Текст книги "Аламут"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
Айдан медленно поднялся. Улыбки потеряли большую часть своего блеска. Арслан даже побледнел под маской синяков.
– Ну? – спросил Айдан.
Те только переглянулись. Даже Арслан, казалось, не осмеливался заговорить. Заговорил атабек.
– Эти доблестные воины слегка переусердствовали, защищая вашу честь и честь вашего господина из Дамаска.
– А почему нет? – крикнул Тимур. – Люди пачкали грязью имя нашего султана, господин мой, и называли его лжецом и вором. Мы стерпели это, господин мой. Но потом они назвали тебя крадущимся франкским псом. Могли ли мы перенести это, господин мой.
– Он забылся, – пояснил Ильхан, – и выкрикнул наш старый боевой клич. – Он глянул на Гумуштекина. – Который взывает к… принадлежностям его светлости.
Или к их отсутствию. Айдан свел брови.
– Это привлекло внимание, – продолжил Тимур. – Ильхан потерял терпение. Он запел песню, которые мы пели, сопровождая осадные орудия к стенам Алеппо. Они, конечно, узнали эту песню.
– И потащили нас сюда, – добавил Ильхан. – Они думали, что мы шпионы. Так я спрашиваю вас – разве шпионы ведут себя так напоказ?
– Они были, – сказал Гумуштекин, – в лавке, где, как известно, продают вино.
Тимур сморщился.
– Оно ужасно, – заявил он. – Хуже, чем египетское пиво.
Айдан оглядел их снова и остановил взгляд на Арслане, который один не сказал ничего.
– Ну, а ты? Как ты ввязался в это?
– Поздно, – ответил Арслан, – и неудачно. Я застал драку в полном разгаре; я был занят с остальными. – Он склонил голову, лишившуюся тюрбана. – Я виноват, господин мой. Я не должен был позволять этим двоим ускользнуть из-под присмотра.
Айдан и не пытался опровергнуть это. И не произнес ни единого упрека. Арслан не заслужил его; а чертенята просто не поймут. А Гумуштекин ждал – молчаливый, зоркий и опасный.
– Мы не намеревались, – произнес Айдан, – шпионить здесь.
– Возможно, и нет, – отозвался регент. – Но вы могли подстрекать к мятежу. Ты франк; ты прибыл из Иерусалима, по пути останавливаясь в Дамаске. Эти мамлюки, которые заявляют, что принадлежат тебе, ранее скакали под знаменем захватчика. Почему бы тебе и не посвятить свой досуг вынюхиванию наших тайн? И Дамаск, и Иерусалим щедро заплатили бы тебе за них.
Тимур рассмеялся. Голос его был еще ломким и временами срывался, как у мальчишки:
– О, владыка! Ты совсем не знаешь моего господина. Он франк. Он умрет прежде, чем запачкает свои пальцы прикосновением к деньгам.
– Он умрет прежде, чем подумает об этом, – вступил Ильхан. – Он ужасно непрактичен. Ему никогда не приходило в голову продать кому-либо что-либо.
– Шпионаж – это для простолюдинов, – продолжил Арслан. – наш господин – принц.
Айдан заставил их хор смолкнуть.
– Господин мой, – обратился он к атабеку, – поверил бы ты этим юным глупцам хоть в чем-нибудь, связанном с тайнами?
Губы Гумуштекина покривились. Помимо его воли, это развлекало его.
– Я не поверил бы. Но ты – не я.
– Но тоже отнюдь не дурак.
Рубин вспыхнул, когда атабек склонил голову.
– Быть может, и так. Но репутация твоего народа и опьянение твоих слуг свидетельствуют против этого.
Тимур гневно воскликнул:
– Вино никогда не заводило нас далеко!
Арслан говорил тише:
– Ты называешь нашего господина крадущимся франкским псом?
– Это не было бы умно, – ответил Гумуштекин, – даже если бы было правдой. – Он обратил глаза на Айдана; в них мерцал смех, словно свет в глубокой воде, а под ним скользили темные твари. – Я не говорил ни слова о псах или глупцах. Но о шпионах… Ты отрицаешь, что служишь захватчику из Дамаска?
