Текст книги "Ламентации"

Автор книги: Джордж Хаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Все сначала

Дом и впрямь оказался старым. Улица Дубовая, тридцать три, – серый облупившийся дом в георгианском стиле, с двускатной крышей и низеньким, покосившимся крыльцом. Притолоки низкие, половицы неровные, вместо погреба – яма с земляным полом. Стены в подтеках и пятнах, со следами ремонтов столетней давности; в кухне – допотопный холодильник с закругленными углами и замызганная эмалированная плита. Но Джулия как могла расписывала прелести дома: прочные дубовые стойки перил, украшенные резьбой – желудями и дубовыми листьями. Окна были маленькие, с неровными стеклами, а комнаты светлые, с узорчатыми панелями.

А главное, и школа, и работа Джулии – все в двух шагах.

Агентство недвижимости Роупера на Девяносто девятой улице, в центре Квинстауна, приютилось в одноэтажном гранитном здании бывшей окружной тюрьмы. Клод Роупер, покойный основатель агентства, выкупил здание у местных властей за бесценок и добывал заказы, льстя клиентам и подшучивая над собой. В конторе было промозгло и сыро, а ненастными вечерами в щелях завывали сквозняки. Клод шутил, что после агентства Роупера любой дом покажется дворцом.

Работали в агентстве в основном мужчины, решившие сменить профессию: бывший сыщик Майк Бротиган, бруклинец с сонными глазами и немыслимым акцентом, рассказывавший путаные истории о своих приключениях на службе; Эмиль де Во, в прошлом футбольный тренер, – плешивый, длинноусый, неприкаянный на вид; Кэри Бристол, начальник агентства, – пожилой, сильный как бык, с сетью красных жилок на носу. Но Кэри был добрая душа и первым сделал шаг навстречу Джулии.

– Когда у вас день рождения, Джули? – прорычал он.

– Меня зовут Джулия, а мой день рождения вас не касается.

– Послушайте, милая дама, – возразил Кэри, тыча в нее толстым пальцем, – в нашей конторе мы отмечаем дни рождения всех сотрудников. Проживи ты хоть Мафусаилов век, все равно твой день рождения для Кэри – праздник, ясно?

– Шестнадцатого июня, – нехотя отвечала Джулия.

Брови Бристола поползли вверх:

– Праздник Джеймса Джойса? [23]23
  16 июня 1904 г. – день, в который происходили события романа Джеймса Джойса «Улисс». 16 июня поклонники писателя в Ирландии и по всему миру отмечают праздник Джеймса Джойса.


[Закрыть]

– Да, – подтвердила изумленная Джулия.

Кэри кивнул:

– Ирландец должен знать своих писателей, а я ирландец.

Новые товарищи по работе нравились Джулии – несмотря на их предрассудки, постоянные заявления, что они в жизни не позволили бы своим женам работать, и вечные вопросы о Говарде (что за муж сидит дома, пока жена зарабатывает на хлеб?). При всей их косности, Джулия чувствовала, что они благоволят к ней.

– Так что же нужно этим самым феминисткам, чтобы они вернулись домой и не пытались верховодить в семье?

– За всех женщин я вам не скажу, Эмиль, – говорила Джулия.

– Тогда давайте про вас. Что бы вас заставило вернуться к стирке-глажке?

Джулия, подумав с минуту, улыбнулась:

– Скорее ад замерзнет, чем я брошу работу. Вот так.

Еще один спор вышел, когда Майк Бротиган принес Джулии обед из китайского ресторана напротив.

– Сколько с меня, Майк? – спросила Джулия.

Бротиган насупился:

– У женщин денег не беру.

Джулия устремила взгляд на Майка, сердито сдвинув брови:

– Значит, вы откажете женщине, которая решит купить у вас дом?

Все засмеялись, но Бротиган твердо стоял на своем:

– Если Майк Бротиган угощает женщину, зачем ей деньги?

– Видно, придется мне голодать, – вздохнула Джулия.

– Господи, какая муха вас укусила, Джулия? – вскричал бывший сыщик. – Треклятые феминистки заморочили вам голову!

Джулия отвечала невозмутимо:

– Майкл, у вас своя гордость, у меня своя. Мои деньги ничем не хуже ваших, так?

