Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)
Но ее голос был так же спокоен, как ее взгляд, в нем не было ни признака слабости.
– Я вспоминаю, что ты очень хорошо начертал пути выполнения нашего Дела. Я ожидаю, что ты будешь продолжать это. Но цель должна быть достигнута без помощи франкской баронессы или алеппианского торгового дома. Они ничего не дают Делу; они только питали твою жадность.
– И мою гордость, – спокойно отозвался Синан. – Будь добра вспомнить это. Но даже я достаточно мудр, чтобы понять, что я потерпел поражение.
– Эта мудрость не проснулась в тебе до тех пор, пока я не увидела большей пользы в этом пленном франке.
– Это не меньше, чем то, что ты сделала сама.
– Я не претендую на святость.
Взгляд черных глаз перемещался с Марджаны на Айдана и обратно. Эти глаза понимали слишком уж многое.
– Он из твоего племени, – сказал Синан, как будто только что понял значение этого. – И ради него ты обратилась против нас? Ради неверного ты предала Дело?
Глаза Марджаны заблестели.
– Я вернула тебя на путь Хасана-и-Саббаха, да пребудет мир с его именем, и пресекла попытки свернуть с этого пути. В залог этого я требую большего, нежели просто твое слово. Цену крови барона и наследника баронства, и цену за ранение баронессы…
Синан побледнел. Наконец-то она задела его, и задела глубоко.
– Ты заплатишь, – сказала Марджана, – как мы решили.
Он не мог говорить – кинжал был прижат к его горлу слишком сильно. Марджана призвала его слуг. Они явились по ее приказанию. Они сложили золото в большой сундук, который она приказала им поставить к ногам Айдана; поверх золота пролился мерцающий поток самоцветов. Айдан почувствовал удовольствие, тепло в груди, даже сквозь гнев. Было сладко видеть Повелителя Масиафа, истекающего богатством, которое для него было дороже крови, и знать, что тот понимал, что теряет вместе с богатством: рабыню, которая была, раба, который мог бы быть, уверенность, что никого в мире не боятся так, как его. Он был повелителем Сирии, более настоящим, чем человек, который правил в Дамаске, но он не мог повелевать Рабыней Аламута. Он сидел в собственном саду, с кинжалом собственного фидави у горла, и платил столько, сколько ему приказывали платить.
Марджана до последнего дирхема точно знала, насколько Синан скуп и насколько он страдает. Он должен был смотреть, как Айдан закрывает сундук, и как их сделка пишется, подписывается и скрепляется бессмертным огнем.
Когда это было сделано, кинжал убрался от горла Синана.
– Ну что ж, сэр франк, – сказал он. Голос его был спокоен, взгляд ужасен. – Ты доволен?
– Нет, – ответил Айдан.
Синан улыбнулся. Такова была сила этого человека: даже поверженный, даже униженный, он не терял ни грана своей веры.
– Так убей меня, – промолвил он. – Возьми мою кровь, как продолжает желать твое сердце. Освободи мир от меня.
Это была насмешка – и нет. Синан не боялся смерти. Жизнь была мила ему, насыщенная властью, волей, раскинувшей по всему Востоку паутину шпионов и прислужников. Но он умер бы довольным, зная, что его смерть сделает его людей сильнее.
– Поэтому, – отозвался Айдан, – я оставлю тебе жизнь.
– Жестоко, – сказал Синан. – Это так понятно… Из тебя вышел бы прекрасный фидави. – Он помолчал. – Может быть, ты все же решишь…?
– Нет! – Слишком громко, слишком быстро. Айдан постарался успокоиться. – Я – не ручной убийца кого бы то ни было.
– Жаль. Тебе были бы рады здесь, твои способности раскрылись бы и были бы использованы во всей полноте. Там, куда ты направишься, ты не сможешь найти такого.
– У меня есть обещания, которые нужно исполнить.
– На самом деле? И что ты получишь от возвращения? Мне говорили, что в Иерусалиме только недавно перестали винить тебя за смерть твоих родичей; и эти слухи связывали твое имя с еще худшими вещами.
– Значит, чем скорее я выполню свои обещания, тем скорее я очищу свое имя.
– Или будешь сожжен за это.
– Я дух огня. Какой вред может причинить мне моя стихия?
