Текст книги "Аламут"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Это было самым странным: не выглядеть зеленым юнцом; получать почтение в первую очередь за число прожитых тобою лет. На миг Айдан ощутил какую-то пустоту в душе, и даже вспышку обиды. Разве это удовольствие – прощать глупость смертных?

Джоанна сказала бы по этому поводу слово-другое. Айдан прислонился к стволу дерева, потому что должен же он был хоть немного пошевелиться, и было бы невежливо вскакивать и убегать от короля. Даже Исхак был необычайно тих; присутствие султана словно приморозило его к месту.

Саладин кивнул ближайшему стражу. Тот – юный, синеглазый и рыжеволосый, что странно смотрелось в сочетании с мусульманским тюрбаном – сорвался с места и принес фляжку и два серебряных кубка, которые наполнил напитком из фляжки. Султан взял один из кубков и с почти церемонной простотой подал его Айдану.

– Пей, – сказал он.

Это было больше, куда больше, чем вежливость. Мусульмане не должны были разделять трапезу с неверным, чтобы не осквернить свою чистоту. Исхак совершил грех, усадив Айдана за стол в доме своего отца, и этот грех едва искупался юностью и безрассудностью Исхака и магическим очарованием Айдана. Но султан, король и защитник, поборник Веры, никогда не должен был столь легко совершать то, что позволительно сыну оружейника.

Но некий ритуал все же был соблюден. Саладин подождал, пока Айдан не осушит свой кубок с лимонной водой, и только потом поднес к губам свой. Он кивнул Айдану, чтобы тот оставил свой кубок себе. Ну конечно, теперь ни один мусульманин не мог испить из этого кубка; но сам кубок был прекрасен, и это был щедрый дар.

Этому народу всегда требовалось много времени, чтобы добраться до сути разговора, а Саладин, хотя и родился курдом, вырос в Дамаске. Казалось, он часами мог рассуждать о погоде, о достоинствах и недостатках соколов, об охоте, но только не о том, что франкский принц делал в Дамаске. Казалось, его это совсем не волнует. Для него это был отдых – долгий дремотный полдень вдали от государственных забот. Усама действительно уснул, Мураф свесил бороду на грудь и дремал вполглаза. Стражи и слуги погрузились в безмолвное созерцание. Даже Исхак клевал носом.

Султан сделал паузу. Айдан уже забыл, о чем они говорили. Он бродил между спящими, едва сознавая, что движется. Саладин смотрел на него, как люди обычно смотрят на леопарда, мечущегося в клетке. И он ответил султану взглядом леопарда.

Он слишком поздно вспомнил, что этот человек видит больше, чем другие люди. Глаза Саладина расширились словно по собственной воле, хотя он едва ли осознал, что видит нечто необычное. Он всмотрелся – но Айдан уже прикрыл глаза и вернулся на прежнее место, не поднимая взгляда. Миг спустя Саладин вздохнул и покачал головой, решив, что виденное им было всего лишь игрой света.

– Что ты думаешь о нашем городе? – спросил он.

– Он прекрасен, – ответил Айдан. – Словно город из легенды: неизмеримо старый и невероятно богатый. В нем есть сильная магия.

– Ты так думаешь? – Султан был польщен, но взгляд его оставался пристальным. – Ты явился сюда ради магии?

Айдан улыбнулся острой, словно меч, улыбкой. Но по-прежнему не поднимая глаз.

– Я явился потому, что сюда меня привела дорога. Я остаюсь здесь, пока здесь остается мой караван. Но красота и великолепие этого города стали для меня приятной неожиданностью. Я хотел бы прийти сюда в более счастливое время, чтобы я мог вернее судить о городе.

– Если кто-либо из моего народа причинил тебе обиду, я должен знать об этом и предложить тебе возмещение.

– Ваш народ – это сама безукоризненная вежливость.

– Однако это не успокоило твое сердце.

– Мой господин, только один человек может сделать это, и только ценой собственной крови.

Некоторое время султан сидел в молчании, поглаживая бороду у самого подбородка.

Нет, не бороду: шрам, прячущийся в ней, тонкий недавний порез.