– Вот что, я все время покупаю Кэри обеды!

– Только если ты мне должен, – промычал Бристол.

Эмиль де Во нахмурился:

– А мне ты никогда не покупаешь обеды, Майк.

Джулия сунула деньги Бротигану в нагрудный карман. Майк поднялся, достал их, положил в банку с надписью «Кофейная копилка» и вернулся за письменный стол. Воцарилось неловкое молчание.

Но вскоре поднялся Бристол, покосился на банку и сунул пальцы за отвороты пиджака.

– Дамы и господа, на ваших глазах вершится история, – провозгласил он. – Впервые Бротиган положил деньги в кофейную копилку. Может, наскребем на новый кофейник!

Вдоль Дубовой улицы тянулось местное пресвитерианское кладбище. На шести плоских, изъеденных временем памятниках за кованой железной оградой высечены были имена патриотов, павших за Революцию. На их могилах всегда лежали свежие розы – судя по медной табличке, от Дочерей американской Революции. [24]24
  Дочери американской Революции – женская организация США.


[Закрыть]Уилл ни разу не видел, чтобы Дочери американской Революции возлагали новые цветы взамен старых, однако розы всегда были свежие. Однажды морозным ноябрьским утром Уилл перемахнул через ограду и сорвал несколько лепестков. Когда они сморщились в его пальцах, Уилл решил, что Дочери американской Революции – духи, призраки, закутанные в старые флаги, с собранными на затылке волосами-паутинками, обреченные до скончания веков ухаживать за могилами шестерых американских патриотов. Мимо кладбища Уилл проходил каждое утро по дороге в новую школу – это была самая неприятная часть пути.

В первый год их жизни в Квинстауне Джулия тоже ходила по утрам мимо кладбища и как-то обратила внимание на белую мраморную плиту с высеченным на ней женским профилем: Элиза Сьюард, верная жена Джона. Элиза произвела на свет пятерых детей, трое из них не дожили до двух лет; их крохотные надгробия соседствовали с могилой Элизы – три белые, как молочные зубики, дощечки торчали из земли. Джулия смотрела на них с горьким чувством вины. Неужели она, пойдя работать, предала детей? Три белых надгробия не давали ей покоя. Бедные неприкаянные детские души.

Как-то раз по дороге в школу близнецы нашли между железными прутьями кладбищенской ограды журнал. Это оказался «Плейбой» – видно, выбросил какой-то несчастный грешник. Близнецы рассматривали глянцевые картинки не спеша, в смущенном трепете. Десятилетних мальчишек еще не возбуждали эротические снимки, но близнецы смутно чувствовали исходящую от них силу. Маркус хотел выбросить журнал по дороге в школу, но Джулиус, заупрямившись, сунул «Плейбой» под рубашку, а дома спрятал под матрас. Раз в несколько недель Джулиус тайком заглядывал в журнал, и наконец его дремавшее до той поры желание стало являть себя в снах: ему виделись голые женщины в самых нелепых обличьях – в ковбойских шляпах, рыцарских доспехах, строительных касках, верхом на лошадях, крокодилах, тиграх, змеях, мотоциклах, ракетах, в обнимку с инструментами, как с плюшевыми мишками.

Сны Маркуса тоже стали иными. Теперь ему снилось, что у него две здоровые руки. С безупречной ловкостью перелетал он с ветки на ветку в необозримых джунглях. Плыл на лодке по зеркальной глади озера, сжимая в руках весла, чувствуя, как отдается в кончиках пальцев движение воды. Словно Икар, взмывал к солнцу, а потеряв крылья, нырял в Средиземное море, разрезая лазурную воду целыми, здоровыми руками, погружался глубже и попадал в объятия русалки с пышным облаком волос.

И просыпался.

Открывал глаза, не глядя на свои руки, и молился о чуде. Вставал с постели, шел в туалет. Наконец, стряхивая пенис, чувствовал округлый обрубок руки и проклинал свои мечты. Как более ранимый из близнецов, Маркус не мог обходиться без веры. В ящике стола он хранил кроличьи лапки на удачу, магический шар для гадания и настоящий золотой слиток. Ни один талисман не приносил ему счастья, но Маркус продолжал собирать их и мечтать.