Айдан снова сел на свое прежнее место, скрестив ноги на ковре и заставив всех ждать. Когда все глаза устремились на него, а все мысли запрыгали от нетерпения, он сказал:
– Я служу себе и данному мною слову. Я был представлен повелителю Саладину, я не собираюсь отрицать это, как и то, что он взирал на меня благосклонно. Но я никогда не служил ему.
– И все же ты пришел от него к нам; ты не скрывал это.
– И разве это не подтверждает, что я говорю правду? Я состою в родстве с Домом Ибрагима; я пришел сюда с его караваном, как телохранитель моей родственницы, которая приехала пожить среди родичей своей матери.
– Это говорит о том, – промолвил Гумуштекин, – что ты для нее больше, чем родственник.
Айдан сжался глубоко внутри, но лицо его оставалось спокойным.
– Если говорить прямо, то я даже меньше. Ее мать была женой сына моей сестры. – Он улыбнулся ядовито-сладкой улыбкой. – Или ты собираешься обвинить в шпионаже и ее?
– Я не обвиняю никого, – ответил Гумуштекин. – Я просто ищу истину. Не столь обычно для франка войти в наш город; и еще менее обычно – войти в город в сопровождении отряда мамлюков, служивших нашему врагу. Несомненно, мне простительно подозревать их.
– Это зависит от того, в чем вы нас подозреваете.
Атабек выпрямился; слуга подскочил, чтобы помочь ему. Атабек рассеянно взял у него подушку, все мысли его были обращены на сидящего перед ним пленника.
– Я подозреваю опасность для нашего города и злой умысел против повелителя, от чьего имени я правлю городом. Поскольку все это связано с тобой, я объявляю тебя врагом.
– Я и есть враг, – ответил Айдан. – Но не ваш, пока вы не вынудите меня.
Черные глаза сузились.
– Ты осмеливаешься угрожать нам?
– Я сказал правду. Я охотник, господин атабек. И моя дичь – никто из вас, и я не собираюсь задерживаться в твоем городе надолго.
– На кого ты охотишься?
Айдан блеснул зубами:
– На ассасинов.
Воздух сгустился и похолодел. Гумуштекин остался спокоен, как и Айдан, находясь в центре всего этого.
Айдан, словно от нечего делать, позволил взгляду блуждать по безмолвному залу. Это было большее, нежели страх или даже ненависть. Как будто мысли заострились, воля обратилась на него, и это было словно вкус холодной стали.
Его тело расслабилось, уверенное в своей неодолимости. Айдан улыбнулся с ленивым удовлетворением.
– Их здесь трое, – произнес он.
Челюсть у Гумуштекина отвисла. Он знал об одном.
Айдан улыбнулся еще шире. Глаза его нашли каждого. Тот, кто был явным: юноша в белом, а этот цвет здесь бы цветом смерти, с глазами, как у мечтателя или безумца. И двое скрытых: камергер в шелках, всегда услужливый, и страж, наиболее близкий к особе атабека, самый любимый и самый доверенный из всех слуг. Айдан кивнул последнему.
– Передай своему господину, – сказал он, – что я иду потребовать с него плату. За моего родича; за ребенка, умершего до срока.
Страж стоял недвижно, но его пальцы стиснули рукоять меча. В его глазах была смерть. Он был разоблачен; он не исполнил свой долг. Он должен был умереть.
– Нет, – протянул Айдан. – Не прежде, чем ты передашь мое послание. – Он собрал в ладони силу и простер ее, легко, одевая ее плотью кости своей воли. Страж видел это. Страх его был сладок. Айдан произнес единственное слово в глубинах сознания стража, откуда никакая сила не могла его вырвать: – Иди.
И страж пошел. Остальные молча смотрели.
Атабек был потрясен до глубины души. Он был подобен прочим: он никогда действительно не осознавал могущества Айдана, пока не увидел его в чистом виде. Его страж, его мамлюк, его воспитанник, выращенный им с детских лет, никогда не принадлежал ему ни в чем. Так близко мог подойти ассасин. Так легко.