– Я слышал, – произнес он наконец, – что это один из тех, кого я знаю. – И когда Айдан ничего не ответил, Саладин добавил: – Вы должны простить, что я не называю его имени. Ужас, внушаемый им, нелегко забыть.

– Но твои войска осадили замок.

Султан чуть заметно и печально улыбнулся:

– Вы знаете, что такое паника. Одних она заставляет бежать прочь. Других – бросаться прямо навстречу своему страху.

– И первые именуются трусами, а вторые считаются храбрецами.

– Или безумцами. – Под загаром на лице султана проступила легкая бледность. Он тронул кольчужный воротник у себя на шее. – Я никогда не снимаю это, даже в бане, от Рамадана до Рамадана. Ибо я протянул руки к Алеппо, твердыне шиитов, а они все шииты, эти любители кинжалов с Горы, и их повелитель хорошо заплатил, чтобы убрать меня. Сначала на виду у всей моей армии, когда мы собирались приступить к трапезе в лагере, и прислужники обратились против меня и убили бы меня, если бы один из моих эмиров не узнал их и не поднял тревогу. За это он умер. Они умерли, двенадцать и один из них, но я остался жить, и жить в страхе. Каждая тень могла быть убийцей; каждый человек подле меня мог быть предан Повелителю Ножей. Меня охраняли днем и ночью. Я не верил никому. Я едва не умер от одного только страха. И так я жил год и еще полгода, и почти вспомнил вкус мира, но он ударил снова. – Пальцы султана, гладящие шрам, дрожали. – Один из его рабов подарил мне это. Другой пробил кольчугу, но не ранил. Они умерли, все четверо, но один из моих людей был мертв, и они сказали мне, что я сошел с ума. Я выстроил стену вокруг моего шатра. Я удалил от себя всех, я не говорил ни с кем, кого не знал с самой моей юности. И когда я не смог больше выносить этого, когда я должен был перейти к действию или сломиться, я осадил Масиаф.

Айдан подался вперед. Султан сидел, положив на колени сжатые кулаки, на лбу его блестел пот, глаза расширились от воспоминаний.

– Я осадил Масиаф. Мои люди боялись каждой тени, но следовали за мною. Быть может, они любили меня. Быть может, они боялись меня чуть больше, чем моего врага. Но когда я разбил лагерь, выстроил укрепления и приготовился к долгой игре выжидания и испытания, ко мне пришел человек. Он прошел мимо всех моих стражей и караульных, кроме тех, что охраняли мой шатер, а у них он попросил разрешения войти. Они позволили ему. Он был один, он был немолод, и они удостоверились, что у него нет оружия; а я был в шатре вместе с полководцами, слугами и самыми доверенными рабами. Он предстал перед нами и назвал себя со спокойствием, которое не было даже наигранным, он назвал себя тем самым врагом, которого мы собирались уничтожить. Мои стражи придвинулись к нему, но я не позволил им схватить его. Он улыбнулся мне и сказал: «Я думаю, нам есть что сказать друг другу. Быть может, ты позволишь нам поговорить наедине?» Я ответил ему: «Тебе нечего сказать ничего такого, чего не могли бы услышать мои военачальники.» Его улыбка не дрогнула. «Быть может, ты боишься?» Если бы он насмехался, я вызвал бы его на поединок. Но он был вежлив; он был полон сочувствия. Он сводил меня с ума. Я отослал своих эмиров, хотя они были этим недовольны. Но своих слуг я оставил. «Наедине», – сказал Горный Старец, вежливо и непреклонно. Я отослал всех моих слуг, кроме двоих мамлюков. «Это моя правая рука и моя левая рука, – сказал я. – Они были рядом со мной с самого их детства. Они часть меня; они не оставят меня». Мой враг вскинул голову. Он обратился к моим мамлюкам, как всегда вежливо, без гнева, без угрозы: «Иса, Бури. Убьете ли вы его по моему слову?» У них в руках были кинжалы, один у моего сердца, другой у моего горла; и лица их не выражали ничего. Мои руки не принадлежали мне; все предали меня. «Отпустите его», – сказал мой враг, мягко, мягко. И они повиновались ему; но он больше не обращал на них внимания. «О султан, твоя мощь велика и растет день ото дня. Я сознаю, что сделал ошибку, пытаясь положить ей конец. Я не буду служить тебе, поднявшему знамя суннитской ереси выше Лошади Ислама, но пока ты сохраняешь наш мир единым, пока ты ведешь Священную Войну так, как предписано тебе вести ее, пусть между нами будет перемирие. Я не буду больше посылать своих верных против тебя, если ты соизволишь убраться из моих земель и восстановить все, что разорила и сожгла твоя армия.» Я стоял, разинув рот, словно идиот. Одно лишь слово пришло мне на ум: «Почему?» Он ответил: «Я прочел то, что начертано Аллахом. Я видел, что ты сделаешь в нашей стране. Ты сделаешь это лучше, чем кто-либо другой из тех, кто может занять твое место.» Это были довольно резкие слова, но я уловил в них истину; или ту истину, которую он избрал для себя. Я не скоро согласился, но в конце концов я принял то, что он предлагал. Он ушел, и забрал с собой моих мамлюков. Утром я свернул лагерь. С тех пор я оставил его в покое, и он не предпринимает ничего против меня. Я начинаю верить, что он держит свое слово.