Никогда еще Маркус так остро не чувствовал различия между собой и Джулиусом. В школе у Джулиуса без труда получалось отстаивать свои права, Маркус же был робок, стеснялся своего увечья, говорил мало, а протез прятал на коленях.

За год жизни в Квинстауне Говард осунулся, на висках проступила седина. Испуганная улыбка превратилась в маску неизбывной тревоги. Вставал он поздно, ложился рано. Отдав свои костюмы на съедение моли, он снова стал одеваться в защитного цвета брюки, спортивные свитера, как в первые годы после свадьбы – в счастливые времена, когда он был честолюбивым молодым инженером.

Как он коротал время? Попивал чай, шагал взад-вперед по искореженным половицам, выходил на длинное узкое крыльцо с видом на Дубовую улицу – некогда самую людную в городе (пока на Девяносто девятой не открылся торговый центр). Говард по-прежнему искал работу, ходил на собеседования, но на вопросы отвечал рассеянно и неохотно. Поскольку на двух предыдущих работах Говард делал все в одиночку – сперва в тесной клетушке в Дэнхеме, потом в кабинете красного дерева в «Фэй-Бернхард», – уединение вошло у него в привычку, даже стало необходимым. Дети уходили в школу, Джулия – в агентство, и он занимался тем же, чем когда-то на работе, – вынашивал великие замыслы, но почти ничего не делал. И пусть Джулия в первый год заключила несколько сделок, Ламенты не продержались бы без сбережений, таявших на глазах.

Иногда Говард, сидя на крыльце, разглядывал витрины. Бывало, ему махал рукой старик-парикмахер из окна напротив. Однажды его вынесли на носилках, и парикмахерская закрылась, а в темном окне так и остались пустые кожаные кресла и мраморные раковины. Рядом была аптека с кривой неоновой вывеской, с инвалидными колясками, ходунками и костылями в витрине; был газетный киоск, где с вентилятора под потолком свисала клейкая лента, утыканная мухами. Говарду его дом казался конечной остановкой, тупиком. Элиза Сьюард, верная жена Джона, наверняка окончила свои дни в таком же доме – древнем, с земляным погребом, низкими притолоками и неровными половицами. Но Джулия всячески расхваливала дом: недорогой, добротный, и главное, у него есть свое лицо, а домики-близнецы на Университетских Горах с просевшими фундаментами того гляди развалятся.

Встречи в женском клубе умеряли беспокойство Джулии о Говарде: хоть ему сейчас и трудно, зато живется им вместе куда лучше, чем ее подругам, чьи браки трещат по швам. Муж Филлис Минетти признался, что в Сан-Диего у него вторая жена, – это объясняло и его частые перелеты на побережье, и странную привычку во время секса называть Филлис «Банни». Эви Браун застала Дэнни в постели с ее сестрой – серой мышью, помешанной на религии, которая каждый телефонный разговор заканчивала словами «Молюсь за вас». В разгар этих признаний Фрида, ставшая самой близкой подругой Джулии, заметила, что умение прощать – залог крепкой семьи.

– Ты уж извини, – вскипела Эви Браун, гневно тряся пучком на макушке, – несешь чушь, а самой муж раз в неделю разукрашивает физиономию!

Никто прежде не смел вслух упоминать о Фридиных синяках.

Фрида прикрыла щеку рукой:

– Я… я ударилась о дверь.

– Боже мой, Фрида, – вмешалась Джулия, – стыдиться тут нечего. Если он тебя бьет, надо уходить!

Доун Снедекер

Ребята в новой школе сторонились Уилла из-за его замкнутости и иностранного выговора. Новых друзей он не завел, а рисунки в его тетрадях стали странными, причудливыми. На полях пестрели наброски в духе Босха: хвостатые ложки на стройных ножках, чашки и блюдца с печальными глазами.

Не в пример родителям, Уилл со страстью предавался воспоминаниям. После разлуки с Мариной осталась затяжная боль, как после вырванного зуба. Она терзала, томила, не давала покоя; но лучше такое богатство чувств, чем полное бесчувствие. Уилл до сих пор помнил приоткрытые губы Марины в гуще папоротников-скрипок, и терпкий яблочный вкус ее рта, и колючий свитер, и тычки под ребра, когда его пальцы блуждали не там, где нужно. Но однажды он забыл ее голос.

