Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)
Джоанна поцеловала его в щеку, туда, где прежде лежала ее ладонь, и поцелуй был целомудренным, словно сестринский. Он безмолвно смотрел на нее, а она повернулась и вошла в шатер. Мудрая женщина.
Более мудрая, чем он. Он не смог бы стоять в ее шатре во весь рост. Она могла, но едва-едва.
Ее служанки в шатре не было. Случайность? Заранее продуманный план? Айдан сомневался, что Джоанна знает ответ.
– Это безумие, – прошептал он.
Она кивнула. Плащ ее упал с плеч, она осталась в одной сорочке.
Чудесная женская фигура. Не девичья, уже не девичья. Зрелое тело; оно потеряло твердость, взамен обретя привлекательность. Ни одна женщина из его расы не могла быть такой – в полном расцвете преходящего лета, хранящего свежесть весны и омраченного тенью от тени грядущей зимы.
Она дрожала. Айдан привлек ее к себе, чтобы согреть. Сердце ее неистово колотилось. Она отшатнулась; она прижалась к нему.
– Здесь, – прошептала она, – здесь, проклятье… Мы должны… прекрати… Обними меня!
Он был ее рыцарем. Он не мог сделать ничего – только повиноваться ей.
– Мне все равно, – шептала она, словно в горячке. – Мне все равно. – Она откинула голову и посмотрела в лицо Айдану. – Ты презираешь меня?
– Я… – Он с трудом сглотнул комок в горле. – Я думаю, что люблю тебя.
Она застыла. Но не ее язык.
– Не смейся надо мной. Пощади меня хотя бы в этом.
– Я не лгу. Никогда. И не шучу. По крайней мере, когда люблю.
– Но ты не можешь… Я даже не привлекательна!
– Это имеет значение?
– Ты, – сказала она, подавляя дрожь в голосе, – ты красив так, как не бывают красивы смертные. А я…
– Я просто таков, каким меня сотворили. А ты есть ты и никто более, и я полюбил тебя в тот же миг, как впервые увидел тебя, сердитую и взъерошенную, словно раненая орлица. Госпожа моя, твоя душа – это белое сияние, и моя перед нею – тусклый колеблющийся огонек.
– Ты мог бы приманить птицу с дерева. – Голос ее дразнил и ласкал его. Ее пальцы нащупали узел его пояса. Она хотела видеть. Просто видеть. На самом деле.
И было на что посмотреть. Он знал это; и никогда не стыдился этого. Стыдливость – удел монахов. Он был рожден в королевской семье, и он не был смертным.
Теперь, когда она могла видеть все его тело, он был еще более чужим. И более красивым. В свете лампы его бледность была подобна сиянию, казалось, такая белизна не может принадлежать плоти живого существа, а лишь камню, оживленному чарами: лунному камню, алебастру, мрамору. Грубая человеческая кожа не бывает столь белой и столь гладкой. Эта плоть – словно атлас поверх стали, более гладкая, чем у любого мужчины, но отнюдь не детская. О, нет. Это не ребенок.
Он не был мужчиной из смертного племени, но был достаточно мужественен. И это не ужасало, вопреки всем легендам об ифритах. Он был скроен по человеческим меркам; и возбуждение делало его более похожим на человека. Джоанна смотрела, словно зачарованная. Ранульф никогда не давал ей времени посмотреть. Посмотреть, увидеть, попытаться понять эту загадку, эту вторую половину рода человеческого.
Она зажмурилась. Щеки ее пылали. Господи, что же она делает?
И он ей позволяет.
– Не просто позволяю, – возразил Айдан мягким, восхитительно глубоким голосом. – Желаю.
Горечь наполнила сердце Джоанны.
– Желаете. Какую-нибудь женщину, да? Любую самку человеческого рода.
– Нет.
Она открыла глаза.
– Нет, – повторил Айдан. – Я не желал женщину дольше, чем ты живешь на свете.
