Текст книги "Ламентации"

Автор книги: Джордж Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Снова прощание

– Знаешь, Ламент, какая у меня любимая пластинка? – шепнула Салли Берд на уроке геометрии.

– Какая? – спросил Уилл.

– «Осколки», – прошептала Салли.

– Какая? – переспросил Уилл.

– «Осколки», «Дэйв Кларк Файв». Заходи ко мне, послушаем.

В эти дни в классе царило прощальное настроение. Учебный год подходил к концу; прощай, начальная школа. Все уже сдали экзамен «одиннадцать плюс», определивший будущее каждого: те, кто сдал, шли в подготовительную школу при университете, остальные – в техническое училище.

– Где учат на землекопов и сантехников, – острил Говард. – Не бойся, Уилл. Ты сдашь.

Письмо от экзаменаторов пришло на имя Джулии, та глянула на первую строчку и невесело улыбнулась:

– Жаль, сынок, ты не сдал.

За ужином Говард сидел как в воду опущенный. Пробежав письмо несколько раз, он заявил: ерунда.

– Не хочу рыть канавы, – жаловался Уилл.

– Тебе это не грозит, – сказал Говард. – Ты умнее их всех.

– Так почему я не сдал?

– Может, потому, что ты иностранец. Это экзамен для английских детей, а ты рос не в той среде. Не беда, пересдашь. Можно пересдавать сколько угодно раз, пока не пройдешь.

На другое утро Уилл оглядел класс, впервые чувствуя себя чужаком. Он был не один такой: Дигли сдал экзамен, Айерс – нет, Рэймонд Тагвуд сдал, Салли Берд – нет; сдал даже Риллкок, ко всеобщему изумлению. Этот маленький дикарь, приплясывая, прохаживался между рядами и остановился возле парты Уилла, чтобы поиздеваться над ним.

– Не горюй, через несколько лет будешь чинить мне стиральную машину, да, Ламент?

– Разве у вас есть стиральная машина? – огрызнулся Уилл.

В эти последние школьные недели рушилась дружба, круто менялись судьбы. Те, кому суждено было идти одной дорогой, объединялись.

Уилл и Салли снова сблизились. Однажды Салли позвала его к себе. Они прошли через новомодный зубной кабинет доктора Берда, с хромированными стульями и приборами, в уютную гостиную: обои с голубыми лилиями, на стенах – сувенирные тарелки в честь коронации ее величества, ее бракосочетания и рождения наследников. Перекусили на кухне бутербродами с маслом и сладкой пастой и поднялись наверх, в комнату Салли.

– Мы здесь живем с сестрой, – объяснила она.

Салли с сестрой были заядлые коллекционеры. На кроватях, застеленных кружевными покрывалами в рюшечках, восседали плюшевые игрушки. На стенах – настоящая мозаика: глянцевые фотографии и вырезки из журналов – «Битлз», Элвис, Лулу, Клифф Ричард и «Шедоуз», Силла Блэк, Энгельберт Хампердинк, «Джерри энд Пейсмейкерз», «Роллинг Стоунз». Радужные черные сорокапятки лежали стопками на полу, валялись на подоконнике. Дверь была оклеена газетными вырезками: телеведущие – Вэл Дуникан и Рольф Харрис; кинозвезды – Анита Экберг и Бриджит Бардо; знаменитые комики.

Проигрыватель был белый, пластмассовый, с красной ручкой. Совсем не то что строгий серый ящик дома, который, по мнению Говарда, мог играть лишь Бетховена, Гайдна и странные григорианские хоралы. Проигрыватель Салли служил для забавы и озорства. Он играл пародию Питера Селлерса и песню о бегемотах Фландерса и Свона. Из него звучали «Кукла на ниточках», «То были дни», «Телезвезда» и «Зеленая трава». А главное – «Осколки».

Звук был скрипучий, зато громкий.

– Нравится? – спросила Салли.

Уилл, открыв рот, разглядывал губную помаду на комоде, чулки на стуле, ряды туфель под кроватью и малиновое боа, переброшенное через спинку.

– Еще бы, – отозвался он.

Эта комната была неведомой страной, святыней девичества, и Уилл преклонил колени.

– Где твоя сестра?

– Кто ее знает, – пожала плечами Салли.

Она потряхивала головой в такт музыке – точь-в-точь как «Битлз» по телевизору, и стрижка у нее была такая же. Музыка стихла, Салли поставила новую пластинку, за ней – еще и еще.