– Синан человек слова, – подтвердил Айдан. – Как и я. Я поклялся отомстить за два убийства; и он заплатит мне лично.

Саладин покачал головой:

– Ты так же безумен, каким был я.

– Он убил сына моей сестры. Он зарезал ребенка, единственным преступлением которого было то, что он рожден женщиной, которую возжелал Синан. Он преследует ее дочь, которую я охраняю, насколько могу охранять здесь, где мужчины и женщины живут совершенно отдельно.

– Он преследовал и тебя?

– Зачем это ему? Он враждует только с этой женщиной и с ее кровью. Но один из ее семьи был связан со мной кровными узами, священными среди моего народа; другой же связал со мной свою судьбу. Поэтому Синан – мой враг.

– Я думаю, – сказал Саладин, – что ты не тот человек, с кем стоит враждовать. – Он произнес это без улыбки. – Неужели та женщина не желает уступить ему ради своей семьи?

– Она сопротивляется ради своего Дома. Ведь ты не хочешь увидеть Синана во главе Дома Ибрагима?

Несмотря на полуденную жару, Саладина пробрала дрожь.

– Да смилуется над нами Аллах! Теперь я почти не удивляюсь, что он убрал руки от повелителя Сирии и Египта. Он избрал себе лучшую жертву.

– Франк никогда бы так не сделал, – сказал Айдан. – Никогда не отказался бы от королевства ради торговой империи.

– Но ведь и тайное убийство – не франкское оружие. Когда вы убиваете своих королей, вы предпочитаете делать это открыто, по возможности в битве. Иногда я завидую вам.

– Не стоит, – возразил Айдан. – Ты никогда не жил в франкском замке.

– Я… слышал об этом, – поморщился Саладин. – У вас нет бань.

– Нет. И можно иметь только одну жену. Даже вино по большей части отвратительно. Что же до климата…

– Ах, – согласился султан, – все время холодно. И мокро. Но зелено. Разве ты не тоскуешь по зелени здесь, где она столь же редка, как изумруды?

– Не совсем здесь, – ответил Айдан под шепот листьев и журчание воды; но над всем этим плыл солнечный жар. Он снова встал на ноги, вытянувшись так, что казалось, мог бы достать солнце с небес. Он посмотрел на султана. – Я понял, что ты хотел мне сказать. Я никогда не ожидал и не просил твоей помощи против моего врага. Я не просил ее и у моего короля в Иерусалиме. Он позволил мне делать то, что я должен делать. Позволишь ли ты, господин мой, то же самое?

– Что ты собираешься делать? – спросил Саладин, придвигаясь ближе к нему и щурясь, потому что солнце светило ему в глаза.

– То, что должен. Ничего такого, что принесет вред тебе или твоему королевству, если только меня не вынудят к этому.

– Разреши мне увидеть твое лицо, – сказал Саладин.

