Текст книги "Ламентации"

Автор книги: Джордж Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Медные копи

– Здесь, в Родезии, нам нужна талантливая молодежь! – уверял Симус Тэтчер, неугомонный агент по найму, прилетевший к Говарду в Персидский залив за три тысячи миль.

Слова избитые, но Говард тем не менее был польщен. Медная компания предложила ему дом, машину и большую зарплату, часть которой можно откладывать. Вволю наговорившись, выпив виски, пожав руку Джулии и заполучив подпись Говарда, Симус Тэтчер умчался на поиски новых кандидатов – и поминай как звали.

– Станем разводить чудесные розы, – пообещал Джулии Говард. – Ты сможешь рисовать в саду, как Моне в Живерни!

На прощанье Джулия пошла с Трикси на пляж, чтобы дети могли в последний раз побыть вместе. Трикси была резка, грубовата – она терпеть не могла прощаться.

– Куда же ты собралась? – спросила она.

– В Северную Родезию, в Альбо – городок при медных копях.

– Ты уж прости, но на мой вкус – ничего хорошего, – буркнула Трикси. – Что тебе там делать? Умрешь со скуки!

Слова Трикси задели Джулию.

– Надеюсь, что снова смогу рисовать, – объяснила она. И добавила: – Я думала, ты порадуешься за меня.

Трикси отыскала темные очки, нацепила.

– Ты моя лучшая подруга. С чего мне радоваться, если ты уезжаешь?

Уилл и Уэйн прыгали в набегавшую волну, сталкивались друг с другом, заливисто хохоча.

– Будем переписываться, – предложила Джулия.

– Чушь! – фыркнула Трикси. – Я за всю жизнь не написала ни одного письма и начинать не собираюсь. У нас в пансионе за каждую ошибку в слове выдирали по волоску, а за неправильные знаки препинания – по два. Я пообещала этим уродам, что больше не напишу ни строчки, – и слово держу. – Трикси поправила очки. – Рано или поздно тебе надоест всюду таскаться за Говардом.

– Я его люблю, – ответила Джулия.

– Сама понимаешь, я не об этом. Но долго ли ты выдержишь в шахтерском городишке?

– К чему ты клонишь?

– Умной женщине там не место.

– Здесь тоже, – возразила Джулия. – Говарду нужно новое дело.

Трикси покачала головой:

– Америка, дорогуша, – вот где твое место.

Трикси стерла салфеткой крем от загара, поднялась и подозвала Уэйна:

– Сынок, иди сюда, скажи до свидания!

Пока дети бежали, Трикси сунула в руки Джулии подарок в нарядной упаковке.

Уэйн скорчил Уиллу рожу, а тот в ответ показал нос. Подруги задумались, стоит ли заставлять детей прощаться по-настоящему, но такой печальной сцены никто бы не вынес. Джулия и Трикси обнялись, шепнули друг другу «до свидания» и расстались на пляже.

– Уэйн поедет с нами? – спросил Уилл, глядя вслед ему и Трикси.

– Нет, сынок. Он останется здесь, с мамой.

Уилл выругался под нос. Что ж, на этот раз можно простить.

Дома, вместе с Говардом, Джулия развернула подарок Трикси: шесть бокалов для виски с эмблемой «Датч Ойл» и набор мешалок для коктейлей.

– Ах, как трогательно! – хмыкнул Говард. – Еще бы боксерские перчатки и пластырь в придачу – и мы с тобой зажили бы, как они!

Альбо

До нынешнего расцвета Альбо был всего лишь придорожным поселком на поросшей кустарником плоской равнине меж двух горных кряжей. Но мировые цены на медь росли, а горы оказались сложены из блестящего металла. Теперь, на исходе пятидесятых, Альбо стал самым подходящим местом, чтобы поселить сотрудников медной компании. Землю в одночасье раскупили, построили дома для белого начальства, дав улицам ласкающие слух названия: Райская, Аркадский бульвар, площадь Утопии. Часть города отвели черным рабочим, здесь названия были не столь поэтичны – улица А, улица Б, улица В. Были и другие отличия. Начальство жило в беленых домах с черепичными крышами, свинцовыми рамами и подогревом полов, не говоря уж о канализации. Черные рабочие были лишены всей этой роскоши, зато им провели электричество. Ровно в десять его отключали, но это не повод для жалоб. По словам одного чиновника, новые дома куда лучше тех халуп, где рабочие жили прежде.