Доун Снедекер была совсем не похожа на Марину, как яблоки не похожи на апельсины.

Ах, Доун! Какое чудное, нежное имя! Доун приехала из Сан-Рафаэля, Калифорния. Она улыбалась милой улыбкой, носила крестьянские блузы, широкие брюки, мокасины и очки в проволочной оправе. Золотистые волосы она заплетала в десятки косичек, ореолом окружавших ее лицо. К рубашке она всегда прикалывала значки «Свободу Чикагской семерке» [25]25
  Чикагская семерка – группа участников антивоенной демонстрации в августе 1968 г. в Чикаго.


[Закрыть]или «Виноградный бойкот». [26]26
  «Виноградный бойкот» впервые в истории привел к изменению ситуации для целой группы рабочих В 1950-е годы американские фермеры получили право нанимать мексиканских сельскохозяйственных рабочих, однако не несли никакой ответственности за обращение с рабочими и их семьями. Сезар Чавес, создавший профсоюз сельскохозяйственных рабочих, в 1960-е годы организовал несколько бойкотов, призвав отказаться от потребления винограда в масштабе страны. В итоге рабочие получили право добиваться (через профсоюз) повышения зарплаты и улучшения условий труда.


[Закрыть]В первые дни она часто улыбалась, но в основном помалкивала. Перекусывала она в одиночестве, чем-нибудь полезным для здоровья: баночка йогурта, банан и апельсиновый сок в термосе. Только бы решиться заговорить с ней!

Через неделю, на большой перемене, Уилл набрался храбрости. Доун сидела с книжкой.

– Ну как, интересно? – спросил Уилл.

Доун заложила страницу мизинцем, прищурилась:

– Да, ошень.

– Как называется?

– Автобиография Малькольма Экша. [27]27
  Малькольм Экс (1926–1965) – один из лидеров борьбы за гражданские права негров.


[Закрыть]

– A-a, – отозвался Уилл. – Давно хотел прочесть.

– Ошень интерешно.

Уилл кивнул. Раз, другой.

– Ну, я пошел, – сказал он наконец и нехотя поплелся прочь, в тень вяза, чтобы унять отчаянно бившееся сердце.

До чего славная девчонка! И так мило шепелявит. Уиллу вдруг тоже захотелось иметь дефект речи. Скажем, картавить, как Элмер Фадд. [28]28
  Элмер Фадд – герой американских мультфильмов, охотник на кроликов.


[Закрыть]Кволики очень вкусные! Ошень ховошо! Вдвоем они весь язык перекорежат!

На уроке английского Доун улыбнулась Уиллу и засмотрелась на рисунки у него в тетради.

– Хорошо ты ришуешь, – похвалила она.

– Да ну, – застеснялся Уилл.

– Ты где-нибудь училша ришованию?

– Нет. Так, малюю от скуки.

Доун встрепенулась, слушая его.

– У тебя иноштранный акцент. Ты англичанин?

– Нет, я из Африки.

– Иж какой штраны?

– Южная Африка, Родезия.

– А-а… – Доун сощурилась. – Ты жил в шегрегированном общештве?

– Что?

– В шегрегированном общештве. Шреди рашиштов.

– Выходит, так, – согласился Уилл. – Но я не расист.

– У ваш был повар или шадовник? – В голосе Доун послышалось недоверие.

Уилл помолчал.

– Мне было тогда восемь лет.

– Все равно ты экшплуатировал черных!

Уилл опешил. Никогда прежде его не обвиняли ни в чем подобном. И самое обидное – услышать такое из прелестных губок Доун Снедекер.

– Мы расисты?

– Что за чепуха! – сказала вечером Джулия в прачечной самообслуживания.

В их новом доме не было стиральной машины, и белье носили в прачечную за три квартала. Джулиус доставал одежду зубами, а Маркус нахлобучил на макушку груду трусов.

– Джулиус! Маркус! Вы же не дикари! – вскинулась Джулия.