Айдан медленно начал двигаться. Наконец он опустился на одно колено, оказавшись лицом к лицу с султаном. Тот задержал дыхание:

– Ты… не…

Айдан улыбнулся с ужасающей мягкостью:

– Мой отец правил страной на западе мира. Моя мать была… есть… дочь моря и камня. Мой брат – море. Я – кремень, что, столкнувшись со сталью, порождает огонь. Ты боишься меня?

Султан выпрямился, собрав гордость:

– Я не дитя и не дурак, чтобы совсем не испытывать страха. Ты… я не ждал тебя. Кто ты?

Неожиданно Айдан почувствовал страшную усталость.

– Наполовину человек, – ответил он. – И полный глупец. Но я поклялся, и я выполню свою клятву. Насколько смогу. Насколько должен.

Теперь султан стоял в рост, а Айдан смотрел на него снизу вверх, и во взгляде его не было ни гордости, ни вызова. Его даже не волновало то, что его маскирующие чары развеялись.

– Я должен это обдумать, – сказал Саладин. – И ты. – Он протянул руку. Айдан не уклонился, даже когда эта рука больно сжала его плечо. – Я вызову тебя, – пообещал султан.

16

Айдан, знавший королей, не ждал, что его призовут скоро или призовут вообще. И похоже, это было оправдано: казалось, Саладин забыл, или предпочел забыть, о своем обещании. Если караван покинет город прежде, чем он вспомнит, Айдан уйдет с караваном.

До отъезда оставалось немного. Мустафа сказал, что не более трех дней. Казалось, он искренне сожалел об этом.

Айдан не знал, что он чувствует. Облегчение от того, что дело наконец-то сдвинется с мертвой точки. Сожаление, что придется оставить город столь прекрасный и людей, которые стали ему друзьями. И конечно же, страх, смешанный с нетерпением. Синан ничего не предпринимал против Джоанны в городе Саладина. Дорога – это другое дело. И Алеппо. по большей части принадлежавший Синану.

Как он и ожидал, весть принес ему Исхак, излучавший нетерпение и гордость.

– Твой меч готов, – крикнул он.

Так быстро; так чудесно. Айдан был уже на полпути к воротам, когда Исхак догнал его.

На этот раз Айдану не привелось испробовать гостеприимства за столом Фарука. Его это не волновало. Еда и напитка были просто обычаем, приятным времяпрепровождением. А он пришел сюда за мечом.

Даже ритуал омовения стоп, рук и лица, взаимных приветствий и вежливых заверений, едва не исчерпал его терпение. Он был мерой того, насколько его принимал этот мир, и приходилось терпеть.

Он чувствовал почтительное понимание со стороны Исхака, кислое отвращение Маймуна и нетерпение Фарука, едва ли меньшее, чем его собственное, но неизмеримо лучше скрываемое. Они были словно монахи-либертинцы, выстаивающие мессу, а мыслями обращенные к элю, который ждет их в трапезной.

Наконец дань вежливости была отдана. Айдана провели через внешний дворик в комнату, которую он едва заметил ранее, хотя она почти примыкала к кузнице. Ему велено было ждать. Исхак остался с ним, он молчалб как рыба, и был чрезвычайно доволен собой с виду. Айдану хотелось как следует стукнуть его. Он и сделал бы это, если бы не боялся, что свернет мальчишке шею.

Безмолвие длилось. У Айдана затекла спина. Сколько это еще продлится, знают только Бог и кузнец. Пальцы его тосковали по рукояти меча.

После целой вечности ожидания Фарук вернулся. Его подмастерье, суровый и молчаливый, шел следом. Мастер-кузнец нес что-то, завернутое в ткань. Маймун расстелил ковер, бывший чуть шире его тела и чуть длиннее меча, с вытканным простым темным узором, незатейливым, словно зимние холмы. Фарук, преклонив колени, положил на ковер свою ношу. С любовной осторожностью он развернул ткань.

Айдан не шелохнулся, не осмеливаясь коснуться меча. Ножны были великолепны – на черном фоне были золотом выложены бесконечные волнистые узоры, столь любимые сарацинами. Рукоять была проще, это была рукоять боевого оружия, она была серебряной, без узора, но гарда была инкрустирована золотом, а в навершие был вставлен рубин, как и обещал Фарук. Рубин, словно огромный мерцающий глаз, подмигивал из темного гнезда ткани и ковра.