– Даже пламя ада?
– Если я могу попасть в него, значит, у меня есть душа и я могу также надеяться на рай. А если у меня нет души, то смерть для меня – лишь забвение; и смертный огонь не может коснуться меня.
– Ах, – промолвил Синан, – теолог.
– Безумец, – возразила Марджана. – Он не будет служить тебе, Синан ибн Салман, и ты не сможешь заманить его в свою ловушку. Не задерживай его; отпусти его.
– И отпустить тебя?
– Именно так, – ответила она.
Он посмотрел на нее долгим взглядом. Она спокойно выдержала его.
– Что ты будешь делать без нас? – спросил Синан. – Станешь ли неверной и побежишь вослед за ним? Сможешь ли ты отринуть все, чем ты была и что делала, предать свою веру и свое слово и обратиться против тех, кому ты служила так долго? Не вернешься ли ты ко мне? Теперь ты будешь свободна; свободна от приказов твоему кинжалу, ты будешь сама приказывать, и не будет над тобой никого, кроме меня.
Это были не пустые слова. Он говорил именно то, что думал. Он был коварнее, чем змея. Даже правда должна была служить ему, обратиться к его целям.
– Я плохо сделал, держа тебя так долго в рабстве, – продолжал Синан. – Ныне я разорвал его. Примешь ли ты то, что я предлагаю?
Марджана молчала. Ее лицо было спокойным. Столь застывшим, что оно потеряло свою необычайную красоту; оно было просто чужим.
Когда она заговорила, то заговорила медленно, словно взвешивая каждое слово прежде, чем произнести его.
– Я, которая была рабыней вопреки своей воле, не так-то легко поверю любым обещаниям человека, который все еще остается тем, кто держал меня в рабстве. Но того, что ты человек чести, я отрицать не могу. Какова же цена за ту свободу, которую ты предлагаешь?
– Ничего, кроме того, что ты уже заплатила.
Она осторожно вздохнула.
– И то, о чем мы договорились здесь – цена крови, освобождение франка – остается в силе?
– Клянусь в этом перед Аллахом.
– Так. – Марджана выпрямилась, словно с плеч ее спал тяжкий груз; дышала она легко. Свободно. – Нет. Нет, я не буду служить тебе. Даже свободной; даже облеченной властью. Я покончила со служением.
Но Синан все еще не мог смириться с поражением.
– Покончила ли ты также и с исламом? Ибо что есть ислам как не совершенное подчинение Богу?
– Бог, – очень мягко промолвила она, – не есть Синан ибн Салман. – И когда он вздрогнул, добавила: – Нет Бога кроме Бога. Теперь я научилась служить только Ему, а не прихотям смертного человека. – Она поклонилась, ниже и ниже, как могла бы кланяться рабыня; но это была не покорность. – Да хранит тебя Бог, о мой господин, который был, и да дарует Он тебе мудрость.
– Мне стоило принять то, что он предложил, – сказала Марджана.
Айдан не знал, где они находились. Богатство Масиафа были с ними; свет вокруг был тусклым, бледным и серым. Воздух пах странно. Айдан видел песок и камень, ствол дерева, блеск воды. Насколько он мог понять, они были в землях джиннов.
Неожиданно он узнал местность. Они были у источника в Персии; пещера была позади них. Над головами низко висели тучи. Странный запах в воздухе был запахом дождя.
Марджана пошатнулась. Он подхватил ее. Она была в сознании, но ужасно слаба и от этого сердита.
– Слишком много, – сказала она. – Я перенапряглась. Я не умнее, чем ты.
Айдан скривил на это губы.
– Что ты сделала с фидави?
– Я отослала их прочь. В место, которое мне известно, в город далеко отсюда, о котором они никогда не слышали. Женщины там красивы и распутны, и у каждой много мужей. Слуги моего господина вольны решать для себя, называть ли это адом или раем.
Айдан засмеялся.
– И старец никогда не призовет их обратно.
– Он, как и они, поверил, что они мертвы. Ему нелегко будет найти им замену.
– Или тебе.
– Или мне. – Ее голова склонилась на его плечо. – О Аллах! Как я глупа!
– Восхитительно глупа. – Айдан повернулся ко входу в пещеру. Марджана лежала у него на руках, борясь с тьмой, но проиграв битву.