Говарду поручили разработать для компании систему фильтрации воды, чтобы вымывать полезное сырье из гор шлака, остававшихся после добычи меди. Об охране природы в те годы еще мало задумывались. Задачей Говарда было выжать как можно больше денег.

Роза заявила в письме:

Ничего хорошего для карьеры Говарда! Почему вы так быстро надумали переезжать? И отчего именно в Северную Родезию? Как мне теперь видеться с внуком? Вы же знаете, водить я не умею, а на этом ужасном поезде через водопад ни за что не поеду. Вашему браку от переезда один вред. Для здоровой семейной жизни нужно постоянство! Взгляните на таитян: живут себе на островах, отрезаны от мира и об изменах не помышляют. Браки у них на всю жизнь.

Джулия в ответ послала нечеткую фотографию Уилла, чтобы недостаток фамильного сходства не бросался в глаза. Трехлетний Уилл был круглолицый, с копной льняных волос, а в глазах притаилась грустинка – наследство забытого отца, Уолтера Бойда. И ни намека ни на высокий лоб и длинный нос Говарда, ни на иссиня-черную шевелюру и веснушки Джулии!

– Ты скрываешь от матери правду, – упрекнул Джулию Говард. – Точно так же, как она скрыла от тебя развод. Неужели ты нарочно?

– Не знаю! – взвилась Джулия. – Просто не хочу нарываться на ее попреки!

– А как же он? – Говард кивком указал на Уилла, прикорнувшего на заднем сиденье новой машины, принадлежавшей компании, – вишневого «хиллмана» с белобокими покрышками. – Когда-нибудь придется ему сказать, родная. Ты и сама понимаешь.

Не было больше ни минаретов, ни муэдзинов, ни пыльного города, ни крикливых стариков – разносчиков пряностей. Исчезли и прихотливые лепные украшения, и узорчатые плитки, и дымный базар, и таинственные женщины, прятавшие лица. Для трехлетнего ребенка эти подробности сами по себе мало что значили, но их отсутствие напоминало о разлуке с первым в жизни другом.

Говард обещал Уиллу львов, газелей, слонов и еще много чего, но вокруг была лишь рыжая земля, бесконечная однообразная дорога, телеграфные провода да широкое, всегда одинаковое небо.

– Это Джозеф, он будет нашим поваром.

У Джозефа была темная, лоснящаяся кожа и брови дугой. Он протянул руку, но Уилл отпрянул. На щеках Джозефа виднелись шрамы – следы ножевых ран уродовали безупречно гладкую кожу.

– Дай руку, Уилл, – велела Джулия.

– Зачем?

– Потому что мы все будем друзьями.

За розами ухаживал садовник Авраам – морщинистый косоглазый бушмен с неизменной трубкой во рту, в самые жаркие дни носивший на голове банановый лист для защиты от солнца. Неторопливый, сосредоточенный, с розами он управлялся на диво. Розовые кусты перед домом цвели пышными желтыми цветами, на зависть всей округе. Бак Куинн из дома напротив безуспешно пытался переманить Авраама у Ламентов, чтобы тот ухаживал за его чахлыми розовыми клумбами.

Позже Джулия спросила у Авраама, почему тот отказался.

– Он предложил вдвое больше денег и думает, что и розы будут вдвое пышней! – Авраам расхохотался.

Джулия стала рисовать розы. Но солнце палило нещадно, и вдохновение оставило ее. Спешить некуда, никто не торопит. Джулия отыскала потрепанный томик Шекспира и нашла утешение на страницах «Двенадцатой ночи», где Виола, выброшенная на берег незнакомого королевства, ищет свое место среди чужих.

Джулия и Уилл коротали дневные часы, наблюдая за жизнью квартала. В полуденный зной дети играли возле поливальной установки, а жены сотрудников судачили, обсуждая новости медной компании. Пока кухарки разносили лимонад, а садовники подстригали кусты, Джулия с тревогой сознавала, что совсем разленилась, опускается все ниже и ниже. Она умирала от скуки, как и предсказывала Трикси. Но Джулия не жаловалась.

По вечерам Говарда ждал изысканный ужин, а уложив Уилла, они любили друг друга. Говард не сомневался, что переезд пошел им на пользу. Спустя месяц Джулия объявила, что беременна.