– Сестра обожает «Осколки». Правда, клево?

– Ага, клево, – кивнул Уилл. – Что еще твоя сестра любит?

– Блестящую одежду. – Салли указала на огненно-красную кожаную юбку на стуле. Совсем коротенькую, блестящую. Интересно, можно ли влюбиться в чью-то сестру, ни разу ее не видев?

– Где твоя сестра?

– Вечно пропадает где-то, – объяснила Салли. – Парни и все такое.

Из-под пола раздался густой голос:

– Салли!

– Что, папа? – крикнула Салли мохнатому красному ковру.

– Ничего не слышно, не могу работать, – отвечал густой голос. – Сделай потише, детка.

Салли убавила звук, и они с Уиллом растянулись на полу, голова к голове, поближе к проигрывателю. От волос ее пахло кокосовым шампунем. Они слушали «Осколки» раз шесть, потом – Клиффа Ричарда, Лулу, Дасти, а напоследок – «Осколки» еще шесть раз для ровного счета.

Когда стемнело, Уилл засобирался домой. Салли проводила его до дверей. У порога взяла его за рукав, оглянулась, нет ли кого поблизости.

– Пока, – сказал Уилл.

– Пока, – ответила Салли и поцеловала его в губы влажным поцелуем. Уилл остолбенел. – Ничего, Ламент, – сказала Салли. – Моя сестра всех парней целует на прощанье.

Уилл передумал: все-таки он влюблен в Салли. Губы ее тоже отдавали кокосом.

Его поздний приход никого не обеспокоил. Родители шушукались на кухне, близнецы возились возле гаража. Джулиус привязывал теннисный шарик на хвост соседской кошке.

– Я что-то интересное пропустил? – спросил Уилл.

– Нет, ничё, – ответил Маркус.

Джулиус выпустил несчастную кошку, и та помчалась по улице.

– Нельзя мучить животных, – нахмурился Уилл.

– Говорил же я, нельзя, – сказал Джулиусу Маркус.

– Мы уезжаем в Америку, – объявил Джулиус.

– Что? – переспросил Уилл.

– Папу пригласили туда работать.

– И маме тоже дали работу, – вставил Маркус, – только здесь. – Он притих. – Они ругаются.

Мистер Хенли, вдохновленный попыткой Джулии помочь семье, устроил на место учителя рисования свою жену. Но через два месяца заставил ее бросить работу – миссис Хенли была прекрасным педагогом, но совсем запустила домашнее хозяйство, а мистер Хенли терпеть не мог мятых рубашек. На ее место решили взять Джулию. Между тем американская компания тоже предложила Говарду работу.

– Не хочу в Америку! – заупрямился Уилл.

– Вот видишь, – сказала Джулия Говарду. – Не одна я не хочу.

– Хочешь в школу землекопов, Уилл? – съехидничал Говард.

– Ты же сказал, можно пересдать! – возразил Уилл.

– Сынок, – убеждал его Говард, – все хотят в Америку!

Но Уилл уже взбежал по лестнице и хлопнул дверью.

– А много в Америке кошек? – спросил Джулиус.

– Конечно, как же без них! – заверил Говард.

– Куда Джулиус, туда и я, – сказал Маркус.

Джулия откинулась на стуле – руки на груди, губы сжаты.

– Тебе понравится в Америке, родная, – уверял Говард. – Это самая передовая страна. И налоги там ниже.

– Придется начинать с нуля, – отвечала Джулия. – В который раз.

– Я буду зарабатывать вдвое больше, чем здесь!

– А как же школа Уилла? А моя работа?

– Милая, в Америке всем открыта дорога в университет. Все решают деньги, а не способности. А платить мне будут столько, что тебе и вовсе не придется работать!

Этого говорить не стоило. Опять хлопнула дверь, и Говард остался один с близнецами.

Всех помирило письмо Розы.

Америка? Что за грубая, пошлая страна! Что дали миру американцы? Кока-колу и Дорис Дэй? Хватит с нас и того, что в фильмах они коверкают наш родной язык! Зачем обрекать детей на такую судьбу? Они станут изгоями, отверженными и переймут этот ужасный акцент. Американцы неотесанны, как русские, в грубости под стать итальянцам, а в спеси – французам. Ради детей, одумайтесь!

Джулия сказала Говарду, что согласна ехать, но с условиями.