Сайида выпрыгнула из сумрака пещеры, вне себя от страха, когда увидела, что нес Айдан.
– Она жива, – сказал он, слегка успокоив Сайиду. – Она приложила слишком много силы, только и всего, чтобы добиться нашей победы. Она выспится, и все будет хорошо.
Сайида явно хотела поверить в это. Она смотрела, как Айдан уложил Марджану на диван, а потом немедленно подскочила с одеялом и хмуро спросила:
– Как ты позволил ей так устать?
– Как мог я остановить ее?
– Ты мог бы попытаться, – возразила Сайида.
На это невозможно было дать разумного ответа. Айдан помаячил было около, но его присутствие было нежелательным. Он направился к выходу.
Начинался дождь. Он не ощущал дождевых капель на лице с тех пор, как прибыл в эту сожженную солнцем страну. Дождь был холодным, едва ли не со снегом, но Айдан был рад ему.
Марджана спала глубоким сном, Сайида хлопотала вокруг нее. Он был свободен. Истинно, окончательно свободен. Синан собственными руками заплатил за то, что сделал; и потерял самую полезную свою рабыню. От этого удара он нескоро опомнится. И не обратится вновь против Дома Ибрагима.
Айдану был знаком этот привкус во рту. Пепел. Такая долгая охота, такая жестокая битва, и вот чем все это закончилось. Сундук, окованный железом, серый дождь, и разрывающееся надвое сердце. Остаться и стать возлюбленным этой женщины. Уйти и выполнить свои обещания: в Алеппо, к завершению сделки с госпожой Хадижой; найти Джоанну.
Он даже не знал, как долго он отсутствовал. Месяц? Не проходило ни дня, чтобы он не думал о ней и не был от души рад, что она не поехала с ним. Она наверняка погибла бы, и дитя вместе с нею.
Быть может, она простит, что он покинул ее. Быть может, она простит даже то, что он вынужден был сделать, чтобы выиграть войну с ассасинами. Они найдут выход из трудного положения. Его дитя не будет заклеймено клеймом незаконнорожденного; его дама получит всю честь, которой она достойна.
А Марджана?
Она получила то, чего хотела. У него были более давние и сильные привязанности.
Трус. Голос из глубин его сознания.
Он загнал этот голос еще глубже и поставил на него ногу. Что могло быть между рыцарем креста и верной мусульманкой, кроме того, что было? Это прошло. У каждого из них был свой мир, своя собственная, отдельная судьба.
Но все же тоненький, как ниточка голосок продолжал звучать.
Подлец. Бесчестный глупец.
– А что мне делать? – закричал он в дождь. – Стать изменником? Жениться на ней? – Он споткнулся. – Да, почему бы мне не стать мусульманином? Я бы мог жениться на обеих.
Голос молчал.
Айдан вскинул мокрую от дождя голову.
– Мой путь избран. Моя мать избрала его в тот день, когда принесла нас в Каэр Гвент и сказала нашему отцу, что мы – его.
Молчание; молчание, в котором был упрек.
Айдан вернулся в пещеру, которая была украшена пышнее, чем парадные залы многих лордов на Западе, и обнаружил, что ничего не изменилось. Во сне Марджана была похожа на ребенка. Он хотел наклониться и поцеловать ее. Он хотел ее, ясно и просто.
Он собрал всю свою волю. Это отняло больше сил, чем он ожидал; почти больше, чем у него было.
Сайида не обратила на него внимания, только попеняла ему за то, что он оставлял на ковре мокрые следы. Хасан спал.
Довольно следов и прощаний. Он вспомнил магическое умение Марджаны, которому она научила его наконец, как будто хотела, чтобы он знал его и сделал то, что должен был сделать сейчас. Сосредоточение сознание; сосредоточение силы, не поддающийся описанию внутренний поворот и изгиб. Айдан помедлил на самом краю этого, и не от испуга. Никто не пошевелился. Никто не позвал его обратно. Он позволил себе уйти.