Джоанна скривила губы.
Он не был Ранульфом. Он не отступил перед ее презрением.
– Верь мне или не верь. Это ничего не меняет.
Джоанна склонила голову. Половина ее существа была болью. Другая половина – холодным белым гневом.
– О, не надо. Я не нуждаюсь в сладкой лжи. Кто она была, той ночью в Аква Белла? Скрывалась ли под вуалью красота? Доставила ли она вам удовольствие?
Айдан рассмеялся, повергнув ее в немое изумление. Он смеялся долго, а когда смог говорить, то выдохнул:
– Ты… она… Джоанна, любимая, это была не она, а он.
Сердце ее сжалось, словно от мороза. Он видел это. Проклятье, он видел, о чем она думала. Он взял ее за плечи и с силой встряхнул.
– Джоанна! Ты думаешь, это был любовник?
– Откуда мне знать, что это не так?
– Твое сердце знает. – Он приподнял ее подбородок пальцем. – Моя милая Джоанна, то, что видела твоя доверенная подруга – это маленький детский розыгрыш. Тот, кого она видела – не любовник ни мне, ни кому-либо из смертных. Это был король.
Джоанна приоткрыла рот от изумления, щеки ее вспыхнули. Руки Айдана легко лежали на ее плечах, но она не могла вырваться, как будто они были железными оковами.
Он поцеловал ее, легко и быстро. И, вопреки всем его уверениям, очень умело.
Она смотрела на него с чувством, близким к отчаянию. В этом она была не более искусна, чем во всем остальном. Она желала его, всего его; но его было так много! Она была словно дитя. Словно маленькая девочка, которая хочет съесть все конфеты в вазе, и объедается ими, и болеет от этого, и плачет, потому что конфет так много, а она такая маленькая!
Умереннее, подумала она. Сдержанней. Он здесь. Бог ведает, почему, Бог ведает, как, но он избрал ее. Или был избран ею. Он не выглядел древним, величественным или мудрым. На вид он был просто молодым мужчиной, который… о святые, который думает, что любит ее.
Сердце ее было холодным комком, кусочком льда. И теперь, пока она стояла и смотрела на Айдана, этот лед таял, холод уходил, сердце раскрывалось. Переполнялось чувствами, цвело и пело. Джоанна не могла дышать. Она едва могла смотреть.
Счастье. Это было счастье. Она засмеялась – словно зажурчала вода, словно в пустыне открылся родник.
Айдан понимал это. И в этом была прелесть. Он всегда мог понять ее душу.
Они упали на ее постель. Он смеялся вместе с нею, так же безудержно, как она, и так же восхитительно безумно. Это была величайшая шутка во всем мире. Он и она, и грех, и святость, и здравый рассудок, и как мало, как ничтожно мало все это значило.
11
Джоанна не впала в смертный грех. Она окунулась в него с открытыми глазами, приветствуя его всем сердцем. И она не могла вызвать в себе раскаяние. Когда она пыталась это сделать, демонический голосок в ней вещал: «Мужчины никогда не раскаиваются в этом. Ранульф никогда не раскаивался.» И еще: «Как это может быть злом? Это сплошное счастье.»
Мир уничтожил бы ее, если бы узнал об этом. Она была осторожна; или же осторожным был Айдан. При свете дня она была госпожой, а он – ее рыцарем; принцесса и ее телохранитель. По вечерам, в лагере или караван-сарае, она ужинала в царственном уединении, а он – вместе с охранниками. Но в ночные часы между наступлением полной темноты и рассветом маски спадали. И ни она, ни он, не в силах были прекратить то, что было между ними.
Дара не могла помочь, но она знала. Она была немой, но не глухой и отнюдь не слепой. Но она не подавала виду. Ее отношение к Джоанне не претерпело особых изменений, как и ее страх перед Айданом. Иногда Джоанна пыталась догадаться, что думает Дара. Был способ узнать это, но Джоанна не прибегла к нему. Это было бы слишком похоже на предательство. По отношению к Даре; по отношению к Айдану, который мог проникнуть в ее мысли.