– Одна девочка в школе назвала меня расистом. Это правда? – спросил Уилл, отбирая у Джулиуса простыню, пока тот не поволок ее по грязному линолеуму.

– Уилл, разве ты считаешь белых высшей расой?

– Нет, конечно. – Уилл нахмурился. – Но она так сказала, потому что у нас был повар и садовник и мы жили в Родезии…

– Кто сказал?

– Так, – отмахнулся Уилл, – никто.

– Послушай, – объяснила Джулия, – некоторые на самом деле считают белых высшей расой и верят в их превосходство. А мы не верим. Значит, никакие мы не расисты.

Уилл как будто успокоился.

– При всем при том, – продолжала Джулия, – Америка – страна двойной морали. Законы здесь гуманные, но во многих кварталах люди отказываются продавать дома негритянским семьям. На каждого южноафриканского расиста найдется расист в Америке, просто нет для них ни законов, ни отдельных туалетов.

Во время обеда, заметив Уилла на другом конце стола, Доун высказалась начистоту:

– Не хочу шидеть ш тобой за одним штолом. – На воротничке у нее красовался значок: «Свободу Анжеле Дэвис».

– Что?

– Не хочу шидеть за одним штолом ш рашиштом.

– Я же сказал, я не расист.

– Рашишт.

Больше Уилл ни с кем не дружил. Некому было за него вступиться.

За несколько недель Доун сколотила вокруг себя кружок единомышленников. Они сидели в школьном дворе скрестив ноги, распевали песни Боба Дилана и плели пояса макраме.

И вновь, как прежде, Уиллу отчаянно захотелось обрести товарищей. И в товарищи ему навязался Кэлвин Тиббс.

У Кэлвина Тиббса не было подбородка – огромная голова сужалась книзу, точно перевернутая груша. На уроке немецкого у мистера Штаубена Кэлвин сел позади Уилла и принялся его расспрашивать. От него несло куревом. Футболка пропахла потом и машинным маслом, а тяжелые ботинки отбивали по полу дробь. Кэлвин знал, где находится Родезия.

– Это в Южной Африке, да?

– Да, – подтвердил Уилл.

– У вас умеют обращаться с черномазыми, так ведь?

– Как это?

– Ну, у вас есть и автобусы только для белых, и фонтанчики для питья только для белых – как раньше у нас на Юге.

Восхищение Кэлвина смутило Уилла, но спорить он не стал. Кэлвин был силач, расталкивал малышей в коридорах. И Уилл молчал до самого дома.

– Да, сынок, – признала Джулия, – в этом городе тоже полно расистов.

– Так зачем же мы сюда приехали?

– Потому что в Америке хотя бы есть законы против расизма. Это уже шаг вперед. Америка – это будущее Южной Африки.

– А есть где-нибудь страна – будущее Америки? – спросил Уилл. – Где люди просто живут мирно?

Джулия слабо улыбнулась:

– Люди пока не научились жить мирно.

Кэлвин каждый день прохаживался насчет «черномазых», и Уилл замечал согласные улыбки других белых ребят. Сколько еще в классе Кэлвинов? Неужели они множатся, как пластмассовые Никсоны в ночь проказ? Вот бы обменять угнетенных негров Южной Африки на белых расистов Америки. Уилл представил на удивление простой, мирный обмен: на восток, в Африку, отплывает целый теплоход Кэлвинов в промасленных футболках; они топочут башмаками, полеживают в шезлонгах, играют в бридж, а всемогущий бог Посейдон сует им за шиворот селедок. Где-то на середине пути они замечают теплоход с чернокожими, идущий навстречу. Пассажиры, завидев друг друга, замирают на миг, раздаются протяжные оглушительные гудки, а люди на борту теплоходов машут на прощанье: скатертью дорожка!

На уроке физкультуры Кэлвин выбрал Уилла четвертым в свою бейсбольную команду.

– Сюда, Мистер Ро-одезия! Мистер Ро-одезия с нами! – Кэлвин, по обыкновению, лениво ухмылялся, и почти все поняли, что он имел в виду, хотя бейсбол был тут вовсе ни при чем.

Вечером, когда Уилл вернулся из школы, Говард и Джулия хмуро осматривали фасад дома.