– Во-первых, я могу устроиться на работу, и неважно, нужны нам деньги или нет.

– Но тебе не придется… – начал Говард.

– Не только ради денег, Говард, а чтобы себя уважать.

– Что ж, конечно, родная, – согласился Говард.

– И уважай мою гордость так же, как я твою, ладно?

– Безусловно.

– Во-вторых, не вздумай таскать меня по стране. Годы идут, Говард. Я хочу осесть на одном месте, и дети тоже.

Говард охотно принял условия жены: он был уверен, что на новом месте они найдут приют на всю жизнь. Америка даст им все, чего не смогла дать Англия. В Америке можно разбогатеть благодаря изобретательности. Несомненно, Говард найдет там свое счастье.

Уилл уезжал с неохотой, не то что близнецы. Он сознавал, что изменится весь порядок жизни, что он навсегда расстается с друзьями и соседями. На этот раз он решил попрощаться со всеми как следует. В его последний школьный день Салли заболела, и Уилл зашел к ней домой – сказать, что уезжает.

Дверь открыла высокая девушка с глазами как у Салли, но с очень капризным ртом. Уилл попытался вообразить ее в блестящей юбке, но ее насмешливая улыбка не дала разыграться фантазии. Уилл спросил, дома ли Салли.

– Салли? Ее нет. – Девушка дерзко глянула на него, совсем как младшая сестра. – Что тебе нужно?

– Попрощаться.

– Заходи попозже, – предложила она.

– Не могу. Я уезжаю в Америку, – объяснил Уилл.

– В Америку? – Девушка подняла голову, посмотрела на него с любопытством.

Уилл заметил, что Фиона Берд на голову выше Салли, что у нее персиковая помада, а под пушистым свитером того же оттенка – маленькие острые грудки.

– Так ты и есть тот самый Ламент? – спросила она и откинула волосы, словно прихорашиваясь для будущего американца.

Уилл кивнул.

– В Америке Элвис.

– Знаю, – сказал Уилл.

Фиона играла тоненькой золотой цепочкой, теребила ее длинным розовым ноготком и наконец попросила об одолжении:

– Если увидишь его, передашь кое-что от меня?

– Кому? Элвису? Что передать?

Розовый ноготок поманил его. Уилл подошел. Сестра Салли коснулась губами его губ, и язык ее скользнул ему в рот. Все продолжалось лишь миг; Фиона игриво улыбнулась:

– Ну что, запомнил?

Уилл сглотнул. Фиона сосала лимонную пастилку. Вообще-то Уилл не любил лимоны, но тут совсем другое дело. Прощальный взмах руки с розовыми ноготками – и Уилл почувствовал, что брюки у него натянулись.

По дороге домой его застал дождь – мелкая английская морось. Уилл понял, что сегодня все в последний раз. Он кивнул на прощанье углу, где отколотил Риллкока, а дождинки бисером поблескивали у него на свитере. Он будет скучать по ласковому английскому дождику. Это совсем не то что африканский ливень с громовыми раскатами, с бурными потоками, размывающими землю. Интересно, какие дожди в Америке? Уилл высунул язык – на нем остался лимонный привкус поцелуя Фионы. Уилл миновал ряд муниципальных домов и спортплощадку. Двое мальчишек гоняли мяч. Дигли и Айерс.

– Я завтра уезжаю, – сказал Уилл.

– Привет Элвису! – отозвался Айерс.

– И Мэрилин Монро! – крикнул Дигли.

– Мэрилин Монро умерла, – сказал Айерс.

– А вот и нет, – возразил Дигли.

– Дурак! – захохотал Айерс.

– Землекоп! – ответил Дигли.

АМЕРИКА

Гражданин мира

Все были в превосходном настроении – наверное, оттого, что Говард не знал большей радости, чем осваивать новые земли; как Адам, обретший новый рай, он готов был начать все сначала. Они катили по шестиполосному шоссе в блестящем сапфировом «бьюике» с черным верхом и виниловым салоном в голубых тонах. Близнецы всю дорогу ссорились из-за радио или разглядывали гигантские неоновые рекламы: «Говард Джонсон», «Холидэй Инн», «Бургер Кинг» [16]16
  «Говард Джонсон» – сеть ресторанов и мотелей в США, названа в честь основателя. «Холидэй Инн» – межконтинентальная сеть гостиниц. «Бургер Кинг» – сеть ресторанов быстрого питания.