Он не был бы смертным, если бы мог питать любовь к тому, кто вырвал его из самодовольного неведения. Он был в достаточной степени властелином и правителем, чтобы не позвать палачей. Он только сказал:
– Ты не друг мне, и я тебе тоже.
– Но и не враг, – отозвался Айдан.
– Среднего не бывает.
– Мой господин избран за свою справедливость.
Губы Гумуштекина были тонкими для столь плотного человека. Они были уже едва заметны, но он выпятил их.
– Я мог бы сослужить лучшую службу моему городу и моему господину, если бы выдал тебя нашему союзнику из Масиафа.
– Ты можешь это сделать. И можешь выиграть открытую войну против Иерусалима и снова привести Дамаск под свою руку.
– Неужели ты так много значишь в этих великих королевствах?
– Я сказал бы, – ответил Айдан, – что обо мне там много говорят.
Атабек не поверил ему. Не совсем. Но тень сомнения была достаточно велика, чтобы заставить его медлить.
– Если запереть тебя в нашу темницу и потребовать выкуп, ты не приведешь против нас армию. Мертвый, ты вообще не доставишь нам хлопот.
– Я сомневаюсь, что вы можете схватить меня. Я очень сомневаюсь, что вы можете убить меня.
Это было сказано так просто, что на некоторое время Гумуштекин лишился дара речи. Это не была даже наглость. Это просто была истина.
– Отпусти меня, – сказал Айдан, мягко и спокойно. – Отдай мне моих мамлюков и разреши мне самому наказать их. Я могу пообещать, что оно будет достойным и отнюдь не легким. И что я произведу его вне пределов твоего города.
Гумуштекин даже сейчас не мог сказать ничего. Он едва понимал, что предлагает Айдан. Тот повторил это снова.
– Я не нужен тебе здесь, ни живой в твоих темницах, ни мертвый на твоем эшафоте. Отпусти меня, отдай мне моих мамлюков, и я покину твой город. Я даю тебе слово, что не выдам ни единого из твоих секретов; ибо я действительно не враг тебе, а только пауку, плетущему паутину в Масиафе.
– Лучше бы ты был мертв, – сказал атабек. Но медленно. Как будто начал сомневаться в этом.
Было ясно, как день, что он думает о своем союзе с Синаном. О данных и полученных обещаниях. О двух доверенных слугахб которые не принадлежали ему; и об одном, который открыто принадлежал Синану, и теперь казался не более чем куклой.
Айдан дал ему подумать. Атабек покусывал губу. Он без любви смотрел на франкского пса, так смутившего его покой. Потом он сказал:
– Отлично. Ты жив; ты уходишь свободным. Я изгоняю тебя из моего города. Если после заката завтра ты будешь обнаружен в пределах этих стен, твоя жизнь оборвется.
– А мои мамлюки? – спросил Айдан.
– Он разделят изгнание.
Не похоже было, чтобы это их особо огорчило. Айдан взглядом и кивком велел им занять место позади него; они охотно повиновались, кипчаки слегка захихикали, что вызвало рычание со стороны стражи и шипение со стороны Арслана. Последнее, кажется, утихомирило их вернее.
Айдан, рассеянный, как и положено принцу, опечаленному неудачливостью своих слуг, поклонился атабеку на франкский манер. Он не произнес ни слова благодарности. Когда он повернулся, чтобы уйти, поднялся гневный ропот, вызванный непочтительностью – повернуться спиной к повелителю города! Айдан игнорировал это. С гордой холодностью, в сопровождении своих мамлюков, он покинул резиденцию регента.
22
После того, как Айдан ушел, Джоанна сидела недвижно и едва могла думать. Не осмеливалась думать. Раздражение, таившееся в душе, грозило заполонить ее всю; желчь забила горло. Джоанна выкашляла ее наружу.
Ему было легче. Он мог уйти. Ей этого не позволяли. За каждым ее движением следили; ее охраняли. Его ежедневное присутствие было мучением: находиться от него так близко, на расстоянии вытянутой руки; прятать руки в рукавах, чтобы удержаться и не схватиться за него. Она могла коснуться его. Легко. Но она не осмеливалась. Она знала, что если она сделает это, то не отпустит его.