Никто больше и не догадывался ни о чем. Джоанна была уверена в этом. Она знала, что при дворе такие вещи открывают по взглядам, улыбкам, касаниям рук. Это все им двоим не было нужно. Джоанна могла просто думать о своей любви к нему и знать, что он знает. Хотя порою она улыбалась под вуалью, просто от счастья; просто потому, что она была смертельно больна, а он исцелил ее.
– Я никогда не верила, что так может быть, – сказала она Айдану в ночь перед прибытием в Дамаск.
Было уже поздно, и на сон оставалось мало времени, но Джоанна не хотела спать. Вечером Айдан пел в кругу мужчин, и они долго не отпускали его. Он выучил восточные песни, высокие и протяжные, слишком непривычные для западных ушей. И секретом, известным только ему и ей, было то, что он пел для нее.
Айдан улыбнулся и провел пальцем по локону, обвившемуся вокруг ее груди. Иногда она забывала, как несовершенно ее тело, каким дряблым и тяжелым оно стало; хотя, если говорить честно, от долгой верховой езды оно вновь сделалось стройнее и сильнее. Но Айдан заставлял ее почувствовать себя прекрасной. Когда он смотрел на нее, она понимала, что так и должно быть: она есть то, что она есть, и она любима.
– Почему? – спросила Джоанна. – Почему я?
– Почему кто-либо в мире? Быть может… – Айдан подбирал слова или притворялся, что подбирает их. – Быть может, это то, как ты сидишь на лошади. Или как ты оглядываешься в тревоге, легко и быстро, словно чистокровная кобылка. Или твой характер. Да, я думаю, что причиной всего твой характер. Он пленяет меня. Ты можешь быть кроткой, а через миг – словно налетел пустынный шторм – впасть в неистовый гнев. Мы можем понять это, я и мой характер. Нам хочется укротить твой темперамент. Или, – добавил он, – состязаться с ним на равных.
– Я не думаю, что для тебя это трудно.
Айдан засмеялся, дыхание его щекотало ей шею.
– Смотрите-ка, собираются тучи!
Она вскинулась, высвобождаясь из его объятий:
– Так вот, кто я для тебя? Домашнее животное? Кобыла, которую надо объезжать, пока она не покорится?
– Ты знаешь, что это не так. – Голос Айдана был совершенно спокоен, но шутливость его тона исчезла.
Демон потянул ее за язык:
– Я никогда не буду равной тебе, ведь так? Я только человек. Я только развлечение, пригодное, чтобы скоротать время до появления ассасина. Как удобно, не правда ли? Ты можешь получать удовольствие и в то же время охранять меня.
– Да, удобно, – ответил Айдан. Он сел, откинув волосы назад. Его движения всегда напоминали кошачьи, но сейчас это было заметно несколько более – знак того, что ей удалось задеть его. Поднявшись, он стал охорашиваться, словно кот: расчесывать волосы пальцами, приглаживать бороду.
В душе Джоанны вспыхнула искорка смеха, заставившая демона бежать прочь. Она упала на Айдана, опрокинув его навзничь и прижав его своим телом. Его взгляд скользнул вниз – от ее лица до тяжело колышущихся грудей.
– Ох, проклятье! – промолвила Джоанна. – Я никогда не могу долго сердиться на тебя. Это чары?
– Если и чары, то не мои.
Она склонилась, чтобы поцеловать его. Он принял поцелуй более чем охотно. Поцелуй длился восхитительно долго. Айдан выгнулся, столь же возбужденный пребыванием внизу, как и сверху. Но Джоанна остановила его.
– Скажи мне правду. Что я для тебя? Только смертная?
Для мужчины было тяжело говорить разумно, обнимая женщину, но Айдан был кем-то большим, нежели просто мужчина. Он покачал головой.