[Закрыть]и славный старичок, предлагавший курицу гриль из Кентукки. Все, что проплывало за окном, было интересно, гостеприимно и ново.

Джулия молча подводила итог переезду. Все здоровы, дом продан, закладная погашена, в делах полный порядок. И все-таки она опасалась, что переезд дорого им дастся. Опыт подсказывал, что без утрат не обойтись.

Джулия вспоминала Альбо и оставленную ими безбедную жизнь, белых богачей с Баком Куинном во главе и их страх перед властью черных. Приехав в Англию, они сразу почувствовали, до чего странно быть белыми африканцами – живым напоминанием о былой славе Британской империи и бременем для экономики страны, борющейся с трудностями.

Над шоссе нависал огромный экран кинотеатра под открытым небом. Столбы с громкоговорителями окружали пустую стоянку. «2001 год: космическая одиссея», – гласила афиша над шатром. Близнецы вытаращили глаза.

– Что такое одиссея?

– Путешествие. Как у нас. Только еще длиннее.

– Съездим в кинотеатр под открытым небом, – пообещал сыновьям Говард. – В Англии такого нет!

Джулия вздохнула: нет нужды напоминать о недостатках Англии. Стоило лишь заглянуть ей под юбки – и открылась неприглядная картина: суровые берега, скверный водопровод, а дети такие же дикие, как их предки. Ее умнице-мужу Англия предложила никудышную работенку, а сыну отказала в приличном образовании. «Прощай, туманный Альбион, невелика потеря!» – думала Джулия.

Говарду предстояло работать в одном из новых научных центров, построенных рядом с магистралью номер один, одной из главных скоростных трасс Нью-Джерси – перегруженной четырехполосной трассой с бетонными ограждениями и бесконечными светофорами, забегаловками и бензоколонками. Неподалеку находился Принстон, о чем свидетельствовал дорожный указатель. За деревьями можно было разглядеть университетские корпуса, где прошла юность Фитцджеральда и старость Эйнштейна. От шоссе в обе стороны уходили проселки, ныряя в леса, которые спешно сводили, освобождая место для новостроек, чтобы размещать все новых и новых сотрудников. Застройщики обязаны были давать своим участкам названия с университетскими мотивами, так появились Научный Дом, Университетские Поля и даже квартал Эйнштейна.

Ламенты поселились на Университетских Горах (это оказались вовсе не горы, а ровное место). Дом их был приземистый, с восемью белыми колоннами, фасадом под кирпич, извилистой подъездной дорожкой, гаражом на две машины, кондиционером и полами с подогревом. Все дома в квартале были как близнецы, различались только почтовые ящики. Видимо, американцы проявляли самобытность лишь в одном: на почтовых ящиках красовались нарисованные индюки, орлы, утки, поезда, амбары, герои мультиков.

Говарду нравилось, что в туалете не гудят трубы, а в душе хороший напор, Джулии пришлись по вкусу посудомоечная машина, кран с распылителем и вместительный холодильник. Вместо трех телеканалов здесь было семь, часть из них – круглосуточные. Близнецы в считанные недели заговорили как настоящие американцы. Они уже не могли обходиться без жевательной резинки «Базука», бисквитов «Твинкиз» и биг-маков и радовались всему новому: Америка была страной чудес, близнецам разрешалось бродить где угодно, и им вполне хватало общества друг друга.

Один Уилл тосковал.

Каждую ночь ему снился туннель, в конце стояла Салли и манила к себе. За ее спиной светилась радуга и виднелся «чемпионский» каштан. Моросил дождик, пахнувший лимонными пастилками. Пробираясь через туннель, Уилл видел на стенах знакомые картины: злорадную улыбку Полночного Китайца; Рут с жестянкой-зеркальцем; вот Бак Куинн правит колесницей, запряженной воющим псом; вот капитан «Виндзорского замка» – его влекут по волнам русалки в лифчиках из ярких пластмассовых раковин; вот Айерс пляшет в штанах Гитлера, а Дигли с котом Геббельсом на плече вызывает духов. Но лишь только Уилл касался губ Салли, его вырывал из сна будильник и вопли радио – резкие голоса, незнакомый выговор.

Уилл начинал с нуля: он снова иностранец.

– Чем ты недоволен? – спросила мама.

– Ненавижу переезжать.