Бак Куинн, ближайший сосед Ламентов, был еще и начальником Говарда в медной компании. Майор Бакли Кентиган Куинн, британский офицер, во время войны служивший в Пакистане, питал уважение к Британии и армии. Свой дом он превратил в орудийный склад, на газоне стоял старенький, изъеденный ржавчиной джип, а сынишка Бака Мэтью, ровесник Уилла, вечно бегал голышом, с пустым патронташем через плечо. Раз в две недели, по воскресеньям, Бак созывал соседей к себе в сад на пикник; его миниатюрная жена Сэнди в одиночку хлопотала, а Бак распоряжался, размахивая лопаткой. С царственным видом излагал он свои взгляды, а соседка Марджори Пью, с длинным лошадиным лицом и крохотным, с оливку, ротиком, соглашалась с каждым его словом.

Марджори раздражала Джулию сильнее, чем Бак. Баку за шестьдесят, он выражает взгляды своего поколения, его уже не переделаешь. А Марджори – ее ровесница, у нее должна быть своя голова на плечах.

– Гитлер, – доказывал Бак, – был сумасшедший, зато прирожденный полководец!

– Да-да, – кудахтала Марджори. – Чудовище, но его «фольксвагены» мне нравятся. Славные машинки!

– Славные машинки? – вскипела Джулия. – Он убивал людей миллионами, а вы хвалите его проклятые машины?

– Ну, – сказала Марджори, – они ведь не ломаются, верно?

Пока соседи закусывали. Бак разглагольствовал о политике, будто пытаясь вывести на чистую воду вольнодумцев. Джулия, памятуя об уроках миссис Уркварт, старалась держать язык за зубами: ведь ей так хотелось прижиться на новом месте!

– Вот что я понял на войне: этих ребят можно научить чистить орудия, строить мосты и раз в неделю стирать штаны, но нельзя научить командовать! Вот почему неграм без нас не обойтись, – ораторствовал Бак. – Дай им в руки власть – и не миновать беспорядков!

– Им нужна твердая рука, – проворковала Марджори. И подтолкнула локтем Джулию: – Разве не так?

– То есть, – улыбнулась Джулия, – нужно их воспитывать, как детей?

– Именно, – согласился Бак. – Кто-то ведь должен учить их, что делать!

– Милый, переверни мясо, – попросила Сэнди Куинн.

Бак послушно перевернул телятину, и Джулия поймала взгляд Сэнди – веселый, дерзкий.

– Перевернул, – сказал Бак жене.

– Теперь, милый, можешь продолжать, – отвечала Сэнди.

– Да, – покладисто отозвался Бак, – так на чем я остановился?

– Но ведь хорошие родители чувствуют, – продолжала Джулия, – когда дети вырастают?

Из сада донесся детский крик, и все взгляды обратились на Мэтью Куинна и Уилла: забравшись на крышу старенького джипа и спустив до колен штанишки, они приготовились писать в цель – в спящую толстую трехцветную кошку.

– Давай, – шепнул Мэтью Уиллу. – Целься в кошку!

Уилл готов был подчиниться, но тут кошка одним прыжком взобралась на дерево. К удивлению Уилла, родители будто не заметили его проступка. Негодующий мамин взгляд был обращен на отца Мэтью.

У Бака проделка ребят вызвала лишь смех.

– В детстве я сам был такой, – заявил он.

– Он и сейчас такой, – тихо сказала Сэнди, вновь глянув на Джулию.

– Вот и немудрено, что негры для вас – мальчишки, которыми командуют другие мальчишки, как вы в детстве, – заметила Джулия.

Бак расхохотался:

– Ерунда!

– Ерунда! – эхом отозвалась Марджори.

– Почему ерунда? – вспыхнула Джулия. Ее терпение лопнуло, вдобавок она проголодалась, но брезговала угощением Бака. Во время беременности ее тошнило от запаха жареного мяса.

– Может, черные когда-нибудь научатся управлять друг другом, но одного я не потерплю: чтобы черные управляли белыми. На что белому мудрость негра?

– Начнем с розовых клумб, – ответила Джулия. – Что ни день, вы просите совета у моего садовника!

При этих словах отставной майор шестого королевского полка пакистанской гвардии, сунув под мышку лопатку, двинулся к Джулии:

– Я попрошу вас уйти, мадам.

– Почему? Потому что я с вами поспорила?

– Мадам, нельзя есть за моим столом и оскорблять меня.