35
Пока Марджана преследовала своего франка и после того, как она поймала его, У Сайиды было время подумать. Видеть их было до странного больно: танец движений навстречу и прочь; искры от встреч, словно вспышки от соударения стали. Казалось, они едва понимали, как их тела тянутся друг к другу – даже Марджана, которая знала, что хочет его, но избегала любых возможностей очаровать его со смертельной наивностью ребенка. Когда они были вместе, даже ругаясь, как это чаще всего было, что-то в том, как они стояли, сидели или двигались, было подобно звукам лютни, предшествующим песне.
Сайида испытывала такое с Маймуном. Не так, как эти двое, пламя и страсть, но более спокойным, обычным путем сближаясь друг с другом.
Если бы только Маймун мог усвоить хоть немного здравого смысла. Мужчина, который держит свою жену в клетке, может клясть только себя, если она пытается улететь.
– Женщина всегда должна быть покорной, – сказала она Хасану, когда Марджана с Айданом унеслись прочь, чтобы встретиться с Горным Старцем. Сайида не хотела успокаивать себя шутками, издеваясь над ними, и потому издевалась сама над собой. – Женщина должна быть смиренной. Женщина никогда не должна противиться воле мужчины, которого Аллах поставил над нею.
Она готовила хлеб, замешивая тесто на камне в кухне. Она сжала губы и яростно кидалась на тесто, пока ее руки не закричали протестующе.
– Никогда, – сказала она, – разве что она будет хитрой и одурачит его, и будет играть им как захочет. Как бывает почти всегда. Пока ее не поймают на этом. Как поймали меня. – С каждой паузой она набрасывалась на покорное тесто, вбивая в него мягкость.
Она взглянула на свои густо обсыпанные мукой кулачки. Слезы навернулись ей на глаза; смех заклокотал в горле.
– Ох, Хасан! Я скучаю по твоему отцу!
Марджана вернулась назад полумертвая, на руках у Айдана. Он, кажется, не был обеспокоен; Сайида предполагала, что он должен знать, будучи тем, кто он есть. Он был мужчиной, когда доходило до этого: очень большим и очень себялюбивым ребенком, который, свалив свою ношу на колени Сайиды, ушел и покинул ее на этом. Сайида полагала, что он обиделся. Мужчины терпеть не могут, когда женщины не замечают их ради других женщин.
Она покачала головой и вздохнула. то, что шевелилось в ее душе, не было гневом: просто привычное раздражение. Таковы уж были мужчины. Таков был Маймун.
Примет ли он ее обратно?
Она застыла. Она не может вернуться. Он ударил ее; он назвал ее лгуньей. Она не могла простить его.
Не могла или не хотела?
Ну вот. Если бы она вернулась, если бы она послушалась рассудка и перестала обременять подругу – принял бы он ее.
Он должен был принять. Она не могла позволить ему поступить иначе.
Марджана проснулась нескоро. Задолго до того, как она проснулась, Сайида знала, что франк исчез. Он всегда возвращался к вечерней трапезе и всегда спал в зале. Сегодня его не было.
Он нашел выход из темницы. Она едва ли могла проклинать его за это. Или за то, что он покинул Марджану. Вот так-то было превращать любовь в торговую сделку.
И все же ей было жаль. Она думала о нем лучше.
Она была готова, когда Марджана проснется, выдержать бурю. Когда буря не разразилась немедленно, Сайида почувствовала себя неизмеримо уютнее.
– Когда он ушел? – спросила Марджана совершенно спокойно.
– Прошлой ночью, – ответила Сайида. – Вскоре после того, как принес тебя.
Марджана закрыла глаза. Ее лицо не выражало ничего. Какой-то миг казалось, что ее вообще нет.
Глаза ее открылись. Она улыбалась.
– Так он сделал, – промолвила она. И более медленно, почти нежно: – Так он сделал.
– Марджана, – встревожилась Сайида. – Не делай ничего, о чем будешь жалеть.
– Я уже сделала. – Марджана села, хмурясь. – Я вообще не завоевала его. Я его купила.
– Ты ведь не собираешься притащить его обратно?
– Нет, – ответила Марджана. – Нет, я не собираюсь притащить его обратно. Он дал мне то, за что я заплатила. Так, как он видит это. Я могла бы не согласиться.
Сайида изумилась силе одной ночи любви, превратившей Марджану в спокойную уступчивую женщину.
Марджана засмеялась, звонко и яростно.
