлепнулся на толстенькую попку и радостно завопил. Марджана подхватила его на руки, к огромному его удовольствию, но взгляд ее по-прежнему был устремлен на Сайиду.
– Ну что?
Это было так похоже на нее. Исчезнуть, не сказав ни слова о том, когда вернется, а потом появиться без единого приветствия и предложить какую-нибудь новую проделку. Сайида, для которой прошедший месяц был не лучшим временем, почувствовала тягу поддаться искушению. Но…
– Я не могу, – ответила она. – Что я буду делать с Хасаном?
– Возьмем его с собой.
– Куда?
Этот вопрос сорвался у нее с языка помимо ее воли и вопреки произнесенному ранее отказу. Глаза Марджаны блеснули.
– Наружу. На базар. В мечеть. Когда ты в последний раз слышала пятничную проповедь?
Марджана позволила Сайиде отнести масло Фахиме и обнаружить, что ее услуги Фахиме на некоторое время уже не нужны.
– Иди, – сказала жена ее отца, которая всегда баловала Сайиду, когда Матушка и Лейла отсутствовали и не мешали ей. – Возьми ребенка и пойди отдохни в саду.
Сайида выскочила из кухни с горящими глазами и натолкнулась на широкую озорную улыбку Марджаны.
– Ты ее заколдовала!
– И не собиралась, – ответила Марджана. – Иди возьми свою накидку и укутай младенца.
Не было сомнений в том, что выбрал бы Хасан, если бы кто-нибудь спросил у него. Сайида сделала последнюю отчаянную попытку соблюсти долг и благопристойность:
– Исхак придет, а меня не будет.
– Исхака не стоит ждать раньше полуденной проповеди. Мы вернемся задолго до его прихода.
– Ты отродье Шайтана! – вздохнула Сайида. Марджана только засмеялась. Сайида пошла за своей накидкой.
Чинно и благопристойно закутанные в шали и вуали, две женщины отправились на базар. Одна несла корзину, другая – закутанного ребенка я блестящими глазками.
Матушка и Сайида были очень заняты: Матушка готовилась к приходу своего сына, а Лейла собиралась позвать подругу или двух. Отец, в отличие от Маймуна, не запрещал своим женам проходить через передние ворота, если они вели себя осмотрительно и не совершали ничего скандального.
Сайида решительно выкинула эти мысли из головы. Она не проходила через ворота с тех пор, как вышла замуж за Маймуна. До этого она вместе со служанками ходила на базар. Но замужней женщине из хорошей семьи, матери наследника, которой достаточно было кликнуть служанок, не нужно было делать ни шагу за дверь своих покоев. Ее честь и ее долг велели ей блюсти уединение. Маймун сделал ей весьма многословный выговор, когда она однажды просила разрешения выйти наружу. «Всего лишь подышать воздухом», – сказала она.
«В нашем саду достаточно воздуха, – возразил он, – и он гораздо лучше, чем зловоние улиц.»
Маймун, несмотря на свое сиротство, был образованным человеком, и он весьма пекся о чести дома, в который был принят. Он обуздал Лейлу, которая была бы рада по-прежнему видеть Сайиду немногим более важной персоной, нежели девка-служанка. Матушка приняла его сторону, и это решило вопрос. Сайида не должна была выходить из дому. Шахин и Рафик могли сделать все, что ей нужно, и нечего было бродить по городу.
Скрываясь под своими широкими одеяниями, Сайида слегка пританцовывала по мостовой. Хасан улыбался ей поверх плеча Марджаны. Сайида улыбнулась в ответ и потрепала его по волосам.
Сайиде было почти безразлично, куда они шли. Стены вокруг не были стенами ее дома. Солнце чаще всего было скрыто, его косые лучи проникали сквозь щели жалюзи на крышах, нависавших над улицей, или робко пробивались в просветы между высокими стенами, но эти лучи падали под иным углом, нежели дома. Темные, извилистые, петляющие улицы были чудесны и восхитительны, базар был головокружительным чудом. Сайида сейчас была похожа на Хасана, открывая все это заново, как будто видя в первый раз.
Они купили ребенку сахарную соску и искупались в хаммаме, открытом в этот час для женщин – по счастью, не увидев никого из знакомых Сайиды – и неспешным шагом пошли по улице торговцев одеждой. Можно лишь долго и с наслаждением грезить о таком великолепии: шелк, сандал, парча, дамаст, хлопок, тонкий, как паутина, прозрачные ткани из Мосула; об этих переливах цвета: золотой, зеленый, бирюзовый, аквамариновый, алый, киноварный, розовый, шафрановый, синий, фиолетовый и королевский пурпур. Здесь был шелк в точности такого же цвета, как глаза Марджаны и дамьетская парча, белая, как снега горы Гермон, расшитая золотом, и шерсть, мягкая и нежная, как дрема. Марджана долго и оживленно торговалась за отрез шелка с купцом, утверждавшим, что этот шелк привезен из Кх'итая – ткань цвета пламени была заткана драконами. Когда наконец они сошлись в цене, Марджана расплатилась золотом. Сайида смеялась, видя, как торговец явно разрывается между двумя стремлениями: взвыть, что эта сделка разорила его или вознести хвалу за полновесные монеты.