– Но ты же Ламент. Все Ламенты – путешественники. Все, кроме твоего дедушки.

– Я, наверное, в него пошел.

– Не может быть, – вырвалось у Джулии.

– Почему?

Джулия задумалась, зная, что нельзя открывать Уиллу правду.

– Потому что он целыми днями просиживал в кресле.

Уилл нахмурился:

– Почему?

– Папа говорил, у него было слабое сердце.

– А на кого я похож? Ни на тебя, ни на папу, ни на близнецов. На кого же?

– Неважно на кого, сынок. – Джулия обняла Уилла.

– Но ты-то похожа на свою маму, – послышался грустный ответ.

– Сынок, ты особенный. Ты счастливый человек – путешественник, искатель, гражданин мира! Ты Ламент, понимаешь?

Уилла озадачил ответ матери, искренний и страстный, но неутешительный. Ламент – значит вечный странник.

Где Чэпмен Фэй?

В первый же рабочий день Говард узнал, что человек, пригласивший его в Америку, пропал.

– То есть задерживается?

– Не совсем, – объяснила секретарша. – Он потерялся в море.

Чэпмен Фэй – основатель и вдохновитель компании «Фэй-Бернхард», выпускающей устройства для НАСА, армии и медицинской промышленности. Что за устройства? Технологии будущего – говорилось в рекламных проспектах компании. Чэпмен Фэй, по всеобщему мнению, – гений. В пятнадцать лет он окончил школу, а в двадцать – защитил диссертацию по химическим технологиям. К двадцати пяти годам защитил еще три диссертации – по китайской мифологии, квантовой физике и индейскому искусству. В тридцать два он возглавил научный центр в долине Напа, а к тридцати восьми рассчитывал построить космический корабль для полета на Марс. Ради этого и была создана компания «Фэй-Бернхард», но из-за нехватки средств Чэпмен Фэй вынужден был сменить цель. Он решил спасти мир, пока жив, и изобрел несколько устройств, именно для этого и предназначенных.

«Пан-Европа» заинтересовалась одним изобретением Чэпмена Фэя – составом, превращавшим пролитую нефть в радужное студенистое вещество, которое легко собирать с поверхности воды. Весь процесс назывался «система Рапи-Флюкс». По совету Говарда «Пан-Европа» купила у «Фэй-Бернхард» оборудование для своих спасательных судов. Говард проводил испытания системы в соленом водоеме под Саутгемптоном, вместе с командой моряков торгового флота – дюжих парней с бычьими шеями, чьи лица были красны от пьянства и суровых ветров Северного моря. В разгар испытаний вошел щуплый человечек с ярко-синими глазами, густыми седыми волосами, стянутыми в хвостик на затылке, в длинном темно-зеленом пиджаке а-ля Джавахарлал Неру. Моряки сперва посмеивались при виде его наряда и прически, но, едва он начал отдавать приказы, подчинились беспрекословно.

После испытаний Чэпмен угостил всех обедом в местном пабе. Там, за кружкой пива, Говард поведал ему о своей мечте оросить Сахару и об искусственном сердце, о котором думал с тех пор, как умер отец. Когда Говард поднялся из-за стола, Чэпмен стиснул его руку и вместо прощания предложил работу. «Вы творческий человек», – сказал Чэпмен Фэй. – Приезжайте работать ко мне в Америку.

– То есть как – пропал в море?

– Мы потеряли связь с его яхтой дней пять назад. Не волнуйтесь, мистер Фэй – гений. Он непременно объявится, – заверила секретарша.

Говарду отвели кабинет вдвое больше дэнхемского. Три стены были из красного дерева, а одна – стеклянная, с видом на японский садик с плакучими вишнями и пруд с золотыми рыбками и величавой голубой цаплей. Первые три дня Говард наклеивал ярлычки на папки и заполнял страховые и пенсионные анкеты. На третий день он забеспокоился.

Компания «Фэй-Бернхард» располагалась в большом здании, специально задуманном для тишины и уединения, подсмотреть, как работают другие, было невозможно. Каждый был занят своим делом, без болтовни в коридорах. «Может быть, – допускал Говард, – в такой обстановке рождаются блестящие мысли, но до чего же тут одиноко!» Не с кем было перемолвиться словом, пока однажды Говард не наткнулся на партнера Чэпмена, Дика Бернхарда, здоровяка со смеющимися глазами, ходившего на работу в марокканской джеллабе. [17]17
  Джеллаба (галабия) – арабская национальная одежда, длинная просторная рубаха.