– Ты так думаешь? И в конце концов я стану настоящей самкой?
– Ты хочешь этого?
– Я не знаю. – Марджана постояла, несколько секунд ей понадобилось, чтобы успокоиться, а потом она медленно обошла зал. Тут и там попадались следы Айдана: подушка, которую он любил, в углу, где он часто сидел; чашка, из которой он пил, рядом с бутылкой вина; халат, в котором он так хорошо выглядел, был брошен в изножье его постели. Лютня в своем коробе, теперь умолкнувшая, брошенная. Марджана не задержалась, едва взглянула на все это.
Она вернулась к Сайиде. Что-то лежало на диване, где она спала; когда сместилась тень, эта вещь блеснула на свету. Сайида из любопытства потянулась за нею. Это был нож, просто, но весьма изящно сделанный, с простой серебряной рукоятью.
– Он сделал его, – сказала Марджана. – Неплохо для подмастерья.
Она была немного слишком спокойна. Сайида позволила ей взять нож и увидела, как пальцы Марджаны стиснули его.
– Он оставил его для тебя.
– Какая глупость, – ответила Марджана. Она не сказала, кто именно был глуп. Клинок слегка порезал ее пальцы; она уставилась на тонкую алую линию, как будто никогда прежде не видела крови.
Потом она выпрямилась и повесила кинжал к себе на пояс.
– Ты не оставила мне хоть что-нибудь от завтрака?
Взгляд ее предупредил Сайиду о том, что продолжать не стоит. Сайида заставила себя кивнуть.
– Я принесу еду.
Марджана последовала за ней на кухню. Они поели там, пристроившись у очага, как служанки, поскольку никто из них не подумал расстелить скатерть в зале.
Посреди трапезы проснулся Хасан и потребовал купания и еды.
– Скоро его надо будет отучать от груди, – сказала Сайида, вздрагивая, когда он пускал в ход зубки. – Ах! Жестокий. Вот тебе кусочек хлеба, если тебе так надо что-то жевать.
Он с радостью перенес усилия на кусочек лепешки, обмакнутый в мед. Его мать принялась прибирать кухню, пока Марджана молча наблюдала. Марджана никогда не смогла бы стать женой простого человека. Она слишком мало знала о женских умениях и, казалось, не была склонна научиться большему.
– Они скучны, – сказала она.
– Обязанности часто скучны. – Сайида проверила воду для мытья посуды в чане, который стоял на очаге и был достаточно велик, чтобы можно было наполнить бассейн. – Привлекательными их делает гордость: выполнять их хорошо и знать их.
– Тебе это нравится?
– Это то, что я делаю. Фахима говорит, что я хорошо справляюсь.
– Он тоже так говорит.
– Халид?
– Айдан. – Марджана произнесла это почти сердито. – Как будто он может знать.
– Он замечает такие вещи. Таков его обычай. Я полагаю, что это потому, что он франк. Они странно относятся к женским делам.
– Он вообще странны. – Марджана встала перед Сайидой, преградив ей дорогу к бассейну. – Покажи мне, как.
– Зачем, ради всего в мире, тебе потребовалось… – Сайида осеклась. – Ну хорошо. Смотри, и увидишь.
К тому времени, как они управились, они перетряхнули кухню и зал и вычистили их от края до края. Марджана занималась делом с редкостным пылом; недостаток умения она с лихвой возмещала рвением.
Когда каждый дюйм был выскоблен и дочиста отмыт, Сайида прислонилась к стене и отерла лоб. Марджана протянула ей чашку. В ней булькал шербет, густой и кисловато-сладкий, именно такой, какой она любила. Сайида уставилась на него.
– Мы могли бы воспользоваться магией.
– Мускулы лучше. – Марджана посадила Хасана на бедро. Она выглядела раскрасневшейся, взъерошенной и почти счастливой. – Ты хочешь вернуться домой, не так ли?
Конечно, она знала. Сайида была чуть растеряна: она искала способ сказать это. Было похоже, что Марджана узнала об этом сразу же, как это пришло в голову Сайиде.
– Да, – ответила Сайида. – Я хочу домой. – Теперь это было сказано. Она чувствовала себя на удивление легкой, удивительно взволнованной.
Марджана протянула к ней руки; она отшатнулась. Они поглядели друг на друга.