Сайида сложила шелк в свою корзинку и прикрыла его тряпкой. Хасан, за которым в хаммаме присматривала нянюшка, спал за спиной у Марджаны.
– Он ни с кем не ведет себя так тихо, – сказала Сайида.
– Волшебство, – отозвалась Марджана, забирая у Сайиды корзинку, несмотря на ее возражения и слова насчет «груженой ослицы».
Одним из величайших достоинств созерцания Дамаска сквозь вуаль был тот факт, что можно было разглядывать мужчин, в то время как они не могли видеть твое лицо. Раб, склонивший бритую голову, с довольно приятным на вид лицом; носильщик, согнувшийся под тяжестью тюка; состоятельный муж, шествующий куда-то по своим делам. Зачастую один мужчина приветствовал другого, быть может, своего брата, дородного от хорошей еды и довольного собой и своим миром.
– Да пребудет с тобой мир, – говорил один.
– И с тобою также, – отвечал другой.
– И да отметит твои дни процветание, – продолжал первый.
– И твои, благословение и процветание.
А потом, завершив ритуал, они шли своей дорогой.
Они были забавны, но молодые мужчины были просто очаровательны. Сыновья ремесленников с трудовым потом на высоких гладких лбах. Солдаты, вышагивающие с таким видом, словно весь город принадлежит им. Наследники купцов, облаченные в лучшее, что было в лавках их отцов. Высокородные мужи, верхом или пешие, с мечами на боку и в сияющих кольчугах, в тюрбанах, намотанных поверх островерхих шлемов, гордые и высокомерные, словно орлы. Смуглые стройные сирийцы, арабы с ястребиными профилями, пухлые круглолицые персы, турки с миндалевидными глазами и с волосами, заплетенными в косы; даже евреи с курчавыми бородами, красивые черкесы и золотоволосый гигант, приехавший, как сказала Марджана, из далекой земли, именуемой Рус. И ни одного франка. Сайида однажды видела франка. Он был таким же большим, как рус, но гладко выбритым, и его волосы были цвета нового медного кувшина. Мальчишки и нищие бежали за ним, вслух дивясь его странному виду.
Женщины остановились у фонтана на перекрестке двух улиц, дабы утолить жажду. Сайида присела на бортик фонтана, чтобы дать отдых натруженным ногам. Она с грустью подумала, что почти разучилась ходить, хотя дышать было по-прежнему легко. Она украдкой посмотрела на Марджану, которая тащила весь их груз, не проявляя ни малейшего признака усталости.
Ифрита стояла, застыв в неподвижности. Сайида проследила направление ее взгляда. Сначала она не заметила ничего достойного столь пристального внимания. Чинной походкой шествовал кади в своей мантии, направляясь, несомненно, по важным делам, скорее всего – спешил к обеду. Следом за ним шли, держась за руки, два юноши, свежие и сияющие, словно только что после бани. Один из них был необычайно высок. Вторым был Исхак.
Сайида едва не бросилась бежать, повинуясь первому порыву. Но потрясение, равно как и рассудок, удержали ее от этого. Она была безликой тенью в черном, парой глаз, сокрытых в тени, невидимкой.
Но вместе с ужасом она испытывала и озорное удовольствие от того, что сидит здесь, на виду у всех, и никто ее не видит. Они тоже остановились напиться, держась по другую сторону фонтана, что было единственным признанием присутствия здесь женщин. Исхак был в отличном расположении духа. Его друг…
Это было словно удар. Его рост; его походка, легкая и гордая; его лунно-бледная кожа. Глаза у него были серыми. Сайида не знала, что глаза могут быть такого цвета, словно добрая сталь.
Марджана была словно каменное изваяние.
Чужестранец нагнулся попить, зачерпнув воду длинной узкой ладонью. Исхак плеснул в него пригоршней воды; тот рассмеялся и сторицей воздал озорнику. Все еще смеясь, обмениваясь шутливыми ударами, словно молодые львы, они пошли дальше своим путем.
– Мне кажется, – после долгого молчания промолвила Сайида, – что у нас сегодня будет гость.
Марджана, казалось, не слышала ее. Сайида никогда не видела ее такой. Внезапно она пошевельнулась, обмякла, вздрогнула.
– Да? Ты что-то сказала?