– Ты Джоанна. Ни одна смертная женщина никогда не была для меня тем, что ты есть для меня.
Эти слова успокоили ее. Когда он дал ей все, что мог дать, она уснула, сплетя свои длинные ноги с его ногами.
Вскоре Айдану следовало встать и вернуться на свое место, прежде чем рассвет развеет чары, призрачный образ человека, спящего на матраце. Но Айдан все никак не мог собраться с духом и подняться.
Он говорил ей правду. Он и не предполагал, что случившееся между ними могло произойти. Она была смертной женщиной. Но у нее был дар: она умела раскрыть свою душу, как умеют немногие смертные, и отдать всю себя, не скупясь. И чем больше она отдавала, тем больше у нее оставалось. Ее счастье пело в его душе, словно струна арфы.
И все же она сомневалась. Она задавала вопросы. Она не могла забыть, как не мог забыть и он, что они не принадлежали к одному и тому же роду.
То, что было у его матери и отца… это было иным. Их никогда не волновало, что он смертен, а она – нет. До самого конца он сохранял свою гордость, свою уверенность в том, что они – не госпожа и слуга, а равная и равный.
Но Айдан и Джоанна – были ли они равными? Он чаще всего думал о ней, как о ребенке. И она знала это. Она видела, как он прощает ей ее выходки.
Ну что ж. Она была женщиной.
Айдан поморщился. Он отлично знал, что сказала бы на это его мать. Она не отличалась здравым рассудком, но она была сильной и твердо отстаивала свои принципы.
Джоанна – из рода человеческого. Слабее, чем он. Она находится под его защитой и, к несчастью, эта защита ей нужна. Но, во имя господа, он любит ее. То, что толкнуло его к ней в ночи и почти лишило его благоразумной осторожности, было не просто плотским вожделением. Айдан проверял себя. Он рассматривал женщин у колодца в селении, которое они проезжали день или два назад. Одежда и вуали не были преградой для его глаз. Он пытался заставить себя почувствовать желание к телам, открывавшимися под одеждой; и одна-две женщины были очень красивы. С тем же успехом он мог попробовать испытать желание к кобылам. Они не принадлежали к его роду. И ни одна из них не была Джоанной.
Джоанна заворочалась в его объятиях и пробормотала что-то. Ее сон царапнул душу Айдана. В этом сне был Аймери, теплое младенческое тельце у ее груди. И Ранульф. Ранульф, собрав отвагу, словно перед лицом армии неверных, говорил: «Я люблю тебя. Бог мне свидетель, я люблю тебя.»
С величайшей осторожностью Айдан высвободился из ее объятий. Она повела рукой, ища его, но не проснулась. Он быстро, но бесшумно оделся. Потом помедлил, склонившись над ней, словно желая поцеловать ее, но потом отшатнулся и покачал головой. Это было бы слишком по-человечески.
Его двойник, лежащий на матраце у ее дверей, уже потускнел, хотя еще не начало светать. Двойник развеялся, когда Айдан сел на матрац. Айдан обхватил колени руками и нахмурился, вглядываясь во тьму. Ему надо было успокоиться, но что-то удерживало его от этого, какое-то ощущение, краешком задевшее его защитный круг.
При виде Марджаны он всего лишь чуть шире открыл глаза. До этого он не сознавал, что прочно опирается спиной на двери шатра. Чувство, шевельнувшееся в его душе, не было чувством вины. Нет, только не вина. Хотя он знал, глядя на Марджану, что если он даст себе волю, тело его будет охвачено горячим желанием к ней.
– Доброе утро, – сказал он. – Уже достаточно светло для твоей молитвы?
Марджана покачала головой. Она, как обычно, была в белом: Айдан видел, что она была одета по-мужски. Теперь на ней был даже тюрбан. Волосы под тюрбаном были заплетены в три длинных косы. Вряд ли это можно было назвать маскировкой. Она выглядела не менее женственной, и не менее смертоносной. Айдан не мог не заметить, что на ее поясе висел кинжал в дамасских ножнах.