[Закрыть]

– Чем мне заняться, пока не вернулся Чэпмен? – спросил Говард.

– Расслабьтесь, – посоветовал Дик. – Раз Чэпмен вас нанял – значит, не зря. Чэпмен о вас позаботится, не беспокойтесь. Были уже в нашем кафетерии? Шеф-повар из четырехзвездочного бретонского ресторана!

– Как тебе новая работа? – поинтересовалась Джулия.

– Кафетерий замечательный, – ответил Говард. – И видела бы ты мой кабинет!

– А работа? – спросила Джулия. – Как работа?

– Нормально, – ответил Говард, сочтя, что рассказывать всю правду еще не время. Платили ему больше, чем когда-либо в жизни. Платили ни за что.

Химмели

Джулия считала дни до начала учебного года – когда дети станут ходить в школу, можно начать искать работу. А пока что она покупала ребятам одежду и вила гнездо – выбирала лампы, шторы и ночные столики для незанятых спален в их просторном новом доме. Однажды утром к ней в дверь постучалась женщина, она приветливо улыбалась, а в руках держала корзинку с шоколадным печеньем.

– Привет! Я Эбби Галлахер. – Она махнула в сторону своего коттеджа. – Из тридцать девятого дома – там, где груша и красивый зеленый газон.

Джулия, взглянув на дом, тут же позавидовала спокойной гордости женщины. Вспомнив свои розы в Альбо, она подумала, что у нее с Эбби есть кое-что общее.

– Да, чудесный газон, – кивнула Джулия.

Она пригласила Эбби в дом, и та, разглядывая кухонную утварь, стала рассказывать о своих двух сыновьях, ровесниках Уилла. Потом провела рукой по паркету в столовой и вздохнула:

– Орех. Мы хотели орех, а нам настелили сосну. Вы откуда? Выговор у вас британский!

– Я из Южной Африки, – ответила Джулия и, задыхаясь, скороговоркой перечислила страны, где ей довелось жить, пожаловалась, как трудно осваиваться в новой среде, и напоследок добавила, что мечтает посмотреть на Америку – страну, принявшую в себя множество культур (Южной Африке до этого, увы, далеко).

Эбби опешила, хлопая глазами.

– Южная Африка… Но внешность у вас не африканская.

Джулия молча корила себя за болтливость. Вот уже много недель она ни с кем не разговаривала, кроме мужа с детьми и продавцов.

– А я ирландка, – сказала Эбби.

– Правда? – заинтересовалась Джулия. – Откуда вы?

– Из Корка, – ответила Эбби. – Точнее, не я, а мои прадеды были оттуда.

– А-а. – Джулия улыбнулась. – Значит, вы совсем чуть-чуть ирландка.

Эбби помолчала.

– Я праздную День святого Патрика. Чем же я не ирландка?

– Вообще-то, – ответила Джулия, – у меня тоже ирландские корни, но я бы не осмелилась назвать себя ирландкой.

От улыбки Эбби не осталось и следа.

С ужасом чувствуя, что ляпнула что-то не то, Джулия попыталась спасти положение.

– Зато мне нравится ирландская литература, – добавила она. – Кто ваши любимые писатели?

Эбби снова захлопала глазами и поднялась:

– Я, вообще-то, опаздываю на теннис.

Джулия поблагодарила за печенье. Она чувствовала, что допустила промах, но не понимала в чем. Прощальные слова Эбби застряли у нее в памяти.

– Знаете что, – Эбби кивком указала на соседний голубой дом, – вам понравятся Химмели, они тоже иностранцы.

– Они тоже иностранцы, – повторяла Джулия вечером, нарезая телятину.

– Но печенье-то она принесла, – сказал Говард, подумав про себя, что женщины судят друг друга куда строже мужчин.

– Так-то оно так, – возразила Джулия, – но я не понимаю, зачем американка называет себя ирландкой, если в Ирландии не была, ирландских авторов не читает и вряд ли может отыскать Ирландию на карте!

Вспышка Джулии позабавила Говарда.

– Конечно, милая, об Ирландии ты знаешь больше любого ирландца, но разве на этом строят дружбу?

Когда на другой день Мэдж Финч принесла шоколадный торт, Джулия вела себя любезно и осторожно. Услыхав ее акцент, Мэдж навострила уши.