– Видишь, на ладан дышит, – сетовал Говард. – Через пару лет останется груда развалин.

– Ну и что же нам, по-твоему, делать? – спросила Джулия. Облупленный фасад с трещинами в деревянных карнизах нравился ей, придавал дому очарование в ее глазах.

– С крыши крыльца стекает дождевая вода, и балки прогнили насквозь. Срочно нужен ремонт, или беды не миновать.

Джулия мельком взглянула на сыновей и сказала, тщательно подбирая слова:

– Милый, мы не можем позволить себе ремонт.

Но Джулиус навострил уши: он помнил уверения матери перед отъездом с Университетских Гор, что денег в семье хватает.

– Ты же говорила, что у нас полно денег! – закричал он.

– Да, сынок, – отозвалась Джулия.

– Много денег не нужно, – сказал Говард. – Я сам справлюсь.

– Милый, ты же никогда не занимался ремонтом.

– Тем более стоит взяться, – отозвался Говард. – Люблю новые дела.

Джулия заметила, что Говард за последний год сильно сдал; тем более отрадно, что он с таким жаром берется за новое начинание.

– Тебе понадобится помощь, милый.

– Вот, три сына! – Говард положил руки на плечи ребятам. В тот миг в нем чувствовалась сила, а Уилл и близнецы с опаской оглядывали крыльцо.

Джулиус осторожно спросил:

– Будем таскать тяжести?

– Таскать, пилить, строить, забивать гвозди! Здорово повеселимся!

Ободренная решимостью мужа, Джулия понадеялась, что ремонт его расшевелит, а ее невнимание к дому, возможно, говорит о невнимании к семье из-за работы. Взвесив все про себя, Джулия дала согласие.

В выходные Говард вместе с сыновьями принялся за замену четырех прогнивших балок новыми, сосновыми. Новые опоры казались Уиллу слишком тонкими, чтобы удержать крышу крыльца, и таким же хрупким казался отец. В костюме Говард выглядел высоким и представительным, а в джинсах и красной фланелевой рубашке видно было, какой он на самом деле щуплый.

– Папа, эти столбы точно удержат крышу? – спросил Уилл.

– Конечно.

В доказательство Говард что есть силы стукнул по одной из балок молотком. Отвалился кусок потолка, осыпав Джулиуса черной пылью.

– Надо отскребать побелку и красить, – вздохнул Говард. – Добавлю в список дел.

Чуть позже Джулия подозвала к себе Уилла и спросила, как успехи. Уилл почувствовал, что маму больше волнует отец, чем ремонт.

– Просто боюсь, как бы он не покалечился, – призналась она.

Пообещав присмотреть за отцом, Уилл задал маме вопрос, мучивший его все выходные:

– Мам, как мне играть в команде Кэлвина, если он расист?

– Если тебе неприятно, отчего не попроситься в другую команду?

– Тогда я наживу врага и меня посадят на скамейку запасных, потому что я иностранец.

Джулия вздохнула.

– Как сказал Гамлет, «так всех нас в трусов превращает мысль». Подумаешь, бейсбол, сынок.

В первой игре Джед Ниссен, лучший игрок атаки в команде Кэлвина, смеялся и хлопал себя по коленкам, когда Уилл промахнулся.

– Слабак ты, Ламент!

– Он раньше не играл, – вступился Кэлвин. – Давай, Мистер Родезия, учись.

– Глядишь, к бейсбольному сезону научится, – фыркнул Ниссен.

Он один был против, когда в команду взяли Уилла. Ниссен любил бейсбол. Девчонки с ума сходили по нему – темноглазому, с волевым подбородком и лукавой усмешкой; даже у Доун Снедекер туманились очки, когда Джед улыбался ей.

Промахнувшись второй раз, Уилл решил посидеть на скамейке запасных.

– Держись! – подбодрил его Кэлвин. – Научишься. Да и не проиграем мы кучке черномазых.

Вторая команда была смешанная, из черных и белых. С одним из ребят Уилл познакомился поближе, когда ездил на велосипеде в школу. Рой Биддл был чернокожий, с миндалевидными глазами. Волосы он стриг совсем коротко, почти наголо. По утрам он окликал Уилла с крыльца:

– Эй, англичашка! Прокати!