Сэнди грустно покачала головой:

– Бог свидетель, Бак вырос в семье с такими порядками, – верно, милый?

В ответ на атаку с тыла Бак захлопал глазами.

– Все, что я могу сказать, – не кусай кормящую руку, – вмешалась Марджори. – Так нельзя.

– Но я не съела ни кусочка! – возмутилась Джулия.

– Но вы ждете ребенка. Вам надо есть. – Вслед за словами Марджори послышались сочувственные вздохи женщин.

Тут и Бак пожалел о своей резкости, и Джулия устыдилась, что обделяет свой драгоценный груз.

– Простите меня, Джулия, – сказал Бак, вежливо кивнув Говарду. – Я упустил из виду, что вы беременны и не вполне владеете собой.

Пока Джулия готовила ответ, Бак, собравшись с мыслями, вновь обратился ко всей компании:

– Кто-нибудь, назовите хотя бы одну страну, где черные получили право голоса и дело не кончилось крахом!

– Ну, попробуйте, – пискнула Марджори, поджав крошечные сальные губки.

– Хоть в одной стране наверняка все обошлось. – Говард дружески переглянулся с Джулией.

– Ни в одной, – настаивал Бак.

Джулии вдруг пришли на ум слова Чипа Ховитцера об американском сенаторе-католике.

– А Америка? – проронила она.

– Америка?

– Да, Бак. Черные могут голосовать, и Америка не развалилась. Поезда ходят по расписанию, телефонная связь надежней нашей, а уровень жизни самый высокий в мире. Если в Америке у всех равные права, почему это невозможно у нас?

Тут Бак заорал, чтобы из кухни принесли еще холодного пива; все наперебой стали предлагать помощь, и слова Джулии потонули в хоре голосов.

Туннель до Китая

Беременность Джулии развивалась необычайно быстро. Врач заключил, что она ждет двойню, и Говард, чье восхищение природой не знало границ, стал объяснять Уиллу, как рождаются близнецы, – взял апельсин и разрезал пополам. Уилл расстроился: он думал, что мамину любовь придется делить лишь с одним соперником, а оказалось, предстоит иметь дело сразу с двумя. Он сказал, что не любит апельсины и никогда больше к ним не притронется.

Но позже, когда Говард, объясняя, где Африка и где Китай, проткнул апельсин карандашом, Уилл вдруг проникся состраданием к братьям.

– Не надо, им же больно! – крикнул он.

– Кому больно? – отец удивился.

– Им. – Уилл указал на огромный мамин живот.

– Глупости, – возразил Говард. – Этот апельсин, то есть яйцо, в животе у мамы!

– Говард, ты его совсем запутал, – вмешалась Джулия.

Каждый понедельник Авраам являлся с больной головой и все утро просиживал в сарае, скрестив ноги, держась за голову и постанывая. Уилл каждый раз приносил ему из кухни чашку чая для бодрости (чтобы Джулия не заметила, что с Авраамом), а садовник в благодарность отвечал на любые вопросы, которыми засыпал его мальчик.

– Авраам, – начинал Уилл, – глубоко вы вскапываете клумбу?

– Очень. Розы любят, когда глубоко копают.

– Вы хоть раз докапывались до Китая?

Авраам поморщился:

– До Китая? Да у меня при одной мысли башка трещит!

Уилл рассудил, что для такого предприятия нужна ясная голова, а начать лучше на клумбе с розами. Научился он и сжимать виски, точь-в-точь как мучимый похмельем бушмен. За ужином Джулия заметила, что Уилл держится за голову.

– Что с тобой, Уилл?

– Перепил.

– Чертов Авраам! – буркнул Говард.

Беспокоили Джулию и другие привычки Уилла: он пристрастился мусолить самодельную трубку из палки и катушки для ниток, таскать в заднем кармане бутылку из-под ванили вместо фляги и поглаживать воображаемую бороду.

Как-то утром повар посетовал, что его дочке Рут нечем заняться на каникулах.

– Джозеф, – предложила Джулия, – что ж вы не приводите Рут поиграть с Уиллом?

Так Уилл встретил свою первую любовь.

Рут была изящна, как журавль на берегу реки, и гордилась своей красотой; под мышкой она носила крышку жестянки из-под печенья и любовалась своим отражением. Вдобавок она была старше Уилла на два года, а значит, ей были открыты все тайны жизни.

– Рут, – спросил Уилл, – откуда у твоего отца шрамы на щеках?