– Вы из Англии?

– Нет, из Южной Африки.

Мэдж сказала, что она шотландка, и добавила: моя любимая игра – гольф, а знаете ли вы, что гольф придумали шотландцы?

– Нет. Правда? – удивилась Джулия, вспомнив, как миссис Уркварт перечисляла все великие изобретения шотландцев, всех видных шотландских ученых, писателей, поэтов.

– Мой любимый шотландец – Род Маккьюэн, [18]18
  Род Маккьюэн (р. 1933) – популярный американский поэт, певец и композитор.


[Закрыть]– призналась Мэдж.

Миссис Уркварт, наверное, перевернулась в гробу.

– Вам стоит познакомиться с Химмелями, – посоветовала Мэдж. – Они немцы.

Пока близнецы смотрели повтор сериала «Остров Гиллигана», Джулия излила душу Уиллу.

– Не пойму, почему люди так носятся со своими национальностями, если они самые что ни на есть американцы?

– Может, нам понравятся Химмели, – предположил Уилл.

Джулия нахмурилась:

– Немцы бомбили Лондон, а я им понесу корзинку печенья?!

Уилл поднял брови:

– Мама, ты же сама говорила, что пора англичанам забыть о войне.

Джулия виновато взглянула на Уилла.

– Верно, сынок, – согласилась она и сдержанно добавила: – Наверняка Химмели – очень славные немцы.

Химмели были не столь общительны, как другие соседи. Хоть они и жили рядом, но не появлялись у дверей с гостинцами или расспросами о паркете. Их окна светились по вечерам, но днем никто из Химмелей не входил и не выходил из дома. От почтальона Джулия узнала, что у Химмелей две дочери: одна – ровесница Уилла, другая на год старше.

– Почему нам все советуют с ними познакомиться? Соседей с другой стороны мы тоже не знаем, – заметил Джулиус.

– Зайду-ка я к ним поздороваться, – вызвался Говард.

– Надо же когда-то начинать, – вставила Джулия.

Муж Эбби Галлахер, Патрик, однажды утром помахал Говарду. Он заведовал производством радиоприемников для автомобилей «Форд». Но о своих детях Эбби всей правды не рассказала. Кроме двух сыновей, Микки и Кента, двенадцати и тринадцати лет (которые не расставались с хоккейными клюшками), был у них еще и третий, Лайонел, девятнадцатилетний наркоман, – его исключили из колледжа, и он с утра до ночи слонялся по улицам в очках с вишнево-красными стеклами и разговаривал с пожарными кранами.

Через три дома жили Финчи с двумя конопатыми детьми – тринадцатилетним Уолли и одиннадцатилетней Тесс. Фрэнк Финч, агент по связям с общественностью в «Ам-Газ», жал руку так, что кости трещали; Мэдж, кроме гольфа, любила пластинки Луиса Прима, а на воскресные пикники всегда облачалась в наряд из шотландки.

В семействе Имперэйторов была целая куча детей с сонными глазами; старший, Винни, тоже ровесник Уилла, принялся задираться, когда грузовик доставил Ламентам мебель. Хоть Винни нисколько и не походил на Риллкока, в его манере держаться Уилл уловил ту же нотку.

– Мой дом вдвое больше твоего, – заявил Винни, хотя дома у них были одинаковые, вплоть до живой изгороди из падуба у входа.

Едва Уилл раскрыл рот, подошел Уолли Финч и давай бахвалиться, что в Техасе все самое большое. Уилл не удержался и спросил; и туалеты тоже? Уолли кивнул, и Уилл предположил, что и задницы у техасцев самые большие, чтоб не провалиться в унитаз. Дружба с Уолли кончилась так же быстро, как с Винни.

Все соседи были люди семейные, кроме Расти Торино – бывшей телезвезды, ныне торговца коврами в Трентоне. Давным-давно, очаровательным белоголовым мальчуганом, Расти снимался в сериале вместе с йоркширским терьером Крошкой, в каждой серии спасавшим его от похитителей, грабителей и прочих мерзавцев с британским акцентом. Годы не пощадили Расти: к тридцати он превратился в толстячка с волосатой грудью и крашеной шевелюрой. Каждый день он выкатывался во двор за газетой, в черном шелковом халате на голое тело, с терьером на руках – копией Крошки.

– По-моему, он немножко… м-м… странный, – объясняла Эбби.