– Ты должна вернуться сейчас, – сказала Марджана, – если собираешься возвращаться вообще.
Сайида покачала головой.
– Я не могу. – Она посмотрела на свой халат, на свои волосы.
– Я не могу вернуться в таком виде.
– Значит, вымойся, – ответила ифрита. – А потом мы отправимся.
Сайида сглотнула. Это было больше, чем то, за что она торговалась. Хотя она должна была знать. Она знала Марджану.
– Ты пойдешь со мной?
– Ты этого хочешь?
Сайида кивнула. Руки в нее были холодными, но лицо горело.
– Он должен знать, как это было. Чтобы… чтобы он мог решить.
– Развестись с тобой?
– Или принять меня обратно.
– Мне казалось, – промолвила Марджана, – что решать должна ты.
Сайида улыбнулась, не слишком потрясенно; теперь пути назад не было.
– Я знаю. Ему это нужно.
– Это нечестно.
– Нет, – ответила Сайида. – Но это любовь.
Марджана покачала головой. Она не понимала. Быть может, это человеческая вещь. То, что мужчина дает, хотя кажется, что он берет; то, что женщина может выбирать, предоставив выбирать ему.
– Это не для меня, – сказала Марджана. – И не для нас. – Но она была достаточно мудра, чтобы не спорить.
Пока Сайида купалась и приводила себя в приличный вид, она собирала воедино всю свою храбрость. Она ей понадобится. Она заметила, что Марджана облачилась в женские одежды.
Больше не было причин задерживаться. Хасан был одет в свой новый халатик. Марджана закрыла лицо вуалью. Сайида приготовилась во всем, кроме одного.
Это одно не могло прийти, пока она медлила. Она глубоко вздохнула и с силой обняла Хасана.
– Теперь, – сказала она.
Дом был меньше и темнее, чем запомнилось ей: чуть запущенный, чуть обветшалый, но уютный. Она повела носом. Фахима приготовила зирбаджу с избытком чеснока, как готовила только Фахима. Вновь вдохнуть этот запах было больно. Быть дома.
Неожиданное движение Марджаны привело Сайиду в себя. Они были в маленькой комнатке в женских покоях, в которую никто не заходил – разве что время от времени там поселяли гостью, которой больше нигде не находилось места. Она была закрытой и пыльной, как будто сюда давно никто не заглядывал. Ифрита открыла дверь, помедлила.
– Что-то случилось? – спросила Сайида. Она едва могла выдавить шепот, так сильно пересохло в горле, так неистово стучало сердце.
– Нет, – ответила Марджана. Она жестом пригласила Сайиду за собой. Та повиновалась.
Все сидели за обедом. Быть может, это подстроила Марджана. Раз в кои-то веки Лейла могла ждать своего мужа, и Фахима хотела убедиться, что ее мужчины едят хорошо, но Матушка никогда не снисходила до этого. Но сегодня и она была здесь. Быть может, потому, что здесь был Исхак. Если Матушка и претендовала на то, чтобы изображать служанку, то она быстро утомилась от этого и уселась на лучшие подушки рядом с сыном.
Это собрание не было радостным, несмотря на присутствие Исхака. Фарук выглядел почти стариком. Матушка была угрюма. Лейла молчала, притихнув. Маймун ел все подряд, но так, как будто вовсе не думал о том, что ест. Линия между его бровями стала глубже, под глазами лежали тени.
Сайида бросилась было вперед, но рука Марджаны остановила ее.
Исхак со стуком поставил чашку. Стук был громкий и резкий.
– Йа Аллах! Ты уже месяц сидишь так, и что? Ты хотя бы пробовал искать их?
– Какой толк? – спросил его отец. – Мы знаем, кто забрал их.
– И почему. – В горле Исхака зарождалось рычание.
Маймун не ответил на это ни словом, ни взглядом. Он прожевал последний кусок хлеба и потянулся за своей чашкой.
Исхак схватил его за запястье.
– Иблис бы забрал твои кости!
Маймун легко освободился и начал пить.
– Если они погибли из-за тебя…
Чашка дрогнула в руке Маймуна. Он поставил ее и поднялся, поклонившись сначала Матушке, а потом Фаруку.