– Не желаешь ли присесть? – учтиво спросил он. – Прошу прощения, но не могу предложить тебе ни яств, ни напитков.
В ее глазах плясало пламя, но она приняла приглашение и села, так далеко от него, как только позволяла ширина ложа.
– Мое имя Айдан, – представился он.
– Айдан. – Имя странно перекатилось по ее языку. – Ты так легко отдаешь свое имя в мою власть?
– Ты отдала мне свое.
Она приподняла плечо в легком полупожатии:
– Мне так захотелось.
– Я прибыл из Райаны, страны, лежащей далеко на западе, между Францией и морем. А ты?
Глаза ее были полуприкрыты длинными ресницами, но Айдан чувствовал, что она смотрит на него.
– Пустыня, – произнесла она, – пустынные места. Когда-то там был Персеполис. Сикандар сжег его.
– Сикандар? Александр?
– Сикандар.
Айдан смутно осознавал, что сидит, приоткрыв рот, и с усилием закрыл его.
– Ты помнишь Александра?
– Я думаю… – Марджана нахмурилась, сплетя пальцы; в этом она так была похожа на Джоанну! – Я думаю… нет. Я не так стара. Нет. Помнит земля. Помнят руины, торчащие из земли, словно древние кости.
– Персеполис, – промолвил Айдан. – Персия.
Проступал ли в ее лице из-под облика женщины племени чародеев лик персиянки? Да, острые черты лица, узкий подбородок, нечеловечески большие глаза под разлетающимися бровями; но все же более плавные очертания, более мягкий овал лица, и оттенок кожи ближе к слоновой кости, чем к алебастру. Хотя, возможно, эту разницу человеческий глаз уловит с трудом.
Марджана подняла взгляд и стала рассматривать его так же откровенно, как он рассматривал ее. В ее глазах блеснуло удивление, и Айдан поневоле отметил это.
– Ты почти можешь сойти за араба, – сказала она.
– Так я и говорю. – Он погладил орлиную горбинку на своем носу и опустил руку. Марджана слегка улыбнулась. Сама она тоже отнюдь не была курносой милашкой; в изящных очертаниях ее носа нашла отражение вся утонченность Персии.
– Почему ты одета, как турок? – спросил Айдан.
– Я не… – Она посмотрела на него горящим взглядом. – А как я должна одеваться?
– Так, как тебе нравится.
Эти слова польстили ей.
– Мне нравится, когда ты одет в джеллабу. Она хорошо сидит на тебе. Несмотря на то, что ты франк.
– Райанин.
– Франк. – Это было окончательное утверждение. – Аль-Халид, – добавила она, – чужеземец, что ты делаешь в нашей стране? Ты шпион?
– А что ты сделаешь, если это так?
– Убью тебя. – Сказано это было без малейшей заминки. Айдан слегка вздрогнул. Древняя, холодная и дикая: о, да, она была опасна.
Айдан покрепче прижался к двери, сложил руки на груди и улыбнулся своей белозубой улыбкой.
– Я не шпион. Я охранник каравана. Могу ли я спросить, что ты делала в Иерусалиме?
– Любовалась твоим прекрасным белым телом.
Более бесстыдных слов он не слышал никогда, и она, казалось, знала об этом. Легкий румянец коснулся ее щек. Невзирая ни на что, это было очаровательно.
Айдан покраснел гораздо сильнее, чем она. Он собрал все свои силы, чтобы не наброситься на нее, а холодно сказать:
– Уверен, что оно тебе понравилось.
Ее зубы, столь же белые и острые, как его, сверкнули в сумраке.
– Оно выполняет свое назначение. Как вышло, что ты отрастил бороду? Франки, столь же… красивые, как ты… чаще всего не делают этого.
Рука Айдана дернулась к бороде.
– Она тебе не нравится?