Или выцарапает ему глаза.
Она знала, где он спит: он сказал ей. Однако он не был настолько глуп или безумен, чтобы попытаться проникнуть в гарем и выкрасть ее. Она отлично знала, что он думает об этом. Это было в его глазах, когда он смотрел на нее. Об этом говорила его настойчивость, когда он возвращался, день за днем, хотя от этого ему было не больше радости, чем ей.
Это было даже в чем-то лестно. Она не надоела ему.
Пока.
Когда она скажет ему то, что должна сказать…
Она медленно встала. Ее служанка и ее страж поднялись вместе с нею, глядя на нее. Ей хотелось закричать на них, прогнать их прочь. Она стиснула зубы и величавой походкой направилась к отхожему месту.
День тянулся по уже накатанному пути. Джоанна почти ничего не запомнила из этого. У нее были дела, и она исполняла их. Ничего не занимало ее надолго.
Она знала, что Айдана повели к атабеку. Она не могла придать этому никакого значения. Он вернется назад невредимым и едва ли обеспокоенным. Никакой смертный властелин ничего не сможет сделать с ним.
И он знал это, будь он проклят.
В Доме Ибрагима ужинали после закатной молитвы: сначала мужчины, потом женщины, когда мужчины наедятся. Сегодня у Джоанны не было аппетита; по привычке она решила выйти в сад, почувствовать вечернюю прохладу, вдохнуть свежий воздух. Она никогда не задерживалась надолго: только пока не начинали кусаться мухи. Но даже этого было достаточно.
Прошел долгий, ароматный, наполненный жужжанием мух миг, прежде, чем она осознала, что она одна. Все женщины ужинали. Евнух Самин не последовал за ней – Бог весть, по какой причине, и Джоанне было почти все равно.
Она ждала этого, надеялась на это, молилась об этом. Она огляделась. Ни единого человека. Она подбежала к стене, к калитке, которая была здесь, Джоанна знала, хотя калитка скрывалась глубоко в зелени. Там росли колючки, что оказалось для нее неожиданностью, и она выругалась, когда они впились в нее. Но калитка была там, маленькая, полинявшая от непогоды, замок ее был сломан и не починен. Джоанна проскользнула в нее, что было не так-то легко, потому что виноградные лозы опутали весь проем, но с той стороны было чисто, и калитка выводила на задворки маленькой беседки. Никто не торчал ни здесь, ни вообще вокруг, насколько она могла увидеть или расслышать сквозь неистовый стук сердца.
Она двигалась медленно, не раз останавливаясь, чтобы вспомнить, где находится. Сумрак изменил все. Там, где она запомнила розовые кусты, рос жасмин, а гранатовое дерево, затенявшее тропу, исчезло.
Она нашла его пенек, споткнувшись о него. Она остановилась. Это было глупо. Ей следовало вернуться обратно, на свое место. Она не была уверена, что хочет его. Что, если он не хочет ее?
Так будь он проклят. Теперь она увереннее знала путь. Вокруг розового куста, за фонтан, а там уже были видны очертания дома, белый отблеск – перила галереи. Окрашенное железо. Говорят, что колдуны и народец ночи не могут коснуться его: оно обжигает их, как огонь.
Те, кто так говорит, ничего не знали об этом колдуне, с глазами хищника и любовью к доброй стали.
Она не могла стать прежней девчонкой-сорванцом, но все еще, могла вскарабкаться по решетке, особенно в восточных штанах. Решетка застонала под ее весом, но выдержала. Джоанна ухватилась за перила и повисла, переводя дыхание. Вопль муэдзина едва не заставил ее разжать руки.
Все было спокойно. Юные дядюшки и кузены, жившие здесь, еще не отправились по спальням: медлили за трапезой, молились совместно в доме или в мечети, многие из них собирались после этого отправиться в город в поисках ночных удовольствий.
Джоанна подтянулась и навалилась на перила, и едва не упала. Один из айдановских сорвиголов смотрел на нее: полуфранк Райхан, делавший суровое лицо только для чужаков. Он протянул руку. Она взяла ее и позволила ему вытянуть себя на галерею. После этого он сразу отпустил ее.