– Это его родители порезали, чтобы отогнать злых духов.

– А почему их отгоняют вот так?

– Я же тебе говорила, Уилл, – вздохнула Рут, – злые духи селятся в здоровых душах. А если они увидят шрамы на лице, то решат, что душа больная, и не станут ее трогать.

– А почему у тебя нет шрамов? – спросил Уилл.

– Иисус хранит меня и моего братика Джозефа.

– А почему у тебя кожа черная?

– Такой ее создал Иисус. – Рут достала крышку от печенья, чтобы полюбоваться собой.

Уилл наклонился и стал рассматривать свое отражение рядом.

– А почему у меня кожа не такая, как у тебя?

Решив, что с нее на сегодня хватит, Рут выгнула стройную шею и отвечала:

– Потому что, когда Иисусу надоело делать красивых людей, он наделал уродов.

Уилл обиженно замолчал, чего и добивалась Рут.

Лишь из любви к Рут Уилл безропотно снес подобное оскорбление. А вечером принялся засыпать вопросами маму.

– Ты родишь черных малышей?

– Нет, сынок, таких же, как ты.

– Черные дети красивые, – заметил Уилл.

– Да. – Джулия улыбнулась при мысли, что от таких слов у ее матери волосы встали бы дыбом.

– Разве ты не хочешь черных малышей? – не унимался Уилл, пытаясь увязать мудрость мамы и Рут, – ему казалось, что раз мама хочет еще детей, значит, она им недовольна.

– Белые малыши мне тоже нравятся, – сказала Джулия.

Вернувшись к Рут, Уилл передал ей мамины слова.

– Да, – согласилась Рут, – но для Иисуса черные малыши самые красивые. – Взяв в руки крышку от печенья, Рут одарила себя ослепительной улыбкой.

– Зачем же тогда он делает некрасивых детей?

– Для того же, для чего младенец Иисус, когда устал делать леопардов и газелей, – объяснила Рут, – наделал бегемотов и бородавочников, – для смеха.

– А-а, – протянул Уилл. – Но для девочек-бородавочниц мальчики-бородавочники – не уроды.

Рут прикрыла глаза, разговор ее утомил. Уилл, испугавшись, что ей скучно, решил поговорить о чем-нибудь еще.

– Рут, – начал он, – а знаешь, что Китай на другом конце земли, прямо напротив нас? Если выкопать глубоченную яму, то попадешь…

– Уилл, – Рут зевнула, – можно тебя попросить кое о чем?

– Конечно, Рут.

– Вырой мне яму.

– Зачем?

– Хочу поглядеть на китайца, – сказала Рут с томной улыбкой.

Уилл рад был угодить Рут, но на пути стояла трудность.

– А вдруг я до них докопаюсь, когда у них ночь?

– Вот и хорошо, – обрадовалась Рут. – Хочу увидеть Полночного Китайца.

Место для ямы Уилл выбрал на клумбе, где разрыхленную почву легко было копать. В мгновение ока он выкорчевал два розовых куста с цветами величиной с манго. Красная глина на глубине была прохладная, пахучая.

Рут лежала в гамаке, обмахиваясь банановым листом, и представляла, что плывет по реке, как Клеопатра, окруженная толпой преданных слуг.

– Ну как, Рут? – крикнул Уилл, стоя по пояс в яме.

Рут сверкнула глазами.

– Глубже, Уилл!

– Далеко еще до Китая? – спросил Уилл, но Рут в мечтах плыла по Нилу.

Четыре призовых розовых куста лежали на солнцепеке, кривые корни торчали кверху. Авраам пошел на кухню глотнуть воды и на обратном пути увидел, что стряслось.

– Уилл! – Он в ужасе указал на кусты: – Мамины розы!

– Я рою яму до Китая!

Перепуганный садовник схватил кусты в охапку и пересадил на другую клумбу. Он отругал бы озорника, да что толку? – сам виноват, с похмелья не уследил за лопатой.

– Что случилось, Авраам? – спросила Джулия, когда садовник вырос в дверях кухни, потирая виски.

– Уилл роет на клумбе яму. Розы-то я спас, но…

Джулия вразвалку подошла к боковой двери и крикнула с порога, чтобы не выходить под палящее солнце:

– Сынок, не копай, загубишь цветы!

– Это яма для Рут, мамочка. Я ей копаю.

– Яма для Рут?