– Нет, постой, – сказал Исхак. – Ты достаточно уходил. Теперь взгляни в лицо тому, что ты сделал.
– Я знаю, что я сделал, – ответил Маймун.
– Ты пытался заковать жену в цепи. Что она сделала, чтобы заслужить такое?
– Она водила дружбу с демоном, – произнес Маймун.
– А ты рассердил демона. Кто из вас больший глупец?
– Я делал то, что полагал нужным делать.
– Ты полагал. – Исхак хотел было сплюнуть, но поймал взгляд матери и вместо этого скорчил гримасу. – Все, о чем ты думал – это упивался тем, что ты чей-то господин и повелитель. Эмиры, которые относятся так к своим воинам, долго не живут.
– Я не сказал, что был прав, – отозвался Маймун.
Сайида больше не могла скрываться.
– Ты был настолько прав, насколько знал, как быть правым, – промолвила она.
В сказках возвращение давно потерянного дитяти происходит совершенно просто. Она – или чаще он – возвращается домой, его престарелая мать падает ей в объятия, ее престарелый отец плачет у нее на шее, и после этого все живут долго и счастливо.
Отец Сайиды был не таков, чтобы плакать на чьей-либо шее, а Матушка падала в обморок только тогда, когда это сулило ей какую-либо выгоду. Наступило очень долгое молчание. Никто не выглядел особо удивленным; просто растерянность и некоторое замешательство. Было слишком сложно сменить в сознании мысленное лицезрение пропавшей и, быть может, умершей родственницы на осознание, что эта родственница стоит тут живая и, по всей видимости, совершенно здоровая. На нее даже почти не смотрели прямо, словно от взгляда она снова могла пропасть.
Исхак первым собрался с разумом и, не обращая внимания на стоящую позади Сайиды Марджану, бросился и обнял разом Сайиду с Хасаном, не дав им вздохнуть. Он втащил их в комнату, засыпая Сайиду вопросами.
– Где ты была? Что ты делала? Ты выглядишь чудесно… и Хасан, он подрос. Кто заботился о тебе? Это не…
– 'Джана, – отчетливо сказал Хасан. – Мама. Хасан. – Он ждал.
– Исхак, – произнесла его мать, пытаясь не засмеяться. На лице ее брата было уморительно потрясенное выражение.
– Исхак. – Хасан улыбнулся всем.
Никто не может устоять перед обаянием ребенка; а этот ребенок к тому же учился у франка Марджаны, который мог очаровать звезды на небе. Фахима довольно радостно приветствовала Сайиду, но Хасана она схватила в объятия, смеясь и плача одновременно.
Без ребенка на руках Сайида почувствовала себя обнаженной. Она чувствовала стоящую позади Марджану, тень под вуалью. Никто, казалось, не замечал ее, кроме Исхака, который предпочел не говорить о ней.
Суета вокруг Хасана дала Сайиде время, чтобы собрать свою смелость. Исхак обхватил ее рукой, немного слишком сильно, но она с радостью принимала его поддержку. Все остальные ворковали над Хасаном.
Все, кроме Маймуна. Он смотрел на своего сына жадно, но, казалось, не мог двинуться с места. Он не смотрел на Сайиду.
Хасан сам решил эту задачу, вырвавшись из объятий Матушки, встав на свои весьма резвые ножки и вскарабкавшись на колени к отцу.
– Папа, – сказал он.
Лицо Маймуна засияло, как лампа.
– Вы слышали это? Вы слышали, что он сказал?
Все закивали. Даже Матушка улыбнулась.
– Он ходит, – произнес Маймун. – Мой сын ходит. И говорит.
– Ходит, – повторил за ним Хасан. – Говорит.
После этого никто особо не думал забрасывать Сайиду вопросами, хотя Исхак едва не умирал от любопытства. Сайида вернулась, целая и невредимая. Фарук выглядел довольным; женщины следовали его примеру.
Они верили ей. Она едва не упада, осознав это. Ее отец по меньшей мере, Фахима наверняка, быть может, даже Матушка – все они не боялись, что она обесчестила семью.
Не боялся этого и Исхак, но он точно умер бы, если бы ждал еще дольше.
– Я была в месте, известном Марджане, – сжалилась над ним Сайида, – тайное место, вдали от всех городов. Я не видела ни единого человеческого существа, пока была там.