Он знал. Они все знали. И у нее не было настроения притворяться, что все хранится в тайне.
– Он здесь? – спросила она.
Райхан покачал головой:
– Нет еще, госпожа.
Ее сердце замерло.
– Он… еще…
– О нет, госпожа! – быстро и заботливо поправился Райхан. – Он вернулся несколько часов назад. Он на ужине.
Конечно. Где еще он может быть?
Райхан стоял на страже один, и он был рад хоть чьему-то обществу. Джоанна оставила его на посту у двери и осторожно вошла внутрь. Там горела лампа, освещая комнату, которая могла принадлежать кому угодно, маленькую и голую. Матрац был раскатан, поверх него валялось покрывало, в стороне лежала одежда. Айдан приводил в изумление и отчаяние весь гарем, поскольку был высок, и ему нужна была новая одежда, пошитая отнюдь не из простых тканей. Кузины любили подсмеиваться над его ростом и гадать вслух, все ли у него такой необычайной длины.
Джоанна опустилась на матрац. Устав сидеть, она прилегла. Трепет в ее душе уменьшился. Страх вновь задел ее краем крыла: она боялась ассасинов, боялась, что ее обнаружат здесь, боялась погони, которая, несомненно, настигнет ее. Айдан должен был обнаружить ее здесь первым и защитить ее. Если она не сказала ему еще. Если…
Ей надо поспать. Она закрыла глаза на миг, а когда открыла, он уже был здесь, сидел на коленях и смотрел на нее. На его лице не было никакого выражения.
Затем он улыбнулся, и Джоанна больше не смогла сопротивляться. Она кинулась к нему, обняла его, приникла к нему, словно собираясь выпить его досуха.
Даже ему время от времени нужно было дышать; а она была смертной.
Когда она отшатнулась от него, то обнаружила, что сидит у него на коленях, а он смеется от счастья. Она сама улыбалась, хотя ей хотелось ударить его. Потому что…
Нет. Она не должна думать об этом. Думай о нем; о свете его глаз, делающем их такими странными; о теплоте его тела, о силе его рук, о его счастье – она здесь, убежала, свободна. Она видела, насколько сильна была радость: его одежды были легкими, пояс потерялся во время их объятий, и складки шелка не скрывали ничего существенного.
– Я собирался прийти к тебе, – сказал Айдан, – если бы ты не пришла ко мне первой.
Джоанна едва слышала его.
– Мне надо возвращаться. Они будут искать меня.
– Не сейчас.
Она устремила на него взгляд.
– Да, – с улыбкой ответил он, как будто она спросила вслух. – Я добавил сюда штрих-другой. Ты решила спать в саду, где прохладно и тихо. Твоя служанка присматривает за тобой.
Дара, которая панически боялась Айдана, которая терпела его ради своей госпожи. Джоанна нахмурилась:
– Это сработает?
– До рассвета. Я вернусь вместе с тобой. Нас не увидят.
Она хотела бы испытывать ту же уверенность, с какой он говорил это. Она была безумна, отважившись на это. Она была хуже, чем безумна. Немного времени спустя она излечится от него. Но теперь болезнь обострилась сильнее обычного. Мысль о том, что на рассвете придется покинуть его, вернуться в свою клетку, к своим страхам, к нескольким мучительным минутам свидания, заставила ее пальцы сжаться на его руках и исторгла из ее груди крик протеста.
– Я хочу, – яростно сказала Джоанна, – я хочу, чтобы мы могли убежать отсюда и никогда не возвращаться.
– Мы сможем, – ответил Айдан. – Когда я выполню свою клятву.
Она выпрямилась.
– Да. И так всегда. Так и будет всегда?
– Еще совсем недолго, – ответил он. – И все. А потом, если ты захочешь этого, мы уедем. Мир велик. Я с радостью измерю его вместе с тобой.
Ее напряжение ничуть не уменьшилось.
– Что, если я попрошу тебя забыть о клятве? Забрать меня сейчас и увезти далеко-далеко, и этим неожиданно расстроить планы ассасина. Ты сделаешь это?