– Я обещал ей выкопать, – объяснил Уилл.

– Яму? Зачем?

Уилл помолчал.

– Я ее люблю.

Признание сына переполнило сердце Джулии нежностью и радостью.

– Чудесно, сынок, – ответила она. – Только смотри, осторожней!

Лишь вечером, заглянув в красную от глины ванну, Говард понял, что сын возился в саду.

– В чем дело, Уилл? – спросил он.

– Я рою яму. До Китая.

– A-а. Далеко до Китая, – ответил Говард.

– А сколько, папа?

Довольный, что сын вновь проявляет интерес к географии, Говард достал атлас и начал объяснять, где какой континент, на какой глубине находится ядро Земли и сколько от Альбо до Пекина.

– Значит, – сказал Говард, – когда мы ужинаем, они просыпаются и завтракают.

Уилл пришел в восторг. А Говард решил, что его сынишка – прирожденный географ.

То ли интерес к географии, то ли любовь к Рут были тому виной, но наутро Уилл вскочил с постели ни свет ни заря, полный решимости к вечеру добраться до Китая.

Вскоре вся соседская ребятня прознала, что Уилл возится на клумбе. Когда пришли гости и стали заглядывать за край ямы, Уилл завербовал их в помощники. К половине десятого в саду работали четыре землекопа, а вереница малышей таскала ведра с землей.

К обеду о затее Уилла услыхал кое-кто из родителей, и все были в восторге, что дети копаются «в чужом, черт подери, саду!».

– Вот чудеса – Ламенты отдали на растерзание свою клумбу, – заметила Сэнди Куинн, узнав от маленького Мэтью о размахе предприятия. – На, сынок, отнеси-ка им бутербродов!

Еще один щедрый родитель охотно предложил свои садовые инструменты – кирки, лопаты, вилы.

Подкрепившись и вооружившись, детвора с новой силой принялась за работу.

Авраам устроил себе выходной. Его головную боль сменила зубная.

Возлюбленная Уилла все утро прохлаждалась в гамаке между двумя деревьями авокадо. К полудню Рут заметила, что гости все прибывают, и ей стало не до мечтаний. Чтобы не пропустить самого интересного, она прошествовала к краю ямы и, подбоченившись, заглянула внутрь.

Из глубины на нее уставилась пыльная красная рожица.

– Это для тебя, Рут. – Уилл вскинул руки.

На губах Рут заиграла улыбка. Очень приятно! Еще лучше, чем рабы на Ниле!

– Дай мне лопату! – велела она и скользнула по лестнице в яму.

Говард по молодости лет все еще любил внешние атрибуты своей работы – автостоянку под окнами конторы, именную табличку на письменном столе, визитки с тиснеными буквами. В тот день, подъезжая к своему красивому беленому домику на вишневом «хиллмане», улыбавшемся хромированной решеткой радиатора, он изумлялся про себя, как многого достиг.

И у него еще все впереди.

Отец Говарда, по мнению сына, ничего в жизни не добился. Тед Ламент тридцать лет прослужил в отделе заявок на материалы и ушел на покой, заработав неплохую пенсию. Другие старики, удалившись от дел, стремятся увидеть мир, но отец Говарда путешествовал лишь с кровати в кресло и обратно. Как лежачий камень, замшелый, вросший в землю, он протянул так еще десяток лет. Умер он от удара, а спустя три месяца за ним последовала жена. В буфете Говард нашел пятьдесят семь банок тунца, семьдесят жестянок грибного супа-пюре, двадцать пять банок зеленого горошка и шестнадцать банок сгущенки. Словно отшельник, отец запасся съестным, чтобы неделями не выходить за пределы своего четырехугольного мирка.

Говард ни за что не повторит отцовских ошибок. Он уже успел повидать больше, чем отец за всю жизнь. И это еще только начало. Медная компания – всего лишь ступенька на пути к великим свершениям.

Пока «хиллман» не спеша катил по дорожке, Говард с наслаждением ловил звуки: еле слышный гул мотора, свист пронесшейся мимо машины, детский смех, звон лопаты. Славный денек! Хорошо жить на свете!

– Ламент! – окликнули его.

Бак Куинн помахал ему с другой стороны улицы и захромал навстречу. Шрапнельная рана, полученная в Пакистане, иногда напоминала о себе, и Бак с утра до вечера ковылял по округе небритый, в старой армейской спецовке, с опухшими глазами, – настоящий безумный англичанин.