Айдан бросил взгляд на Фарука. Кузнец склонил голову. Осторожно, без алчности, Айдан поднял вложенный в ножны меч. Он весил столько, сколько и должен весить меч, хотя и был несколько легче и длиннее того клинка, который Айдан привез из Райаны. Он взялся правой рукой за ножны, а левой – за рукоять. Серебро под его пальцами было прохладным и спокойным. Он медленно извлек меч.

Клинок мерцал, словно впитывая свет. Узоры на нем были тонкими, волнистыми, пламенными, они переливались от рукояти до алмазно-острого кончика лезвия. Когда Айдан повернул меч, они почти исчезли, а потом вновь заблистали ярко. И вместе с ними появились слова.

Воистину мы создали человека, слепив его небрежно из черной грязи,

А джинна мы создали прежде из чистой сущности пламени.

Пальцы Айдана судорожно сжали рукоять. Меч трепетал в его руке, словно живое существо. Меч знал его. Меч чувствовал его сущность. Меч был им.

Айдан дал ему каплю своей крови, чтобы утолить его голод, пока меч вел для него свой танец. Маймун незаметно принес два предмета для проверки: деревянный чурбан и шелковую подушку. Айдан скривил губы при виде деревяшки. Легким ударом он рассек подушку надвое. Пух почти не высыпался наружу. Одно перышко взлетело, наткнулось на меч, и распалось на части.

Воздух вскрикнул, когда Айдан повел мечом. Если бы Айдан противостоял всаднику, то тот не понял бы, что обезглавлен, пока голова не покатилась бы наземь.

Айдан неохотно вложил меч в ножны. «Позже, – сказал он мечу. – Подожди.»

Остальные молча смотрели на него с полным пониманием. Айдан низко поклонился кузнецу.

– Ты превзошел себя.

Фарук кивнул, соглашаясь.

– Я никогда не делал лучшего клинка. Бог был со мной; Он вел мою руку.

– А… твой выбор стиха для клинка?

– Выбрала сталь, – ответил Фарук. – В этом ее душа.

Он говорил истину так, как видел ее. Айдан безмолвствовал.

Это была сила, магия более глубокая и сильная, чем та, которой владел он. Ковать сталь; пробуждать в ней душу; связывать их воедино. Земля и огонь. Смертное и бессмертное. Каков носитель, таков и клинок.

Айдан склонился вновь, еще ниже, чем прежде.

– Мастер, – промолвил он.

Привесив меч на пояс и воздав мастеру должное золотом и уважением, Айдан почувствовал легкость в теле и на душе. Казалось, что город, по которому он шел, был нов и чист. Айдан словно плыл по реке. Он перестал напрягать все свои необычные чувства, хотя и не отключил их вовсе, чтобы не быть слепым и глухим. В таком равновесном состоянии он находил в себе силы не только выдерживать пресс человечества, но и казаться частью его.

Это было в некотором роде свободой. Не столь простой и сладкой, как молчание лесов, но острой, словно завершающие минуты охоты, когда кабан уже ждет, и собаки оттянуты назад, и охотник знает, что он победит или погибнет.

Айдан обнаружил, что шагает легко, и ему почти не мешает ни узость улиц, ни людская толкотня. Вновь и вновь он касался холодной гладкой рукояти меча, чтобы просто почувствовать радость его присутствия.

Он задержался, чтобы купить кулек чего-то безумно сладкого, потом – чтобы глотнуть холодной воды Барады. Он слушал уличного певца с голосом мартовского кота; он едва не ввязался в перепалку непонятного происхождения и впечатляющих размеров, в центре которой ругались турок и курд.

Он слегка удивился, выйдя из шумного угара базарной площади и обнаружив, что солнце стоит высоко в небе. Он подошел к восточным воротам Великой Мечети почти в тот же миг, когда ученый сокол пролетел сквозь двенадцать узких арок и уронил шар, отмечающий час, в бассейн, и арка второго часа после полудня скрылась за занавесом. Айдан стоял, глядя на это, хотя его ругали за то, что он загородил дорогу, и хотя он видел это и раньше. Даже ночью это было чудом: соколы продолжали свое бессонное кружение, и фонари отмечали каждый проходящий час, светя сквозь кроваво-красное стекло. Это заставляло время казаться чем-то реальным, подвластным человеку. Но человек мог только измерять время; он не мог остановить его, не мог повернуть вспять.