Он чуть поколебался.
– Я не могу. – Сказано было мягко, но категорично. – Я дал слишком много обещаний, сплел слишком длинную цепь.
Понимание затопило ее, ослепляя. Она оттолкнулась от него и вскочила на ноги.
– Атабек. Он вызывал тебя к себе. Ты заключил с ним сделку.
Айдан кивнул:
– Он изгнал меня из Алеппо. Он думает, что я шпион; я мог бы разубедить его, но мое присутствие лишает его покоя.
Джоанна перевела дыхание. Она могла неожиданно засмеяться, заплакать или закричать вслух. Но она спросила с едва заметной дрожью:
– Когда мы уезжаем?
– Я, – ответил Айдан, – должен уехать до завтрашнего заката.
– Тогда нам надо быстро собираться, или мы никогда не будем готовы. Если начать сейчас… Бабушка должна знать, и Карим…
– Они знают, – произнес Айдан. Голос его стал мягче. – Я уезжаю, Джоанна. Ты должна будешь остаться здесь.
– И быть убитой как только ты выедешь за ворота?
Он помедлил, чтобы набрать воздуха.
– Я отвлеку ассасина на себя, как я уже говорил твоим родственникам. А когда мы будем далеко, я встречусь с ним лицом к лицу и уничтожу его. Он никогда и близко не подойдет к тебе.
– Откуда ты знаешь? – требовательно спросила она. – Откуда ты знаешь?
– Джоанна, – сказал Айдан бесконечно терпеливо. – Подумай. Если ты отправишься со мной в такую поездку, как эта, что это даст тебе, кроме шанса быть убитой, если я снова сделаю ошибку? Здесь ты по крайней мере среди родных, они берегут тебя, любят и опекают.
– И тебе не надо отвлекаться, думая обо мне.
– Я всегда думаю о тебе, где бы ты ни была. Но если ты останешься здесь, я буду меньше волноваться.
– Я не хочу оставаться, – возразила Джоанна. – И не останусь. Довольно я сидела в клетке, пока ты летал на свободе.
– Даже ради сохранения твоей жизни?
– Моя жизнь не будет в большей или меньшей опасности вне зависимости от того, поеду я или останусь. Другое дело – мой рассудок.
Когда дело доходило до этого, он был мужчиной. Он отказывался понимать.
– Ты не можешь ехать.
– Я поеду. Если хочешь, запри меня. Я освобожусь. если потребуется, я последую за тобою пешком. Я не останусь в этом городе без тебя.
Айдан устало вздохнул. Джоанна бросилась на него, опрокинула его на спину. Он не пытался бороться с ней. Она прижала его, обжигая его пламенем своего гнева. Он вздрогнул.
– Госпожа…
– Я поеду. Если ты хочешь приманить ассасина, то какая приманка может быть лучше, чем моя жизнь? И тебе не надо утруждаться, все время поддерживая свои магические фокусы.
Его лицо было неподвижным, упрямым, но глаза выдавали его. О да, он желал ее. Он не мог оставить ее здесь так легко, как притворялся.
Она поцеловала его. Сначала легко, дразняще. Он было воспротивился, но потом в единый миг возбудился. Даже в гневе она рассмеялась, потому что он был великолепен, и ужасен, и принадлежал ей. Она приказала ему любить ее. Он был ее слуга: он повиновался.
После бури – спокойствие. Неусыпное напряжение, которое не отпускало Айдана, даже когда Джоанна была в саду, слегка ослабло. Она была столь же прекрасна, как всегда, лежа подле него, теплая и удовлетворенная. Лицо в свете лампы потеряло досадливое выражение, глаза были темными и мягкими, губы больше не сжимались в жесткую линию. Айдан поцеловал ее. Она запустила пальцы в его волосы и улыбнулась.
– Ты прекрасен, – сказала она.
– Я то же самое думаю о тебе.
Она слегка содрогнулась от удовольствия. Ее голос доставлял ей удовольствие, даже когда она не верила его словам.
– Неужели ты действительно не находишь, что на меня неприятно смотреть?
Он покачал головой меж ее ладонями.