– Мистер Куинн, – отозвался Говард, – как поживаете?

Куинн насупился:

– Дети весь день мельтешат. Ни минуты покоя.

– Правда? – удивился Говард: с чего это майор вдруг так интересуется детьми?

– Спасибо еще, не у меня в саду. – Бак Куинн хмуро затянулся сигаретой.

– Да. – Говард вежливо тронул шляпу и исчез за дверью. Ввязываться в разговор с Баком Куинном – себе дороже: он и без лопатки начнет указывать.

Пока Джулия говорила по телефону, Говард скинул туфли, прошлепал босиком по прохладным плиткам на кухню, плеснул себе пива и засмотрелся на пену в бокале. Дети и вправду расшумелись не на шутку. Наверное, у кого-то день рождения.

– Звонили Пью, – сказала Джулия, входя в кухню и поглаживая выпирающий живот. – Сказали, что их дети у нас.

– Зачем нам их дети? – Говард поцеловал Джулию, ласково похлопал ее по животу.

– Похоже, у кого-то в саду сборище. Они клянутся, что в нашем.

– Где Уилл? – спросил Говард.

– Играет, и Рут с ним.

– Пойду посмотрю, – решил Говард: пиво его явно взбодрило.

На месте клумбы зияла яма шириной с «хиллман», роз не было. Вокруг копошилась мелюзга, выпачканная красной глиной, и деловито передавала из рук в руки ведра. Говард зажмурился. Дом принадлежит компании – как и сад, и газон.

Теперь компании принадлежит еще и яма.

– Эй! – начал Говард.

Работа не останавливалась, на Говарда никто и не взглянул.

– Минуточку! – сказал он сердито.

Маленькие красные существа продолжали трудиться, будто не замечая его.

Отовсюду неслось:

– Китай! Китай! Китай!

Китай? Это неспроста!

– Уилл! – крикнул Говард.

– Он там, внизу! – ответил чей-то голос – вымазанные глиной лица были неузнаваемы. Красная рука указала на яму.

Говард заглянул внутрь, но ничего не разобрал в темной глубине.

– Уилл! А ну вылезай!

Говард вглядывался в лица ребят, обступивших яму. Что за мелкота? И тут он догадался – дети его коллег!

– Что вы сделали с моей клумбой? – рявкнул Говард.

– С какой клумбой? – переспросил кто-то из ребят.

– Вот с этой, которой больше нет! Хулиганье! Куда ваши родители смотрят? – бушевал Говард.

Дети тупо уставились на него. И вдруг один мальчуган, весь заляпанный глиной, крикнул в ответ:

– Мой папа разрешил! Он сказал, что он ваш начальник!

Говард силился понять, кто этот маленький нахал, и наконец сообразил: сын Бака Куинна. Из ямы выглянуло еще чье-то лицо: щеки в красной глине, пыльные волосы спутаны, но в потупленных глазах мелькнуло что-то знакомое.

– Привет, пап!

– A-а, Уилл! – Говард обрадовался родному лицу. – А теперь слушай, Уилл, пора прекращать это безобразие.

– Мы хотим в Китай, папа!

– Уилл, это же мамина клумба!

В толпе послышались смешки. Яма и клумба – два разных мира. Или одно, или другое.

– И ты им разрешил копать?

Джулия вместе с Говардом издалека наблюдала за детьми. Малыши таскали землю ведрами и распевали: «Ки-тай! Ки-тай!»

– Раз они хотят в Китай, – Говард откупорил еще бутылку пива, – пусть катятся в свой чертов Китай!

– А как же соседи?

– К дьяволу соседей. Это их чертовы дети изрыли казенный сад.

– И ты им разрешаешь?

– Один из них – сын моего шефа.

– А как же Уилл? Он-то должен соображать!

– Не иначе как эти дети заморочили ему голову, – предположил Говард. – Не район, а кошмар! – Говард вздохнул. – Черт нас дернул сюда переезжать!

Высокий чернокожий полицейский поставил на садовой дорожке велосипед и подошел к Ламентам. Снял пробковый шлем защитного цвета, смахнул с него пыль и, скрестив руки, стал наблюдать за происходящим.

– Кто здесь главный? – спросил он сурово.

– Во всяком случае, не я, – сказал Говард.

– Чей дом?

– Мой, – признался Говард. – Но я…

– Значит, вы несете ответственность.