Марджана рассмеялась.
– О Аллах! Эти франки! Мы, жители цивилизованных стран, считаем, что мужская красота становится только совершеннее, когда ей позволяют проявиться в полном ее выражении.
Айдан этого не знал. Он почесал подбородок. Почему-то в этот момент борода совсем не казалась ему неопрятной.
– Для наемника ты довольно тщеславен, – с удивлением произнесла сарацинка.
Айдан выпрямился.
– Мадам, в моей стране я сын короля.
– Я в этом не сомневаюсь. – Она говорила так, словно ей было все равно. – Но здесь ты – чужестранец, который неловко пытается скопировать манеры мусульманина. Хочешь совет, аль-Халид? Говори правду всюду, где можешь. Если не можешь, поступай так, как поступают мусульмане. И никогда, – подчеркнула она, – никогда не позволяй им увидеть то, что находится между твоим пупком и твоими коленями.
Айдан непонимающе уставился на нее.
Марджана зашипела от нетерпения, словно рассерженная кошка.
– Благопристойность, – фыркнула она, а когда он не отреагировал, добавила: – Ты не обрезан!
Это он понял. Щеки его запылали. Она увидела слишком многое. Хотя она могла и просто догадываться. Должна была. Она ведь слышала рассказы. Сарацины именовали франков «необрезанными».
Кошачьи глаза Марджаны злобно сверкали.
– И если я могу дать тебе еще один совет – постарайся сделать что-либо со своим акцентом. Выглядишь ты, как повелитель пустыни, а говоришь по-арабски, словно погонщик верблюдов из Алеппо.
Он произнес так, как говорила демоница из Персеполиса:
– Быть может, так будет лучше, госпожа моя?
Она рассмеялась, ничуть не удивившись:
– Да, лучше, – и вдруг вскинула голову. Айдан слышал это так же ясно, как и она. Протяжный крик муэдзина, призывающий верующих к молитве. Но гораздо ближе – сонное бормотание разбуженных людей. Даже не одарив Айдана прощальным взглядом, Марджана исчезла.
Он почувствовал это. Вероятно. Вспышка силы. Но как или почему или куда эта вспышка перенесла ее, он не мог сказать.
Это сводило его с ума, словно имя, которое он не мог припомнить. Как он ни пытался, результатом была только головная боль.
И растущая уверенность. В следующий раз он сможет последовать за нею. Он узнает, кто она такая, куда она уходит и зачем приходит. Хотя, возможно, последнее не так уж трудно понять. Она приходит к нему. Потому что она знает, кто он такой.
И если однажды он увлечет ее на ложе, то что тогда? Она была опасна, словно львица с детенышами. Были ли у нее на самом деле детеныши? А может быть, и супруг?
Он не хотел думать об этом. Ни в малейшей степени.
Позади него открылась дверь, и Айдан едва не ввалился в шатер. Джоанна нахмурилась, глядя на него сверху вниз, но под хмурым видом крылась улыбка, и сквозь строгость в голосе пробивалась теплота:
– Что такое? Ты с кем-то говорил?
– Нет, – ответил за него его язык. – Нет. Никого тут не было.
Он начал понимать достоинства мусульманской любовной философии; и ощутил острый укол иронии. Столько лет не испытывать даже мимолетного желания, и вот его тело неожиданно тянется не к одной женщине, но сразу к двум.
Нет, не совсем так. Джоанну он любил за все, чем она была. С Марджаной все было проще. Это была попросту тяга зверя к зверю своей породы. Не любовь. Зов природы.
И все-таки именно тело Джоанны он знал в мельчайших подробностях, это с ее постели он встал и, если будет Господня воля, в ее постель вернется. Она так и не поняла, почему он вдруг обнял ее здесь и сейчас, когда кто-либо мог увидеть их, порывисто поцеловал и отпустил ее – задохнувшуюся, взъерошенную, начавшую в изумлении смеяться.