– Твои звезды, господин мой… могу ли я прочесть твои звезды?

Айдан посмотрел вниз. Человек придвинулся ближе, на одну ступеньку, стуча табличками, стилами и абаками – принадлежностями астролога. Айдан полагал, что астролог был несколько предпочтительнее торговцев святынями, наводнявших христианские церкви. Хотя и здесь они должны быть, но они низко держали головы в страхе перед дланью суннитов, хотя и предлагали отчаянно смелым паломникам-шиитам блеск в шкатулке, который выдавали за прядь волос Пророка, а рядом – коробочку с куском кости величайшего шиитского мученика Хусаина. Сунниты не поклонялись реликвиям, он считали это – как и кое-кто еще – разновидностью идолопоклонства.

Они не верили и астрологам; но тем не менее астрологи толпились на ступенях Часовых Ворот.

Айдан молчал, и астролог вздохнул:

– Дела идут плохо, хотя я все же наскребаю денег на то, чтобы удержать плоть на этих ничтожных костях. Не желает ли мой господин узнать, какой день будет благоприятен для его начинаний?

– И это все, что ты можешь сказать мне? – спросил Айдан.

– Я вряд ли могу претендовать на предсказание будущего, – ответил астролог. – Я просто я помощью моей науки угадываю наиболее вероятный ход событий.

Айдан встал на одну ступеньку с ним, почти против своей воли.

– О честный предсказатель! Неудивительно, что твои дела идут плохо. Ты должен был обещать чудеса пророчества.

Астролог выпрямил свое костлявое тело, излучая достоинство.

– Я не шарлатан, господин мой. Я изучаю звезды.

И очень молод под встрепанной бородой, и мучительно серьезен. Астролог прижал свои таблички к груди и твердым взглядом ответил на улыбку Айдана.

– Ты можешь насмехаться надо мной, повелитель, но моя наука есть моя наука.

– Верно, – ответил Айдан. – Я просто удивлялся. Что делает истинный философ, продавая гороскопы на ступенях Великой Мечети?

– Воля Аллаха, – отозвался астролог со смирением столь же трогательным, как и все остальное в нем, – и необходимость. Моя семья бедна; мой отец недавно умер, да дарует ему Бог покой; на завершение моего образования не было денег. Поэтому я приношу столько пользы, сколько могу, хотя могу немногое. Очень немногое, но это лучше, чем ничего. И я не хочу – и не буду – просить милостыню.

– У человека есть своя гордость, – согласился Айдан. Он сделал паузу. – Я не знаю, когда родился согласно вашему календарю.

– А, – произнес астролог, обращаясь во внимание, словно пес, почуявший запах. – По греческому?

– По франкскому, – ответил Айдан.

– А, – вновь сказал астролог без малейшего испуга. Он стал рыться в свих табличках. – Я думаю… да… достаточно близко, если прибавить сюда и вычесть… – Он взял стило. – День?

– Майская Ночь, – ответил Айдан. – Почти полночь.

Для мусульманина это не значило ничего, кроме цифры на табличках, но первым, что увидел Айдан, были костры Белтейна.

– Год?

Айдан назвал год.

Астролог зацарапал стилом. Остановился. Поднял глаза.

– Господин простит меня, но я думаю, что господин ошибся десятилетия на четыре.

– Я думаю, нет, – с улыбкой сказал Айдан.

Астролог моргнул:

– Мой господин, ты не можешь…

– Могу.

Астролог дрожал. Видимо, это число было слишком важным.

С кошачьей плавностью Айдан положил на ступени у ног астролога монету. Она сверкала золотым блеском.

– Числа, – сказал астролог умирающим голосом, – есть числа. Даже для… для…

Еще один блестящий безант появился рядом с первым. Чтобы положить его, Айдан не шевельнул ни единым мускулом.

Астролог уставился на монету. Он был замечательно спокоен. Ошибка в математике поражала его в самое сердце. Магия… это было другое дело. Он склонил голову, и в его достоинстве не было ничего смешного.