– Мадам, вы даже не скромны. Вы слепы, упрямы и – да – прекрасны.
Она высвободила одну руку и провела по его лицу от виска до подбородка.
– Я вижу, – сказала она. – Ты по ту сторону своего лица. Тебя не волнует, как мы все некрасивы по сравнению с тобой.
Он заставил ее умолкнуть новым поцелуем.
– Значит, ты любишь только мое лицо. Если бы я был уродлив, ты не стала бы и смотреть на меня.
– Это неправда!
Он рассмеялся ее негодованию.
– Это именно то, что ты говоришь обо мне. Я не просто бездумная красота, ma dama.
– Конечно, нет. – Она свирепо посмотрела на него. Он улыбнулся в ответ. Она медленно уступила. – Ты знаешь, как ты выглядишь.
– Я вряд ли могу что-то с этим поделать. – Он не собирался задерживаться на этом. Он разгладил ее нахмуренные брови легкими пальцами, потом губами, и стал целовать ее лицо, вниз к подбородку, по изгибу шеи и плеча, вокруг полных грудей. Ее сердце билось легко и быстро под мягкой нежной кожей. Его сознание погрузилось в эту грудь, медленно растекаясь, пока он целовал ее тело, по складочкам живота к пупку, который поэты назвали бы драгоценностью в бокале. Он засмеялся этой мысли, легонько выдыхая воздух: его теплые порывы заставляли Джоанну вздрагивать от удовольствия. Ее бедра под его руками медленно раздвигались. Ягодицы переполняли его ладони теплой плотью. Он подбирался к потайным местам, их запах кружил голову, его сила текла в них и сквозь них, наполняя их. Но не его тело, нет еще. Ожидание делало все слаще. Его поцелуи кружили по гладкости кожи – ах, это чуждое искусство лезвия и удаляющей волоски пасты, но такое возбуждающее в своей чуждости. Его сознание прослеживало внутренние пути. Они были такими знакомыми, такими совершенно женскими.
Он остановился. Знакомыми. Несомненно. Но…
Ничего. Секундная растерянность. Крик ночной птицы в саду.
Это осталось. В знакомом росло что-то незнакомое.
Росло и возрастало.
Он лежал совершенно неподвижно. Огромная часть его «я», ведавшая глупостью, отрицала все, называла это обманом. Но тот кусочек сознания, который видел только правду, говорил, что это есть.
Джоанна пошевелилась, уловив что-то неправильное в его молчании.
– Что такое? Ты что-то услышал?
Его голова качнулась. Голова, лежащая на ее животе. Теперь, когда он осознавал это, оно словно пылало перед его мысленным взором: не просто мягкая кожа и обжигающее удовольствие, не дорожка к его собственному удовлетворению, не просто часть существа, которое звалось Джоанной, но чрево женщины.
И в чреве…
Он мог бы запеть от счастья. Он мог убить их обоих.
Нет, не обоих. Троих.
В этом не было сомнений. Ни в чем. То, что росло в ней, росло не более двух месяцев. Они покинули Иерусалим почти три месяца назад. У нее не было другого любовника, и она не хотела другого. И у нее не было сношений с ее мужем с тех пор, как родился ее ребенок.
Айдан поднял голову. Джоанна встретила его взгляд и поняла, что он узнал. Ее страх возрос, и это ударило его в самое сердце. То, что она может бояться его из-за того, что зачала. Как будто он сделал для этого меньше, чем она!
Она сочла гнев, вызванный ее глупостью, за гнев, вызванный ее состоянием. Она с силой отбросила его руками и криком.
– Да. Да, я беременна. Да, это все моя вина. Да, я не хотела говорить тебе!
Айдан поймал ее за руки и привлек к себе; он обнимал ее, хотя она сопротивлялась, гладил ее, пока она не сдалась, тяжело дыша и ненавидя его за то, что он настолько сильнее ее. За то, что он мужчина, и такой желанный. За то, что он сделал ей ребенка.
– Почему ты боялась сказать мне? – спросил он так мягко, как мог. – Он ведь и мой тоже.
– Именно поэтому.
Логика этих слов привела его в замешательство. Понимание ужаснуло его.