Сайида подавила вздох.
– Ничего. – Глаза ее прищурились. – Марджана, ты влюбилась?
Ифрита развернулась к ней так стремительно, что Сайида отшатнулась.
– Нет!
Сайида подождала, пока утихнет эхо. Потом осторожно сказала:
– Мне кажется, нам пора домой.
Марджана не стала даже спорить.
Это очень красивый мужчина, признала Сайида.
Все в доме были уверены, что Марджана пришла незадолго до полудня в своем одеянии богатой горожанки и составила Сайиде компанию в саду. Они вместе молились там, и больше Марджана не произнесла ни слова до того, как явились остальные женщины. Они обменялись приветствиями и затеяли нехитрый разговор. Известие о приходе гостей было долгожданным освобождением от этой тягомотины.
Когда в гости приходил один Исхак, он приветствовал отца и Маймуна, а потом шел прямо во внутренние комнаты, чтобы оказать уважение Матушке, подразнить Фахиму и вежливо побеседовать с Лейлой, и только потом, если у него оставалось время, поболтать с Сайидой. Но когда приходили другие гости, женщины ждали в своих покоях, кроме Сайиды, которая, закрыв лицо вуалью, подносила мужчинам обед. Но так было до тех пор, пока Маймун не прекратил это. Теперь этим занимались Шахин и Рафик.
Матушка и тетушки терпеливо томились в ожидании. Сайида была не столь благовоспитанна. Позади комнаты, где обедали мужчины, был ход для слуг, и дверь его была перекошена и закрывалась неплотно. Рафик находился в комнате, прислуживая за столом или делая вид, что прислуживает; по большей части он подпирал стену. Шахин, принеся чашки и блюда с кухни, должна была вернуться только затем, чтобы забрать их, когда они опустеют. Никто не пройдет здесь до конца обеда. С легкостью, полученной долгим опытом, Сайида приникла глазом к дверной щели. Она скорее почувствовала, чем увидела, что Марджана присела рядом с нею и тоже прильнула к щели.
Оружейник Фарук обнаружил немалое сходство со своим сыном – только старше, полнее и суровее. Солидность, в которую Исхак всего лишь играл, для Фарука, казалось, была частью его натуры. Если в его душе и крылась хотя капля легкомыслия, он не собирался проявлять ее перед незнакомцем.
Его подмастерье Маймун, видимо, пытался следовать примеру своего мастера: солидный молодой человек, всегда несколько хмурый, полный чувства собственного достоинства. Но, скорее всего, это тоже была маска, надетая ради визита незнакомца. Она с пугающей быстротой соскочила, когда Исхак, уже введя Айдана в дом со всеми приличествующими формальностями и удостоверившись, что ему предложены лучшие яства, потом и только потом как бы случайно обронил:
– Халид – франк. он прибыл из Иерусалима в поисках доброй индийской стали.
Маймун выглядел так, словно открыл флакон с розовой водой, вдохнул запах полной грудью… а там оказался нашатырь. Фарук чуть заметно нахмурился:
– Я полагаю, что дома ты зовешься не Халидом.
Айдан поклонился:
– Айдан, владетель Каэр Гвент.
– Значит, Халид, – заключил Фарук, – если не возражаешь. Ты превосходно говоришь по-арабски.
Айдан улыбнулся, пожав плечами:
– Прилагаю все свои скромные усилия. У меня есть родня в Доме Ибрагима.
Это могло показаться логичным следствием сказанного. А могло и не показаться таковым. Выражение лица Маймуна не изменилось, разве что стало еще более кислым. Он перестал есть. Его явно ужасало то, что он разделял трапезу с франкским псом. Пусть даже с псом, претендующим на респектабельность.
– Значит, вот откуда у тебя этот акцент, – сказал он. – Так говорят в Алеппо.
– Несомненно, – ответил Айдан. – Мне уже делали замечание, что я говорю, словно погонщик верблюдов.
Исхак подавился куском баранины со специями. Фарук хлопнул его по спине без малейшего признака эмоций. Айдан сощурил глаза. Он знал, как назвать это. Невозмутимость.
Фарука, как начал подозревать Айдан, еще никому не удавалось одурачить.
Айдан медленно позволил себе расслабиться. Еда была проще, чем в доме у Мустафы, но изобильная и отменно приготовленная. И сам дом был менее богатым, чем у купца, но все же куда более богатым, чем у большинства западных лордов: чистый и хорошо ухоженный, красивые ковры, серебряная посуда, довольно красивая на вид. Слуга – несомненно, раб – не утруждал себя сверх положенной меры, но был достаточно услужлив. Кажется, этот раб и еще женщина были единственными слугами в доме, разве что еще кто-то ухаживал за садом или скрывался в гареме.