– Мой господин, – сказал он, и снова спокойно принялся за свои вычисления.

Айдан ждал, проявляя терпения, которого никто не заподозрил бы у него. Люди приходили и уходили. Другие астрологи были заняты делом, их коллеги-нотариусы у ворот бойко предлагали свои услуги. Некоторые переходили от одних к другим. Сначала звезды, потом договоры; и если звезды оказывались плохими, клиенты, минуя нотариусов, входили в мечеть, возможно, чтобы помолиться о более благоприятном дне.

Второй сокол уронил шарик, металл зазвенел о металл, словно ударил колокол. Астролог оторвался от своих табличек, подергал себя за бороду и вновь просмотрел все свои вычисления. Он поднял голову, взъерошенный и почти сердитый.

– Я никогда, – стал объяснять он, – не составлял гороскоп для принца джиннов. Ты принц. Я ясно прочел это. Так?

– Так, – признал Айдан.

Астролог был слишком занят, чтобы кланяться.

– Это все очень интересно. Я сказал бы, невероятно, но ты есть то, что ты есть. Между Венерой и Марсом; но Меркурий имеет власть в твоем доме. Ты любим так же, как и ненавидим, и то, что завладеет тобой, будет владеть тобой нераздельно. Смерть скачет рядом с тобой, но не имеет над тобой власти. – Его палец, выпачканный чернилами, пробежал по строке на табличке. – Смотри, опасность здесь и здесь. И огромное счастье, но и огромная потеря. Путешествие… путешествия. Присматривай за своими женами. Одна из них ревнива и может нанести вред другой, если ты не будешь осторожен.

– Но у меня нет… – начал было Айдан.

Астролог не слышал его.

– Ты был рожден под исключительно блистательной звездой. Ты общаешься с королями, короли взыскуют тебя – не ради власти. Ради силы. И ради твоего огня. Там, где ты, редко бывает покой. Ты движешься вместе с силой, ты и сам сила, но ты сдерживаешь ее, ты подрезаешь ей крылья. Это не мудро, перед лицом того, чему ты противостоишь. Научись высвобождать то, что ты несешь, принц, иначе падешь. Как низко, моя наука не в силах предсказать. И поднимешься ли ты вновь… – Он подчеркнул фигуру, посмотрел на нее. – Венера в Деве. Огонь в холодном сердце. Смерть. Даже джинны могут умирать, принц. Помни это.

– Я никогда не забывал, – откликнулся Айдан.

Астролог почесал бороду.

– Плохо. Я не собираюсь отрицать это. Но есть надежда. Всегда есть надежда. То, что может убить тебя, может и спасти. Это вопрос пропорции.

– Значит, вокруг меня полный мрак?

– Я этого не сказал. – Астролог с трудом сохранял терпение. – Ты всегда был осенен царственным отблеском доброй удачи. Теперь пришла пора расплачиваться за это. Если ты мудр и будешь действовать осторожно, не будешь искушать небеса, то будешь еще более благословен, чем ранее. Смотри сюда, и увидишь сам. Все тропы сойдутся вместе; они кажутся темными из-за их плотности. Или они завершатся здесь, на безысходной точке, либо расплетутся вновь под счастливыми звездами. Ты сам должен сделать свой выбор.

– Который сочетает, – подхватил Айдан, – повеления судьбы со свободной волей.

– Именно так, – согласился астролог, игнорируя иронию. Он выглядел, словно едва оперившийся птенец, блестя глазами из гнезда своих табличек. – Я никогда не составлял более интересного гороскопа. Так много выборов… убери из них смертность, и коснешься бесконечности. Это изумительный способ сойти с ума.

– Да не случится этого с тобой, милостью Божьей.

Астролог слегка покраснел.

– Я признаю, что ограничиваю себя узкими рамками. Я использовал самые быстрые расчеты, какие мог. Это не самый лучший гороскоп, господин мой. Он даже едва адекватен. Есть несколько путей… если бы я проследил их, вместо того, чтобы…

– Довольно! – воскликнул Айдан, – или ты действительно сойдешь с ума, и вина за это падет на мою голову.