Уилл, качая головой, проезжал мимо, а Рой спрыгивал с крыльца и пускался вдогонку.

– Прокати, англичашка!

– Извини, не могу, – отказывался Уилл.

– Почему, англичашка?

– Я видел на прошлой неделе, как ты взял чужой велик.

– Чертов англичашка! – ухмылялся Рой.

Изо всех сил работая руками-ногами, он обгонял Уилла, доказывая, что никакой велосипед ему не нужен. Рой был отличный бегун. И неплохо орудовал битой.

Промазав в третий раз, Уилл предложил уйти из команды.

– Нет уж. Я тебя выбрал, – возразил Кэлвин. – Ты в моей команде навсегда!

Для Уилла эти слова прозвучали скорее приговором, а не ободрением.

Когда команда противника вышла в нападение, Рой Биддл ударил по мячу, тот полетел на уровне глаз и оцарапал Кэлвину щеку. Ошарашенный Кэлвин схватился за лицо и показал товарищам по команде окровавленный палец.

– Эй, – крикнул он тренеру, – черномазый меня чуть не убил!

– Замолчи, Тиббс! – рявкнул тренер Люнетта, осмотрев царапину. – Иди к медсестре, пускай промоет. А заодно прополощи свой поганый рот!

Вместо того чтобы идти к медсестре, Кэлвин расхаживал вокруг питчерской горки, [29]29
  Питчерская горка – небольшая земляная насыпь на бейсбольном поле, с которой питчер (подающий), главный игрок команды, вводит мяч в игру.


[Закрыть]выставляя всем на обозрение царапину.

– Тиббс! Подавай мяч или вон с поля! – орал тренер.

В следующий раз Рой послал мяч по дуге высоко над центром поля, в сторону Уилла. Уилл потянулся за мячом голыми руками (по старой английской привычке, играл он без перчаток).

– Уронит ведь! – усмехнулся Ниссен.

Рой, отшвырнув биту, бросился к первой базе, орудуя локтями и коленками, поднимая фонтанчики пыли, поглядывая то на летящий мяч, то на протянутые руки Уилла.

– Не поймаешь, англичашка! – рявкнул Рой, перебегая на вторую базу.

В ушах Уилла звучал голос Роя и насмешки Ниссена, но он не сделал ни шагу навстречу мячу. Просто стоял и смотрел. Мяч на миг затмил солнце и полетел Уиллу в руки. В команде поднялся переполох, а Уилл растопырил пальцы, и мяч упал ему в ладони.

– Ура, Родезия! – завопил Кэлвин.

– Повезло сукину сыну, – усмехнулся Ниссен.

– Чертов англичашка! – простонал Рой, столкнувшись с игроком защиты.

Ниссен присвистнул:

– Открой он рот – проглотил бы чертов мяч!

Кэлвин истолковал эту историю по-своему:

– Черномазый меня чуть не убил, но Мистер Родезия стер его в порошок! С места не двинулся, просто сорвал мяч, как яблоко с ветки. Видали царапину? След расовой борьбы! Спасибо Мистеру Родезия, проучил Роя Биддла!

– Кэлвин, будь другом, не зови меня больше «Мистер Родезия», – попросил Уилл.

– Разве ты не гордишься своим происхождением? – удивился Кэлвин.

– Нет, это совсем не то, что ты думаешь, – объяснил Уилл. – Я не враг черным.

– Между прочим, я ирландец, – ответил Кэлвин. – Отец говорит, ирландцы считались когда-то белыми неграми.

Похоже, для таких, как Кэлвин, кто-то должен быть негром.

Слух о пойманном мяче прошел по всей школе. К концу дня к Уиллу прицепилась кличка «Мистер Родезия». Но на уроке английского Доун Снедекер смерила его сердитым взглядом:

– Говорят, ты теперь лучший друг Кэлвина Тиббша. Немудрено.

– Я просто поймал мяч, и все, – объяснил Уилл.

– Шмотреть на тебя противно! – фыркнула Доун.

Уилл почувствовал, что она права. Он невольно стал человеком толпы – именно таких его отец презирал.