– Как я рад, что вы здесь, – попытался сменить тактику Говард. – Как раз вовремя подоспели.

Полицейский не спеша снял белые перчатки, сунул за пояс и подошел к самому краю ямы; в носках его начищенных до блеска ботинок отразилась, как в зеркале, всеобщая суета. Дети с любопытством оглядывали его, но продолжали таскать ведра и напевать.

– Ки-тай! Ки-тай! – галдели они.

Удивленный полицейский заглянул в яму и провозгласил без тени насмешки:

– Далековато до Китая!

– Я говорил то же самое, – ответил Говард. – Но они меня не слушают!

Полицейский нахмурился, вновь скрестил на груди руки.

– Эта яма – опасная штука.

– Знаю, – согласился Говард. – Я работаю в медной компании.

– Значит, вы должны понимать, чем это грозит! – начал кипятиться полицейский. – А вдруг кто-нибудь упадет? А вдруг обвал? Что тогда? Кто будет отвечать?

Говард сжался под гневным взглядом полицейского.

– Если они выроют яму посреди улицы, отвечать буду я, – продолжал полицейский. – А за это отвечаете вы.

– Ки-тай! Ки-тай! – кричали дети.

Полицейский надел шлем и перчатки, оседлал велосипед.

– Разве он не должен нам помогать? – удивилась Джулия, глядя ему вслед.

– Чиновники, чтоб им пусто было! – Говард уныло поплелся в дом.

Дневной свет померк, с востока налетели сизые грозовые тучи. Когда солнце клонилось к закату, на землю упали первые сверкающие капли дождя, подняв крохотные облачка пыли.

Уилл, оторвавшись от работы, глянул на кружок неба, видный из ямы.

– Обезьянья свадьба, – сказала Рут.

– Что? – не понял Уилл.

– Когда дождь идет при солнце, это называется обезьянья свадьба, – объяснила Рут.

Сладкая дрожь пробрала Уилла, когда Рут посмотрела на него. Она тоже была в красной пыли – а значит, они одной крови. Земля затряслась от раската грома, дети запели с новой силой.

– Уилл, – шепнула Рут, – скоро мы будем в Китае!

Уилл заглянул ей в глаза, не помня себя от счастья.

Вдалеке сверкнула молния, и неистовый раскат грома заставил их вздрогнуть. Рут схватила Уилла за руку, и оба захихикали от восторга и страха.

Грозовые тучи надвигались все ближе, по саду мельтешили красные фигурки. Ветер крепчал, поднимал крошечные вихри красной пыли, раскачивал банановые деревья и трепал их, точно гривы диких скакунов. Капли уже вовсю барабанили о землю, и через миг черная завеса накрыла солнце, исчезли и свет, и звуки, слышались лишь голоса родителей, слабые и встревоженные.

– Рут! Рут! Иди в дом! – звал из кухни Джозеф.

Рут с озорной улыбкой стиснула руку Уилла и упорхнула прочь.

– Мэтью, скорей! – кричал Бак из дома Куиннов.

Дождь хлестал, смывая красную пыль со щек. Яркая вспышка молнии прорезала небо, грянул гром, и ливень хлынул потоком. Краснокожее племя распалось, дети бросились по домам, спеша укрыться, а по рыжей земле разлились бурные реки, завиваясь водоворотами у канализационных решеток.

Гроза миновала, расчистилось вечернее небо. В вышине мерцали звезды, а в воздухе витал запах озона – дух стихийного бедствия.

На другой день Уиллу не терпелось посмотреть, что стало с ямой. Джулия послала вместе с ним Авраама на случай, если вдруг яма превратилась в коварный омут. Но на ее месте осталась лишь неглубокая мутная лужица. Потоки ливня наполнили яму жидкой грязью и мусором. К вечеру Авраам привел в порядок клумбу, а через неделю снова высадил розы. Между тем, когда выяснилось, откуда взялась яма, Рут получила от отца хорошую трепку. Джулия вступилась за девочку, но Джозеф объявил, что всему виной самолюбование Рут и чего не искоренила воскресная школа, исправит отцовская рука.

Джулия и Говард были не так строги. Джулию умилила влюбчивость сына, а Говард, как истый Ламент, не мог осудить Уилла за желание попасть в Китай.

– Как-никак Ламенты не сидят на месте. Все в нашей семье путешественники, – объяснял он Джулии, – все, кроме моего отца.