– Ты должен был подумать об этом, – спокойно возразил астролог, – прежде чем позволить мне составлять гороскоп.

Его нелогичность была высока; она затрагивала краешек совершенной логики. Но даже его темные пророчества не могли повергнуть Айдана в уныние. У него не было соперничающих жен, обещанных звездами, зато была любовница, и вскоре он увидится с нею; а день или два спустя они покинут город. Как и сказал астролог, у него хватало поводов для скорби, но была и радость. Он высыпал в ладони астролога все золото, которое было у него в кошельке, – быть может, все, которое у него было вообще, но ему было все равно. Было слишком весело видеть, как становятся круглыми глаза на узком лице, а тонкогубый рот открывается в удивлении, протесте, виноватой радости.

– Но… – сказал астролог, – но сегодня неудачный день для меня.

– Конечно, – согласился Айдан, – для твоей карьеры уличного астролога. Ты, мой чудесный философ, вернешься у своей учебе и преуспеешь в ней, и в конце концов станешь главным наставником в своей школе. Обещай мне это.

– Но… – выдавил астролог. – Но…

– Обещай!

– Я обещаю. Я… – астролог громко сглотнул. – Господин мой, я же предсказал бедствие!

– Ты честно предостерег меня. И я это запомню. – Айдан с улыбкой поднялся. – Да дарует тебе Бог процветание!

Айдан пошел прочь, а астролог все еще продолжал что-то бормотать, вознося неуверенным тоном хвалу Богу и своему благодетелю. И тут Айдан едва не столкнулся с человеком в алом плаще. Судя по длинным косам, ожерельям и тяжелым кольцам в ушах, юноша был турком. Лицо его выражало наполовину триумф, наполовину подошедшее к концу терпение. Когда Айдан остановился, начав было извиняться, это лицо разгладилось, приняв бесстрастное выражение, хотя узкие черные глаза по-прежнему сверкали.

– Сэр франк, – произнес турок, – султан приглашает тебя навестить его.

И ради этого пришлось бегать за тобой почти весь день, звучало в голосе посланца. Айдан не ощутил укоров совести, но быстро пошел туда, куда вел его турок. Там маленький паж держал за узду лошадь, а рядом стоял пони, который, увидев турка, поднял свою массивную голову и заржал. Кобыла, слишком высокая для араба и великолепно сознающая свою красоту, встретила Айдана с настороженным уважением. Животные всегда знали, кто он; животные с характером не очень-то спешили довериться ему, потому что видели его могущество и знали, что оно может сотворить с ними.

Эта лошадь была смелой. Она только чуть вздрогнула, почувствовав руку Айдана на шее. Ее большие ноздри раздувались; острые уши подрагивали.

– С твоего позволения, – сказал ей Айдан, поставив ногу в стремя. Она затанцевала, потом успокоилась. Он потрепал ее по лоснящейся гнедой шее. Лошадь гордо изогнула шею и ударила копытом оземь. Паж живо вскарабкался на ее круп за спиной Айдана, проворный, как мартышка, и не более мартышки склонный испрашивать позволения. Едва мальчик уселся, посланник султана пустил своего пони рысью. Лошадь, оскорбленная, пошла пляшущим галопом.

Айдану было жаль расставаться с лошадью, в движениях подобной огню и шелку. Но султан ждал, и посланец не собирался задерживаться. Они оставили лошадей и пажа во внешнем дворе цитадели и прошли внутрь, зайдя дальше комнат, где ранее бывал Айдан: за пределы открытых публике покоев в места, менее блистающие показной роскошью. Конечно, и эти помещения были богатыми, но времени было позволено хозяйничать здесь. Краски и позолота потускнели и осыпались, изразцы потрескались, ступеньки были истерты множеством ног. Но сад, в который они вели, был хорошо ухожен, полон ароматом роз и пением текущей воды, как все сады Дамаска.

Подле фонтана находился павильон, почти столь же большой, как королевский зал. Колонны его были увиты розами, а все двери выходили в сад, так что трудно было сказать, где кончается внешнее пространство и начинается внутреннее. В павильоне витал прохладный сквознячок; вода, текущая по каналу из Барады, наполняла бассейн в центре и стекала по плиткам пола.