– Ты думала, что я разлюблю тебя? Ты думала, что я брошу тебя? – Он с силой встряхнул ее. – Кем ты меня считаешь?
– Мужчиной.
Он отпустил ее и встал. Если бы он не сделал этого, то совершил бы что-нибудь, о чем сразу пожалел бы. Потом быстрым шагом подошел к стене и прислонился к ней, впитывая ее прохладу. Его трясло.
Айдан обернулся. Джоанна сидела, глядя на него большими глазами, сухими и горящими. Ее волосы разметались по ее плечам и груди. Одна грудь пряталась под их массой, другая стыдливо выглядывала наружу: белая грудь, розовый сосок, милый и сводящий с ума. Теперь, когда Айдан знал, он видел, как она расцвела – не как женщина, имеющая любовника, а как женщина, вынашивающая дитя.
– Я полагаю, – произнесла она, – что ты добр ко всем своим женщинам. И своим ублюдкам.
Айдан вздрогнул от яда в ее голосе.
– У меня их нет.
– Тех, о которых ты знаешь.
Он сжал кулаки.
– У меня их нет. И никогда не было. Я думал, что не могу иметь детей. Существуют разные пути, которыми утверждаются такие, как я, или как мой брат, и я никогда не был… силен… в этом.
– Оказался достаточно силен, – хмыкнула она.
– Но я не был! – Айдан едва успел обуздать себя, чтобы не кинуться куда-то в бешенстве. – Если бы я знал, что могу… если бы я думал, что…
– Ты отверг бы меня?
– Я был бы более осторожен.
Джоанна покачала головой.
– Тогда ты мудрее меня. Я даже никогда не думала.
– Я не могу понять, – промолвил он, – почему, вот так сразу, я оказался… оказался способен… – Он остановился. – Может быть… может быть, я просто был… как иногда подростки. Если они рано начинают. Могут любить, но не могут зачинать. А потом…
– Ты не кажешься мне подростком.
– Но я и не мужчина. – Он снова медленно произнес это: – Я не мужчина. Я не человек. Я даже не знаю, насколько иным я могу быть.
Руки Джоанны прижались к ее животу. Глаза ее были безумными.
– Тогда… он… или она… тоже…
В ней говорил не страх. Это была яростная, безумная радость. И это помимо его собственной воли бросило Айдана к ней. Но его руки не поднимались коснуться ее.
– Это так.
Он не хотел этого. Но это было правдой. И теперь его рука повиновалась его воле. Рука легла поверх ладоней Джоанны, там, где бился трепет жизни – жизни еще одного существа его племени.
Джоанна глубоко и медленно вздохнула. неожиданно, словно его прикосновение передало ей силу, она успокоилась и пришла в себя.
– Это все грозит осложнениями.
Айдан улыбнулся, пополам с болью.
– Какие осложнения? Я разделаюсь с Масиафом раньше, чем у тебя начнет расти живот. А потом мы уедем. Я заберу тебя с нашим ребенком туда, где мы будем в безопасности и под защитой. Я никогда не заберу его у тебя.
– Ты поклянешься в этом?
Конечно, она не верила ему. И у нее была причина. Но от этого ему было не менее больно.
– Клянусь.
Джоанна пристально разглядывала его исподлобья.
– Ранульф тоже так сказал. Что я смогу сохранить следующее дитя. Он мог даже говорить правду.
– Несомненно, так и было.
Ее губы покривились: скорее гримаса, чем улыбка. Она повернула ладони и схватила его за руки.
– Я хочу выносить это дитя, Айдан. Не сомневайся в этом. Чего бы это ни стоило мне, чем бы это для меня ни обернулось… я хочу этого.
– И ты думаешь, люблю ли я тебя.
– Я знаю это. Ты – словно брошенный вызов.
Теперь на сердце у нее было легче: свобода, радость, почти озорство, теперьб когда тот страх оказался глупостью. Она обняла Айдана и увлекла его на ложе, смеясь.
– О, мой господин! О, любовь моя!
Он наклонился поцеловать ее, смеясь вместе с ней негромким глубоким смехом.
– Ma dama, – сказал он.