Джулия заключила, что для Эбби существует два сорта странных людей: иностранцы и гомосексуалисты.

– И все-таки мне его жаль, – вздохнула Эбби. – Ничего впереди, кроме вечных мук.

Химмели по-прежнему будоражили любопытство Уилла. Чужестранность роднила его с ними. В их гараже на две машины стояли два видавших виды «мерседеса». Один – белый двухдверный седан 1959 года, ржавый и обшарпанный, другой – цвета морской волны, с четырьмя дверьми и закрытым кузовом. Однажды утром, без пятнадцати семь, Уилл подсмотрел, как глава семьи, в фетровой шляпе, выезжает со двора на белой машине. Дверь гаража закрылась почти без скрипа. На другой день Уилл поставил будильник на шесть сорок четыре, и ровно через минуту отворилась дверь: мистер Химмель всегда был точен. Часов в десять-одиннадцать появлялась вторая машина – с миссис Химмель за рулем. Пышные белокурые волосы взбиты, словно безе, из опущенного окошка свисает рука с сигаретой. На заднем сиденье обычно торчали девчачьи головы – всегда по разным углам. По возвращении голубой «мерседес» заезжал прямо в гараж, и дверь тотчас закрывалась за ними. Разве девочки никогда не выходят играть? Неужто их держат взаперти? Не мечтают ли они сбежать?

Эбби Галлахер считала, что Химмели во время войны унаследовали состояние от одного из немецких торговцев оружием и сейчас живут скромной жизнью, а денежки их копятся в швейцарском банке. «Иначе с чего они так напрягаются, когда речь заходит о войне?» – недоумевала она.

За три недели до начала учебного года Уилл вооружился биноклем, прихватил красное яблоко для поддержания сил и притаился за деревом. День стоял прохладный, с порывистым ветром. Быстрые облачка проносились по небу, то и дело закрывая солнце, на дом Химмелей находили тени.

Наконец с глухим шумом выехала машина миссис Химмель. В свисавшей из окна руке дымилась сигарета, но сзади маячил лишь один затылок. Где же вторая дочка Химмелей?

Вдруг на втором этаже дрогнули кружевные занавески. Уилл навел на окно бинокль и высматривал четверть часа, но тщетно. Интересно, она тоже за ним наблюдала?

В полдень, отчаявшись, Уилл швырнул нетронутое яблоко на газон Химмелей и поплелся домой обедать.

Близнецов он застал у телевизора. Джулиусу нравились повторы «Стар Трек» и «Бонанзы»: поджигатель в душе, он обожал заставку, где ранчо Бонанза полыхает огнем. Маркус же обожал рекламу. В его любимом ролике белокурая девушка пела на холме, рекламируя газировку. Ради этой красотки он и смотрел телевизор – чтобы любоваться ею вновь и вновь.

– Хочу колы, – заявил Маркус маме за обедом.

Джулия не признавала шипучих напитков – не из-за сахара и кофеина, а из-за дешевых американских рекламных трюков. Попроси кока-колу в английском ресторане – тебе принесут жестянку, может быть, тепловатую, но все-таки жестянку; закажи то же самое в Америке – получишь стакан льда с лужицей сиропа на дне.

– Ну и хоти на здоровье, – строго сказала Джулия. – Зубы испортишь, жизнь поломаешь.

– Почему поломаю? – спросил Маркус, думая о рекламной красотке-блондинке. От ее улыбки жизнь его, наоборот, станет прекрасней!

– Не получишь – и все, – отрезала Джулия.

После обеда Уилл нашел на газоне свое же яблоко, но уже надкусанное. Он оглянулся на дом Химмелей, заметил трепет кружевных занавесок на втором этаже. Откусив от яблока еще кусочек, Уилл бросил его на газон Химмелей.

Наутро Уилл снова нашел яблоко у себя во дворе, надкусанное трижды. Несомненно, это ответ, но что он значит? Уилл надкусил яблоко в четвертый раз, но едва успел его бросить, как заметил, что через улицу на него пялится Винни Имперэйтор. Его оскал, издали похожий на улыбку, вблизи оказался недружелюбным.

– Это еще зачем?

Уилл глянул на кружевные занавески и угадал, что Винни за ним следит.

– Они все равно никогда не выходят, – сказал Винни.

– Почему?

Винни передернул плечами:

– Иностранцы. – Он искоса глянул на Уилла: – Ну ты и вырядился!