– Это ужасно! – воскликнул Исхак.
– Там было тихо. – Большую часть времени. – Я заботилась о Хасане. Я присматривала за домом. Я готовила. Я делала женскую работу. Иногда я выходила наружу. Небо было очень широким. Я могла простереть мысли так далеко, что меня словно вообще не было.
– Не говори мне, что это превратило тебя в мистика.
– Когда было так много посуды, которую надо было мыть? Не смеши меня.
– Ты действительно была… совсем одна?
Это сказал Маймун. Он по-прежнему не смотрел на нее. Голос его был хриплым.
– Там была Марджана, – ответила Сайида. Легко, холодно, спокойно. Она гордилась собой.
Тогда они увидели ифриту: она вышла из тени Сайиды на свет. Она не опустила свою вуаль.
– Я попросила ее прийти, – сказала Сайида. – Я перед ней в долгу, за то, что она предоставила мне убежище и приглядывала за мной, пока я была там. Я хочу, чтобы она осталась еще ненадолго. Она больше не ассасинка. Она хочет научиться быть женщиной.
Они встретили это с различной степенью недоверчивостью. Но никто не зашел столь далеко, чтобы высказать ее вслух. Даже Маймун.
– Я не претендую на ваше гостеприимство, – произнесла Марджана. Это звучало не так высокомерно, как могло бы.
– Нет, – чуть сдавленно сказал Фарук. Он прочистил горло. – Нет, ты не претендуешь. Тебе в моем доме всегда рады.
Лейле, возможно, было что сказать; Матушке, несомненно, тоже. Но Фарук опередил их. Сайида не могла сказать, что он жалел об этом. Он, очевидно, поступал так не из страха перед Марджаной; и явно не затем, чтобы завоевать ее расположение.
Марджана поклонилась, как кланяется женщина высокого рода гостеприимному хозяину.
– Ты весьма щедр, – промолвила она.
– Моя дочь в долгу перед тобой. Могу ли я скупиться, оплачивая его?
– Кое-кто мог бы, – возразила Марджана.
Ничто в ее поведении не бросало ни намека на Маймуна, но тот вздрогнул. Он не сказал ничего. Он наконец-то бросил взгляд на свою жену. Она не могла прочесть этот взгляд, не считая того, что ярости в нем не было. Быть может, он в конце концов простит ее.
Неожиданно она почувствовала, что устала от этой толпы родственников, от их кудахтанья и волнения, которое все никак не успокоится, их отчаянных попыток заставить все выглядеть обычно. Безвредно. Как будто Сайида и не провела месяц среди ифритов.
Но она знала, почему убегала; и Маймун помнил. Она поднялась.
– Благодарю тебя, отец, – сказала она. – Матушка, Фахима, Лейла: мое почтение. Исхак, я рада снова видеть тебя. Маймун… – тут ей пришлось прерваться, чтобы набрать воздуха и начать снова. – Маймун, муж мой, если я по-прежнему могу называть тебя так…
– Ты можешь.
Ему пришлось не легче, чем ей. Когда она поняла это, ей стало немного легче.
– Муж мой, я прошу прощения за свой побег.
Он сглотнул. Слишком это было неожиданно.
– Я тоже прошу прощения. – Он смотрел ей под ноги. – Я сожалею… что сделал то, что сделал.
– Я тоже. – Она позволила себе чуть озорства. – Сможешь ли ты простить меня?
– Я… – Он с усилием моргнул. – Да. Если ты простишь меня.
Она кивнула.
Он должен был поднять глаза, чтобы увидеть это. Он пытался не упасть и не заплакать.
Она едва не заплакала сама. Но было не место для этого. Она вскинула голову.
– Если все извинят меня, то прошло много времени с рассветной молитвы, и я соскучилась по своей собственной постели. Разрешат ли мне удалиться туда?
Они не хотели отпускать ее; Фахима возражала, что Сайида не может отправиться в постель, не поев сперва. Но та была непреклонна. Она чувствовала себя трусихой, оставляя Марджану на их милость, но страх перед ифритой должен был удержать их в рамках приличий. Сайиде надо было поговорить с Маймуном. И, быть может, не только поговорить.
